Текст книги "Из тьмы веков"
Автор книги: Идрис Базоркин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 40 (всего у книги 44 страниц)
К тому времени, как генерал ознакомился с бумагами, приехал Краснов.
Багратион со всем радушием принял нового корпусного прямо в столовой, отделанной дубом и украшенной оленьими рогами и натюрмортами.
Стол был сервирован на двоих. Между блюд с холодными закусками стояли бутылки ликера, коньяка, графинчик с водкой и простой глиняный кувшин.
– Неплохо, неплохо, князь! – воскликнул Краснов, усаживаясь в предложенное хозяином кресло. – Совсем как в мирное время! Только дам не хватает!
– Что прикажет любезный Петр Николаевич, так сказать, для разгона? Шартрез француский. Коньячок из Шаранта. Русская… А здесь – подарок моих дагестанцев: домашняя абрикосовая водка, или арак! Я, откровенно говоря, последнее время предпочитаю ее. Есть в ней что-то освежающее, прекрасный букет! И пьется легко, хотя градус – дай те, господи! Горит. Попробуем?
Пили генералы арак. Воздали должное коньячку. А как внесли жареного поросенка с кашей и блюдо перепелов, перешли на русскую. В конце завтрака гость долго смаковал турецкий кофе.
– Я ведь начинал войну в Третьей бригаде вашей дивизии, – говорил он Багратиону, протягивая денщику на чай ленточку керенок. – И не могу отделаться от обычая кавказцев благодарить «искусные руки, накормившие нас!» – так кажется?
Они вышли на веранду, сели в уютные кресла.
Отсюда открывался вид на всю окрестность.
Ивовый кустарник, тронутый осенней желтизной, подступал к усадьбе. За ним, вправо и влево, стоял золотой березовый лес. А посередине широкой полосой до самого бледно-синего неба простирались уже кое-где побуревшие мокрые луга… Шелестя корой сосен, что росли у самой веранды, и раскачиваясь на шишках, резвились веселые синички.
– За три года войны мне не часто выпадали минуты такого благолепия! – первым нарушил тишину Краснов, вытирая платком мокрое лицо. – Хорошо! Ублажил ты меня, дорогой хозяин, знатно и нежданно. Все мне здесь по сердцу!.. Но чует оно, закрутятся нынче у нас с вами дела, да такие, что, может, еще ой как вспомнить придется этот добрый денечек!
Серьезные времена для нашей матушки России начинаются только теперь… И большие испытания для ее верных сынов!
– Коль уж о делах, так разрешите познакомить вас с только что полученным приказом, – сказал Багратион. – Вот приказ № 1 теперь уже главнокомандующего Отдельной Петроградской армией генерал-лейтенанта Крымова. Предписывает после захвата столицы объявить Петроград, Кронштадт, Петроградскую, Эстляндскую губернии и Финляндию на осадном положении. Тут же и подробный план действий войск в столице. А здесь мне вменяется подавлять вооруженной силой революционных рабочих и солдат Петрограда.
Краснов, зачесывая пятерней непокорно спадавший на брови чуб, углубился в чтение.
– Прекрасно! – с оттенком едва уловимой иронии воскликнул он наконец. И, посмотрев вокруг, словно желая убедиться, не слушает ли их кто-нибудь посторонний, негромко сказал: – Диспозиция, как говорится, идеальная! План города подробный. Когда вы его займете, каждая дивизия, каждый полк и сотня будут знать, где и что брать под охрану, кого и когда разоружить, кого разогнать…
И я усмотрел здесь только один изъян… В приказе ничего не сказано о том, с чем вас будут встречать… с музыкой или с боем… – Он натужно рассмеялся.
– Вот именно… – подхватил Багратион и закачал ногой, заложенной за ногу. – Слишком, слишком рано все предано гласности! Кто-то пренебрег элементарным правилом и первой гарантией успеха любой военной акции – внезапностью! И это мстит! Мы уже встречаем сопротивление!
– Вы совершенно правы, генерал! – согласился его собеседник. – А в наше время болтунов и анархистов это еще черт знает к чему может привести! Вот если бы вы сегодня стояли на окраине столицы, был бы совсем другой камуфлет!
Они помолчали, а потом Краснов снова заговорил очень серьезно и доверительно:
– Я только что оттуда… из Ставки. Внешне – полный порядок! Батальоны смерти, эскадроны гарцующих текинцев на прекрасных скакунах… Я не сомневаюсь: Лавр Георгиевич хороший военачальник. Я разговаривал с ним… Но для того чтобы в этой сложной ситуации, когда немцы одолевают нас и с фронта и с тыла, суметь взять в руки власть, одной, как говорится, солдатской смекалки маловато! Политики – это хитрый народ! Они ой как поднаторены в интригах да в махинациях! И за свое протертое министерское кресло любой из них не постесняется продать Россию! А в Ставке считают: раз Керенского в армии ненавидят, значит, защищать его некому; значит, наш поход – это просто так, увеселительная прогулка!
Но ведь Романовых тоже, наверно, не из любви к самодержавию защищали триста лет!
– Да. Это все не так просто, – глядя куда-то вдаль, откликнулся Багратион.
– Известно, например, – продолжал Краснов, – что в ваших полках не комплект, как говорится, офицеров. Ваши люди не знают, кто такой Крымов. А уссурийцы не знают меня… А ведь в таком деликатном деле, как переворот, простите меня, нужно взаимное доверие вожаков и масс! Тем более теперь, когда наши действия контролируют эти босяцкие Советы!
Я предвижу все веселье этой «прогулки»…
Арестовать, как говорится, на корню живое правительство, заранее вопя об этом на весь мир, – задача! Эта двуличная проститутка Керенский не постесняется войти в контакт с самими большевиками! А те будут рады стараться спустить своих провокаторов!
Я уже видел на станциях этих юрких человечков в солдатских шинелях. Разглагольствуют среди казаков, а те их не бьют… Слушают… Вот почему огромная надежда на ваших азиатов. Слава Богу, хоть они еще не понимают нашего русского языка! Ну, а когда вы вломитесь, начнете, тут уж по инерции пойдет!
– Сложно, конечно. Но могу сказать одно, – ответил Багратион, – если нам удастся дорваться, чтоб достать клинком, мы эту шваль, этих бунтовщиков и пораженцев, разнесем в пух и прах!
Когда над звонкой брусчаткой Невского взметнутся мои бурки, все будет кончено! Нева заледенеет от их воя! Им все равно – романовы, керенские, большевики!..
Краснов обрадованно засмеялся.
– В одном, оказывается, в Ставке правы! – воскликнул он. – Мне говорили: «А туземцам все равно, куда идти и кого резать, лишь бы их князь Багратион был с ними!»
Багратион ничего не ответил, только, улыбнувшись, покачал головой.
– Меня как командира корпуса, – продолжал Краснов, – в составе которого вы, очевидно, еще некоторое время будете оставаться, очень устраивает такое ваше настроение. Тем более, что, несмотря на многие нерешенные вопросы, в окончательном успехе Корнилова я не сомневаюсь.
Ведь такие войска двинуты! Даже англичане с их броневиками… Надо, мы должны сделать все, чтоб была у нас настоящая власть. Только она сможет мобилизовать страну и добиться победы! Игра в демократию зашла слишком далеко. Армия гибнет. А с ней – и Россия. Колесница мчится к пропасти. Повернуть ее – нужна рука! И сегодня для этого я не вижу человека сильнее, чем Лавр Георгиевич. А коль скоро вам выполнять все эти приказы, от себя добавлю: не щадите большевиков! Ворветесь в город – плюньте вы на всю эту диспозицию и ищите, и бейте их! Прикажите, прикажите это своим дикарям! Большевики – самая настоящая немецкая агентура! Мы должны устроить им варфоломеевскую ночь! И Россия еще с благодарностью вспомнит наши имена!
Речь генерала, увлеченного мыслью о спасении России, была прервана адъютантом.
Он доложил, что на станцию прибыло два эшелона Приморского драгунского полка.
Генералы поднялись. Один – чтобы ехать в Псков и принимать от Крымова корпус, другой – отправлять свои полки для захвата столицы.
Они тепло посмотрели друг другу в глаза. Краснов резко пожал Багратиону руку и несколько театрально сказал:
– Ну, что ж, как говорится, со щитом или на щите!
– Только со щитом! – ответил Багратион.
На рассвете того же дня полк Мерчуле, позавтракав сухарями с кипятком, потому что кухни не подошли, тронулся дальше.
Немного погодя командир полка вернулся в Вырицу. Его вызвал прибывший со станции Дно командир бригады. А полк продолжал движение, оставив в стороне Царское Село – летнюю резиденцию русских царей.
Много городов видели горцы за годы войны. Но такого не встречали нигде. Однако полюбоваться дворцами всадникам не удалось.
Впереди показался дым паровоза. Полк спешился, развернулся и залег. Коноводы отвели лошадей в лощину. Конногорный дивизион, приданный авангарду дивизии, быстро занял позицию и навел на железную дорогу орудия.
Офицеры решили, что на них идет бронепоезд.
Но вскоре все увидели, что это обыкновенный паровоз с двумя пассажирскими вагонами. И все же раздалась команда: «Заряжай!»
Послышался металлический лязг затворов и орудийных замков. А поезд шел. Вот он сбавил ход, выпустил облако пара, из широченной трубы пахнул дымом и наконец, свистнув, остановился. Из вагона повалил народ. Это была какая-то пестрая и, казалось, веселая толпа. Люди, не задерживаясь, прямо по полотну зашагали вперед.
Всадники недоумевали. Офицеры тоже не могли понять, что происходит. Ясно было одно: люди шли без оружия.
– Ассалам алейкум, братья мусульмане! – еще издали донесся с их стороны чей-то высокий голос. Человек кричал на ингушском языке.
Всадники поднялись, постояли и пошли навстречу к прибывшим с ответными возгласами:
– Во алейкум салам!!!
Приезжие бледнолицые городские люди были в белых, серых, черных и даже в красных черкесках, в современных и в старомодных, обуженных кверху папахах, как будто они собрались куда-то на праздник.
А им навстречу шли цепи всадников с лицами, обуглившимися на ветру, в серых, истертых о многие земли черкесках. Они с удивлением смотрели на приезжих, как на пришельцев из далекого, забытого мира.
И вот они сошлись, прикладываясь сердцем к сердцу, приветствовали друг друга, как дома, на торжестве родного аула.
Еще не было сказано ни одного слова, но встреча земляков была такой теплой и радостной, что казалось, ничто уже не сможет ее омрачить.
Среди прибывших кавказцев и татар было всего несколько ингушей и чеченцев. С ними приехали и солдаты из революционных полков, и матросы того самого пулеметного дивизиона, который полгода тому назад не принял приветствия князя Багратиона. Ингуши очень обрадовались встрече с ними.
Не прошло и десяти минут, как весь полк уже знал главную правду: никаких беспорядков в городе нет! Их обманули и ведут для того, чтобы задушить революцию.
В одной группе Бийсархо схватился с приезжим.
– Вы немецкие агенты! – кричал он. – Вы не имеете права врываться в воинскую часть со своей болтовней! Я прикажу арестовать вас, если вы сейчас же не уберетесь!
– Не посмеешь, господин офицер! – ответил ему приезжий по-ингушски. – Мы делегация от Совета рабочих и солдатских депутатов, от Петроградского Совета и, кроме этого, имеем полномочия Временного правительства. Проверь документы. – Он протянул офицеру свое удостоверение. Бийсархо прочитал его и вернул.
– Все верно. Но в воинских частях есть воинский порядок. Вы должны предъявить эти полномочия командиру полка и только с его разрешения говорить с людьми! – Бийсархо умышленно отвечал по-русски, чтобы не потерять официального тона. Делегат понял его уловку и тоже перешел на русский язык.
– Господин ротмистр, да будет вам известно, правительственные полномочия не нуждаются ни в чьей санкции. А попытка ограничить их есть беззаконие. Если вы этого не понимаете, можете обратиться за разъяснением к своему командиру. – И, повернувшись к Бийсархо спиной он продолжал свою беседу с горцами.
Бийсархо покраснел от негодования, но сдержался и поспешил к стоявшим в стороне офицерам.
– На что мы смотрим! Надо приказать солдатам вернуться, а этих выдворить вон!
Но офицеры не поддержали его.
– Они не выполнят приказа! – сказал командир второй сотни. – А что тогда? Мы окончательно подорвем свой авторитет и только. Нужно доложить Мерчуле…
Бийсархо вскочил на коня и умчался разыскивать штаб.
А в это время приезжие решили провести митинг и вместе со всадниками направились к поезду.
Один за другим поднимались делегаты на ступеньки паровоза и произносили речи: кто на своем языке, кто на русском. Говорили просто, понятно, и у всадников как бы заново открывались глаза на все, что происходило в России в эти годы, в эти дни. Они поняли, зачем их подогнали с фронта к столице. Возмущение их росло.
Калой внимательно слушал всех, все взвешивал, думал, чему верить, чему нет. Сомневался: нет ли здесь какого подвоха…
В делегации был представитель городского комитета партии. Он посоветовал одному из матросов обратиться к горцам с предложением прислать в Петроград свою делегацию от дивизии.
– Пусть от каждого полка не один и не два, а человек по полсотни поедет! – заявил тот. – Поглядите и сами поймете, чего вам делать: слушать генеральские побасенки и воевать с нами, али кончать с этим делом!
– Правильно! – зашумели горцы.
Офицеры тоже протолкнули одного из своих людей к паровозу. Тот влез на ступеньку и закричал:
– «Правильно!.. Правильно!» А что правильно – и сами не знаете! Их дело сказать свое, – он указал на делегатов, – а наше дело подчиняться своему начальству и делать свое. Если у них там порядок, так для нас еще лучше! Не беспокойтесь, мы приедем к вам только всей дивизией и уйдем, когда прикажут. А теперь – разговорам конец!
Приезжий ингуш хотел было ответить ему, но работник горкома остановил.
– Ты – на запас… Я скажу пару слов.
Он поднялся на паровоз, оглядел горцев, дождался тишины и заговорил, пристально глядя на них, так что каждому казалось, будто он обращается только к нему:
– Горцы! Ингуши! Вы не дети. Вы люди, которые много раз смотрели смерти в глаза, и вы не должны дать обмануть себя. Вам говорят: в Петрограде бунтуют, большевики организуют беспорядки, и вы должны их подавить. Главнокомандующий выдумал это для того, чтобы привести вас сюда. А чтоб вы поверили, тайно переправил в город верных ему людей, которые начнут погромы, как только вы войдете. И тогда будет предлог бросить вас на рабочих. Он хочет с вашей помощью свергнуть Временное правительство, захватить власть. Временному правительству он уже прислал ультиматум! Вы все понимаете меня?
– Понимаем! Говори! – закричали всадники.
– Рать, говорят, стоит до мира, а ложь – до правды! Корнилов хочет стать таким же царем, как Николай, которого мы сбросили со своих плеч. Вот вам и вся правда! Он требует смертной казни на фронте, в тылу! Выступивший здесь всадник заявил: «Придем в город и увидим: все ли там хорошо…» А что вы нам, хлеб и мир везете? Нет, дорогие горцы, вы лучше поторопитесь к своим аулам да там добейтесь революционного порядка! А то воюете вы три года, а дома у вас уже ни жратвы, ни земли! Думать надо.
Людям нравилась его прямая речь. Они задвигались, заговорили все разом.
– Могут сказать, – продолжал оратор, – а почему, мол, вы так не хотите, чтобы мы вошли в город? Отвечу. Ваша дивизия да казачьи дивизии – это десятки тысяч человек!
У нас рабочей Красной гвардии, солдат гарнизона, матросов тоже десятки тысяч человек. И у всех – винтовка!..
Но среди вас и среди нас немало притаилось сволочи. Ее задача – столкнуть нас. А много ли для этого надо? Возле стога соломы с огнем не шутят! Но стог загорится – погибнет солома. Если же будут спровоцированы вооруженные силы? Прольется кровь! Ваша и наша кровь. А генералы в это время сцапают власть! Вот почему мы говорим: мы приехали к вам делегацией, со своей правдой, как братья, без оружия. Теперь приезжайте вы к нам так же делегацией и сами убедитесь во всем! Вот они, ваши единоверцы, и они говорят вам то же самое. А кто думает по-другому, тот наш общий враг! И я прямо скажу: мы готовы и рады встретить друзей. Но готовы и к отпору врагу.
Калой глядел на этого человека издали, вникал в смысл его слов, прислушивался к голосу. Ему казалось, что где-то он слышал его. Что-то знакомое было и в его белом лице, на которое легли следы нелегкого времени. А когда оратор приподнял кепку и провел платком по седому ежику, Калой ринулся вперед. Он был так взволнован, что товарищи испугались и вцепились в него.
– Да ты что? Успокойся! Он ведь правду говорит!
– Это наш гость! Нельзя трогать! – кричали они ему со всех сторон, а он волок их за собой к паровозу.
Работник горкома побледнел. Делегаты встревожились. Калоя схватила уже добрая дюжина рук. Наконец его остановили.
– Илья! Илья! – закричал он тогда и обрушился на своих: – дурачье! Да отвяжитесь вы от меня!
Человек, который только что так мужественно говорил, растерялся, выронил кепку и кинулся к Калою…
Они обнялись… Илья Иванович не сдержал слез. Люди с удивлением смотрели на них, а они отстранялись, разглядывая друг друга, хлопали по плечам и снова обнимались.
– Значит, ты остался! – наконец воскликнул Калой.
– Остался! Вот видишь, остался я!.. – ответил Илья Иванович.
– Много говорить надо. Потом! Очень много! – сказал Калой и, подсадив Илью Ивановича на ступеньку, сам встал рядом с ним.
– Эй! Ингуши! – крикнул он на своем языке. – Вы знаете, кто это?
– Узнаем, если ты скажешь! – ответили из толпы.
– Нет! Не знаете! Потому что я не сумею сказать вам, какой это человек! Пятнадцать лет тому назад я узнал его. Он был брат моему брату Виты. А Виты был не человек, а сердце, плачущее о людях!.. Двенадцать лет тому назад, когда все рабочие люди бунтовали против царя во Владикавказе, Илья и Виты были главными! И их сослали в синюю Сибирь. Он как из могилы вышел! Не узнал я сразу… Сибирь покрыла его голову снегом… – Он поглядел на друга. – Это тот человек, который нам может посоветовать только хорошее.
– Луде! Господины! – перешел Калой на русский язык, посмотрев в сторону гостей. – Илья я давно друг. Пятнадцать лет!.. Который вы говорил, который он говорил – мы принимаю! Какой наша дело царь назад таскать? Это война, это кушайт нету, это земля нету – вот так надоел! – Он провел рукой по горлу. – Пошел новый царь к… матери! – крикнул Калой, вдруг удивив всех чистотой произношения. – А мы все пошел – Кавказ! – И он снова заговорил по-ингушски:
– Я считаю, что теперь, когда начинается драка за то, кому сидеть на месте Николая, нам здесь делать нечего! Не мы его царем сажали, не мы его снимали со стула, и не наше дело ради него умирать на улицах этого города и убивать вот таких людей! Если вы готовы, мы дальше никуда не пойдем. Мы вернемся в свои вагоны, позовем за собой другие полки и с теми, которые согласятся, тронемся домой! Хватит греметь в барабаны![171]171
Греметь в барабан – заниматься пустым делом (инг.).
[Закрыть]
Группа всадников из воровского призыва собралась в кружок и шушукалась. Когда голос Калоя стих, один из них выкрикнул:
– Это не тебя будут спрашивать!
– А кого? – насторожился Калой.
– Командира полка, дивизии! Офицеров!
– А мы что же, стадо баранов, по-твоему! Куда завернут, туда и пойдем? Прошло это время!.. Мы не можем идти и наводить порядки на всю Россию, уподобившись тому ослу, который, не имея приличного хвоста, чтоб себя обмахнуть, взялся обмахивать весь аул!
Всадники дружно захохотали.
– Я, как ваш солдатский комитет, спрашиваю всех: куда пойдем – войной на них, – он махнул в сторону гостей из Петрограда, – или назад?
– Назад! Домой! – возбужденно закричали всадники.
– Илья, луди! – обратился Калой к делегации. – Этом народа война нигде не надо! А здес, – он снова указал рукой на Петроград, – семь раз не надо! Мы идем домой! А кого хочит помирайт – кругом место много!
Гостей пригласили остаться пообедать. Но они поблагодарили и направились в другие полки.
Прощались друзьями, тепло и долго.
Илья Иванович и ингуш из делегации отошли в сторонку.
– Илья Иванович, – сказал молодой человек, – вы из Царского Села вернетесь в Петроград и доложите в Центральном Комитете. Но прошу вас, не пожалейте сил, чтоб делегации горцев устроили настоящую встречу! От этого зависит многое. И не только здесь, но и там, куда они вернутся. Скажите Кирову, что я остался в полку. Им нельзя дать остыть. Нельзя оставить одних, пока их солдатская организация не имеет настоящей силы. Я хочу встретиться с их начальством.
– Хорошо. Вы только не забывайте: тут с офицерами надо поосторожнее. У них среди всадников своя родня.
– Ничего! И у меня здесь родня! – улыбнулся ингуш.
Калой подошел прощаться.
– А меня ты не знаешь? – спросил его молодой человек.
Калой оглядел его и покачал головой.
– Нет… Хотя мне и кажется, что я тебя где-то видел… не припомню…
– Галашки… Правда, это было лет десять тому назад. Вы, горцы, пахали там. А вечерами приходили ко мне слушать «новости»…
– Мухтар? – воскликнул Калой. – Так ты ж тогда хворостинкой был! Ну и день! Надо же было мне пройти всю Россию, сто раз не умереть от немецкой пули, чтобы здесь встретиться с вами!
Калой пришел в восторг, когда узнал, что Мухтар остается на ночь. Значит, будет с кем посоветоваться. А ведь есть о чем.
И делегаты разъехались. Одни в соседний полк к черкесам, другие к чеченцам и в остальные части.
С каждой группой на всякий случай Калой послал по нескольку всадников-ингушей.
Бийсархо не вернулся. Командовать его сотней было некому. И тогда команду подал Калой.
– Са-а-дись! – крикнул он. Всадники вскочили на коней. Командир второй сотни подъехал к Калою.
– Ты знаешь, что за это самоуправство и за срыв боевого приказа тебя могут расстрелять?
– Знаю. Но меня не расстреляют, – ответил Калой. – У меня в полку много родственников. А у них – свои родственники. А кто не родственник, так тот вместе со мной три года под смертью ходил. Ты видел, кроме воровской сотни, все за то, чтобы вернуться в вагоны. Да и из воров добрая половина согласна с нами. Кто меня расстреляет? А вот, если мы захотим, мы сможем… любого! И спросить будет не с кого!
– Ты знаешь, сколько у власти войск? – спросил офицер.
– У какой власти? – переспросил Калой.
– У командующего. У Корнилова.
– Знаю, – ответил Калой. – Много. Но сегодня – на один полк меньше. А завтра… С вершины срывается один камень, а до дна он доходит лавиной! Посмотрим!
Мухтару подали лошадь. Они с Калоем стали во главе полка и тронулись в обратный путь. Сотни последовали за ними.
Ингушский полк – авангард армии Корнилова – повернул от Петрограда.
Вся линия железной дороги, восстановленная от Царского Села до Вырицы, все станции и полустанки к этому времени были забиты подошедшими эшелонами горцев. Штаб дивизии передвинулся на станцию Чолово.
И по всей линии молниеносно пролетела невероятная весть: «В Ингушском полку бунт! Всадники отказались выполнять боевой приказ главковерха, вернулись в свои вагоны!..»
Багратион был вне себя. Он созвал экстренное совещание командиров бригад и полков.
В белой парадной черкеске, при всех орденах и медалях, сверкая драгоценной саблей и кинжалом, князь метался по вагону. Наконец он остановился, бросил презрительный взгляд на Мерчуле, гневно посмотрел на своих офицеров и голосом, привыкшим повелевать, отчеканивая каждое слово, сказал:
– Предлагаю силами вверенных вам полков ингушей немедленно окружить и разоружить. Зачинщиков – расстрелять!.. Ваше мнение?
Воцарилось неловкое молчание. Никто из офицеров не хотел говорить первым. Губы князя тронула недобрая усмешка.
– Тогда прошу по старшинству.
– Ваше превосходительство, – послышался глухой голос князя Чавчавадзе. – Не возражая по существу вашего предложения, я позволю себе просить не привлекать к этой операции моих черкесов. Мотивирую: мы все время в одной с ингушами бригаде. За войну люди сжились. Ведь матросы и мусульмане побывали и у нас…
– Если будет принято решение разоружить ингушей, придется разоружать и чеченцев, – заявил командир Чеченского полка. – Это один народ. Я позволю себе напомнить известный случай: когда Ингушский полк атаковал «Железную дивизию», мои без команды ринулись им на помощь. И умирали…
– Дело в том, ваше превосходительство, что взаимоотношения наших полков складываются на взаимоотношениях этих народов на Кавказе, – заметил командир кабардинцев. – И ни один кабардинец, дагестанец или осетин не позволит себе поднять руку на ингуша или чеченца здесь, ибо они знают: это тотчас же отзовется там, в их доме, враждой и кровопролитием.
Багратион помрачнел.
Когда поднялся полковник Мерчуле, наступила такая тишина, что стало слышно, как где-то беспомощно зудит муха, попавшая в паутину.
– Ваше сиятельство, господа офицеры! Событие, которое произошло в моем полку, весьма прискорбно. Я сожалею о нем. Но сегодня от этого не гарантирован никто. Веяние времени. Однако я не об этом. Встал вопрос о разоружении полка. Я заявляю: никто никогда эти полки не разоружит! Чтобы сделать это, их нужно просто истребить! Но в такой операции, ваше сиятельство, на них пришлось бы положить немало! Это лучшие, обстрелянные кадровые части. Я уверен, ни один всадник нашей дивизии против ингушей и чеченцев не пойдет! Других войск здесь нет. Да и какой был бы смысл в подобном кровопролитии на виду у революционной столицы? И последнее – при всех обстоятельствах я никогда не покинул бы моих солдат!
Багратион хлопнул по столу и вскочил. Вид у него был такой, словно с ним вот-вот случится апоплексический удар.
– А что же вы предлагаете, командир изменников?! – закричал он. Голова его нервно покачивалась. – Прикажете всем присоединиться к вам и вместе бунтовать? Разделить с вами ваш позор?
Мерчуле побледнел, шагнул вперед, положил руку на эфес.
– Ваше сиятельство, меня удерживают только ваши седины! Упрек считаю незаслуженным и возвращаю его. Николай Николаевич, Николай Второй, генерал Алексеев, генерал Брусилов, генерал Корнилов – не слишком ли много главковерхов для одной войны, для одной армии и для одной страны?
Присяга Николаю Романову, Временному правительству, верность Родзянке, князю Львову, адвокату Керенскому… Позвольте вас спросить, генерал Багратион, кому из них изменил я и мой полк? И кому из них верны остаетесь вы?.. Позвольте узнать, кто мы – регулярная армия Российской империи, призванная защищать священные границы родины от иностранного нашествия, или Особый корпус Третьего отделения, ландскнехты сомнительных претендентов на власть?
В салон-вагоне воцарилась мертвая тишина. Такого себе тут еще никто не позволял. Такого здесь еще никто никогда не слышал.
– При этаком командире полк не мог быть иным! И за это я никогда не сниму с себя ответственности! – с трудом произнес генерал. – Вы большевик! Я отстраняю вас!
– Никак нет! Я не большевик. И, видно, никогда им не буду, – ответил Мерчуле. – Я лишь здраво смотрю на вещи, остаюсь честным солдатом и не лезу в политику.
А освободить меня от должности, согласно приказу № 1 Петроградского Совета, никто не может без согласия солдатского комитета моего полка! Честь имею! – Он взял под козырек, повернулся, щелкнул каблуками и вышел.
В то же самое время по всем туземным полкам проходили митинги. Прибывшие из Петрограда солдаты братались с горцами, распространяли среди них воззвание Керенского, разъясняли, что Корнилов уже отстранен от должности.
Солдаты-горцы выносили решения прекратить поход на столицу и тут же выбирали делегатов на дивизионное совещание, которое временный солдатский комитет, избранный на станции Чолово, назначил на завтра.
После того как командир Ингушского полка покинул совещание, Багратион отпустил офицеров, приказав им оставаться в своих полках и ждать его указаний.
Смеркалось. Он подошел к окну. На горизонте блекло светились сине-розовые полосы облаков. Издали доносилось монотонное пение его солдат.
«Дикие… – безотчетно крутилось в голове. И вдруг пришла ясная мысль: – Да, дикие. Но оказалось, что и они чего-то хотят, против чего-то протестуют и летит к чертям вся система продуманной операции… А так ли четко была продумана операция?» Этот вопрос в который раз за последние дни и часы вставал перед ним. И он отвечал себе: «Если б это была только военная операция, все шло бы гладко. Но идея этого похода – политический переворот, и Ставка допустила крупные просчеты… Чем же все это теперь кончится?»
Снова принесли почту. Опять с грифом «Спешно!»
«Какое количество приказов и предписаний, – с раздражением думал Багратион, вскрывая конверт. – Из Ставки, из штаба Северного фронта, от Крымова, от правительства… Одни беспрерывные указания, даже без интереса к тому, выполняются они или нет…»
«Параграф первый, – прочитал он, – 16 часов. В ночь с 29 на 30 августа Первая Донская казачья дивизия, при которой буду и я, двинется на север по дороге: Луга, Старая Долговка, Селище, Чаща, Новинка, Большие Слудицы, Веденское Устье, Мина. 30-го ночлег в селении Луга, 31-го в районе к северу от селения Мина. Штаб корпуса и дивизии в селении Мина.
Параграф второй. Туземной кавказской дивизии от Ородежа идти походом на Ям-Тесово, Бор, Лысцово, Глебово, Порожка, Большие Слудицы, Веденское Устье, куда подойти 31 августа».
Дальше в приказе указывался подробный маршрут Уссурийской дивизии с выходом к вечеру 31 августа к Гатчине и предписывалось всем частям войти в связь с командиром Третьего кавалерийского корпуса генерал-лейтенантом Крымовым, подписавшим приказ.
Багратион почувствовал слабость в ногах. Сказывались годы, нервное напряжение, усталость.
Он подошел к столу. Сел. Попросил адъютанта, чтоб подали кофе, и снова углубился в приказ. Все было правильно, лаконично, ясно. Ему оставалось предписать своим бригадам маршруты, часы…
И впервые за всю свою жизнь генерал понял, что он не выполнит приказа… Потому что воле его и его начальства противопоставлена воля тысяч солдат, которые не хотят этого похода! Проклятье!
Багратион ненавидел и Ставку, втянувшую его в авантюру, и революционных агитаторов, развративших полки.
Он чувствовал, что и те и другие приближают крушение его судьбы.
Подали кофе. Он взял чашку, отошел к окну и, вглядываясь в смутные очертания уже потухающего горизонта, стал пить…
Адъютант молча стоял в стороне.
– Пишите, – сказал Багратион, не поворачиваясь. – Ставка. Генерал-квартирмейстеру генерал-майору Романовскому. Копия генералу Крымову.
– Из Старой Руссы поступают депеши, возбуждающие железные дороги к противодействию генералу Корнилову. Необходимо направить туда кавалерийскую часть для прекращения пропаганды. Число – сегодняшнее… Часы… поставьте 14 часов.
«Пусть думают, – пронеслось в его голове, – что еще за два часа до их приказа тут уже возникла ситуация, при которой он не мог быть выполнен».
Всю жизнь во всем он стремился быть первым. Но сообщить о том, что его дивизия первой вышла из повиновения, он не мог.
Мухтар и Калой весь день провели в седлах. Они двигались от эшелона к эшелону, участвовали в митингах, сообщали о том, что ингуши вернулись в вагоны. Офицеры встречали их недружелюбно. Но мешать не решались.
