Текст книги "Из тьмы веков"
Автор книги: Идрис Базоркин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 44 страниц)
Конечно, он проведет моление и без них. Но уж очень хорошо получалось, когда Дали песней встречала солнце.
Посмотрев вниз на тропу, он увидел на ней только запоздалых паломников. Ни Калоя, ни Дали не было. А солнце вот-вот могло засиять над горизонтом. Потеряв надежду, Эльмурза расставил замкнутым треугольником двенадцать мужчин и, заняв место впереди них, стал лицом на восток в ожидании солнца. Обнажив головы, позади них стоял народ.
Если б кто-нибудь в это время оглянулся, он увидел бы, как не снизу, с тропы, а прямо по хребту быстро спускались к поляне Калой и Дали.
Когда они приблизились, Дали замедлила шаг, перевела дыхание. Щеки ее залил румянец. Глаза сияли.
– Дай мне! – сказал Калой, забирая у нее шаль. – Ты должна быть свободна.
Дали взглянула на него с благодарностью, улыбнулась. В этих глазах, в этой улыбке были все ее чувства. И вдруг ему показалось, что народ собрался сюда не из-за солнца, не в честь божьеликой Тушоли, а ради нее, что это ее праздник.
– Ты божьеликая! Ты! – вырвалось у него.
– Да простят нам боги! – в ужасе вскрикнула Дали.
– Они не простили бы мне, если б я не сказал тебе этого!
Дали в замешательстве отвернулась. А в это время из-за тонкой полоски золотых облаков появилось солнце. Люди замерли, обратив к светилу лица. И вдруг в тишине, откуда-то сверху, к ним донесся знакомый голос:
– Ма-а-а!.. Ал-ха-ма-а-а! – пела Дали.
Все повернулись к ней.
Только ты, недоступное, вечное,
Согреваешь и землю и души людей!
Ниспошли благодать нам свою бесконечную!
Нас, рабов божества твоего, пожалей!..
Даже Эльмурза повернул голову: «Откуда она?..»
Дали шла к народу. В белом платье, с сияющим знаком солнца, Дали казалась отрешенной от земли, настоящей невестой солнца. Положив руку на кинжал, за ней шагал Калой.
Одна только встреча с ними уже должна была дать человеку радость.
Эльмурза, довольный тем, что они успели вернуться, служил с большим вдохновением. Поток красноречивого прославления бога солнца и просьб к богине Тушоли был бесконечным. Потом он выпил из чаши пива и вынес к народу цув и деревянное изображение богини.
Вереница людей потянулась к нему. Они несли жертвенные блюда. Четвертую часть клали около храма, в корзины.
Эльмурза касался рукой каждого и приговаривал:
– Кто не родился, пусть родится! А кто родится – пусть живет!
Но к концу церемонии язык у старого Эльмурзы от пива и усталости начал заплетаться, и, к ужасу богомольцев, он уже не раз выкрикивал:
– Кто не родился, пусть родится! А кто родится – пусть умрет! Наконец прошли все, и жрец удалился в храм.
Люди резали жертвенных овец. Иналук зарезал белого быка.
Пока свежевали туши и готовили на кострах еду, молодежь начала танцы. На широкой поляне плясало сразу несколько пар. День был ясный, солнечный. Но здесь, на вершине горы, все время стояла ровная прохлада.
Эльмурза позвал в храм Дали рассказать свой сон. После нее вошел Калой.
В храме было светло, горели принесенные людьми свечи. Но стены и сводчатый потолок за многие века так прокоптились, что их чернь не могли осветить никакие огни.
Калой задел рога, которыми были заполнены поперечные шесты. Пара из них сорвалась и угодила на шею Эльмурзе, отдыхавшему прямо на полу.
– Ах, чтобы сгинуло ваше имя! – закричал он, хватаясь за голову и глядя на ладонь. Но крови не было, и, отделавшись шишкой, старик успокоился. Он не догадался, что рога шапкой сбил на него Калой.
– Ну, а что ты видел? Или, может, не спал? – спросил он, подозрительно глядя на юношу снизу.
– Я очень мало спал, – ответил Калой. – И, по правде говоря, никакого сна не видел. Потому что нельзя же считать сном, если я видел только Дали.
Эльмурза рассмеялся.
– Нет, это тоже сон, – сказал он. – А как ты ее видел?
– Стоит она у криницы под памятниками моих родителей и смотрит в воду. Воды полно. Она чистая, бежит, как всегда, через край. Я говорю: «Пей, если хочешь». Она присела и напилась. Встав, говорит: «Хорошая вода», – и вытирает рукавом лицо. Я говорю: «Эту криницу я выстроил в память о родителях…» Она удивленно смотрит на меня, идет к памятникам Турса и Доули, дотрагивается до камней и становится между ними. Вот и все.
Эльмурза задумался.
– Вы как сговорились, – сказал он. – Это хороший сон… Это большой сон! Для народа полная криница – благодать земли! Для тебя… Дали прикоснется к чаше жизни вашего дома… Но уйдет она к твоим родителям раньше тебя…
Калой был потрясен словами Эльмурзы. Он стоял, переминаясь с ноги на ногу.
– Значит, я должен думать о ней?.. – наконец спросил он.
– Это решение вам подсказывает божьеликая Тушоли и всесильный Ткамыш-ерды. А там поступай как знаешь…
– Эльмурза! – сказал Калой, волнуясь. – Может остаться в тайне то, что будет сказано здесь, в этом убежище от грехов?
– Да. Я готов выслушать тебя. – Эльмурза встал.
– Клянусь вот этой Тушоли, – сказал Калой глядя на деревянное изваяние человека с блестящей зеленой маской на лице, – и чтоб мне не видеть на этом свете солнца, а на том своих родителей, я чист перед этой девушкой!
Эльмурза удивленно вскинул брови.
– Но кто сомневается?
– Сегодня – никто, – ответил Калой. – А завтра, когда я заберу ее добром или силой, найдутся, которые станут грешить на эту ночь, проведенную нами в пещере!.. Мне безразлично, что будут говорить. Но я хотел бы, чтоб ты, старик, доверивший мне ее ради обычая народа, знал: не потому, что она тронута мною, а потому, что я без нее не могу, заберу я ее!.. И не думай, что я чист, как ангел. Мысли мои, тело мое толкали меня к ней. Но я выпустил взбесившуюся кровь, которая кипела в жилах, и успокоил себя…
Он размотал тряпку и протянул к Эльмурзе ладонь, на которой зияла рана.
– Иш-ша![123]123
Иш-ша – восклицание вроде ой-ой-ой (инг.).
[Закрыть] – воскликнул Эльмурза, отворачиваясь. – Завяжи! Ты настоящий человек! И не зря я тебя послал с нею!.. Клянусь, хоть я и стар, но понимаю, какому искушению подвергал тебя! Я освящаю твое намерение! – Он положил руку на плечо Калоя. – Что не родилось – пусть родится! А что родится – пусть живет!
– Спасибо, Эльмурза! Долгих лет тебе!
Калой вышел от жреца возбужденный, окрепший в своем решении. Он тоже был теперь убежден в том, что Дали наречена ему богами.
По всей поляне пировали люди. Они тут же отправлялись друг к другу в гости – семья к семье, село к селу. Ходила по рукам круговая чаша. Раздавались пышные тосты. А у молодежи, которая не пила, звенела лезгинка, гремели выстрелы в честь танцующих, слышались острые шутки.
Праздник продолжался весь день, допоздна. Веселье царило на горе.
Дали держалась в кругу подруг. Калой был с молодыми людьми. Но они ни на миг не выпускали друг друга из виду. Свидание их продолжалось. Несколько раз они вместе танцевали, вызывая восторг у друзей. Иналук расстрелял им под ноги все свои газыри. С каждым часом Калоя все больше тянуло к ней. К вечеру он уже не мог представить себе, как останется без нее. Отозвав в сторону Иналука, он сказал ему:
– Все наделал ты. Ты однажды указал мне на Дали. И теперь я решил жениться…
– Давно пора! – радостно воскликнул Иналук. Он, как человек, уже имеющий жену и детей, успевал повеселиться с молодежью, но не забывал за чаркой посидеть и у старших и теперь был в благодушном настроении. – Через день-другой зашлем к ним сватов!
– Сватов ты будешь засылать к кому-нибудь другому! – возразил Калой совершенно серьезно. – А что касается ее, предупреждаю тебя, а ты братьев: я заберу ее сегодня…
– Как сегодня? Я не пойму! Или кто перебивает? Правда, она всем отказывает, но, может, она тебе не откажет? Зачем же сразу красть?
– А я не собираюсь второй раз испытывать судьбу. Если все кончится миром, добро. А если нет, чтоб не говорили, что я вас не предупредил!
Иналук расхохотался.
– Вот это припекло! А я думал: ты на всю жизнь зарекся! – воскликнул он. – Что ж, валяй! А если что надо, мы, все как один!..
В сумерках люди начали спускаться в аулы.
При свете костров танцы еще продолжались, когда Калой, обойдя круг, подошел к Дали сзади и громко, так, чтобы слышали и другие, сказал:
– Нас с тобой зовет Эльмурза!
Они пошли и скрылись в темноте. Немного погодя Калой остановился.
– Никто не зовет. Это я нарочно, – сказал он. – Надо поговорить.
Дали молчала.
– Эльмурза растолковал наши сны. Мы должны быть вместе… Что ты на это скажешь?..
Дали молчала.
– Что же ты молчишь?
– Мне нечего сказать… – тихо ответила она.
Пальцы ее нервно перебирали кромку рукава черкески.
– Как тебя понять?
– Мне казалось, что ты ночью понял все…
– Да, я понял. Но я должен убедиться в том, что я не ошибся.
Он подошел к ней и взял ее за руку, и рука эта покорно осталась в его ладони. Это был старинный знак. И этим было сказано все. Теперь она принадлежала ему как невеста, как жена, навсегда.
– Ты сегодня войдешь в мой дом, – сказал он.
Дали вздрогнула.
– Зачем так? – спросила она. – Мы обидим родных…
– «Кто летом напуган змеей, тот зимой боится веревки!» – сказал Калой. – Дали, я уже знаю, что такое время и родители… Не хочу ждать. Ты не думай, что я из-за средств. Я научился отнимать у богатых. Если надо, я приведу за тебя целый табун! Дело не в этом… Я не могу без тебя… А теперь – тем более… Мы можем уйти другой тропой… Нас никто не увидит…
– Нет, – сказала Дали, – этого не будет. Меня хватятся мать, дядя. Начнут искать здесь, по всем горам, всем народом… А потом, когда узнают, засмеют… Некрасиво получится… Стыдно…
– Ты хочешь, чтоб я как бы силой забрал тебя?..
– Нет. Я не думаю притворяться… – с гордостью ответила Дали.
– А что же?
Дали волновалась, не могла говорить.
– Хорошо, – наконец сказала она. – Я выйду… Но не отсюда, а из нашей башни… А отсюда вернусь со всеми.
– Я буду ждать. Я увижу, когда ты выйдешь… – сказал Калой. – Но буду ждать только до того, как начнет светать…
– А тогда что? – насторожилась Дали.
– А тогда я проникну к вам в дом и заберу тебя, хоть весь свет встанет против!
– А я думала… откажешься… – улыбнулась она. – Пойду…
– Дай залог!..
Дали подала колечко.
– Теперь иди! Буду ждать!..
Когда Дали, пробираясь к костру, где сидели ее родственники, скрылась из виду, Калой пошел к храму.
Эльмурза уже переоделся в черкеску и вместе со своим сыном готовил корзины подношений, мясо, треугольные хлебцы к отправке домой. Теперь предстояло пересушить все это, и тогда до весны он мог ни о чем не думать.
Калой подошел к нему и тихо сказал:
– Эльмурза, я прошу тебя завтра утром подойти к Зайдат. И если понадобится, помочь мне словом.
– Мой мальчик! – ответил ему вконец измученный старик. – Ты-то просишь меня просто прийти… А я за тебя готов был бы на коленях ползти куда угодно! Погляди, – он повел рукой в сторону поляны, где еще оставался народ, и перевел ее вниз на гору, по которой извилистой лентой растекались огоньки факелов спускавшихся паломников. – Если сказать правду, не будь прошлую зиму тебя и твоих друзей, ни меня, ни этих огней сейчас уже никто не увидел бы.
– Ну что ты, Эльмурза! Ты перехваливаешь нас! – возразил Калой.
Но Эльмурза, задрав голову, замотал кудлатой бородой.
– Ты этого мне не говори! Я сам видел и пережил все! Я знаю все! Все!
Калой собрался уезжать, когда к нему подбежал Орци.
– Можно остаться до утра? Все мальчишки остаются! – попросил он.
– Ну что ж, оставайся, только завтра пораньше домой!
Зайдат с дочерью провожал ее брат Хусейн из соседнего аула. У них он и остался ночевать. Ужинать не стали, все измучились за день и хотели как можно скорее улечься. Дали постелила Хусейну постель. Это был пожилой и очень жизнерадостный мужчина. Он брил бороду и подкрашивал седеющие усы.
– Ну-ка расскажи, как ты ночевала с этим великаном? – докучал он Дали. – Что он тебе говорил?
Дали только отмахивалась от него.
– Вот бы тебе такого мужа! – продолжал он свое, снимая черкеску. – Такому бы, наверно, не отказала? А? А то все не по ней! Избаловали мы тебя!
– Да что тебе, мамин брат, не о чем больше говорить? – злилась Дали.
– Нет, – не унимался Хусейн, – не те мужчины теперь! Да я бы на месте этого Калоя, хоть бы солнце никогда не взошло, не привел такую обратно!
– Брось ты ее изводить! – вступилась за дочь Зайдат. – Ложись наконец, а то вторую ночь просидим!
Она вышла. Дали стянула с дяди ноговицы. И когда он снова хотел сказать что-то, перебила его:
– Ты все шутишь, мамин брат. А ты вот ответь мне на один серьезный вопрос, над которым я думаю, чтоб я знала, как мне поступить.
– Давай, говори! – согласился дядя.
– Что мне сделать? То, что можно сделать и не сделать, или сделать то, чего не сделать нельзя?
– Какой же это вопрос? – рассмеялся дядя, вытягиваясь под одеялом. – Ну, конечно же, надо сделать то, чего не сделать нельзя! А к чему ты это? О чем? – стал допытываться он.
– О! Это секрет! – засмеялась Дали. – Ты о нем узнаешь только завтра. А я даю тебе слово, что поступлю по-твоему. Пожелав дяде Хусейну доброй ночи, Дали ушла. Когда она вернулась в общую комнату, мать спала на нарах, не раздеваясь. Дали постелила ей постель, помогла раздеться, дала воды, и когда та снова уснула, села рядом с ней и задумалась.
Здесь она родилась, здесь выросла. Здесь ее любили родители, и теперь в этой башне наступила для нее последняя ночь. Ночь, с которой она должна проститься. Здесь останутся все ее девичьи сны…
В стороне от тропы, убегавшей на хутор, где жила Дали, пасся Быстрый. Его хозяина не было видно. Он полулежал на возвышенности, подстелив под себя бурку, и из-за камня наблюдал за башней. Там в окнах еще горел свет. Иногда его заслоняли люди, и тогда она терялась в ночи.
Но вот совсем погасло одно окно. Какое-то время спустя не стало света в другом.
Калой встал, накинул на одно плечо бурку и пошел к хутору. Быстрый продолжал пастись.
У каменного забора Калой остановился, подождал. Скрипнула дверь. Кто-то, одетый в темное, появился на терраске. Заскрипели деревянные ступеньки… Человек направился к калитке. Калой двинулся вдоль забора навстречу… Собаки он не боялся, потому что заранее бросил ей бычий рог, заполненный курдючным салом, и она, стараясь вылизать его, наверно, теперь уткнулась в какой-нибудь угол, позабыв обо всем на свете.
Не заметив Калоя, Дали вышла за калитку, остановилась. Неожиданно на плечо ее легла рука. Она вздрогнула. Калой повел ее вниз, свистнул. Быстрый вырос перед ними словно из-под земли. Вскочив в седло, Калой перегнулся, взял Дали и посадил перед собой. Быстрый устремился вперед.
Когда они уже подъезжали к башне, Калой почувствовал, что тело Дали расслабло, руки обвисли.
– Что с тобой? Что с тобой? – испуганно зашептал он, встряхивая ее. Но она не отвечала. Быстрый повернул во двор. Калой направил его к лестнице. Не выпуская Дали из рук, он сошел на ступеньку, поднялся к себе и, положив ее на нары, раздул огонь. Смолистые щепки загорелись ярким пламенем. Отшвырнув бурку, Калой подбежал к Дали.
Розовый шарф с серебристыми нитями – свадебный подарок Зору… Бледное, как неживое, лицо…
– Дали! Дали! Что с тобой?
Он стал тормошить ее. Кинулся за водой. Но, когда вернулся, Дали сидела.
– Что с тобой? Да говори же! Почему ты не отвечаешь?
– А что со мной? Я не знаю… – виновато ответила Дали. – Я дрожала… Наверно, замерзла…
Калой закутал ее в свою шубу, напоил чаем. Дали быстро пришла в себя.
Успокоившись, он вышел во двор, расседлал Быстрого, задал ему корму и вернулся в дом.
Дали, как ни в чем не бывало, приводила в порядок комнату.
– Ты что делаешь? – удивился он.
– Живу, – ответила Дали. – Разве не для этого ты привез меня сюда?
– Не для этого! Для себя привез! – сказал Калой и обнял ее. Стон вырвался из груди девушки. Калой испугался, отпустил. Дали улыбнулась.
– Руки… – тихо сказала она.
Калой расхохотался и снова обнял жену… В окно осторожно пробирался рассвет.
Глава шестая. Перед рассветом
1
Устав за день, ни Зайдат, ни Хусейн не просыпались всю ночь. Утром первой встала мать Дали. Надо было подоить корову. Обычно в это время дочь уже готовила, пекла чурек. Но Дали не было видно.
«Куда она запропастилась?» – думала Зайдат, готовя завтрак. Хутор их стоял особняком, и пойти ей было не к кому. Отсутствие дочери начинало волновать ее.
Не тревожа Хусейна, она обошла все сарайчики, башню, с бугра оглядела окрестность. Но дочери не было. Зайдат прибежала домой, кинулась к постели, к ее вещам и поняла: Дали ушла… Но куда? Зачем? С кем-нибудь или одна?
Проснулся Хусейн. Узнав о том, что Дали нет, он вскочил.
– Убежать не могла! Ведь она всем отказывала! Наверно ее похитили!
Зайдат побледнела. Неужели перенесенных невзгод мало!
Но, подумав, она возразила Хусейну.
– Похитить могли. Но кто же собрал ее вещи?
– Ну если так, – значит, выбрала какого-нибудь, которого и в дом пустить стыдно! – воскликнул разгневанный Хусейн. – Ух, с каким удовольствием я излупил бы ее! Да так, чтоб люди подумали, что она кизил ела!
Хусейн быстро оделся. Надо было поднимать в погоню сородичей. И в это время у ворот залаяла собака.
Зайдат посмотрела в окно. К башне шли жрец Эльмурза и два старика из Эги-аула.
– Вот тебе и разгадка идет! – воскликнул Хусейн. – Недолго заставили ждать!
Он вышел навстречу старикам, поздоровался с ними и ввел в дом. Зайдат с трудом удержалась, чтобы не кинуться к ним с расспросами. Ведь они уже знали все!
А старики вежливо спрашивали ее и Хусейна о жизни, о здоровье…
Наконец, откашлявшись, Эльмурза сказал:
– Дайте мне хлеб и медь.
Зайдат подала ему свежую лепешку на деревянном блюде и старую медную расческу, которая неизвестно сколько лет жила в этой башне.
Эльмурза дотронулся до них:
– Клянусь этим беркатом[124]124
Беркат – благодать, изобилие (инг.).
[Закрыть], что буду говорить правду! Только правду! И все – от сердца!
Он вернул хозяйке расческу и блюдо.
– Не было у меня за всю мою долгую жизнь более приятного поручения, чем то, с которым я пришел сюда!
Зайдат, скрестив руки под платком, стояла с широко открытыми глазами. Губы ее тряслись.
– Ваша дочь, моя помощница, чистейшая из чистых Малхааза, вышла замуж! Вышла за лучшего из лучших юношей этих гор… – Эльмурза помолчал – …за Калоя!..
Хусейн от изумления, как глухой, наклонился к Эльмурзе и заглянул ему в лицо. А Зайдат, внезапно обессилев, присела на край нар.
– За какого Калоя? – переспросил Хусейн.
– Да что ж, вы не знаете нашего Калоя? – удивленно вскинул руками Эльмурза. – Сына Турса, что ушел в Турцию?
Старики, пришедшие с Эльмурзой, разом и наперебой начали расхваливать Калоя. Дождавшись, когда они умолкнут, Зайдат дрожащим голосом прошептала:
– Эльмурза, и вы, старики, я, видимо, с ума сошла. Зачем вы расхваливаете Калоя? Кто же не знает его?.. Выходит, что она сбежала к нему без его желания? Потому что, если бы он захотел посвататься, я бы или выдала ее, или, если б она воспротивилась, выгнала из дому! Кто б ему отказал?
– Не ты с ума сошла. Я! – закричал Хусейн. – Моя племянница решила сама навязаться кому-то! Позор!
– Нет, это я, старый, одурел! – воскликнул Эльмурза. – Потому что и сказать-то толком уже не умею, что надо! И Калой сошел с ума! И в этом тоже я виноват! И весь народ виноват! Мы сами послали их в Пещеру чудес, и вот свершилось чудо – одно из самых замечательных! Возвратившись из пещеры, Калой поклялся мне, что не может больше жить без Дали! Я поверил и сказал: «Забери ее, и пусть будет у вас счастье! А родных я буду просить…» Вот я и пришел с повинной! Я виноват!..
Зайдат и Хусейн ожидали несчастья, а случилось такое… Даже ради приличия они не могли скрыть свою радость. Зайдат плакала. А к Хусейну тотчас вернулось хорошее настроение, и он рассказал старикам про свой вечерний разговор с Дали, как она спрашивала у него совета, что ей делать. И старики в один голос воскликнули, что Дали умница и вышла замуж с согласия и благословения родного дяди, заменившего ей отца!
Весело позавтракав вместе с Хусейном, пожелав счастья этому дому и жизни молодым, старики ушли.
– Видно, правду говорят в народе! – воскликнул Хусейн. – Кто умеет ждать, тот дождется! Ведь скольким отказывала, а?!
– А как глубоко скрывала тайну сердца! Даже мне не открылась! – вытирая слезы, говорила Зайдат. – Мы свои, и скажу тебе: когда умер ее отец, люди говорили мне обычные слова утешения: «Дай Бог, чтоб пришла к тебе в дом радость, которая убавит твое горе!» А я думала: ну откуда ей взяться? Что за радость может быть теперь у меня и у моей сироты? Кому нужна теперь моя дочь – дочь вдовы, безотцовщина? А вышло вот что!
– Да брось ты так гордиться им! – воскликнул Хусейн, в душе обрадованный не меньше, чем Зайдат. – Да ты знаешь, что за девка у нас была? Да за нее любой парень голым против комаров простоял бы ночь на болоте! – Он засмеялся, но, внезапно оборвав смех, сказал: – Да. После смерти отца Дали жила с побежденным сердцем. Но любовь настоящего мужчины поднимет ее. Сестра, ты оказалась не совсем несчастливой! Калой! Теперь тебе не о чем думать. Все заботы ушли. В один день!
Новость облетела горы. Все знали жениха и невесту. Много добрых улыбок вызвала эта весть. Хорошие люди нашли друг друга, а это не часто случается!
Только в один дом в пасмурный вечер она не принесла радости. В дом Чаборза.
– Разбойник! Вечно ему везет! – воскликнул Чаборз, когда услышал об этом от приезжего родственника. – Все-таки самая лучшая девушка гор досталась ему!
Зору, склонившись над люлькой, кормила в это время второго сына. Она опустила голову и натянула на глаза платок, скрывая слезы горечи и обиды.
Женитьбу Калоя праздновал весь Эги-аул. Это было первое веселье после всех невзгод, выпавших на долю этого дома. Весь день плясала и веселилась молодежь. Вечером затеяли играть в «невесту». Девушки с песнями расходились по горе и прятали одну из своих подружек. А когда они возвращались, молодые люди с зажженными факелами кидались отыскивать ее. Тот, кто находил «невесту», приводил ее во двор и при всех получал от нее поцелуй.
Когда спрятали Матас, Иналук, до этого не принимавший участия в игре, схватил факел и закричал:
– Ребята! Прошел не один год, как на празднике женщин Матас целовала меня, а я до сих пор не могу забыть этого! Дайте, чтоб я не умер, еще хоть раз в жизни насладиться! Не находите ее, ради Бога!
И случайно или по указке ребят именно он отыскал Матас.
Узнав, кто ее нашел, девушка кинулась убегать. Но Иналук настиг ее и привел за руку в круг. Поднялся шум, хохот. Матас отказалась целовать Иналука. И когда тамада игры потребовал у нее объяснения, она сказала:
– Не все ж его целовать! Обманщик! Он давно получил свое! Еще на женском празднике!
Тамада решил, что Матас права. Она действительно не обязана целовать только одного Иналука. Помирились на том, что Матас станцует с ним. И она решила еще раз проучить его. Подмигнув девушкам, она пошла в круг. Иналук лихо устремился за ней. Долго танцевали они. Иналук уже несколько раз переходил на плавный танец, давая Матас понять, что ей пора уходить, но та прикинулась непонимающей и не покидала круга. Долго держался Иналук. Бледный он все еще плясал. Все с интересом следили за их поединком. Но вот тамада заметил, что Иналук изнемог и уже спотыкается, и приказал Матас прекратить издевку. Многозначительно улыбнувшись, она проплыла к девушкам и встала на свое место. А Иналук, злобно взглянув на нее и едва переводя дыхание, протиснулся в задние ряды.
А когда снова заиграла гармонь, от девушек в круг, как ни в чем не бывало, вышла Матас и повела за собой нового танцора. Иналук был наказан при всех.
В башне уже не осталось никого постороннего. И Дали захотелось самой накормить мужа и Виты, который приехал на их торжества. Они сидели в соседней комнате. Виты рассказывал, что пережил в прошлую зиму и почему не приехал на похороны матери.
– Когда я узнал, что здесь у вас голод, – говорил Виты, – решил приехать за матерью и забрать ее в город. Мы вдвоем прожили бы на мой заработок. Да и она могла бы еще наняться носить людям воду или подметать. Я направился к нашему ущелью, но там была стража, и мне сказали: если я войду в горы, то обратно не выпустят. А чем бы я тогда помог ей? Вдвоем мы только скорее съели бы все ее запасы! И я решил по-другому. Я вернулся, продал все, что у меня было, и на все деньги купил десять мерок кукурузы. Это пригоршней сотни четыре! Мы могли бы прожить до весны. Договорился я с казаком, из тех, что из аула Бартабос, чтоб подвез меня с мешком до хутора. А там думал встретить на Ассе кого-нибудь из наших. Ехали. Разговаривали. Курили. Я был рад, что попался мне мирный человек. Как свернули в лес, на Ангушт, я вздремнул… Очнулся – голова раскалывается, гудит… Лежу на земле. Ночь. Тишина… Попробовал встать – ноги, как не мои… Одно успел подумать: «Двоих ты нас убил – меня и мать». И снова «заснул»… Пришел я в себя уже на другой день. Подобрали меня лесорубы с хутора Длинная Долина. И пролежал я у них до самой весны. Говорить не мог. Они даже не знали, чей я и откуда. Учился ходить… Теперь ничего! А был совсем плох. Молотком работать и сейчас не могу. Руки дрожат. Свои же, мастеровые, нашли мне другое место, на свечном заводе. Там и живу пока. Нас у хозяина четверо. Двое из России, из мужиков. Один осетин и я. Люди они неплохие. Не обижают друг друга. – Виты снял шапку и нагнул голову. – Вот как он меня… – Над ухом, в проломленном черепе была глубокая рана. – Немного неудачно, а то б встретились мы с тобой только на том свете!.. – Виты надел шапку и печально улыбнулся своей широкой улыбкой.
Калою невыразимо тяжело было слушать его историю. Ведь их вскормила грудью одна женщина, и они были молочными братьями.
– Фоди умерла, – сказал он, – но хоть тебе от этого не легче, все же ты должен знать: погибла она не от голода. У нее было все, что было у нас с Орци. Одному человеку много ли надо! Она умерла от переходящей болезни, потому что ухаживала за всеми соседями, когда они уходили умирать в солнечные могильники. Она носила им туда воду и все, что могла достать… Да зачтется ей на том свете! Послушай, – обратился он к Виты, меняя тему разговора, – бросай ты этот город, где всем ты чужой и тебе все чужие! И что ты в нем нашел? Оставайся здесь. Поможем. Сообща будем жить. Женишься…
Виты усмехнулся.
– Нет, Калой, из меня пахарь не выйдет! Отвык я. Люблю инструментом работать. А жениться – нищих плодить? Да и город – это такой аул, что человек к нему накрепко прирастает! Тесно мне здесь. Скучно. Там разных людей увидишь. Есть среди нас рабочие, которые читают, так те рассказывают много интересного. Вечером в саду музыка. Бедных, правда, туда не пускают, там богатые да офицеры с женами своими прогуливаются. Но музыка и до нас доходит… И хоть не легкая у нас жизнь, но тут и вовсе погибель. Раз в год заезжего человека увидите, а то все одни и те же лица, одни разговоры.
– Ну как знаешь, – сказал Калой. – А я здесь как рыба в воде! Скучать работа не дает. На горы гляну – глаз отдыхает. И отец завещал: живи и добивайся счастья на своей земле! А уж он, наверно, хлебнул от чужих мест! Даже умирая, завещал, чтобы я не уходил отсюда! Я – Эги. И род свой буду держать здесь. Чтоб гнездо моих предков не поросло бурьяном!
– Может, ты прав, – согласился Виты. – Но кто к чему привык!..
Дали подала шу с горячим мясом и поставила перед друзьями-братьями.
2
Прошла свадьба Калоя и примирение его с родственниками Дали. Печальный Виты, побывав на могиле матери, снова уехал в город. И жизнь в Эги-ауле успокоилась и потекла, как ручей, вернувшийся после дождя в старые берега.
– Я и не знал, что можно жить без лампы, без теплого очага, без солнца днем, без луны ночью! – сказал однажды Калой, лежа на своей медвежьей шкуре и любуясь Дали, которая ходила по комнате.
В недоумении она остановилась, посмотрела на него.
– А как это можно?
– Очень просто, – ответил Калой, – все это – ты!
Он улыбнулся.
Дали подошла к нему, стиснула рукой его губы и, с опаской оглянувшись, сказала:
– Молчи! Молчи, а то услышат… Они… и все напортят!..
– Ха-ха! – рассмеялся Калой – Я тоже не дурак! Посмотри… – И он показал ей на свой кинжал, который был неправильно вложен в ножны – рукояткой в обратную сторону.
– Теперь «они» ничего не могут!
Любовь Калоя и Дали росла. Их душевная теплота согревала и Орци. Дали, оказывала мальчику уважение, как взрослому. В ответ Орци готов был сделать для нее все, что она пожелает.
В башне Калоя поселилось тепло.
И снова все вместе принялись они за восстановление своей земли. Втроем куда лучше было работать!
Они подсчитали, и выходило: если трудиться всю зиму до пахоты, клин земли Турса снова оживет. И они работали от зари до зари. Только Дали в полдень уходила готовить, а потом опять возвращалась к своим мужчинам. Жизнь на воздухе, на ветру спалила их кожу, сделала черными. Но Дали казалась братьям еще красивее.
– Хорошая была Зору, – сказал Орци, когда однажды они с Калоем отдыхали после завтрака, – но до нашей ей далеко!
Калой промолчал. Это признание брата, еще ребенка, было очень важно для него. Слова Орци окончательно отсекали все прошлое.
Весной Калой и Орци вспахали свою землю. Теперь она была почти такая же, как до наводнения. Глядя на них, старики вспоминали Турса и жалели, что он не нашел в себе силы сделать то, что сделали его дети.
В первую осень после голода Чаборз не стал требовать от должников скотину. Он знал, что многие все равно не смогли бы отдать. Но зато в этом году он заранее оповестил и своих и эгиаульцев, чтоб они вернули весь долг и с приплодом, который могла бы дать взятая у него скотина.
Народ возмутился. Даже сородичи его негодовали. Но Чаборз был неумолим.
От своих он еще принял голова за голову, но эгиаульцам не уступил ни ягненка.
Через неделю после разговора с ними в горы прибыл отряд казаков во главе с урядником и стал в Эги-аул на постой.
На каждый двор пришлось по два-три человека. Их надо было поить, кормить. Они ложились, где хотели, когда хотели, не считаясь с нуждами хозяев, и вели себя, как победители в завоеванном краю.
Девушки и молодые женщины от их домогательств ушли в другие аулы.
Не считаясь ни с чем, стражники скармливали лошадям ячмень, который горцы с таким трудом добывали на хлеб, шашками рубили головы птице и все пожирали, как саранча.
На третий день Эги-аул согласился на требования Чаборза и отогнал в Гойтемир-Юрт стадо овец и телят.
– Да будет тебе греховным на этом и на том свете наше добро, которое ты бессовестно отнимаешь! – крикнул ему один из стариков Эги.
Но Чаборз только расхохотался.
– Ваши проклятия для меня – что добрые пожелания!
Получив от Чаборза куш, урядник снял постой и, пригрозив горцам в случае чего еще более жесткой расправой, покинул ущелье.
Этот побор старшины тяжелым бременем лег на плечи аула.
