Текст книги "Из тьмы веков"

Автор книги: Идрис Базоркин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 44 страниц)

– А как же ты повезешь свой гроб? – удивился Чаборз.

– Ты поможешь… – с невозмутимым спокойствием отозвался Орци. – Ведь если ты свой увезешь, а я попадусь, я не стану брать груз на себя!

– Как не станешь? – стараясь понять его, пялил глаза Чаборз.

– Да очень просто, – ответил Орци. – За это же арестуют! А раз бумаги на тебя, тебе и отвечать за груз! Да и по возрасту – ты старший. И телеграммой я никого не вызывал! Не могут же они подумать, что я на своей спине собирался нести этот железом набитый гроб: а, брат! Они сразу сообразят, кто из нас хозяин, и побегут за тобой!.. Если ты об этом не подумал, я не знаю, как столько лет ты мог быть у нас старшиной! Так что я в полной надежде на тебя.

– Удивительные головы у вас с братом! – воскликнул Чаборз. – Сам шайтан, наверное, свил гнездо в ваших мозгах!

– Я ведь раненый, так что и грузить гробы придется тебе. Ты только не забудь пустить слезу. А я, как дальний родственник буду успокаивать тебя, – говорил Орци, не обращая внимания на ругательства Чаборза.

– Не было у меня счастья, чтоб в этих ящиках лежал ты! – перекрикивая стук колес, заорал Чаборз. – Хорошо, я как знал, братьям дал телеграмму, чтоб они встретили меня на двух подводах…

Орци все еще продолжал смеяться, потом оборвал смех, подошел к Чаборзу и, глядя на него в упор уничтожающим взглядом, сказал:

– А разве ты не знал?..

– Что не знал?.. – нагло переспросил Чаборз.

– Не кривляйся! Ничего из ваших планов не выйдет…

– Каких планов? – Чаборз побледнел.

– Тех, что вы с Бийсархо надумали: меня в госпиталь, а оружие себе… Я ведь все слышал.

Чаборз с трудом преодолел растерянность.

– Так ты ж ничего не понял! – Он пытался улыбнуться. – Мы договаривались на тот случай, если твоя рана не заживет…

– Не будет вам того случая!.. Вот, – Орци снял руку с перевязи и взмахнул кулаком. Чаборз шарахнулся в сторону. – Сорвалось? Я еще подумаю, как мне быть с вашим гробом…

«Прав был отец. Пока эти братья живы, покоя не будет… – тяжелыми тучами проносились мысли в Чаборзовской голове. – И я не я буду, если не избавлюсь от этих выродков!»

На горизонте показались очертания Кавказских гор.

Побродив по российским просторам, древняя вражда Гойтемировых с Эги возвращалась домой. Где она кончится?

6

Знаменитый Брусиловский прорыв на Юго-Западном фронте имел большое значение для всей кампании 1916 года.

Австро-германской армии пришлось оттянуть из-под Вердена и из Италии свои дивизии. Потери их дошли до полутора миллионов человек. Только пленными прошли в Россию девять тысяч офицеров и четыреста тысяч австро-германских солдат.

Этот удар русских вместе с успехами наступления англо-французских войск на Сольме свел на нет инициативу командования немцев и заставил их на сухопутном фронте перейти к обороне. А австро-венгерская армия и вовсе потеряла способность вести значительные наступления до самого конца войны.

Но Ставка царя оказалась бессильной поддержать свои войска, развить успех фронта в стратегический успех всей армии.

Бездарное руководство Верховного главнокомандования не могло организовать ни подвоза подкреплений, ни снабжения фронта боеприпасами. И наступление стало выдыхаться. Солдаты расплачивались за это кровью, а промышленники и помещики набивали карманы прибылями и вели между собой борьбу за власть под лживыми лозунгами защиты интересов отечества и народа.

В это время в стране повсеместно стала расти и крепнуть большевистская организация. В нее вливались все новые и новые силы российского пролетариата. Народ объединяла мысль о прекращении войны.

Желание это шло от измученных солдат в тылы и возвращалось обратно в настроениях новобранцев, которых гнали на фронт из разоренных сел и голодающих городов России.

Всадники Кавказской туземной дивизии не были исключением. Горцы-крестьяне, они хорошо понимали, какое бедствие принесла народу война. Но незнание русского языка и иная вера до поры до времени отгораживали их от мыслей изменить сложившийся порядок жизни.

Однажды осенью кавалерия фронта получила приказ срочно передвинуться на юг и занять новый театр военных действий.

Рассчитав, что настало удобное время вступить в войну и отторгнуть себе часть австро-венгерских земель, в конце августа 1916 года румынские заправилы толкнули свою страну на войну с Австро-Германским союзом.

России был выгоднее нейтралитет Румынии. Она понимала, что вступление в войну этой страны только новым бременем ляжет на ее же плечи. Но при поддержке Англии и Франции Румыния все же осуществила свой план и вошла в Антанту.

Первое время ей удалось потеснить австровенгров. Но очень скоро она получила сильнейший ответный удар в Трансильвании и Добрудже. Немцы вторглись на ее территорию, заняли Бухарест и захватили свежий источник продовольствия и нефти. А румынская армия, не в силах сдержать их натиска, обнажила южные границы России.

Чтобы заткнуть эту брешь, русское командование бросило в нее свыше десяти кавалерийских дивизий и к концу года подогнало тридцать пять пехотных.

Так был образован Румынский фронт, который увеличил линию обороны России на пятьсот верст!

Но все это войскам стало известно потом. А в те часы, когда был получен приказ, невиданная масса русской конницы, а с нею и полки «дикой дивизии» двигались по всем дорогам на юг России, ни днем, ни ночью не давая отдыха ни людям, ни коням.

На лошадях везли все: солдат, боеприпасы, штабы, их имущество. Истощенные животные гибли, усеивая дороги тысячами трупов. Порой на одном коне ехало по два, по три человека. Никто не считался ни с уставными нормами, ни с потерями. Приказ гласил: «Вперед!» – и его выполняли.

А мимо этого потока, двигавшегося к границе, в обратном направлении, в тыл, шел другой поток – из людей, потерявших веру в свои силы, в себя. Это были румынские солдаты, которыми уже никто не управлял.

Вот тогда в этом всеобщем движении вперед, в решимости, с которой шли русские, чтобы грудью встретить и отразить нависшую над родиной новую беду, конники-горцы особенно сильно почувствовали общность судьбы всех народов, боровшихся за Россию.

Только к зиме на этом фронте установилась линия постоянных позиций и командование получило возможность посменно отводить войска на отдых.

В феврале 1917 года Ингушский полк отдыхал недалеко от Кишинева.

Из центра доходили тревожные слухи о предстоящих переменах власти. В стране была полная разруха. В соседних русских полках солдаты почти открыто говорили, что все их беды – из-за беспомощности царя и его генералов.

Горцы не решались судить, так это или нет, и помалкивали.

Их офицеры ездили в Кишинев, кутили. Всадники приводили в порядок одежду, сбрую, коней. Некоторые из них ходили в соседние поселки и выменивали или покупали что-нибудь съестное вдобавок к урезанному казенному пайку. А кому случалась удача у дамского пола, старались, как говорилось в дивизии, оставить по Кавказу добрую память…

Потеплело. Дороги расползлись. Время отдыха полка подходило к концу. А так не хотелось покидать уютные хаты, чтобы снова лезть в окопы, в норы, в слякоть.

В один из последующих дней из штаба дивизии вскачь примчался адъютант Татархан и от имени командира полка приказал сотенным выстроить людей «в лучшем виде».

Вскоре из соседней деревни прибыл и встал рядом с Ингушским Черкесский полк. Эти два полка составляли третью бригаду, командовал которой генерал князь Гагарин. Рядом с черкесами выстроился недавно прибывший с Балтики для усиления дивизии отряд моряков-пулеметчиков человек в триста.

За время отдыха всадники и матросы частенько встречались вне казарменной обстановки. У них было много общего: культ отваги, дружбы, умение постоять за себя, за друзей. Все это быстро сближало воинов.

Но офицеры-кавалеристы всячески стремились, чтобы их подчиненные как можно меньше общались с пулеметчиками.

И, видно, для этого у них были свои основания.

Через некоторое время показалась коляска командира Ингушского полка. Ни у кого на всем фронте не было такой! Ингуши угнали ее у венгерского помещика, сами не зная зачем. Просто не могли бросить такую красоту. Ярко-оранжевая, лакированная, на рессорах, с кожаными черными крыльями, с фонарями, она казалась игрушкой. При ней была пара пегих коней и шикарная сбруя. В муфте на козлах торчал бич, которым, умеючи, можно было щелкать, как из револьвера… И всадники были очень довольны, когда Мерчуле приказал оставить коляску при штабе.

Завидев ее, ингуши подумали было, что возвращается их командир. Но за коляской следовал кавалерийский эскорт, а это говорило о том, что в ней едет какое-то высокопоставленное лицо.

Выбившиеся из сил кони едва волокли экипаж по грязи. Наконец он стал, и тогда все увидели командира дивизии князя Багратиона и рядом с ним командира бригады генерала Гагарина.

Мерчуле, отделившись от эскорта, поскакал к своему полку.

Генералам подали лошадей, и они чинно направились к линии конников, выстроившихся повзводно.

Оркестр Ингушского полка грянул «Встречный марш».

Мерчуле, который в свое время после Николаевского училища в Петрограде окончил еще в Италии высшую школу верховой езды, демонстрируя блестящую посадку, подскакал к начальству и отдал рапорт.

Багратион, седеющий мужчина с усами и бородкой, в черкеске, скорее походивший на русского боярина, нежели на грузинского князя, не спеша подъехал к полку… Марш оборвался. В наступившей тишине негромко прозвучал чуть надтреснутый его голос:

– Здравсте, славные ингуши!

Полк дружно ответил:

– Здравья желаем!

Дальше Багратиона и кавалькаду офицеров встретил оркестр Черкесского полка, а князь Чавчавадзе, командир этого полка, отдал рапорт.

Воинский церемониал проходил блестяще. И генерал имел основание быть довольным. Перед ним стояли заслуженно признанные Ставкой лучшими в кавалерии полки его полулегендарной дивизии.

Очередь дошла до матросов.

Безукоризненно выстроившиеся по команде «Смирно!» моряки стояли четким черным квадратом, как некий гранитный постамент.

Генералу понравилась выправка молодцеватых пулеметчиков, и он подчеркнуто громко крикнул им:

– Здравсте, братцы матросы!..

Наступили секунды обязательного безмолвного интервала между приветствием и ответом… прошли эти секунды… прошли еще… На глазах у свиты лицо генерала стало как у покойника. А матросы, держа на него равнение, молчали. Часть не принимала военачальника. Офицеры свиты и полка задвигались. Командир Черкесского полка приблизился к генерал-лейтенанту.

– Ваше превосходительство, – обратился он к Багратиону, – дозвольте!.. Мы в одно мгновение изрубим этот скот! – Глаза полковника не оставляли сомнения в его решимости.

Но Багратион уже овладел собой. Когда он подъехал к свите, все еще бледное лицо его было бесстрастно.

– Спасибо, Александр Захарович, – ответил он полковнику. – Я ценю вашу верность. Но всех нас и Россию сегодня постиг больший, чем этот, удар! Мы лишились монарха! Да поможет Господь! Так не будем терять благоразумия… Неизвестно, с чем еще придется столкнуться завтра… Оставить без внимания…

Начальник дивизии изменил намерение самолично объявить частям об отречении Николая и, поручив это командирам полков, уехал. Проводив генералов, Мерчуле и Чавчавадзе вернулись к своим.

– Всадники! – крикнул Мерчуле ингушам. – Мне приказано объявить вам, что царь отрекся от престола! Отрекся и его брат Михаил, который был у нас начальником дивизии. И теперь Россией правит Временное правительство во главе с князем Львовым! Это правительство займется делами страны, а наше дело соблюдать порядок, дисциплину и драться против врага, который, как и прежде, хочет завоевать нашу отчизну.

– Отныне, обращаясь к офицерам – от самого младшего до главнокомандующего, следует говорить: «господин!» Все остальное остается по-прежнему. Вы поняли?

Всадники молчали.

– Господа офицеры разъяснят, кому непонятно. Отдых кончился. Завтра выступаем на передовую.

Ночью на своем собрании офицеры бригады приняли дипломатичную резолюцию, гласившую, что они в связи с отречением царя присоединяются к общему мнению народа и сословий России.

А среди всадников было много насмешливых шуток. Никто из них не мог понять, зачем прогнали царя Николая, если война будет продолжаться, порядки останутся прежними и только «балгороди» меняется на «господин».

Гораздо больше их занимало и удивляло то, что матросы не ответили на приветствие генерала.

Одни осуждали их, говорили, что нельзя было оскорблять старика, что это неучтиво. Другие говорили, что, значит, у матросов был на это какой-то повод.

Но, когда Калой, не принимавший участия в спорах, сказал, что как бы там ни было, а они настоящие мужчины и бесстрашные люди, все согласились с ним.

Однако, какая причина вынудила матросов поступить именно так, узнать не удалось. Отряд пулеметчиков в ту же ночь был куда-то переведен.

Несколько дней полк двигался к северу. Всюду встречались новые пехотные и артиллерийские части. Тысячи солдат – стариков и совсем молодых, безусых – подходили из России к передовой и здесь наспех обучались. Видно, новое правительство готовилось продолжать войну до победы.

Где-то недалеко от Каменец-Подольска ночью полк спешился и занял на передовой окопы, обжитые пехотинцами из центральных губерний России.

Калой с товарищами вошел в землянку. Редкие бревнышки поддерживали стены. На длинном столе коптил огарок свечи, сырость и махорочный дух, казалось, могли убить наповал. Пехотинцы, собиравшиеся уходить, шумно приветствовали смену.

– Ну, как там на воле? Какие новости? – обратился к Калою, затягивая ремень, свежевыбритый солдат с молодцеватыми усами.

– Очень хорошо! – ответил Калой. – Хлеб – нет, мяса – нет, Николай – нет, балгороди – нет. Господин – есть. Госпади памилу – есть! – Солдаты дружно хохотали. – Домой ехай – нет! – продолжал Калой, которому очень нравилось, что его так слушают. – Война – есть! Вош – нет. Где отдыхал, немец не был – мы тогда все вош убил. Теперь не чешит. Скучаю. Все не возьми. Немного здесь оставляй нам! – И снова смеялись солдаты.

– Этого добра, если мало будет, мы вам ковшом подкинем! – Бритый заправился и, обращаясь к своим, сказал: – Слыхали? А ведь не русские! Все все, брат, понимают теперь!.. С этим отречением!.. – И, помянув чью-то мать, он подошел к Калою и спросил: – Солдатский комитет выбирали?

– Чаво такой? – не понял его Калой.

– Вы из своих солдат выбирали старших, таких, которые, если надо, с офицерами будут говорить за весь полк, которые наравне с ними теперь права имеют?

– Ничаво не знаю. Не был такой дело, – ответил за своих Калой.

– Плохо! – сказал солдат.

В это время снаружи закричали: «Выходи! Выходи!..» Солдаты заторопились.

– Ну, ничего! Тут наши побывают, расскажут, что к чему! Порядки уже не те! Вы смекайте! С немцем, что перед вами, мы жили – во! За месяц – ни одного убитого… Бывало, и музыку играли. А стреляли – только по приказу. И то поверху. И они поверху. Попробуйте и вы! Может, и войне скоро конец, так чего же умирать зазря?

Пехотинцы ушли, и всадники заняли их места в окопах.

Калой велел своим разойтись по всем землянкам и рассказать, что услышали от русского солдата. А главное – договориться: прицельным огнем первыми в немца не бить! А вдруг и в самом деле теперь так воюют!..

С неделю моросили дожди, лежали туманы. Изредка возникала перестрелка. Но урона не было. И доходили до всадников слухи: такое затишье на всем фронте. Надоело, что ли, насмерть бить друг друга?

Раза два немцы выставляли над своими окопами какие-то плакаты. Но, несмотря на небольшое расстояние, без бинокля нельзя было прочесть. А биноклей солдаты не имели.

Однажды в солнечное утро, когда с полей потянуло запахом свежей земли, в немецких окопах заиграла музыка. Горцы прислушивались. Эта музыка не была похожа на их родные мотивы. Не похожа была она и на русские и казачьи песни. Но в ней таилась какая-то грусть, тоска человека, где-то вдали и давно потерявшего счастье, и это было понятно и волновало.

Замолкли разговоры, шутки. Люди думали о своей удивительной доле. А когда стало невмоготу, кто-то, чтобы скрыть за внешней удалью слабость свою, высунулся по пояс из-за бруствера и закричал сквозь десятки рядов колючей проволоки в немецкие окопы:

– Э-э-й! Дава-а-й дургой, весе-е-лый!

Там сначала все стихло, а потом словно поняли его. Из-за бруствера высунулась голова… руки и донеслась веселая плясовая.

Горцы, все еще боясь подвоха, ставили на насыпь свои папахи, а сами откуда-нибудь сбоку, осторожно поглядывали на музыканта. Но немцы не стреляли.

– Тащи наших! – весело закричали всадники. Кто-то побежал по ходу сообщения… И вот уже появились запыхавшиеся зурнач и барабанщик.

Зурначом в полку давно уже служил толстомордый Аюб. Тот самый, который очень не любил, когда ночью говорили о покойниках. Он и играть-то научился только для того, чтобы избавиться от боевой жизни. Вместе со своим сухопарым барабанщиком он отсиживался в блиндажах, а в часы отдыха пищал на дудке, как немазаная арба с деревянной осью. Благо за грохотом барабана его все равно почти никто не слышал.

– Вылезай! Вон, видишь, немец наигрывает свою лезгинку? Давай нашу! – закричали музыкантам всадники, подталкивая их к насыпи.

– Куда вылезай? – удивленно вытаращил глаза Аюб.

– Наверх! Как и немец.

Аюб содрал с головы папаху, осторожно высунулся над бруствером и мгновенно нырнул вниз.

– Попало! – крикнул кто-то. Всадники покатились со смеху. – Как будто и не стреляли, а?

– Дураков нет! – отрезал Аюб. – Кто хочет, вот зурна… Вылезай и дуй!

– Да чего ты боишься?

– Да ничего! Но из-за ваших глупых голов я не собираюсь лезть под пули! Ишь, что выдумали!

– Да они же не стреляют! – кричал и Аюбу солдаты.

– А мне какое дело! Ишь, что выдумали! Отойди! А то как двину! – замахнулся он дудкой на всадника, который стал его подталкивать сзади.

– Прав он! Оставьте! – кричали другие. – Кто удержится, не пальнет в такой горшок! Да еще когда он щеки надует!

– У немца, так у того вон лицо! А наш разожрался – шальная пуля мимо не пролетит!

Аюб двинулся было, чтоб уйти. Но всадники обступили его.

– Куда?! Не позорь перед врагом! Сыграй хоть здесь, внизу… Только тужься посильнее, чтоб им слышно было!

– Научишь! С натугой так его и за гаубицу могут принять!..

– Играй!.. Играй!.. – кричали со всех сторон.

Аюб, зло крутанув глазами, сунул зурну в рот, надул щеки и извлек из нее такой звук, что он, как иглой, вонзился в уши. А у немцев на бруствере уже плясал солдат.

– Э, была, не была! – крикнул один из молодых всадников. – Давай хоть барабанщика ко мне. – И, выскочив на насыпь, встал на носки.

Всадники ударили в ладоши. Несколько человек подхватили цеплявшегося за их ноги барабанщика и, прежде чем тот опомнился, выбросили его на бруствер. С ужасом впился он глазами во вражеский окоп, словно увидел преисподнюю, а потом так заколотил по барабану, что руки его замелькали быстрее, чем спицы в шарабане. Грохот раздался неимоверный.

Десятки вражеских солдат высунулись из окопов. Они перестали играть и танцевать и с любопытством смотрели в эту сторону. А здесь раззадоренные первым танцором парни выскакивали на насыпь и один лучше другого неудержимо плясали лезгинку.

С улыбкой, замершей на лице, Калой глубоко задумался. Прошлой ночью пришли к ним в окопы русские солдаты из соседнего полка, созвали в землянку представителей от всех сотен и рассказали о том, что народ будет добиваться, чтоб правительство закончило войну и отпустило людей к мирной жизни.

Там на собрании выбрали солдатский комитет полка. Выбрали в комитет и его.

Русские поздно ушли к себе, а ингуши еще долго говорили, пытаясь понять, что следует делать. Да так ни до чего и не договорившись, решили положиться на время. Оно само покажет, как быть.

И вот Калой видит, как разделенные рядами проволоки, десятками снарядных лунок пляшут мирные немцы там, пляшут наши здесь… А чего бы не сговориться да не разойтись по домам? Хорошо… Но уйдут одни, а на их место пришлют других… Да и куда уйдут? В Сибирь?..

– Прекратить! Прекратить шутовство! По местам! Огонь! – послышался вдруг неистовый крик.

В первый момент Калой даже не понял, кто и зачем кричит. Всадники еще продолжали бить в ладоши, какой-то парень еще залихватски плясал, разбрасывая носками грязь, хотя зурна задохнулась, потому что барабанщик свалился на голову Аюба…

Бийсархо схватил прислоненную к стене винтовку и, вскинув, прицелился в немцев.

Но владелец винтовки подтокнул под цевье.

Выстрел грянул в воздух. Танцор спрыгнул в окоп. Немцы скрылись. Наступила тишина.

– Под суд! Негодяй! – закричал Бийсархо, пытаясь вырвать у всадника оружие. – Предатель! Дезертир!

Мгновенно Калой очутился рядом с ним и строго сказал:

– Не надо шуметь, господин ротмистр. Если бы ты убил немца, они застрелили бы нашего танцора… А зачем?..

– Как смеешь вмешиваться?.. – пуще прежнего закричал Бийсархо. – Ты здесь командир или я?

Стало слышно, как земля с насыпи ссыпалась на дно окопа. Всадники переглянулись.

– Ты командир, – ответил Калой и, запнувшись на новом слове, торжественно произнес: – А я… я – комитет!..

Слово это многие здесь услышали в первый раз. Но еще удивительнее было то, что Бийсархо сбавил тон и, только уходя, пригрозил:

– Ну, мы с тобой еще поговорим, комитетчик! А пока война, солдаты будут подчиняться только нам, офицерам!

Он быстро зашагал по ходу сообщения. «Музыкальная команда» побежала за ним. Всадники проводили его тяжелым взглядом.

– Значит, русские были правы… «Комитет» – это большое дело!.. Молодец, Калой! – зашумели одни. Другие молчали. Думали.

Немного погодя кто-то снова вспомнил о пляске, и солдаты весело зашумели.

– Нет, а барабанщик-то каков! Герой!

– Да ему что! Сухой, как кость. Его и пуля не возьмет!

– Только в другой раз обязательно Аюба высадим на бруствер! Вот будет потеха!

Пошутив, солдаты нехотя взялись за винтовки. Все ж команда-то «Огонь!» была. И загремели редкие выстрелы. В ответ высоко над их головами просвистели немецкие пули.