Текст книги "Из тьмы веков"
Автор книги: Идрис Базоркин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 44 страниц)
Хасан-мулла внимательно следил за выражением лица Турса. Оно не предвещало ничего доброго. Нетрудно было заметить: под видимым спокойствием Турса скрывалась отчаянная решимость так или иначе найти выход из положения.
– Я не судья, – смиренно сказал Хасан-мулла. – Тем более, речь ведь идет о том, что было до нашего с тобой появления на свет! Но раз ты ждешь от меня ответа, я скажу тебе…
Было это, как рассказывал мне мой дед, при отце его или даже при его деде. Двое парней – один из рода Гойтемира, другой из вашего – пасли овец. Гойтемировский парень заснул, а ваш подкрался и из озорства ударил рядом с ним палкой по земле. Спросонья тот так испугался, что умер. И между вами возникла вражда. Ваши не принимали вины на себя, а те утверждали, что вы убили их человека. Никто не мог решить этого спора. Тогда пригласили мудреца по имени Тантал. Он происходил из тех ингушей, что издавна живут в Грузии. Рассказали ему все и попросили решить спор. Тантал велел принести на то место, где умер гойтемировский парень, моральг[17]17
Моральг – деревянная кринка (инг.).
[Закрыть] нетронутого кислого молока и поставить на землю. Потом велел вашему парню ударить по земле палкой рядом с моральгом так, как он сделал это первый раз. Парень ударил. От сотрясения сметана на молоке разошлась.
«Такая же трещина должна была появиться и на мозгах умершего», – объявил Тантал. И с ним согласились все, даже парень, которого обвиняли в убийстве. У родителей юноши не было двенадцати коров, чтобы отдать за убитого, и им пришлось расплачиваться землей. Так вы остались без своей лучшей пашни, без луга. А Тантал за это решение получил от Гойтемировых кусок скалы с плоской вершиной, на которой и выстроил башню Ольгетты. Потом он перевез из Грузии семью. Но счастья ему не было. Ты знаешь рассказ об этой башне. Люди говорят, что Бог покарал Тантала. Наверное, Бог решил: открытый моральг – это не закрытый череп человека, и мозги – это не кислое молоко…
А что я сам думаю об этом? Я думаю, что если бы у умершего парня душа была мужская, она не выскочила бы из-за удара палки по земле, как лягушка из болота. Тут другого по голой голове кинжалом хватят, и то не могут дождаться, чтоб умер! Значит, у гойтемировского была женская душа. И если бы вы им дали половину стоимости – шесть коров, с них было бы вполне достаточно! Но на их сторону встала сила и неправда…
Чем больше слушал Турс Хасан-муллу, тем темнее становилось у него на душе. Злость и обида поднимались в нем против старшины Гойтемира, который теперь стоял во главе своего рода. Ему казалось, что это несправедливое дело совершилось вчера, а не в глубокую старину, от которой не осталось на земле ни одного свидетеля.
– Хасан-мулла, Бог наградил тебя умом, а ты отдаешь его людям! Слава Аллаху и благодарение тебе! Я знаю, что мне теперь делать. Я возьму свое.
Турс сказал это так твердо и решительно, что даже гостю его сделалось не по себе.
– Турс, быстрая речка до моря не добегает! – Хасан-мулла прищурился. – Очень старое это дело… Трудно его поднимать. Трудно спорить и доказывать свое, когда между тем, что было, и вами лежит в могилах несколько поколений. Гойтемир не ребенок, не трус. Да к тому же начальство уважает его. Он ведь старшина! Вражда была ваша, и мир был ваш. Я не вмешиваюсь. Но советую тебе… подумай. Может быть, ты не в ту сторону идешь? – Хасан-мулла надел чувяки, встал. – Я пойду. Аллах воздаст тебе за хлеб-соль! Но запомни: из всего, что мы говорили, самое важное – терпение! С такими, как Гойтемир, можно сговориться только тогда, когда ручка кинжала в твоих руках, а лезвие в его…
Он ушел. Турс лег на нары и замер, словно медведь в засаде.
С вечера он одолжил у соседа верхнюю рубаху турецкой бязи, которую тот привез из Тифлиса, а утром, позвав брата, отправился с ним в соседний аул Гойтемир-Юрт, к Гойтемиру.
Фамильных братьев у Турса было немало. Одни жили рядом, в ауле, другие давно переселились на плоскость. Однако пока он никогда не звал их на помощь.
Доули слышала весь разговор с Хасан-муллой. У нее екнуло сердце, но вида она не подала, потому что знала – в таком деле муж с ней считаться не будет. Да и что она могла посоветовать? Не затевать тяжбы?
По дороге Турс поведал свои планы Гараку.
– А что думаешь делать, если он откажется говорить об этом? – спросил Гарак брата.
– Думаю, не откажется! – уверенно ответил тот.
Когда за последним поворотом тропы открылся многобашенный Гойтемир-Юрт, Турс зашел в кустарник, снял свою шерстяную дерюгу с заплатами и надел рубаху соседа, которую нес на палке за плечами, чтобы не запачкать до времени. Гарак смотрел на него с восхищением. Спрятав рубаху Турса в орешнике, братья продолжали путь.
Турс по-прежнему шел впереди. Гарак нес его заряженное ружье и курил чубук с глиняной трубкой на конце. Турс был старше брата, но когда они оставались одни, вели себя как равные. Однако на людях Гарак проявлял к Турсу должное уважение и при нем не садился, не ел, не вступал в разговоры. Кончая курить, Гарак последний раз затянулся и выпустил целое облако дыма. Ветром дым занесло на Турса. Он сплюнул и выругался.
– Ты что, лису выкуриваешь, что ли?
– Кончил, – тихо ответил Гарак и, выбив пепел, спрятал горячую трубку за пазуху.
Издали завидев их с плоской крыши заброшенного каменного свинарника, громко залаяла овчарка.
Жилая и боевая башни замка Гойтемира находились во дворе, окруженном высокой стеной. В ней была всего одна дверь. Вокруг стены стояли загоны для скота, для хранения сена и каменные кормушки. Гойтемир сидел у стены. На вид это был мужчина лет пятидесяти пяти. Освещенный утренним солнцем, он, казалось, дремал. Голова его в белой папахе была задрана вверх. Резко выделялась небольшая рыжеватая бородка, мохнатые брови и мясистый, крупный нос. Присмотревшись к братьям, он встал, словно только теперь узнал их, и пошел им навстречу, по-молодому гибкий в спине. Одет он был в холщовый бешмет и черкеску. Поздоровавшись, Гойтемир пригласил братьев в дом и пошел вперед.
– Как хорошо, что вы пришли, – сказал он своим резким, высоким голосом. – Я собирался сегодня поехать к вам. Такое несчастье! И вечно беда объявится там, где ее меньше всего ждут. От всей души сочувствую! Многое отдал бы, чтобы этого не случилось!.. – С этими словами он поднялся по каменной лестнице на второй этаж башни и ввел братьев в комнату для гостей.
– Садитесь! Располагайтесь поудобнее, – пригласил он с кажущимся радушием, и его трудно было заподозрить в неискренности.
Здесь было гораздо светлее, чем у Турса. Вместо очага у одной из стен – широкий камин. Вдоль двух других тянулись нары, которые сходились в углу. На них – войлочные ковры. Такие же ковры с ружьями – на стенах. Окно затянуто не пузырем, а белой бязью, под ним деревянная кровать со стопкой войлоков и горкой подушек. Под потолком на вбитых в стены деревянных колышках висели бутылки, тарелки, чашки. Братья сразу увидели всю эту роскошь и оценили богатство хозяина. Турс сел на низенький стул, Гойтемир тоже. Когда закончились расспросы о здоровье, о семье, Турс приступил к делу. Он откашлялся, строго взглянул на Гарака, с мрачным видом стоявшего у дверей в нахлобученной войлочной шляпе, и начал:
– Меня привела сюда моя беда.
– Я понимаю. Правильно сделал, что пришел. Я очень рад этому, – перебил его Гойтемир.
– Может быть, ты и не рад будешь, когда узнаешь, зачем я пришел. Но делать нечего.
– Я понимаю, – снова перебил Гойтемир. – Ты не тот гость, который приходит с дарами. Сегодня ты не тот гость. И это не твоя вина. Говори, Турс, твори, что надо. Мы все сделаем.
Тогда Турс обстоятельно повторил Гойтемиру всю историю их давнишней тяжбы и и конце сказал:
– Тебе, видно, все это известно не хуже, чем мне. У наших предков не было бога Аллаха. Им не грешно было есть чужое. Но мы с тобой одной веры. Я не хочу чужого, но и ты не должен есть хлеб с моей земли, если тебе досталась нечестно, и дожидаться, чтобы я умер с голоду. Греховной тебе будет моя кровь. У тебя от моей земли не прибавится и не убавится. Ты имеешь нее. И дай Бог, чтоб было у тебя больше! А мне, если ты не вернешь землю отцов, ничего не остается, как только умереть. И ты понимаешь: жизнь для меня сегодня ничего не стоит.
Последнюю фразу он произнес дрогнувшим голосом. В глазу его сверкнула решимость, и Гойтемир заметил это.
– Я понял, – сказал он спокойно. – Все понял. Будем говорить по-мужски?
Турс утвердительно кивнул головой.
– Тогда слушай. Того, что ты сказал, достаточно для новой вражды. Но я буду говорим, с тобой так, чтоб в судный день мне не пришлось опускать глаз. Ты сказал, что мы взяли с вас полной мерой, как за убитого, и что это несправедливо. А как ты считаешь: вы вовсе не были повинны в смерти Тешала? Так его звали. Он сам по себе умер?
– Нет. Не сам. Но и не оттого, что мы чем-нибудь повредили его тело.
– Но сколько же ты признаешь вины за собой?
– Не больше половины. Шесть коров.
Гойтемир помолчал.
– Турс, вот брат твой, он свидетель моих и твоих слов, хотя я и так знаю тебя как честного человека. Земля твоих предков – у моих сородичей, таких же бедных, как и ты. На ней кормится несколько семей. Отнять ее у них, – значит, разорить их или я должен дать им другую.
Он вскочил, избоченился, подпершись рукой.
– Но я не Гойтемир, если не сдержу слова: давай, веди сюда шесть коров и забери свою землю… Бери! Всю! – закричал он. – Я не хочу твоей гибели. Но будь хозяином слова! А за судьбу своих братьев я буду отвечать!..
Наступило молчание.
– Или ты думаешь, что за жизнь человека и шести коров много?..
Ко всему был готов Турс. Он готов был сражаться за свое право хоть со всем Гойтемировским родом и умереть, если надо. Но такого не ожидал. И он простодушно, по-детски воскликнул:
– Но у меня нет шести коров! Где я их возьму?
– Так неужели, когда ты шел ко мне, ты думал, что я не человек? Не должен же я из-за того, что тебе нужна земля, забыть кровь предка, законы гор, выставить себя на посмешище?! Ведь если я тебе просто так верну землю, полученную за жизнь человека, у меня завтра камня в родовой башне не оставят! Ты же знаешь людей. Скажи, что я неправ.
Турс молчал. Доводы Гойтемира для него, не искушенного в спорах, казались неотразимыми и даже справедливыми.
– Но я думал, что ты должен вернуть мне половину той земли…
– Нет, Турс. Не все должно поворачиваться так, как ты повернешь. Твое слово – шесть коров. Ты пришел заново ворошить покойника. Так держи слово. Шесть коров!
– Видимо, ты прав, – согласился после раздумий Турс. – Я буду помнить наш уговор. И когда у меня будет шесть коров, я вернусь за своей землей…
Он поднялся.
– Сиди, сиди, – закричал на него Гойтемир, – не коснувшись хлеб-соли моей, никуда не уйдете! Эй! – строго сказал он, открыв двери в соседнюю комнату. – Пропали вы там, что ли! Торопитесь!
И тотчас же было подано шу[18]18
Шу – треногий столик-поднос (инг.).
[Закрыть] с дымящейся грудой баранины. Гарака позвали есть в другую комнату. За едой Гойтемир сказал:
– Недавно в округе собирали нас – старшин обществ – и говорили, что есть бумага полуцаря[19]19
Полуцарем горцы называли наместника царя на Кавказе. Речь идет о о князе А. И. Барятинском.
[Закрыть]. В ней сказано: земля, которой сейчас владеют люди, будет принадлежать им вечно. Но, может быть, тебе как пострадавшему вернут твой надел? Я говорю о земле, которую у вас отобрали в Ангуште. Если ты хочешь, я готов поехать с тобой в город и просить за тебя начальство.
Подавленный Турс горячо ухватился за эту мысль. Уходя, он просил Гойтемира не помнить зла.
– Когда мышь попадает в ловушку, она готова влезть в любую дыру! – сказал он и ушел.
Они условились встретиться через день под стенами города Бурув[20]20
Бурув – ингушское название Владикавказа.
[Закрыть]. В тот вечер Гойтемир зарезал барана в честь почетного гостя Хасан-муллы и благополучного избавления от неприятности. Теплая беседа затянулась допоздна. Провожая гостя, Гойтемир говорил:
– Если б не твое предупреждение, я мог бы его выгнать. Тогда, кто знает, чем бы все это кончилось! Он ведь сейчас голоден, как волк по весне. Ему все нипочем.
– Во имя Аллаха и пророка Мухаммеда мы призваны мирить братьев-мусульман. – Мулла говорил тихо. – Турс – набожный человек. И если ты поможешь ему, ты сделаешь богоугодное дело…
– Ты прав, – ответил Гойтемир. – Сытый волк стаду меньше опасен…
Они вышли за ворота.
– Лошадь! – крикнул Гойтемир, и Хасан-мулле подвели коня.
2
В Дарьяльском ущелье еще стлался рассветный туман, когда Турс, миновав башни аула Фуртауга, вышел на Военно-Грузинскую дорогу. Прижавшись к скалам, она вилась здесь по правому берегу Терека. Иногда уходила под навес, выдолбленный в горах солдатами ермоловских времен, и непривычному путнику казалось, что эти громады обрушатся и погребут его под собой; а иной раз выбегала на открытый простор ущелья и петляла в зарослях барбариса и облепихи. Около хутора Длинная Долина Турс нагнал арбы, которые тоже шли в город. На одних были дрова, на других – липовая кора. Ею в городе крыли крыши. Кирпичных строений, да еще под черепицей, там было очень мало. Такую роскошь не мог позволить себе отставной служивый или горец, спустившийся жить под охрану крепостной стены. А эти люди и гарнизон составляли основное население Владикавказа.
На последней арбе ингуш вез тушу убитого кабана. Всю дорогу попутчики подтрунивали над ним. Ведь на деньги, вырученные за свинину, он не имел права купить ничего, кроме материи на женские штаны.
Посмеявшись вволю, заговорили о жизни. Турс рассказал о своей беде. Горцы сочувствовали ему, потому что сами были безземельными. Землю, на которой стоял их хутор, забрали в казну, и они были вынуждены арендовать ее, а заодно сенокосы и пашни. За это с них взимали сто рублей в год и еще по три рубля налога с каждой семьи.
– Теперь, когда все на земле и под землей и леса наши царь объявил своими, не верится, чтоб тебе вернули твой участок под Ангуштом, заселенным казаками, – говорили они. – Если б все мы подохли с голоду, царь только обрадовался бы и забрал себе все, что еще осталось у нас!
Турс помрачнел. Он не мог представить себе, что делать, если ему откажут. Ведь он умел только пахать да ходить за овцами.
Туман поднялся. Но солнце вышло белесое. Обмелевший за зиму Терек, чистый и прозрачный на перекатах, вскидывался белой пеной на валунах. Он с шумом врывался в город и бился о высокие берега. Арбы подходили к Владикавказу. Это было самое большое человеческое поселение, какое горцы могли представить себе. Там в садах, в беспорядке стояли избы под тесом и липовой корой. За садами возвышались полуторасаженные стены крепости из кирпича и камня. А за ними – многочисленные кирпичные купеческие дома и особняки отставных офицеров, да величественно царившие над всем колокольни собора, церквей и казенные дома канцелярий начальника Терской области, штаба войск, атамана и городской управы. Через весь город шел бульвар. Его липовая аллея и деревья городского сада только что начали покрываться нежной зеленью.
Турс не первый раз приезжал сюда. Еще лет пять тому назад здесь стояла только крепость. Но с тех пор, как ее назвали городом, она разрослась и вширь и ввысь. Около крепостных ворот Турс снял с арбы свои хурджины и распрощался с попутчиками. Недалеко от стены, на пригорке, росла большая липа. Из-под нее вытекал светлый родничок. Тут же стояла скамейка, возле которой земля была усеяна шелухой подсолнечника.
Турс сел. Гойтемира еще не было. Он достал из хурджина кусок оленьего мяса, поел, напился прохладной воды.
В город со всех сторон стекались арбы, подводы, люди гнали скот. Был базарный день.
В крепости раздались звуки трубы и дробь барабана. Из ворот показались солдаты. Шла смена караула. Турс никогда не видел солдат в строю. Он был поражен их четким шагом, формой и ружьями с примкнутыми штыками.
– Ассалам алейкум, – услышал он в это время позади себя и, оглянувшись, увидел подъехавшего Гойтемира.
Обрадованный Турс вскочил, и они двинулись к городским воротам, на которых под железным крестом была высечена надпись: «Крепость Владей Кавказом! Сооружена 1784 года Высочайшим повелением Российской императрицы Екатерины Великой».
Дожди прошли и здесь. Подводы и люди вязли в грязи на узеньких разъезженных улицах. Всюду блестели огромные лужи, под которыми скрывались страшные для подвод колдобины.
Гойтемир ехал верхом, а Турс, разувшись и засучив штаны, брел следом, с трудом вытягивая ноги из глины.
Наконец они добрались до дверей канцелярии начальника области. Это был большой кирпичный дом в два этажа. Над крыльцом – железный навес на столбах, рядом – полосатая будка. У дверей стояли два казака, держа шашки наголо. Тротуар вокруг дома и большая площадь перед ним были вымощены булыжником.
Гойтемир привязал лошадь к коновязи и пошел к крыльцу.
– Стой! Куда прешь! – строго остановил его один из часовых и дернул звонок. Внутри зазвенел колокольчик. Вышел человек в казачьей форме с погонами на плечах.
– Тебе чего? – спросил он у Гойтемира, бросив подозрительный взгляд на Турса.
– Талмач надо. Русски по-русски не знай. Мене таршин горыске отарби… – пытался объясниться Гойтемир.
Но из всего, что он сказал и что должно было означать – «нужен переводчик, по-русски говорить не умею, я старшина из горского округа», писарь, видимо, понял только, что нужен переводчик и удалился. Вскоре он снова вышел в сопровождении ингуша-переводчика, одетого в такую же, как и он, казачью форму. Гойтемир, а вслед за ним и Турс изложили им свою просьбу. Рассказали о бедственном, безвыходном положении Турса. Писарь и переводчик посоветовались и разрешили Гойтемиру пойти с ними. Когда они скрылись за дверью, Турс спохватился и решил догнать их. Но стражники так яростно закричали на него, показывая на его грязные до колен ноги, что он невольно попятился, ожидая удара, и положил руку на рукоятку кинжала.
– Вот зверь! Чуть что за кинжал! Похватаешься! А то мы быстро! Не с такими приходилось!
И хотя Турс не понял слов, тон, которым они были сказаны, говорил сам за себя. Он отвернулся от часовых, подставляя для ругани свою широкую, в заплатах спину, и больше не двигался с места. Он глубоко презирал их за грубость и беспричинную злость.
Через час появился Гойтемир. Турс по его глазам понял, что дела плохи. Гойтемир с досадой махнул рукой.
– Опоздали мы с прошением. Сказали: есть царский указ и его никто не может отменить. Не только твоя, а вся земля, которую отняли у наших, отныне навсегда будет принадлежать тем, кто на ней поселен. Поедем на базар. Мне кое что нужно купить для дома, – сказал он, меняя тему разговора, и направился к своей лошади.
И снова двинулись они по улицам месить грязь. Один – конем, другой – ногами. Один зная, зачем едет, другой – не зная, зачем идет, зачем живет и что будет делать.
– В канцелярии говорили: сегодня на базар прибыли орштхоевцы и назрановцы[21]21
Орштхоевцы, назрановцы – названия чечено-ингушских племен.
[Закрыть], которые уходят в Турцию.
Турс слышал о том, что многие черкесы, чеченцы, орштхоевцы, не желая покориться русскому царю, едут в Турцию. Но чтоб ингуши уезжали, такого еще никто не слыхал.
На базаре стоял многоголосый шум. Грязь здесь переливалась и хлюпала под ногами жидким месивом. Арбы располагались рядами. Где торговали зерном, где мукой, где птицей. Поодаль – подводы с дровами, скотина. А еще дальше стойбище переселенцев: подводы и арбы, крытые кибитками, скотина, дети, костры, треноги с котлами.
Тревожно сжималось сердце при виде людей, которые навсегда уходили в чужие края.
Гойтемир и Турс направились к ним.
Весь базар был взволнован этим событием.
Люди подходили к переселенцам, чтоб поговорить, проститься.
Мужчина лет пятидесяти, с большой черно-рыжей бородой, в рваном бешмете громко говорил, обращаясь к народу:
– Мы – мусульмане. А те, которые остаются, – это рабы свиноедов и будущие свиноеды. Мы – мусульмане! – Он возвысил голос и сверкнул глазами, в которых горел фанатичный огонь. – И мы едем к мусульманским братьям, к самому султану! Имам пленен, но газават продолжается! И кто не доберется до страны, отмеченной знаком пророка, кто умрет на пути к вере, тот будет в раю, как и те, что погибли в священной войне. А кто доберется, тот под зеленым знаменем Мухаммеда еще вернется сюда с оружием в руках!
– Ты говоришь слова, которые услышал от других, – возразил ему горец из задних рядов. Хромая, он пробился вперед. – Кто был в Турции? Кто знает, что там? Кто нас туда зовет? Это здесь придумали! Дураков ищут, чтоб мы им землю оставили! Лучше здесь, на своей земле, быть нищим, чем быть султаном в чужом краю! – Хромой выразительно поднял к небу палец и выставил вперед острую бороду.
– А что делать, если нет у меня земли? – неожиданно спросил его Турс.
– Как нет? – смутился хромой, опуская палец. – Совсем нет?
– А так. Нет. Водой смыло. Дай мне часть своей, и я так же буду говорить.
– Но откуда я тебе возьму? У меня у самого не хватает.
– А султан даст землю, зерно для посева, лес на постройку. Ты правильный человек, и ты должен быть с нами! Едем! Меня зовут Хамбор. Я из Алхастов… – кричал человек в равном бешмете, напирая на Турса, словно тот был глухим.
– Да я не прочь, только мне и уехать-то не на чем! – усмехнулся Турс и подался было назад, но Хамбор не собирался так просто отпускать его.
– Подожди! – крикнул он. – Если ты действительно хочешь ехать, лошадь и подводу тебе дадут! На это султан для бедных выговорил у царя деньги! Да вот наш офицер! Он поведет нас до границы. Спроси у него!
В круг на гнедом коне въехал красивый молодой человек в фуражке и бурке. Его сопровождали переводчик и вестовой. Когда офицер узнал, о чем речь, он поинтересовался, откуда Туре и как сюда попал. Туре рассказал свою историю, призывая в свидетели старшину Гойтемира.
Молодой офицер выслушал их и, сдвинув ровные брови, спросил:
– Так ты действительно готов ехать? Если так, хоть у меня партия уже и собрана, но я берусь помочь тебе.
Переводчик перевел. Турс заколебался. «Как решить такой вопрос, сразу, без брата, без родственников?..» Гойтемир прочел его мысли.
– Мы оба согласны – сказал он за Турса и за себя. – Мусульмане должны жить вместе и под властью мусульманского царя. Мы слова не меняем.
Молодой офицер поднял брови.
– Что ж, хорошо. В пять часов вечера придете по этому адресу, – сказал он, подав Гойтемиру карточку, – я встречу вас.
И он тронул коня.
До назначенного времени Гойтемир успел объездить весь базар и набить свои сумы нужными вещами, а Турс оставался гостем Хамбора. Они пополдничали и узнали друг о друге все, будто прожили вместе много лет. Судьба Хамбора была схожей с судьбой Турса. Разница только в том, что последнего клочка земли его лишила не природа, а люди. Его выгнали из родного аула Алхасты, заселили этот аул служилым народом и назвали станицей Фельдмаршальской. Разбрелись озлобленные алхастинцы кто куда. Одни прижились в соседних ингушских селениях, другие, растеряв свое жалкое добро в переездах, стали нищими. И решил тогда Хамбор покинуть родину, которую лютый царь превратил для него в злую мачеху. Рад был Хамбор такому товарищу, как Турс. Он сразу оценил его. А в долгом пути что только не подстерегает человека? И перед тем, как расстаться, он сказал:
– Турс, ты дерево, у которого обрубили ветви и вывернули с корнем. Чтобы прижиться, нужна земля, а здесь для нас с тобой ее нет. Надо идти туда, где ее обещают. Если дадут тебе лошадь – хорошо. Нет – так выходи из ущелья на большую грузинскую дорогу и жди нас. Я один. Возьму тебя с женой на свою арбу, и поедем вместе. Это богатым трудно ужиться друг с другом, а беднякам делить нечего!
Заиграла музыка. Горны оглянулись. По грязи брели двое: девочка лет десяти, укутанная в ветхий платок, завязанный узлом на спине, и слепой солдат, который держался за ее плечо. На шее у солдата висел ящичек, свободной рукой он крутил ручку, и ящик издавал гудящие, скорбные звуки. Девочка и солдат пели. Когда они поравнялись с Хамбором, он достал с арбы чурек, переломил и подал им половину. Девочка перекрестилась и сунула и черствый хлеб в сумку солдата. В это время подъехал Гойтемир.
– Христианину подаешь?..
– Христиане разные бывают, – резко ответил ему Хамбор. – И не всякого мусульманина рай ждет. Все мы созданы Богом, только одни живут, а другие, такие как я да вот эти, – людьми пущены по миру…
Гойтемир и Турс пошли разыскивать офицера. Они спрашивали дорогу у прохожих, у городовых. Наконец им попался водовоз. Тот знал чуть ли не весь город. С ним они и дошли до нужного им дома. Он стоял во дворе, за каменным забором. Постучались. В калитке показался солдат и, увидев карточку, повел Гойтемира с собой. Через некоторое время он вернулся за Турсом.
Дом был большой. Спереди лестница и каменные столбы, за ними открытая терраса и множество высоких полукруглых окон со стеклами. Вокруг дома сад, скамейки. На дорожках песок. В глубине двора сараи. Никогда в жизни Турс не бывал в таком доме. Ему дали тряпку обтереть ноги и с заднего двора ввели по небольшой лестнице в комнату. Полы здесь были деревянные, чистые. Стол высокий, крашеный. И скамейки выше, чем столики в башнях. На окнах цветочки в глиняных мисках. В открытую дверь была видна другая комната с огромной печью, на которой стояло множество котлов и сковородок. Вокруг нее суетились женщины. Солдат вышел, а Турс так и остался стоять посреди комнаты со своими хурджинами на плече.
Прошло, как ему показалось, много времени, прежде чем открылась еще одна дверь и Турс увидел рай, о котором рассказывал людям Хасан-мулла.
Стены и пол там были покрыты коврами, с потолка на золотых целях списал небесного цвета шар, большой, как луна. У стен – нары, покрытые пышными коврами. В стороне – длинный блестящий стол на шести гнутых ножках. За ним сидела красивая девушка и, ударяя по столу руками, извлекала из него удивительно приятные звуки, похожие на голоса птиц. Стройные, нарядные люди молча слушали эти звуки.
В дверях появился немолодой военный. У него на плечах были потны с бахромой, на груди – разные кресты и медали. За ним следовал офицер, которого Турс встретил на базаре, переводчик и Гойтемир. Вид у пожилого был важный, но глаза быстрые, как у лисы, проснувшейся днем во дворе охотника. Он приветствовал Турса по-мусульмански.
– Во алейкум салам, если ты, конечно, мусульманин, – ответил Турс, продолжая разглядывать этого человека.
Переводчик перевел всю фразу. Военный засмеялся, засверкал белыми зубами.
Это был длиннолицый мужчина с пышными усами и густой бородой. Большие уши, широкая переносица, широко посаженные карие глаза и бритая, как у муллы, голова. «Кто он?» И, словно прочитав этот вопрос в глазах Турса, тот вскинул бровь и, перестав смеяться, сказал переводчику:
– Передай: я тоже горец. Я осетин-магометанин. Меня зовут Муса! Вот, – он сделал широкий жест рукой, – у меня на земле есть все. И это, наверно, больше, чем у других… Но я тоже бросаю все это и еду жить к братьям по вере, в Турцию, к султану! Надо думать не только о своей жизни на земле, но и о вечной жизни там… – Он поднял палец к небу. – Я беру с собой всех, кому дорог Ислам, кто не хочет жить под властью победившего гяура! Мне дана такая сила Аллахом, султаном и царем. После того как я покину этот край, оставшиеся здесь будут пребывать в рабстве на земле и в огне на том свете! Переведи… – Когда переводчик закончил, военный продолжал: – Я знаю твою беду. Ты в Турции будешь иметь столько земли, сколько сможешь вспахать. Зови с собой других. Нечего ингушам сидеть здесь на своих камнях, когда их братья черкесы, чеченцы, орштхоевцы уходят под зеленое знамя пророка! Переведи…
– Я даю тебе, – продолжал он, – из своих средств безвозвратно деньги на лошадь и арбу. Это Аллах услышал твои молитвы. Переведи… Через два дня партия отправляется, она будет идти мимо вашего ущелья. Поведет ее вот этот господин. Ты его уже знаешь. – Он указал на молодого офицера. – И вы, – он посмотрел на Гойтемира, – вместе присоединитесь к его партии. Если будут желающие галгаи[22]22
Галгаи – самоназвание ингушей.
[Закрыть], ведите их. Я люблю их. Я заберу их с собой! Переведи…
Переводчик перевел.
Турс весь преобразился, слушая хозяина дома, глаз его сиял благодарностью и почтением. Он сказал:
– Хвала Аллаху! Я счастлив, что узнал тебя, Муса. Ты большой человек! Но бывает и так, что большой человек нуждается в маленьком человеке. Тогда вспомни обо мне. Я для тебя сделаю все, что в моих силах! Спасибо за все.
Военный был доволен собой и впечатлением, которое он произвел на горцев. Он ушел. За ним ушли и все остальные. Прислуга быстро накрыла на стол. На подносе задымилась баранина, в чашках подали сметану с чесноком, бульон. Позже принесли блюдо с жирными пирогами и чай. Гойтемир ел много, но ерзал и суетился, не зная, что делать с вилками и ножами. А Турс сначала не мог успокоиться, восторгался добротой и хлебосольностью хозяина. Горло сжимало. Но наконец засучил рукава и, не обращая внимания на ножи и вилки, стал есть по-горски – руками.
К концу обеда снова пришел молодой офицер и вручил Турсу деньги на покупку лошади и арбы. Он велел ему намазать палец черной краской и приложить его к бумажке, где было записано, что ему выдали деньги. Расставаясь, он сказал, что Муса занят, выйти не может – к нему пришли большие гости.
Из внутренней комнаты по-прежнему доносились звуки удивительного чондыра.
Гойтемир и Турс поблагодарили офицера за все, что он сделал для них, и ушли.
Смеркалось, когда они выбирались из города. Фонарщики с лесенками на плечах обходили улицы и зажигали лампы в редких фонарях. С ревом расходилось по дворам стадо, где-то пели солдаты, звонили колокола к вечерне. У крепостных ворот персиянин, сидя на корточках, задумчиво вертел мангал, от которого шел сладкий дух жареных семечек. Как и утром, прошел со смены караул, отбивая шаг под звуки трубы и барабана. За ним бежали мальчишки. Вся эта картина городской жизни сейчас проходила мимо внимания Турса.
Он думал О своем. Он думал о том, как неожиданно и быстро менялась его судьба. Жизни в горах, в кругу родных и близких наступал конец. Предстояло далекое путешествие, за которым его ждала земля и труд…
Во всем, что произошло, он видел предначертание Аллаха. И поэтому, когда, выйдя далеко за город, они, совершив омовение у родника, встали на намаз. Турс произносил молитву в глубоком благоговении перед силой и мудростью Всемогущего. Он благодарил Бога за то, что тот вразумил его не ссориться с Гойтемиром – человеком, преисполненным к нему хороших намерений, за дружбу Хамбора, за доброту русского офицера и за Мусу, так любящею людей и радеющего за них перед султаном, царем и самим Аллахом.
– Далла хоастам бы! Далла хоастам бы!..[23]23
Далла хоастам бы – слава Богу (инг.).
[Закрыть]
Стоявший рядом Гойтемир тоже возносил благодарение Богу. Он благодарил его за ниспослание терпения, которое позволило ему сдержать себя и не выгнать взашей этого бессовестного Турса, вспомнившего о земле своих отцов; за то, что он вразумил его поехать с Турсом в город и тем самым превратить недруга в друга; за то, что свел их с людьми, которые наконец избавят Гойтемира и всех его потомков он одного из самых главных врагов, задумавших отнять их владения. Да погибает он в султанской Турции! – Далла хоастам бы! Далла хоастам бы!..
