Текст книги "Мертвый эфир"

Автор книги: Иэн М. Бэнкс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 28 страниц)

– Сказано убедительно, Ангус, – заметил я.

– Прошу прощения, друг.

Я взглянул на Фила, сидящего по другую сторону стола.

– Сколько «бипов» сегодня?

– Это первый, – ответил он.

– Не может быть, мы уже семьдесят минут в эфире. Тьфу, пропасть. Как-то мы расслабились. Итак, Ангус, это все, что ты можешь сказать? А еще говорят, будто данная передача известна всей стране своим интеллектуальным уровнем. Аты, Анги, по-честному, не дотягиваешь до этой марки. Или до фунта. Или даже грошика.

– Нет, я только хотел сказать, что если англичанам не хочется стать частью Европы, то и пускай. Но послушайте, разве для нас, шотландцев, это повод тоже отказываться? Пускай они идут своим путем. А мы пойдем нашим. Нам они не нужны. Знаешь, друг, иногда они просто путаются у нас под ногами.

Подобный поворот мысли заставил меня рассмеяться. Фил изобразил обиженного.

– И это я слышу от представителя нации, которая дала нам «Крэнкиз»? [67]67
  The Krankies – дуэт комиков (Дженетт Таф и ее муж Иэн), изображающий шотландского школьника (Крошку Джимми Крэнки) и его отца. В 1970-е гг. выступали главным образом на сцене, в 1980-е – на телевидении.


[Закрыть]– произнес он с негодованием в голосе, – И шоколадный батончик «Марс» во фритюре? Это мыпутаемся под ногами у вас!

Я продолжал смеяться.

– Ладно, Ангус, – проговорил я, – понятно, что ты хочешь сказать. Однако мы, то есть шотландцы, можем посмотреть на это дело и с другой стороны, правда? Когда Британская империя представляла собой то, чем стоило гордиться, что мы тогда говорили? «Не надоть, – говорили мы, – забывать, кто именно империю создавал; мы были ее лучшими солдатами, лучшими инженерами и так далее, мы строили для нее корабли и добывали уголь, чтобы они могли плыть. Да, конечно, когда вы, англичане, продвигали цивилизацию в какую-нибудь африканскую глухомань, всем заправлял английский генерал, окруженный фатоватыми всадниками из свиты, заберется куда повыше и голосит: в атаку, мол, хлопцы, но настоящую-то работу как раз делали наши ребята в киль-тах, которые шли в штыковую под звуки волынок». А кстати, я не забыл сказать, что мы изобрели паровую машину и телевизор? Ведь так? Но затем, когда империализм начал становиться бранным словечком, мы запели по-другому: «Пусть крепнет солидарность с черными братьями! Оченно вас понимаем! Эти английские ублюдки пришли в нашу страну хозяйничать раньше, чем в какую-либо другую, да, именно так; так что мы провели под игом империализма три сотни лет. Тотальная эксплуатация. Слямзили у нас паровую машину и телевизор, между прочим».

Где-то на середине моей тирады в мобильнике Ангуса что-то щелкнуло и раздались гудки.

Фил прокомментировал это так:

– Ангус покинул эфир.

– Похоже, что так, – согласился я, поглядывая на студийные часы и вычеркивая карандашом еще один пункт в сценарии, – Итак, завершился очередной раздел нашей передачи, который мы называем «Безумству храбрых», это когда самые отчаянные смельчаки, не боясь оскорблений, звонят, чтобы над ними поиздевался настоящий профессионал. Нам также удалось заполучить кое-какую чрезвычайно важную информацию о всяких штуковинах, которым вам так не хватало, хотя вы об этом ни сном ни духом. А потом – раз уж зашла речь об оскорблениях – послушайте Шегги [68]68
  Shaggy (Орвилл Ричард Беррелл, р. 1968) – ямайско-американский певец, работает на стыке регги и рэпа.


[Закрыть]. Держитесь подальше. Держитесь как можно дальше…

– Какого черта, что ты делаешь?

– А чё? Я передумал. Хочу джина с грипфрутовым соком.

– И ты звонишь Крейгу, чтобы изменить заказ?

– Во-во.

– Да ведь он метрах, блин, в восьми от тебя, – запротестовал я, указывая в сторону бара, – я даже отсюда могу видеть его бритую черепушку…

Дело было еще в августе. Погожим субботним вечером мы сидели на алюминиевых стульях, поставленных прямо на тротуаре рядом с баром на Фрит-стрит. Наступали сумерки, обещая одну из тех теплых летних ночей, когда весь лондонский Сохо воспринимается как одно гигантское помещение внутри перенаселенного дома, превращенное в единое целое людьми, до отказа заполнившими обрамленные невысокими зданиями улицы, а еле-еле пробирающиеся по узким улочкам автомобили движутся зачастую даже еще медленнее праздных гуляк, скорее напоминая выставочные образцы из автосалонов. Все эти большие неуклюжие сооружения, весь этот горячий твердый металл – все цементируется массой мягких, по-летнему полуодетых людских тел. Музыка барабанила из распахнутых окон и дверей бара, просачивалась из клуба напротив, всего в нескольких шагах на другой стороне улицы, пульсировала с проезжающими машинами – приглушенно, если стекла были подняты, и резко, если опущены. Я вдыхал ароматы сигар, травки, автомобильных выхлопов, духов, соуса карри, кебабов, пива, пота и гудрона. А кроме того, время от времени долетал запашок не то помоев, не то канализации, будто нечто гниющее и вредоносное просачивалось откуда-то снизу.

Эд быстро повернулся на своем насесте, бросил взгляд в сторону переполненного, шумного бара, где Крейг, похоже, наконец-то пробрался к стойке.

– Ага, – согласился мой приятель, – наверняка так и есть, – и продолжил тыкать большим пальцем в клавиатуру своего мобильника, – Но попробуй-ка добраться до него или хотя бы привлечь его внимание.

Я решил, что Эд говорит дело. Потом мне пришло в голову, что желаемого результата можно достичь, если метко запустить в Крейга кубиком льда, но затем я бросил взгляд на свою бутылку «Будвара» и на стоящую перед Эдом бутылку «Бекса» и решил: нет. Даже при условии достаточного запаса льда (а его-то у нас и не было) и моих потрясающих метательных способностях (которые, увы, могли сильно пострадать после трех или даже уже четырех часов, проведенных за поглощением пива) вполне можно было и промазать, что привело бы к взаимным упрекам и шумной ссоре. А то и к скандалу и даже к рукопашной схватке.

– Аллё, Крейг! Да… Хи-и-и, хи-и-и, хи-и-и. Лучше всего, приятель… Нет, джин с каким-нибудь соком… Сам знашь, лучше с грипфрутовым… Да, твое здоровье, старина.

– Бери две! – заорал я в трубку, да так громко, что на меня обернулись несколько прохожих.

– Угу, это он, – сказал Эд в мобильник, – Жду.

– Видок у тебя унылый, – сказал я.

– Я дико зол.

– Не бери в голову.

Эду сейчас следовало находиться совсем в другом месте. Сегодня он должен был диджеить в Лутоне, но едва он приготовился начинать, как мероприятие отменилось: кто-то позвонил о заложенной бомбе. От нечего делать Эд присоединился к нам с Крейгом, поскольку у нас на данный вечер планировался выход в свет. Вообще-то мы собирались пойти шататься по клубам, но как-то так вышло, что мы сбились с торного пути и в конце концов вырулили на дорогу Большой Пьянки. Теперь уже не могло и речи идти о посещении каких-нибудь зажигательных танцулек с целью охоты на милых дам. Конечно, мы вполне могли убедить себя, что мы еще ого-го, но тогда наши похождения закончились бы наверняка уже совершенным унижением.

– А зачем кому-то может понадобиться закладывать бомбу в клубе? – спросил я Эда. – Или, по крайней мере, угрожать это сделать?

– Тут, паря, драчка за сферы влияния. Кому устраивать эти иггучки-дрючки, кому обеспечивать безопасность, а кому толкать дурь, тут крутится уйма бабла. – Эд прикончил свой «Бекс». – Все обычно идет гладко, все шито-крыто, ведь каждому выгодно, чтобы башли текли без задержек, но иногда возникают какие-то трения, а никому не хочется уступать; тогда-то какая-нибудь задница возьмет и брякнет аргументом повесомее. Как, например, сегодня, – Он покивал и взглянул в мою сторону. – Что-то навроде того, чем занимается этот твой Мерриэл.

– Ты так думаешь?

– Вполне вероятно. – Эд передернул плечами, – Точно не знаю, да и не хочу знать. Для меня это просто некий поганый ублюдок, который улаживает их говеные дела. А в результате выворачивает карман честному работяге диджею, рази так можно?

– Погодь, сейчас я организую выпивку.

– Мотай поживее…

Понятия не имею, где это произошло.

– Зде…

– Что?

– А ты секешь, о чем тарахтит твой дружок?

– Кто, Крейг?

– Ну, кто ж ище, балда?

– Понимаю, будь спок.

– Кой-то чумовой акцент, ась?

– Какого черта, о чем ты?

– Говорю, мне с вашей шотландской шатией завсегда трендеть раз плюнуть, а с ним прям хоть переводчика заводи.

– Шуткуешь?

– Не, я на серьезе, паря. Хи-и-и, хи-и-и, хи-и-и.

– Чепуху мелешь какую-то. Крейг давно избавился от шотландского акцента. Ну, почти. Когда он приезжает в Глазго, его держат за лондонца.

– В общем, да, но все-таки.

– Ну а что в таком случае ты, засранец, вздумаешь сказать о моем английском?

– Ты, кажись, взял в башку, шо акцент у тебя, как у диктора Би-би-си?

– И даже лучше!!! – взревел я так, что прохожие стали опять оглядываться, – У меня вообще нет акцента!

– Ха! У него нет акцента! Есть, да еще какой, паря!

– Щас нет, – возразил я с иронией, выдавая самый махровый акцент, на который был только способен.

– Хи-и-и, хи-и-и, хи-и-и. Ладно, раз так; а вот скажи, какой национальности я?

– Ты британец.

Эд закатил глаза.

– Хорошо, тогда из какой части Британии?

– Из Брикстона [69]69
  Район Лондона, почти половину населения в котором составляют выходцы из Африки, Азии и т. п.


[Закрыть].

– Виляешь, приятель, не нужно прикидываться тупицей.

– О’кей. Ты англичанин.

– Вот и ошибся. Я англечанин.

– Англечанин? Что ты хочешь сказать, черт тебя задери? Там в середине стоит «и»!

– Да, но все равно говорят «англечанин», верно?

– Протестую!

– Скажи «фильм».

– Фильм.

– Нет! Давай уж выговаривай, как всегда.

– А что? Я всегда так говорю.

– Ни хрена! Ты говоришь «филим», вот как! Причем всегда!

– Ничего подобного. Фильм. Вот так.

– Вишь?

– Что именно?

– Ты сказал «филим»!

– Нет, вовсе не так.

– Именно так. Вон идет твой приятель; послушаем, как это слово произносит он. Эй, Крейг, братишка, ну-ка скажи «фильм».

Крейг сел, поставил выпивку на стол и, ухмыльнувшись, проговорил:

– Кинокартина.

Ох, как мы ржали.

– Нет, все дело в том, типа, чтобы понять: есть сильные мира сего и есть бессильные, крутые и слабаки, победители и проигравшие, богатые и бедные, так вот, все дело в том, к каким ты себя относишь. Если к победителям, то тебе не остается ничего другого, как заявить: «Отлично, хрен с ними, с бедняками, обездоленными, голодранцами или как их там еще, не важно; меня все это не колышет; я хочу быть среди победителей, и мне дела нет, по кому для этого придется пройтись, чтобы пролезть в их число и там закрепиться». Если же ты относишь себя к лузерам…

– Сам ты лузер, – возразил Эд.

– Нет-нет, я не про тебя.

– Да и у тебя-то денег куча.

– А я вовсе и не утверждаю, что иметь деньги аморально. Хотя насчет акций я не совсем уверен…

– Ты чё, парень? Чем те плохи акции?

– Тем, что они являются законным способом возвыситься и над работниками, и над потребителями, вот чем, – заявил я и даже сам понял, насколько высокопарно прозвучали мои слова.

– Могет быть. Но готов спорить, у тебя самого, паря, где-то заныканы акции, хоть ты и сам можешь об этом не знать.

– Вовсе нет, – запротестовал я.

– Нет? – переспросил Эд, – У тебя есть пенсия?

– Нет! – воскликнул я, торжествуя.

Эд выглядел обескураженным.

– Чё? У тебя нет свидетельства пенсионного фонда?

– He-а. Вышел из одного и не вступил в другой.

– Ты рехнулся.

– И тут не угадал. Просто я принципиальный, понял, придурок?

– Для такого человека, как Кен, – пояснил Крейг, – ощущение собственной правоты стоит тех денег, которые он наварил бы к старости.

Тогда я думал, что это он в мою поддержку.

– И все равно чую, где-то у тебя есть акции. Как ты башли-то хранишь?

– Строительное общество. Последнее из оставшихся больших товариществ. Что-то типа кассы взаимопомощи в масштабе всей страны. Все мои деньги идут на ссуды тем, кто покупает себе жилье, а не на рынок капиталов и уж точно не в карманы зажравшихся толстосумов-директоров.

– Гы, – фыркнул Эд, – И шо ты с этого имеешь? Четыре процента?

– Чистую совесть, – ответил я и про себя отметил, что снова скатываюсь в помпезность, – Как бы то ни было, просто хочу сказать, что можно к чему-то стремиться, строить честолюбивые планы и хотеть хорошо жить, и чтобы хорошо жили твои друзья, твои жена и дети, но при этом сохранять свою… Постой, Крейг, а что, собственно, я пытался сейчас доказать?

– Ты пытался доказать, что напился, – рассмеялся Эд, – Причем в драбадан.

– Думаю, – отозвался Крейг, – ты хочешь объяснить, что делает человека правым или левым. Либералом или нет. Нечто в этом роде. – И он сделал рукой неопределенный жест. – В общем, не знаю.

Сидя на стуле, Крейг казался особенно долговязым и нескладным; он как бы весь обвис, руки и ноги его казались ватными, свет отражался от его бритой головы. К тому времени мы уже перебрались в «Сохо-Хаус», это после того, как бар закрылся. Может, по дороге выпили еще где-то. Хорошо помню, мы жутко не хотели покидать бар, потому что там мимо нас постоянно проходили потрясающе красивые женщины (и что интересно, чем дольше мы там сидели, тем красивее они становились).

Как бы там ни было, теперь мы сидели в «Сохо-Хаусе», душном и переполненном, и при этом я никак не мог вспомнить, на каком этаже нахожусь или хотя бы в каком зале, а главное, мне все не удавалось сообразить, в какой стороне туалет. Хорошо еще, мы сумели забить столик, но сидеть за ним посреди толпы стоящих людей означало невозможность увидеть знакомые приметы и как-то сориентироваться на местности. Понятия не имею, отчего наш разговор принял такое странное направление, но, вполне возможно, вина за это лежала как раз на мне.

– Кажется, и вправду нечто подобное, – кивнул я, чувствуя, что соглашаюсь с чем-то очень для меня важным, хоть и не в силах припомнить, с чем именно. – Это и есть наш, бля, девиз. Из тех, в которых и впрямь что-то есть. Тут главное, кому ты сочувствуешь, себе или ближнему… или ближней… или вообще людям. Вот, это о том самом. Да, точно.

– О чем именно?

– Так это я и хочу объяснить… прямо здесь и сейчас.

– Ну?

– Давай валяй!

– Ну, типа, ты видишь, как у кого-то действительно куча реальных проблем, и что ты думаешь: «Ага, по уши в дерьме, неудачник!» Или ты думаешь: «Жалость-то какая! Не повезло тебе…» Или: «Эй, бедолага, не могу ли я чем помочь?» Тут есть выбор. Выбор есть. И не один. Вот об этом самом и речь, какой ты: злобный или добрый.

– Тогда ты очень добрый, – сказал Крейг, – Ведь ты пропустил тех, кто выразился бы похуже, чем «Ты по уши в дерьме, неудачник!».

– Да, в самом деле? Такие имеются?

– Разумеется. Они думают: «Гм. Как бы половчее использовать положение этого пришибленного, а потому, значит, беззащитного человека?»

– Ни хрена себе! – воскликнул я, обалдевая от подобного недостатка цинизма в своих рассуждениях. – Действительно пропустил. – И добавил, качая головой: – Вокруг полным-полно настоящих подонков.

– Они всегда поблизости. В каких-нибудь десяти футах, – сообщил Эд. – Особливо здесь.

– Для такого человека, как Кен, – пояснил Крейг, – ощущение собственной правоты стоит тех денег, которые он наварил бы к старости.

Тогда я думал, что это он в мою поддержку.

– И все равно чую, где-то у тебя есть акции. Как ты башли-то хранишь?

– Строительное общество. Последнее из оставшихся больших товариществ. Что-то типа кассы взаимопомощи в масштабе всей страны. Все мои деньги идут на ссуды тем, кто покупает себе жилье, а не на рынок капиталов и уж точно не в карманы зажравшихся толстосумов-директоров.

– Гы, – фыркнул Эд, – И шо ты с этого имеешь? Четыре процента?

– Чистую совесть, – ответил я и про себя отметил, что снова скатываюсь в помпезность, – Как бы то ни было, просто хочу сказать, что можно к чему-то стремиться, строить честолюбивые планы и хотеть хорошо жить, и чтобы хорошо жили твои друзья, твои жена и дети, но при этом сохранять свою… Постой, Крейг, а что, собственно, я пытался сейчас доказать?

– Ты пытался доказать, что напился, – рассмеялся Эд, – Причем в драбадан.

– Думаю, – отозвался Крейг, – ты хочешь объяснить, что делает человека правым или левым. Либералом или нет. Нечто в этом роде. – И он сделал рукой неопределенный жест. – В общем, не знаю.

Сидя на стуле, Крейг казался особенно долговязым и нескладным; он как бы весь обвис, руки и ноги его казались ватными, свет отражался от его бритой головы. К тому времени мы уже перебрались в «Сохо-Хаус», это после того, как бар закрылся. Может, по дороге выпили еще где-то. Хорошо помню, мы жутко не хотели покидать бар, потому что там мимо нас постоянно проходили потрясающе красивые женщины (и что интересно, чем дольше мы там сидели, тем красивее они становились).

Как бы там ни было, теперь мы сидели в «Сохо-Хаусе», душном и переполненном, и при этом я никак не мог вспомнить, на каком этаже нахожусь или хотя бы в каком зале, а главное, мне все не удавалось сообразить, в какой стороне туалет. Хорошо еще, мы сумели забить столик, но сидеть за ним посреди толпы стоящих людей означало невозможность увидеть знакомые приметы и как-то сориентироваться на местности. Понятия не имею, отчего наш разговор принял такое странное направление, но, вполне возможно, вина за это лежала как раз на мне.

– Кажется, и вправду нечто подобное, – кивнул я, чувствуя, что соглашаюсь с чем-то очень для меня важным, хоть и не в силах припомнить, с чем именно, – Это и есть наш, бля, девиз. Из тех, в которых и впрямь что-то есть. Тут главное, кому ты сочувствуешь, себе или ближнему… или ближней… или вообще людям. Вот, это о том самом. Да, точно.

– О чем именно?

– Так это я и хочу объяснить… прямо здесь и сейчас.

– Ну?

– Давай валяй!

– Ну, типа, ты видишь, как у кого-то действительно куча реальных проблем, и что ты думаешь: «Ага, по уши в дерьме, неудачник!» Или ты думаешь: «Жалость-то какая! Не повезло тебе…» Или: «Эй, бедолага, не могу ли я чем помочь?» Тут есть выбор. Выбор есть. И не один. Вот об этом самом и речь, какой ты: злобный или добрый.

– Тогда ты оченьдобрый, – сказал Крейг. – Ведь ты пропустил тех, кто выразился бы похуже, чем «Ты по уши в дерьме, неудачник!».

– Да, в самом деле? Такие имеются?

– Разумеется. Они думают: «Гм. Как бы половчее использовать положение этого пришибленного, а потому, значит, беззащитного человека?»

– Ни хрена себе! – воскликнул я, обалдевая от подобного недостатка цинизма в своих рассуждениях. – Действительно пропустил. – И добавил, качая головой: – Вокруг полным-полно настоящих подонков.

– Они всегда поблизости. В каких-нибудь десяти футах, – сообщил Эд. – Особливо здесь.

– В десяти футах? – усомнился я, – Думаю, все-таки не меньше чем в десяти метрах.

– Ну хорошо. В двенадцати футах, – предложил Крейг в порядке компромисса.

– Если хошь.

– Ну да, – согласился я. – Ведь мы в Сохо. Тут людей всегда использововали.

Эд сделал вид, что плюет в свой бокал.

– Мы живем в городе поганых эксплуататоров, брат.

– Эти девушки все рабыни, – кивнул Крейг со знающим видом.

– Какие девушки? Кого ты имеешь в виду?

– Проститутки, – пояснил Крейг.

– Девчонки, что ложат ихние визитки в телефонных будках, – добавил Эд.

– Ах, эти, ну да.

– Вот именно. Попробуй-ка найти здесь шлюшку, говорящую по-английски.

– Конечно, – кивнул я, – Теперь они все из Восточной Европы или еще откуда-нибудь, да?

– Рабыни, – повторил Крейг, – Отбирают у них паспорта, говорят, что они обязаны отработать какой-то нелепый долг. Девушки думают, что, когда с ним разделаются, смогут начать работать на себя и посылать деньги домой, но у них никогда ничего подобного не выходит, – Он покивал и добавил: – Я где-то об этом читал. Кажется, в «Обсервере».

– И в полицию, небось, не обратишься, – отметил я, – Их же просто вышлют или посадят в спецприемник какой-ни-будь.

– А уж с их семьями на родине тогда просто абзац. – Эд щелкнул пальцами, – Скорее всего, твой мистер Мерриэл приложил руку и к этому. Он и его ребята-албанцы.

– Кто? – озадаченно переспросил Крейг.

Внезапным приступом паранойя напомнила о себе, и я сделал рукой неопределенный жест, будто беспечно отмахиваюсь от сказанного.

– Опа! – воскликнул Эд, подхватывая сбитый мной стакан прежде, чем тот успел долететь до пола, – Ничё, он и так был почти пуст.

– Извини, – проговорил я. И, обращаясь к Крейгу, с лица которого не сходило озадаченное выражение, добавил: – Э-э-э… ну да… в общем, все это слишком непросто, – после чего вновь повернулся к Эду.

– Скажи, Эд, ты веришь во что-нибудь?

– Верю, брат, что пришло время пропустить ишшо по одной.

– Ничего подобного. Вовсе нет. Я не сказал и половины того, что мне приписывают.

– Ладно. Тогда расскажите, чего именно вы наговорили.

– Я выложил им три мысли. Две из них – простые и бесспорные аспекты безопасности дорожного движения. Во-первых: сколь ни достойным и цивилизованным городом является Париж, все же со стороны его властей было преступным легкомыслием не установить на таком участке дороги защитное ограждение перед массивными железобетонными пилонами. Они, по сути, так же опасны, как если бы на их месте стояли огромные стальные пики, обращенные навстречу потоку машин. Во-вторых: коли уж ты взрослая женщина, отдающая себе отчет в том, что делаешь, мать двоих детей и кумир миллионов, то тебе и следует вести себя как человеку разумному, то есть застегивать долбаный ремень безопасности, причем всякий раз, когда садишься в машину, а тем более когда имеешь основания полагать, что тебя повезут с ветерком – даже если сразу не удалось заметить, что водитель слегка пьян. И наконец, в-третьих, с чем, собственно, и связана главная проблема: дело в том, что моя-то совесть чиста. А вот те, которые стояли в толпе, собравшейся поглазеть на траурную процессию, те, кто бросал цветы на катафалк, они-то, считающие, будто главными виновниками являются фотографы, гнавшиеся за принцессиным «мерсом» на мотоциклах, вот они-то должны бы чувствовать себя настоящими лицемерами, потому как из-за них она и погибла, если следовать их же логике.

– Да ну. Как это?

– Так вот: отчего именно папарацци дежурили допоздна у того парижского отеля? Понятно, из-за того, что фотографии, которые могли быть там сделаны, представляли бы некую ценность. А почему так? Да потому, что газеты отвалили бы кучу денег. Но почему бы они это сделали? Ясно как божий день: газеты и журналы с такими фотографиями хорошо раскупаются… Моя точка зрения такова: если кто-нибудь из тех, кто винит одних только папарацци – а я, можете мне поверить, вовсе не питаю особенной любви к людям подобной профессии… так вот, если кто из них когда-либо покупал газеты, где регулярно появляются фотографии членов королевской семьи вообще и фотографии принцессы Ди в частности, а в особенности если он изменял привычной для себя газете или покупал в дополнение к ней еще одну лишь на том основании, что в ней имелась или могла иметься фотография Дианы, то вот он-то как раз и должен винить в ее гибели самого себя, ведь именно его любопытство и его поклонение, его тяга к великосветским сплетням и его деньги погнали фотографов кдверям отеля «Риц» и заставили там дежурить, а потом отправили их в погоню за черным «мерсом», которая закончилась тем, что автомобиль превратился в груду металла, столкнувшись с железобетонным пилоном в подземном тоннеле, а три находившихся в нем человека погибли. Лично я вообще республиканец и вовсе…

– Да? Типа, член ИРА? Ирландской республиканской армии?

– Нет, ну их к черту, этих гребаных террористов. Я хочу сказать, что я за республику, а не за монархию. Лично ничего против королевы и остальных… но все-таки… мне бы хотелось, чтобы с монархией как формой правления было покончено. И я, во-первых, не стал бы покупать такие дерьмовые газеты, как «Сан», «Мейл» или «Экспресс», а во-вторых, если у меня когда и появилось бы такое дурацкое искушение, оно сильно уменьшилось бы, увидь я на обложке фотографию принцессы Ди. Так что я ее убивать не помогал. Что же касается всех тех, кто мог меня тогда слушать, я хотел бы их спросить: а как насчет вас?

– Понятно.

– Да неужели?

– Итак, вас уволили. Вот засада-то.

Я пожал плечами:

– Газеты, наверное, были недовольны. Лично мне кажется, что «Экспресс» и «Мейл» просто обиделись, когда их назвали таблоидами.

– Но вам кажется и еще кое-что, ага?

– Ага, кажется.

– Вы, похоже, надо мной насмехаетесь. Вы ужасны.

– Разве?

– Я ваша большая поклонница. Нечего меня оскорблять. Я думала, у меня хорошо получается.

– Ну и ну. Так вы, значит, думали, у вас хорошо получается?

– А разве нет?

Я окинул ее взглядом.

– А вы смешная.

– Серьезно?

– Абсолютно серьезно. Хотите еще выпить?

– Можно. Только вы не вставайте. Я принесу сама. Ато вы так до сих пор ни разу и не позволили мне заплатить. Так что теперь мой черед. Пожалуйста.

– Ну, раз уж вы так хотите, Рейни, пусть будет по-вашему.

– Да, хочу. То же самое?

– Пожалуй.

– Не уходите, – проговорила Рейни, тронув меня за руку.

За последний час она проделала так несколько раз. И мне это понравилось.

– Ладно уж, – отозвался я.

Рейни вылезла из-за стола, и вскоре я уже видел, как ее хрупкая фигурка ввинчивается в толпу, окружившую стойку бара. Фил наклонился вперед, поближе ко мне, и проговорил:

– Похоже, ты на верном пути, приятель.

– Похоже, так и есть, – согласился я, – Кто бы подумал!

Мне пришло в голову, что это все из-за выпивки. Последняя порция виски была явно лишней. Ошибка.

Я повернулся к Филу:

– Можно твоей воды?

– Ага. Пей на здоровье.

Я отхлебнул из его бутылки «Эвиана».

Мы сидели в «Крути», что на Шефтсбери-авеню, – просторном питейном комплексе с кондиционерами, эдаком парадизе третьего поколения, из числа тех, что призваны ублажать взыскательных клубных завсегдатаев, дабы искушение провести вечерок дома неизменно уступало желанию отправиться в бар типа ВВС – для Выглядящих Весьма Старыми, в него со временем превращаются бары типа для ВВП, то есть Выглядящих Весьма Прибабахнутыми.

Мы с Филом сидели в уединенной нише, каких в баре «Ретокс», расположенном на втором, «теплом» уровне, было несколько. Из танцевального зала, этажом выше доносилось мерное уханье далекой музыки, но это только если прислушаться. Чувствовалось, что там «жарят» вовсю. Внизу, на «прохладном» уровне, музыка предполагалась тихая и расслабляющая, так что если какие звуки и доносились оттуда, то разве что очень похожие на тишину. Ну, может, раздастся нечто, похожее на звук лопнувшего мыльного пузыря, отмечая уход из сего бренного мира еще одной спекшейся мозговой клетки.

Наверху вам едва ли удалось бы расслышать, что орет в ваше ухо человек, склонившийся вплотную. Внизу считалось неприличным говорить иначе как шепотом. Здесь же музыка играла нормальная, вполне позволяющая вести разговор. Мне подумалось, что я, видимо, начинаю стареть, раз чувствую себя в подобной атмосфере более комфортно. Так, наверно, и есть. Но, вообще-то, где, как не тут, можно встретить такую классную телку, как эта Рейни! Черт побери!

Спокойствие, проговорил я себе, только спокойствие. И сделал несколько глубоких вдохов.

– В последнее время я превратился в какого-то плейбоя, – сказал я Филу, качая головой.

Во-первых, Джоу, затем Селия… Ну да, Селия; правда, та проходит по совсем другому разряду, она сама целый мир; жаль только, что вижу ее так редко… Что-то я сбился. Начну-ка сначала. Джоу, Селия… Ах да, та аргентинка из Брайтона; потом еще одна или две, Таня… нет, с Таней все… Так, считаем дальше… с Эйми тоже зеленый свет, захоти я продолжить… и… вот теперь эта Рейни. Девчонка чудо, просто отпад, выговор прямиком со Слоун-сквер [70]70
  Фешенебельный район Лондона, с которым в 1980-е гг. ассоциировался определенный типаж девушек из высшего общества – т. н. слоуни или слоуни-рейнджеры; классический представитель – Диана Спенсер, будущая принцесса Диана.


[Закрыть], а к тому же, кажется, она запала на меня! Ох, Лондон, я прямо-таки влюблен в него. Влюблен в каждую частичку моей славы, по нему рассеянной.

– Ей-ей превратился, – добавил я, прерывая молчание.

– Да уж, – кивнул Фил с умным видом, – Праю, не знаю, что они в тебе находят.

– И я тоже, – подхватил я.

Отпив из стакана воды, я принялся разглядывать пол у себя под ногами. Паркет в «Ретоксе» был из какого-то по-скандинавски блондинистого дерева. Наверно, если пролить на него виски, звук будет, словно кто-то ссыт. Эге! Когда Рейни протискивалась мимо нас, выбираясь из-за стола, пиджак Фила свалился на пол. Чудесно. Я поддел его ногой и затолкал поглубже под стул, когда убедился, что мой приятель смотрит в другую сторону.

– Вот, пожалуйста, – проговорила Рейни, ставя передо мной виски. Ага, дюйная порция, – А для вас я принесла еще воды, э-э-э… Пол?

– Фил, – процедил Фил.

– Да, конечно. Простите меня, Фил.

Рейни улыбнулась, глядя в мою сторону, и подняла бокал. Похоже, в нем находился джин с тоником. Я поднял свой.

– Тяпнули, – произнесла Рейни и выпила залпом.

Я поднес виски ко рту и сделал вид, будто пью, но это был лишь спектакль: я ограничился вдыханием аромата, губы оставались плотно сжаты. Я так зациклился на этом спектакле, что, на случай если Рейни следит, как я пью, даже кадыком подергал, будто глотаю. Затем поставил бокал на стол, плотно обхватив ладонью: пускай то, что уровень в нем не понизился, не бросится в глаза.

– Чудесно. Попахивает торфом. Явно с Айлы.

– Ага, – ответила Рейни. – В точку.

На ней были кожаные брючки в обтяжку, двухслойная блуза из белого и розового шифона и чуть-чуть затемненные очки какого-то палевого оттенка, что делало ее немного похожей на Анастейшу [71]71
  Anastacia Lyn Newkirk (p. 1968) – американская певица и автор-исполнитель, гораздо более популярная в Европе, Азии и т. д., чем в США.


[Закрыть]. Слегка за двадцать, и в талии столько же [72]72
  В дюймах, конечно.


[Закрыть]. А еще просто умопомрачительные скулы и линия подбородка, словно у Дэвида Култхарда [73]73
  Дэвид Култхард (р. 1971) – шотландский автогонщик.


[Закрыть], только, разумеется, помягче. Соски довольно явственно просматривались через шифон – теперь что, подобное опять начало входить в моду? Я присмотрелся – и что-то в ее обнаженных плечах неуловимо напомнило мне о Селии. Волосы у Рейни были белокурые, густые, и ей приходилось все время убирать их с лица.

– А что, Рейни, – проговорил Фил, – доводилось тебе прыгать в Ламанче с парашютом? – И он глупо захихикал, переводя взгляд с нее на меня.

Мне показалось, он пьян не меньше моего, как минимум. Начали мы в пабе рядом с радиостанцией, после него перебрались в «Граучо», затем в «Сохо-Хаус» и закончили тем, что очутились здесь; по пути мы теряли коллег, откалывавшихся от нашей компании под ничтожными предлогами типа назначенные свидания, необходимость перекусить, чада и домочадцы; в общем, всякая дребедень. У меня осталось смутное впечатление, будто мы за это время славно поболтали о нашей передаче и что мне накидали кучу полезных идей, но я, хоть убей, не мог вспомнить ни одной. К счастью, такое обычно удавалось Филу, он даже успевал сделать своим убористым почерком какие-то микроскопические записи в блокнотике, озаглавленном «Полезные мысли», который вечно таскал с собой.

Дело было в пятницу, так что никакой передачи на следующий день – деток отпустили потусоваться в песочнице, йо-хо-хо. Джоу со своими подопечными из «Аддикты» улетела на выходные в Стокгольм и Хельсинки. Вдобавок прошло уже три недели с тех пор, как я в последний раз виделся с Селией, и я надеялся, что сразу после передачи в студию заявится курьер с пакетом, сопровождаемый звонком на мой мобильник от анонимного абонента, – если уж на то пошло, и всю передачу, и весь нынешний день с того самого момента, когда проснулся, а если быть честным, то и всю прошедшую неделю я только и делал, что ждал, когда смогу расписаться на квитанции, протянутой мне курьером в мотоциклетном шлеме: пакет получен не вскрытым, в хорошем состоянии, поставьте тут подпись, теперь напишите фамилию печатными буквами, вот здесь укажите время… Ничего не произошло, пустота.