355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Идрис Базоркин » Из тьмы веков » Текст книги (страница 7)
Из тьмы веков
  • Текст добавлен: 14 сентября 2016, 22:37

Текст книги "Из тьмы веков"


Автор книги: Идрис Базоркин



сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 44 страниц)

Будет ли у него удача?..

Нет. И он, правда, ближе других, подлетел к ручью, но в последний миг спасовал, свернул, да так резко, что покатился кубарем.

На дорожку встал еще один. Он отстегнул и отдал кому-то из ребят пояс с кинжалом.

– Калой! – воскликнула Зору. И, чтоб скрыть волнение, засмеялась. – Сын старшины не смог, а куда ему!

– А куда старшине до его отца! – разозлился Пхарказ. – Его отец, Турс, не отдыхая, через десять хребтов убитого тура на себе приносил!

Рядом с Пхарказом стоял незаметно подошедший сзади Гарак.

Калой бросил короткий взгляд в сторону аула. Зору поняла, что он думал о ней. Калой нахлобучил шапку и, что-то сказав ребятам, отчего те дружно захохотали, понесся вниз… Он смотрел только на ту сторону ручья… Вот он вытянулся вперед и, словно на крыльях, взмыл над оврагом, повис над ним в воздухе и в следующее мгновение свалился – на той стороне!..

Отцы и деды испытывали на этом месте свое мужество. И все терпели неудачу. Никто не ожидал этого. И только один человек был уверен, что Калой не свернет, – это был Гарак…

– Он все может, – прошептал он.

Пхарказ оглянулся.

– Нет, ты помнишь, как мы заваливались?.. Это настоящий второй Калой-Кант! Не зря Доули родила его под Калоевским камнем, а отец дал ему это имя!

А в это время ребята с воплями, подбрасывая вверх папахи и салазки, ватагой неслись к победителю. Он перебрался на эту сторону ручья и, кажется, сам с удивлением смотрел на то место, куда только что перенесло его мужество.

Все ликовало вокруг героя. Малыши старались дотронуться до его салазок.

Чаборз не мог этого перенести. Он один поднялся вверх. Но его красивая шуба уже никого не интересовала. Калой совершил небывалое. Тогда с горы раздался свист. Ребята оглянулись. Чаборз махал рукой, просил расступиться. Все поняли, что он собирается сделать новую попытку.

И он понесся к ним. Вот он увидел овраг… и все почувствовали: ни перелететь, ни остановиться он уже не может. С искаженным лицом он рухнул по глинистой, почти отвесной стене в ручей. Следившие за играми из аула ужаснулись.

А от ручья донесся неудержимый хохот.

Грязный, вымокший Чаборз наконец вылез на дорогу и под свист и вопли ребят, не оглядываясь, трусцой припустил домой.

Подбежав к повороту, он снова услышал торжествующий крик ребят и оглянулся. Калой опять поднимался на том берегу ручья…

Чаборз ушел…

Какой-то малыш, быть может, в эту зиму впервые в жизни пришедший сюда, до того увлекся игрой, что не выдержал и, так как у него не было еще салазок, спустил штаны, чтобы не подрать их, и съехал вниз на «собственных салазках». Это вызвало общий восторг. Калой подошел к малышу, похлопал его как старший и подарил ему свои знаменитые теперь салазки.

– Держи! Насовсем! – сказал он. – Я отъездил, теперь твоя очередь.

Подпоясавшись, он пошел в аул, сложив руки на кинжале. Когда он проходил мимо башни Пхарказа, Зору сверху улыбнулась ему.

– А мы видели все! – крикнула она.

– А как красный петух стал мокрой курицей, видели? – спросил он.

Зору нахмурилась, отпрянула от каменного барьера. Она поняла, что Калой не мог забыть обиду.

Весною Калой и Виты впервые сеяли и пахали сами. Сначала поле одного, потом другого. Гарак болел. Временами ему становилось лучше, и тогда он брался за хозяйство. Но потом снова недуг одолевал его, и он оставлял все на Калоя.

С Гойтемировыми не было никаких столкновений. Старшина словно забыл обо всем, не трогал Гарака. Он был увлечен мыслью переехать в Назрань и расширить свою лавку, которой ведали его старшие сыновья. Там была проложена первая железная дорога. Она не только Гойтемиру не давала покоя. Многие ингуши уже научились извлекать из нее прибыль: привозить российские товары подешевле и продавать их своим братьям-горцам подороже. Вот отчего не знал покоя и старый Гойтемир, хоть он и был рожден еще в ту годину, когда генерал Эрма-ло только закладывал крепость возле этой Назрани.

В эту осень Калой косил один. Молод был он для этой работы. Но силы его прибывали с каждым днем. А у отца они таяли. Гарак старался хоть как-нибудь помогать сыну: точил косы, давал добрые советы и видел: как ни тяжела работа, Калой справляется с ней. Отцу было и радостно, и жаль сына, и грустно за самого себя.

8

За годом проходил год. Уже давно начал бегать и лепетать маленький Орци. Приглядывал теперь за ним совсем ослабевший Гарак. Порой, когда кашель одолевал его, он напоминал Калою джараховского писаря. И зная, чем кончилась болезнь того, Калой содрогался и гнал от себя страшные мысли. Он и Виты повзрослели. Губы ребят покрыл первый юношеский пушок. Они не раз ездили вместе во Владикавказ продавать овец. Здесь Калою очень помогали русские слова, которым он выучился в школе. Иной раз ему приходилось быть даже толмачом. Калой любил эти поездки. В городе все было интересно. Там были телеги с крышами, и их по железным полосам волокли лошади. Они возили людей из конца в конец города. Были там и другие тележки – на железной оси и на железных дугах для мягкости. Вечером по бокам этих тележек в стеклянных коробочках зажигались свечи. Такие арбы назывались «файтонами». В них, громыхая по булыжным дорогам города, ездили важные люди и пристопы – так Калой называл всех офицеров.

Однажды Калой купил на базаре стекло для окна в башне, лампу и жидкое масло к ней – фотоген…

Когда он вернулся домой и вместо мутного пузыря вставил прозрачное стекло в раму, впервые за многие века на пол башни лег светлый блик солнца. Гарак склонился над ним с постели и смотрел, смотрел… На блик не наступали. Боялись испачкать свою радость, свое солнце. А ночью, когда Калой зажег лампу, собрались соседи. Ее свет проникал во все уголки комнаты, освещал застывшие улыбки, удивленные глаза. Этот чистый огонек не двигался, как и люди, не гас…

– Когда наш старшина был таким, как ты, мальчик, ему даже не снилось подобное! – проговорил Гарак, отвечая на какие-то свои мысли. – Хотел бы я видеть, что будет у нас в доме, когда вы доживете до наших лет!

Вскоре Эги-аул взволновала небывалая весть: Виты остался жить в городе. Он поступил к хозяину, у которого было несколько кузниц. Тот обещал выучить его этой удивительной работе, да еще и кормить за то, что он будет помогать мастерам. Многие позавидовали ему, но у Виты дома была только мать. А тем, у которых на плечах были семьи, никуда уже не уйти.

Изредка по отцовским делам или проездом в Эги-аул наведывался Чаборз. Одет он бывал на зависть другим. То он красовался в белой, как снег, папахе, то в новеньких сафьяновых ноговицах, когда у всех они были из домотканого сукна, то надевал дорогой отцовский пояс с кинжалом. Но самым завидным сокровищем его был конь. Собственный верховой конь! Это был великолепный светло-гнедой мерин кабардинской породы, только немного огрузневший от обилия кормов.

Окно Зору выходило на главную дорогу аула. И она видела сына старшины почти в каждый его приезд. Он не нравился ей, не нравились его широко расставленные глаза. Но зато конь, дорогая сбруя, богатая одежда имели такой праздничный вид, что ими нельзя было не любоваться. И она вспоминала его мать. Ей не раз случалось встречать ее на свадьбах, на похоронах. Она вспомнила ее дорогие платья, шелестящие персидские платки, где следует – черный, где можно – светлый. А один раз на ней был красный платок. До того яркий и блестящий, что Зору запомнила его навсегда! А какие у нее были чистые руки! Разве глиной или золой отмоешь так? Нет. Это можно было сделать только мылом, которого Зору еще ни разу не держала в руках. Мысли эти заставляли девочку бросать маленькую гармонь – подарок бабушки – и долго-долго глядеть в окно, в ту сторону, где жила эта счастливая женщина.

А Калой, заметив Чаборза, уходил. Он не мог скрыть от других своей зависти, а прослыть жалким не хотел.

Однажды Гарак как бы невзначай спросил его: что бы он пожелал иметь из того, что есть у Чаборза? И Калой, не задумываясь, ответил:

– Коня.

Через несколько дней, когда Калой вернулся из леса, он замер от изумления. Во дворе за изгородью стоял и смотрел на него огромными глазами тонконогий высокий жеребенок. Черный, как сажа, с единственной белой полоской от звездочки по горбатому носу, он настороженно направил в сторону Калоя острые уши и угрожающе засопел.

– Ну, как думаешь, выйдет толк? – услышал Калой голос Гарака, который стоял в дверях и держался за косяк.

– Я такого никогда не видел! – воскликнул Калой. – Это же не жеребенок, а… а… девушка!

Гарак вздохнул раз, другой, хватая ртом воздух, и наконец засмеялся:

– Но ведь не каждая девушка красива! Иную и от буйволенка не отличишь! Да… если будешь ухаживать, знаменитый конь выйдет!

– А чей это? – спросил Калой.

– Нравится? Значит, твой, – ответил Гарак. – Ее отец подарил, – он показал на Докки. – Правда, и мы не остались в долгу. Я велел отдать им нашу рябую корову…

Калой понял, что это не подарок отца Докки, а забота Гарака.

От счастья он ничего не мог сказать, даже забыл поблагодарить. Но родители все понимали. Он кинулся в загон к новому другу. Тот ловко повернулся, и Калой тотчас получил крепкий удар в ногу.

– Шайтан! – выругался он, потирая ушибленное место, – Хорошо не в колено!

Гарак и Докки смеялись.

– Характер! На тебя похож! – сказала Докки. – Вы поладите!

Гарак закашлялся и, махнув рукой, ушел к себе.

С этого дня Калою прибавилась новая забота. Но какая радостная забота!

Сколько раз прежде присутствовал он на состязаниях юношей, где они мерялись силой, мужеством и ловкостью, после чего победители получали право называться мужчинами! Сколько раз он втайне горевал о том, что у него нет лошади и, значит, ему не придется принимать участия в борьбе со своими сверстниками, когда придет время! И вот теперь все его огорчения позади. У него будет конь.

Он назвал своего друга Быстрым и расставался с ним только на ночь. Калой мог не есть, не пить, но конек его никогда не испытывал недостатка ни в чем. Скоро он привык к Калою и всюду ходил за ним, а когда, случалось, терял из виду, начинал ржать и метаться.

Калой мог делать с ним все, что хотел. Он вспоминал рассказы про богатырей и их богатырских коней и каждый день что-нибудь проделывал с Быстрым, чтобы тот у него тоже стал необыкновенным. Он бегал с ним вдогонки, поднимал его в стойку, брал себе на плечи, учил ложиться, узнавать свой голос, не давая покоя ни себе, ни жеребенку.

Время шло, они росли, росла и их дружба. Быстрый научился вслед за Калоем взбегать на скалу Сеска-Солсы. Это было не очень просто. Несколько раз он чуть не разбился, срываясь с камней. Но для этих двоих не было ничего непреодолимого. Калой мог взбежать, не останавливаясь, до самого дерева Турса, и Быстрый не отставал от него ни на шаг. Он приобрел на камнях устойчивость тура и ловкость серны.

Радость наполнила трудную жизнь Калоя. Засыпая, он теперь всегда мечтал о том, как через два-три года будет участвовать со своим Быстрым на празднике юношей. Как поразит всех мужчин и заставит любоваться девушек…

Только болезнь отца омрачала эту радость.

По совету людей Калой приносил Гараку настои каких-то трав, доставал барсучье сало, купил ладанку у Хасан-муллы. Хотел пойти за туром или серной. Но отец не разрешил.

– Рано. Сейчас у них малыши, – сказал он. – А без родителей малышам трудно… – И он надолго задумался, глядя на Орци, который что-то мастерил у очага.

Ком подступал к горлу Калоя… Но он никогда не забывал слов, сказанных ему Гараком: «Мужчина не должен показывать свою слабость…» Он научился не показывать ее…

9

Осенью всегда у горцев много праздников. Кончаются полевые работы, заготовки на зиму, и людям хочется сообща отдохнуть, погулять, а заодно воздать богам, чтобы они и впредь были милостивы к ним.

Как ни сопротивлялись муллы, проповедники и служители Аллаха, старые обычаи и обряды все еще держались в народе. Одним из них был праздник женщин. Старики рассказывали, что в давние времена его праздновали по три и даже по семь дней подряд. Но постепенно он потерял свою силу, и ко времени Калоя его уже праздновали даже не каждый год. Забыли, в честь чего он возник, забыли многие обряды, но знали одно: праздник этот только для женщин. Мужчины считали его бабской глупостью, однако открыто противоречить побаивались, потому что, если становилось известным, что кто-нибудь из них не хочет пустить на праздник жену или дочь, против него ополчались все соседки. Его стыдили, к нему приставали до тех пор, пока он не отступал.

И в эту осень неизвестно кем это было сказано, но только во всей округе знали, что на равнине, за перевалом Трех Обелисков, будет праздник женщин.

В назначенный день чуть свет со всех хуторов и аулов девушки, женщины и даже старухи с узелками в руках потянулись к перевалу. Многие вели в поводу заседланных коней. А были и такие, которые ехали верхом. Мужчины провожали их шутками, отпускали соленые словечки. Но в этот день и женщины не оставались в долгу. Они были уже в воинственном настроении.

Дорога до вершины перевала проходила по лесу. Под лучами солнца деревья блестели листвой, а кустарники – яркой ягодой.

Зору шла с девушками Эги-аула.

Ее впервые отпустили на этот праздник, и ей не терпелось скорее дойти до места и увидеть все, о чем с детства приходилось столько слышать. Красота осенней природы усиливала радость, создавала праздничное настроение.

К полудню женщины собрались. Только изредка кто-нибудь еще подходил из далеких аулов.

На обширной поляне, покрытой небольшими рощицами, они расположились в тени ветвистых деревьев. Отсюда хорошо были видны горы, дальние тропки, аулы. Неподалеку из-под камня струился чистый холодный родник. Единственным творением человеческих рук здесь были три старинных каменных обелиска.

В ожидании начала праздника женщины поглядывали на жену старшины. Но, видимо, она не собиралась брать на себя главные обязанности и скромно сидела в кругу своих односельчанок. Она была в своем, единственном во всех горах, огненно-красном шелковом платке. Девочки-подростки толпились около нее и, к ее удовольствию, не скрывали своего восторга. А Наси действительно была хороша. Зору не могла отвести от нее глаз. Чего бы она не сделала ради такого платка!

Наконец поднялась одна из старух и крикнула:

– Слушайте, сестры! Пришел наш день! Мы здесь сегодня хозяева. Мы будем жить этот день, как хотим, как жили прабабушки таких, как я, и их прабабушки! Тогда у них все дни были такие, а у мужчин – один! И был у тех женщин царь – женщина. И у нас должен быть царь! Нам кажется, лучшим царем из нас будет Эйза!

– Эйза – царь!

– Эйза – царь!

– Эйза – царь! – трижды прокричал хор девушек, подготовленный старухой.

– И мы хотим Эйзу! – закричали все остальные.

Эйза встала. Поднимаясь, она уже чувствовала себя владыкой дня и этих людей. Лицо у нее было немолодое, на редкость белое. Густые вздернутые брови кончались крутым изломом. Из-под них смотрели черные властные глаза. Это была женщина из хутора Девичьего. Почти все знали ее. Но как только ее объявили царем, она стала непохожа на себя. Женщины сразу почувствовали ее власть над собой. Словно и в самом деле это была уже не Эйза-соседка, а настоящий царь.

Она молча, без тени улыбки оглядела всех с полным сознанием своего величия и достоинства.

– Ты!.. Ты!.. Ты!.. Ты!.. – сказала она, твердо указав пальцем на четырех девушек. – Приблизьтесь ко мне!

Те покорно подошли.

– Будете все время стоять за моей спиной и исполнять мою волю!

В число выбранных попала и Зору. Все четыре были чернобровые, красивые. Они даже чем-то напоминали саму Эйзу.

Потом Эйза отошла к трем обелискам и стала перед средним из них. По бокам встали девушки. Эйза сорвала с себя платок и взмахнула им. На грудь ее упали две серебряно-черные косы.

– Все, что было – того не было! Чего не было – все будет! – торжественно произнесла она.

Женщины смотрели на нее, как зачарованные, и не узнавали ни себя, ни ее. Губы их невольно повторяли за ней: «Чего не было – все будет!..» Им так хотелось поверить в это…

– Поставьте на землю плоды земли, которые вы добыли и принесли сюда! – приказала царь.

От ее ног и дальше на платках, на шалях, на шерстяных накидках женщины расставили принесенные яства, кувшины с аракой, пивом, брагой, деревянные рюмки и чаши и наполнили их.

– Садитесь!

Женщины сели. Старшие – ближе к ней, младшие – в дальнем конце. Они не сводили с нее восторженных глаз. А Эйза и четыре девушки продолжали стоять. Вот она подняла рог:

 
Забудьте, что вы женщины!
Мы здесь свободный народ.
И память о женском долге
Пусть с первым глотком умрет!
 

Эйза выпила из рога и посмотрела, все ли повинуются ей.

 
Второй глоток мы выпьем
За бывших наших мужчин.
И пусть отныне не встанет
Над нами из них ни один!
 

И снова женщины отпили по глотку.

 
С третьим глотком, сестрицы,
Жить начинаем мы.
Над женской страною – солнце!
И нет ни печали, ни тьмы!
 

– До дна! – крикнула Эйза и, осушив свой рог, отбросила его.

Женщины последовали ее приказу. Началось пиршество. Со всех сторон раздавались шутки, смех, веселый разговор.

Теперь уже все знали, что Эйзу выучила этим словам ее бабка. И она не раз проводила праздники.

Эйза сидела на куче одежды, которую девушки подложили под нее, и возвышалась над всеми. Она так и оставалась без платка, и это подчеркивало ее необыкновенность. На ней было черное платье до пят, на плечах под косами золотистый платок.

– Не вижу моих воинов! – воскликнула царь.

– К лошадям!

Девушки и молодые женщины с шумом кинулись за ближайший холм. Через некоторое время оттуда выехал отряд из тридцати «юношей» в боевых доспехах.

По приказу царя Зору тоже облачилась во все мужское. И, сев на коня Эйзы, встала за ней, готовая выполнять ее приказания. Эйза показала ей, где должна выстроиться «дружина», и велела собрать к себе гармонисток.

Под музыку началась джигитовка. «Юноши» показывали свое умение владеть конем.

Потом были скачки, и победителей награждали призами. Кому бокал пива, кому блин, кто получал кусок халвы. Последней игрой царь объявила большие скачки.

Отъехав за версту, конники должны были после третьего взмаха платком поймать Зору.

– Ты не упадешь? – тихо спросила Эйза.

Зору только улыбнулась. Игра разгорячила девушку, увлекла ее. Щеки ее пылали, глаза восторженно светились. Это был самый интересный день в ее жизни!

Наконец всадники удалились к указанному месту. И вот от них отделился конь Эйзы и помчался в сторону женщин. Еще миг – и за ним поднялось облако пыли. Комья земли полетели в небо. Погоня началась. Но где же Зору?.. Только по белым рукавам ее рубашки можно было догадаться, что она скачет, прильнув к гриве лошади. Несколько всадников стали настигать ее. Но она отвернула коня в сторону, и тот под страшный вопль сидевших на траве женщин перескочил через них. Погоня пронеслась мимо.

Победительницей стала Зору.

– Кто она? – спросила Наси соседку, когда шум и общее ликование немного поулеглись.

– Дочь Пхарказа из Эги-аула, – ответила та.

– Того Пхарказа, который похож на помощника пристопа? – переспросила Наси. И удивилась: – У такого отца и такая дочь! А ее стоит иметь в виду. У меня жених растет…

Слова жены Гойтемира тотчас же дошли до Зору. Девочка вспыхнула, покраснела. Она не думала ни о замужестве, ни о женихе. Но одно то, что о ней как о девушке, как о невесте могла заговорить сама Наси и даже допустить мысль, что она может войти в ее дом, было для бедной Зору счастьем.

Начался хоровод. Обняв друг друга за плечи, женщины пошли по кругу. Эйза шла вместе со всеми. Хмель разрумянил их, зажег. Двигались женщины то в одну, то в другую сторону.

Песня постепенно убыстрялась.

 
Уймите, боги воду и огонь!
Пошлите солнце нам и месяц.
 

И когда хоровод обошел полный круг, Эйза вновь пригласила всех к трапезе.

– Женщины, к нам в гости фур-фуры[56]56
  Фур-фуры – по преданию, древнее название одного из ингушских племен.


[Закрыть]
пришли! – крикнула она, указывая на своих подруг, переодетых в мужчин, и запела:

 
К нам в гости фур-фуры пришли.
На горы спускается ночь…
Пусть каждой она принесет
Не сына, а славную дочь!..
 

– Гостей в объятия! – И царь, показывая пример, сама словно юношу, обняла и посадила рядом с собой Зору.

Женщины и «мужчины» перемешались. Музыка и песни звучали в разных местах. Фур-фуры переходили из одной компании в другую, под общий хохот обнимая и целуя девушек и женщин, как пламенные любовники.

Вдруг молодая жена Иналука – Панта с таким удивлением уставилась на парочку, сидевшую напротив, что окружающие обратили на нее внимание. Переодетая в парня Матас, девушка из Гойтемир-Юрта, старалась поцеловать стыдливо закрывавшуюся от нее подружку. Панта вскочила и залилась хохотом. Все подумали, что она опьянела.

– Матас! – закричала наконец Панта. – Да посмотри же, кого ты целуешь? Чтоб я сгорела! – И она в хохоте рухнула на землю.

Матас кинулась на свою соседку, стараясь заглянуть ей в лицо. Но та вскочила и, путаясь в длинном подоле платья, пустилась бежать к лесу. Первой пришла в себя Эйза.

– А ну, пощупать ее! – скомандовала она.

Девушки бросились вдогонку за беглянкой. Они бежали со всех сторон, беглянка растерялась, ее схватили. Под крик, хохот, визг началась свалка. Наконец беглянка вырвалась и, оставив в руках обессилевших от смеха девчат свое платье и обеими руками придерживая мужские шаровары, кинулась наутек и исчезла в лесу.

– Да кто же это?

– Кто? – набросились женщины на Панту.

– Мой! – наконец услышали они. – Мой, Иналук!..

Поднялся новый взрыв хохота. Матас, целовавшая Иналука, не знала, куда деться от стыда.

– А ну, осмотреть всех! Всех до единой! – приказала Эйза своим помощницам.

Стоном и криком наполнилась поляна.

– Смотрите! Вон еще один!

Далеко внизу, по склону горы, удирала еще одна «женская фигура». Платье у нее было задрано до пояса, платок мотался в руке, и только босые ноги и белые шаровары сверкали под лучами солнца. Догнать «ее» уже невозможно было даже на коне. Еще миг – и «она» исчезла под обрывом.

– Мы вторично подверглись нападению! И вторично враг с позором бежал!

Такого веселого праздника, говорили старухи, еще никогда не было! А все потому, что два настоящих фур-фура проникли в их женский стан.

День закончился пляской. Женщины танцевали и за девушек и за мужчин. Многие из них искусно изображали своих близких и знакомых, и это вызывало восторги.

Наконец Эйзе удалось утихомирите женский народ.

– Сестры! – сказала она. – Все, что было – когда-то было… А чего не было – когда-то будет! До будущего такого дня пусть никого из вас не постигнет горе! И пусть не будет над вами царя страшнее, чем я!

Расходились по домам с песнями, с гармошками. Но многие загрустили. Когда еще придет к ним такой праздник! И сколько до него будет тоскливых и горьких женских дней…

Когда вечером Зору в компании эги-аульских женщин проходила мимо скалы Сеска-Солсы, ей показалось, что она издали слышит рожок… Давно уже она не слышала его! Зору приостановилась. Женщины, увлеченные разговором, не обратили на нее внимания. Она пригнулась и по балке побежала туда, откуда ясно доносились печальные звуки.

Калой лежал на хвойном ковре. Рядом с ним отдыхал его жеребенок.

Зору поднялась тихо, незаметно присела в стороне. Каждый раз, когда низкие, приглушенные звуки рожка доходили до Нее, ей казалось, что они трогают ее душу, зовут куда-то, жалуются и плачут… Калой словно рассказывал о чем-то волнующем и печальном. Зору невольно вздохнула и выдала себя. Калой вскочил. Встала и она. Оба молчали.

– Садись, – сказал он первым и опустился на землю. Но Зору не села.

– Ну, как прошел ваш праздник?

Зору с увлечением начала рассказывать. Она говорила обо всем, что видела, и даже о выходке Иналука. Но о себе не сказала ни слова.

– Как интересно! Жаль, что нам нельзя бывать с вами вместе! – вздохнул Калой. – Ну, а ты что там делала?

– Ничего! Смотрела на людей, уму-разуму училась! – сказала Зору, отводя в сторону глаза.

– Смотри-ка, как я ошибался! – воскликнул Калой. – Верно, что мой рожок не волшебный! А я-то сижу тут, играю и слышу – он поет:

«Поглядел бы ты на праздник женщин! Какая у них могучая и красивая царица! Сидит она без платка, старушечьи косы распустила и воображает! А твоя соседка? Она у царицы за плечами стоит, по поручениям бегает. А потом как прыгнет, на коня – и вскачь! Все за ней, а она на народ… Конь у нее необыкновенный, с крыльями! Поднялся он над людьми и перенес ее на ту сторону… Так и не догнали ее старухи да молодухи, а о девчатах и речи нет!..» Я слушал рожок и думал: не о тебе ли это? – Калой снова вздохнул. – Да… Значит, не о тебе…

– А что еще говорил рожок про соседку? – с загоревшимися глазами спросила Зору.

– Да что его слушать! – Врет все! Испортился. Говорил, что в нее влюбились все-все! И даже жена самого старшины!..

Зору смотрела на него как зачарованная.

– Ты! Я знаю теперь! Это ты был с Иналуком и удрал в женском платье к реке! Ты! И не рожок у тебя волшебник, а ты настоящий плут! – Она залилась смехом, обеими руками закрывая рот, чтоб никто не услышал.

Калой любовался ею.

Сегодня, когда он увидел ее на празднике и в женском и в мужском одеянии, когда услышал, как женщины, не стесняясь, при нем разбирали ее красоту, он впервые в жизни увидел в ней ту девушку, которой ей предстояло еще стать…

«Как красиво она смеется! Как высоко поднимаются ее густые брови! Они, словно крылья стрижа, точеные и острые». И, думая о ней, он ласково гладил попавшую под руку морду своего Быстрого.

– Побежала! – сказала Зору и направилась к тропке.

Калой вскочил.

– А ну, вставай, лежебока, когда у нас такая гостья! – крикнул он жеребенку, и тот вскочил. – Вверх!

Быстрый поднялся на дыбы. Зору залюбовалась.

– Красив? – радостно воскликнул Калой.

– Красив, – тихо ответила Зору и, лукаво взглянув на него, неожиданно спросила:

– А не сказывал ли тебе твой рожок, кто красивее, то есть кто лучше: та твоя соседка или этот конек?

Калой смутился, но только на мгновение.

– Сказывал, – ответил он. – Он говорил, что соседка моя красивее всех. А Быстрый – лучше…

– Почему? – ревниво вырвалось у Зору.

– Потому, что он никогда от меня не уходит! А соседка…

– А тебе хотелось бы, чтоб за тобой и жеребята и телята бегали?.. Не велико ли стадо будет?! – Она тихо засмеялась, спорхнула на дорожку, и подпрыгивая, побежала вниз.

Калой еще долго следил за ней, пока в сумерках не исчезло ее светлое платье.

Он вернулся домой поздно. Но никто, кроме Орци, не спал. Докки варила сушеное мясо и рассказывала Гараку о празднике и о шутке Иналука.

Видя, как это забавляет Гарака, Калой стал рассказывать ему все с такими подробностями, что бедный Гарак чуть не задохнулся от кашля и от смеха.

– Признайся, – сказал он наконец, – вторым гостем у женщин был ты?

Калой признался. Гарак был в восторге.

– Я так и думал! Только ты мог сообразить такое! Сколько живем, даже в сказках похожего не рассказывали! Это надо же так! Не зря я говорю, – обратился он к жене, – этот все может!

Он долго еще не мог успокоиться, хлопал в ладоши слабыми руками и осипшим голосом восклицал:

– Хорошо! Очень хорошо!

Докки тоже радовалась, но только другому: она была счастлива оттого, что у Гарака поднялось настроение. Докки не знала, что это была последняя вспышка догоравшей свечи…

10

Утром Гарак подозвал ее и велел вместе с Орци пойти проведать своих родных. Докки хотела возразить. Но он стал волноваться, и она уступила. Перед самым уходом она снова попросила разрешить ей остаться дома. У нее много работы, надо перевеять зерно. Но он перебил ее и как можно спокойнее сказал:

– Э-э, моя хорошая! – Он давно уже не говорил с ней так ласково. – Никто еще не покинул этот свет, переделав всю свою работу! Иди… за меня не беспокойся… – Он помолчал, улыбнулся ей и сыну и добавил: – Идите… У меня еще много времени… Я дождусь вас, когда б вы ни пришли… дождусь…

Докки не догадывалась, о чем он говорил.

Докки ушла. Может быть, ей хотелось верить только в слова, которые она услышала от мужа, а не в то, что подсказывало плачущее сердце. Она ушла, успокоенная им.

После полудня Гарак попросил у Калоя дать ему чайного настоя. Отпив, он велел сыну сходить за Хасаном. Но тут же добавил:

– Не беспокойся. Я зову его только для разговора. Мне надо кое-что сказать ему.

Калой убежал и тотчас же возвратился. Он не оставлял отца одного. Вскоре пришел Хасан. Гарак велел Калою выйти, побыть во дворе, чтоб никто не мешал.

– Хасан, – сказал он, когда Калой закрыл за собою дверь, – меня скоро не станет…

– Не предрекай! Бог даст тебе здоровье! – перебил его взволнованный Хасан.

– Спасибо за добро, – ответил Гарак. – Я вот зачем тебя… – И он еще больше понизил голос.

Калой за дверью весь превратился в слух, но ничего не мог расслышать.

Гарак рассказал Хасану, как недавно узнал он, что брат его погиб. Это сломило его. Рассказал, как бежал из-под стражи и разбился на скалах. Как не хочет, чтобы обо всем этом узнали сыновья и фамильные братья.

– Сам я за все это посчитаться с Гойтемиром не смог, а свою ношу перекладывать на других не хочу. Уж очень она тяжела. Все это скажешь Гойтемиру. Другим говорить я не даю тебе права… И скажи… – он вдруг забылся и возвысил голос, словно испугался, что Хасан не расслышит его, – скажи, – услышал и Калой, – что за себя я ему прощаю… Но за брата пусть он держит ответ перед тем, в кого верует!..

Он откинулся, его белое лицо четко выделялось на черной шубе, что лежала под головой.

– Все исполню, – ответил Хасан-мулла. – Хочешь, я почитаю тебе стихи из Корана?

Гарак помолчал. Потом приподнялся на локтях и заговорил:

– Я никого не убил… Никогда чужого не ел… Всем богам молился, всех просил… Ни на кого из них не ропщу… ни одного не отвергаю… не знаю, кто из них помогал мне, кто наказывал… А кто самый верный, я узнаю раньше всех вас… я готов… – Он отвалился и замолчал.

Испуганный Калой вбежал в комнату. Хасан встал. Гарак лежал с закрытыми глазами. На вопросительный взгляд юноши Хасан отрицательно покачал головой и вышел. Калой последовал за ним. Хасан-мулла поднял руки, помолился.

– Да простит его Аллах! – шепотом сказал он и отослал Калоя к отцу.

До вечера Гарак лежал с закрытыми глазами, словно свет причинял ему боль. Дыхание его становилось все чаще, все тяжелее.

Смеркалось, когда он подозвал Калоя и заговорил почти шепотом:

– Не оставляй брата… Не оставляй башню… Мы всегда здесь у очага… не бросай нас… Землю береги… Иди…

Калой не двигался. У него дрожали колени. Он не мог сделать шага.

– Иди… – повторил Гарак, – придешь… с Иналуком…

Калой сделал над собой усилие и поплелся к двери, не отрывая от отца глаз.

Гарак тоже пристально смотрел на него, пока за ним не закрылась прокопченная дверь.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю