Текст книги "Зигзаг"

Автор книги: Хосе Карлос Сомоса

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 30 страниц)

31

Бланес доставал из рации батарейки.

– Вытащите батарейки из всего, что у вас есть – телефонов, электронных записных книжек… Картер, вы проверили соединения на кухне и фонари?

– Я отключил всю технику. И батарейки оставил только в этом фонаре.

Картер ходил туда-сюда, держа фонарик в правой руке и вытянув левую, словно нищий за подаянием. На его ладони лежали маленькие гладкие монетки. Он подошел к Виктору – тот показал на запястье и улыбнулся:

– У меня механические.

– Невероятно. – В свете фонарика Картер смерил Виктора взглядом с головы до ног. – На дворе 2015 год, а у вас нет часов с компьютером?

– Есть одни, но я ими не пользуюсь. Эти хорошо работают. Это классические часы марки Omega. Еще дедушкины. Мне нравятся механические часы.

– Вы не перестаете меня удивлять, падре.

– Виктор, ты в лабораториях посмотрел? – спросил Бланес.

– В лаборатории Зильберга было два ноутбука. Я вытащил из них аккумуляторы.

– Отлично. Я велел Элисе отключить ускоритель и ненужные компьютеры, – сказал Бланес, подставляя сложенные корабликом ладони Жаклин, которая ссыпала в них батарейки. – Все это надо где-нибудь положить…

– На консоль. – Картер удалился в глубину зала. Как только он отошел в сторону, их поглотила тьма.

– Давид… – раздался неуверенный голос Жаклин, усевшейся рядом с ним. – Ты думаешь, он… скоро нападет?

– Ночь – самое опасное время, потому что он может воспользоваться включенным светом. Но мы точно не знаем, когда он это сделает, Жаклин.

Картер вернулся и поискал себе место на полу. Вчетвером они занимали меньше половины пространства кинозала: они сгрудились у экрана, как будто были вынуждены ютиться в маленькой палатке – Бланес сидел на стуле у стены, Картер и Жаклин – на полу, Виктор – на другом стуле с противоположной стороны. Тьма стояла кромешная, ее прорезал только луч фонарика в руках Картера, и жарко было, как в сауне.

В какой-то момент Картер отложил фонарик в сторону и вытащил из кармана брюк два предмета. Виктору показалось, что они похожи на куски черного водопроводного крана.

– Я полагаю, я могу это использовать, – сказал Картер, соединяя детали.

– Это ничего не даст, – предупредил Бланес, – но, если батареек в нем нет, можете пользоваться.

Картер положил пистолет на колени. Виктор заметил, что он смотрит на оружие с нежностью, несвойственной ему в обращении с людьми. Внезапно бывший солдат схватил фонарик и швырнул в сторону. Его движение было столь неожиданным, что вместо того, чтобы попытаться поймать фонарик, Виктор уклонился, и он ударился об его руку. Наклонившись, чтобы его подобрать, он услышал смех Картера. Идиот, подумал Виктор.

– Вам повезло, падре. Поскольку у вас механические часы, вам досталось право первого дежурства. Если я засну, разбудите меня в три часа. Я покараулю вторую половину ночи.

– Элиса позовет нас раньше, – сказал Бланес.

Какое-то время они просидели молча. Их тени, отбрасываемые на стены светом фонарика, походили на отверстия туннелей. Виктор был уверен, что слышит шум дождя. В кинозале не было окон (несмотря на неудобства, это было единственное помещение на станции, где все четверо могли более или менее удобно вытянуть ноги), но слышалось что-то похожее на очень громкие помехи, треск плохо настроенного телевизора. На эти звуки накладывалось завывание ветра. А ближе, в сумраке, слышалось прерывистое дыхание. Всхлип. Виктор увидел, что Жаклин закрыла лицо ладонями.

– Жаклин, в этот раз он не сможет напасть… – пытаясь вселить в нее уверенность, проговорил Бланес. – Мы на острове, на многие километры вокруг у него есть только батарейки этого фонарика и компьютер Элисы. Сегодня ночью он не нападет.

Она подняла голову. Теперь она не казалась Виктору красивой женщиной – это было тяжелораненое, дрожащее существо.

– Я… следующая, – очень тихо произнесла она, но Виктор ее услышал. – Я в этом уверена…

Никто не попытался ее утешить. Бланес глубоко вздохнул и прислонился к экрану.

– Как он это делает? – спросил Картер. Он сидел, вытянув ноги во всю длину, заложив руки за голову и опершись на стену, из футболки выбивались клочки покрывающих его грудь волос. – Как он нас убивает?

– Когда мы попадаем в его струну времени, мы в его распоряжении, – сказал Бланес. – Я объяснял уже, что в такой короткий промежуток времени, как в струне, мы не успеваем стать «твердыми», и наше тело и окружающие нас предметы становятся нестабильными. Там, внутри, мы как мозаика из атомов – Зигзагу достаточно вытаскивать один кусочек за другим или менять их местами, или уничтожать их. Он может делать это как хочет, так же, как управлять энергией света. Одежда, все, что остается за пределами струны, и значит, живет своей жизнью, нам не принадлежит. Ничто нас не защищает, мы не можем использовать никакое оружие. В струне времени мы наги и беспомощны как младенцы.

Картер сидел неподвижно. Казалось, он даже не дышит.

– Сколько это продолжается? – Он вытащил из кармана брюк новую сигарету. – Боль. Сколько, по-вашему, она длится?

– Никто из испытавших это не вернулся, чтобы нам рассказать, – пожал плечами Бланес. – У нас есть только описание Рика: ему казалось, что он провел в струне несколько часов, но тот двойник был не таким мощным, как Зигзаг…

– Крейг и Надя мучились несколько месяцев… – прошептала Жаклин, обхватывая руками ноги, точно она совсем окоченела. – Об этом свидетельствуют результаты вскрытий… Несколько месяцев или лет жестокой боли.

– Но, Жаклин, мы не знаем, что произошло с их сознанием, – поспешил вмешаться Бланес. – Возможно, их восприятие времени было другим. Объективное и субъективное время – разные вещи, не забывай… Может быть, с их точки зрения, все произошло очень быстро…

– Нет, – откликнулась Жаклин. – Не думаю…

Картер рылся в карманах – вероятно, искал зажигалку или спичечный коробок, потому что во рту у него все еще торчала измятая сигарета. Но в конце концов махнул рукой, вытащил сигарету изо рта и, глядя на нее, проговорил:

– Я много раз видел пытки и испытывал их на себе. В 1993 году я работал в Руанде, занимался подготовкой нескольких военизированных групп племени гуту в районе Мурехе… Когда началась заварушка, меня обвинили в предательстве и решили подвергнуть пыткам. Один из командиров заявил, что они будут действовать не спеша: начнут с ног и дойдут до головы. Для начала они острыми палками выдрали мне ногти на ногах. – Он усмехнулся. – Такой боли я не испытывал за всю свою проклятую жизнь. Я рыдал и мочился от боли, но хуже всего было думать о том, что они только начали – это были всего лишь ногти на ногах, эта сухая дребедень, которая растет на самом дальнем конце тела… Я думал, что не выдержу, что мой мозг взорвется до того, как они дойдут до пояса. Но через два дня в деревню вошла одна из групп, которые я готовил, они убили тех, кто меня пытал, и освободили меня. Тогда я подумал, что всегда есть предел страданиям, которые можно вынести… В военной академии, где меня учили, говорили: «Если боль длится долго, ее можно вынести. Если она невыносима, ты умрешь, и долго она не продлится». – Он снова рассыпался старческим, усталым смешком. – Предполагалось, что эта теория подкрепит нас в трудный момент. Но это…

– Замолчите уже! – Жаклин в отчаянии опустила голову и закрыла уши.

Картер недолго посмотрел на нее и снова заговорил тихим хриплым голосом, тыча в них незажженной сигаретой, как кривым мелком:

– Я прекрасно знаю, что сделаю, когда ваша коллега получит изображение. Я уничтожу этого ублюдка, кто бы он ни был. Здесь и сейчас. Убью так, как убивают бешеную собаку. Если это я… – Он помедлил, словно раздумывая над этой неожиданной возможностью. – Если это я, я доставлю вам удовольствие, снеся себе башку.

Кабина маленького UH1Z начала раскачиваться, как старый автобус на неасфальтированной дороге. Гаррисон был зажат в современном эргономичном кресле с перекрестным ремнем безопасности, и из всего его тела двигалась только голова, но уж она поворачивалась во все стороны, куда только позволяли позвонки. Перед ним, касаясь его коленей, сидела солдат Превен, упорно глядя в потолок. Гаррисон заметил, что под линией каски зрачки ее красивых голубых глаз расширены. Ее сослуживцы скрывали свое состояние не лучше. Только сидевший в глубине Юргенс был невозмутим.

Но Юргенс был просто другим ликом смерти, и в пример его приводить не стоило.

За бортом, казалось, бушевал ад. А может быть, это и было настоящее небо, кто его знает. Четыре «архангела» лихорадочно пробирались сквозь почти горизонтальный дождь, пулеметной очередью хлеставший по лобовым стеклам. В полусотне метров под ними бесновалось чудовище с силой тысяч тонн вздыбленной воды. Хорошо хоть ночная тьма не давала им увидеть пучину морскую. Но если долго смотреть в боковое окошко, Гаррисону удавалось разглядеть миллионы факелов пены на верхушках километров волнующегося бархата, подобных причудливому убранству старого римского дворца во время карнавальных оргий.

Гаррисон подумал, не считает ли солдат Превен, что он в чем-нибудь виноват? Нет, на его взгляд, она уж никак не могла упрекнуть его в смерти этого кретина Борсельо. В «Игл Груп» его даже поздравили.

Приказ пришел в полдень, через пять минут после того, как Борсельо получил пулю между глаз. Он поступил откуда-то с севера. Всегда одно и то же: кто-то на севере приказывал, кто-то на юге подчинялся. Это как голова и тело: все всегда идет сверху вниз, думал Гаррисон. Мозг командует, а рука действует.

«Голова» вынесла решение, что устранение лейтенанта Борсельо допустимо. Гаррисон поступил правильно, Борсельо был бестолочью, положение было экстренное, теперь его заменял сержант Франк Мерсье. Мерсье был очень молод и сидел рядом с Превен, напротив Гаррисона. Ему тоже было страшно. Его страх проявлялся в поднимающемся и опускающемся кадыке. И все-таки это хорошие солдаты, прошедшие обучение по системе SERE (выживание, уклонение от столкновения, сопротивление, побег). Они в совершенстве владели оружием и снаряжением, получили дополнительную подготовку по защите и обеспечению изоляции отдельных зон. И могли не только защищаться: у них были штурмовые винтовки XM39 с разрывными патронами и автоматы Ruger MP15. Все они были крепкими, с остекленевшим взглядом и блестящей кожей. Они больше походили на машин, чем на людей. Единственной женщиной была Превен, но она прекрасно вписывалась в группу. Гаррисон был рад, что они рядом, ему не хотелось, чтобы они плохо о нем думали. С ними и с Юргенсом бояться ему было нечего.

Кроме грозы.

После того как вертолет в очередной раз тряхнуло, он решил, что надо что-то делать.

Он посмотрел на пилотов. Они походили на громадных муравьев в своих овальных черных касках, озаренных светом панели управления. Конечно, о том, чтобы отстегнуть ремень и добраться до них, нечего и думать. Он повернул встроенный в каску микрофон и нажал на кнопку.

– Это уже буря? – спросил он.

–  Началобури, сэр, – ответил один из пилотов. – Скорость ветра еще не превышает ста километров в час.

– Это не ураган, – произнес второй пилот в его правое ухо.

– А если ураган, то имени ему еще не дали.

– А вертолет его выдержит?

– Думаю, да, – со странным равнодушием ответили в левое ухо.

Гаррисон знал, что «архангел» представляет собой сложную и прочную военную машину, приспособленную к любым атмосферным условиям. Даже его лопасти можно было регулировать в зависимости от силы ветра: в данный момент они выписывали не классический крест, а два ромба. Однако его выводила из себя сама возможность аварии – не из-за смертельной опасности, а из-за недостижения цели.

– Когда мы будем на месте, по вашим расчетам? – Он ощутил, как по его спине и затылку под каской и спасательным жилетом струится пот.

– Если все пойдет нормально, остров должен быть в пределах видимости через час.

Он оставил канал рации включенным. Голоса щекотали ему слух подобно галлюцинациям сумасшедшего: «Архангел Один Архангелу Два, прием…»

Они заснули, по крайней мере так ему казалось.

Он не решался осветить их фонарем, опасаясь разбудить, хотя вероятность этого была мала – все явно выбились из сил от недостатка отдыха. Но, присмотревшись к каждому из них, он убедился, что они спят. Жаклин спала нервно и издавала какой-то горловой стон, а ее грудь под футболкой колыхалась. Картер с виду не спал, но в одном из уголков его губ образовалась маленькая черная точка, как дуло пистолета. Бланес храпел.

До полуночи оставалось десять минут, а Элиса все не появлялась.

Приближался самый важный момент.

Сердце колотилось у него в груди. Он даже подумал, что остальные его услышат и проснутся, но заглушить стук сердца нельзя было никак.

Двигаясь как в замедленной съемке, он оставил большой фонарик на полу, достал маленький и зажег его. Теперь настал час испытания огнем, в смысле светом.

Он выключил большой фонарик. Подождал. Ничего не произошло. Они спали дальше.

Маленький фонарик еле светил, как угли костра, но его было более чем достаточно для того, чтобы они не испугались, если вдруг проснутся.

Он оставил включенный фонарик на полу, рядом с большим, и снял ботинки. Он старался не терять из виду Картера. Этот человек внушал ему ужас. Он был одним из тех жестоких существ, которые жили в каком-то параллельном мире, настолько далеком от гидропонных растений, математики и теологии, насколько, к примеру, вол мог быть далек от посещения лекций в Принстоне. Он знал, что если понадобится причинить ему боль, чтобы защитить свою жизнь, бывший солдат, не раздумывая, сделает это.

И все же ни Картер, ни сам черт не помешают ему выполнить задуманное.

Он встал и на цыпочках направился к двери. Раньше он предусмотрительно оставил ее открытой. Виктор вышел в темный коридор и вытащил из кармана спички Несколько часов назад, когда Картер искал их, чтобы зажечь сигарету, он боялся, что тот обнаружит, кто их стащил. К счастью, этого не случилось.

Освещая себе путь дрожащим огоньком пламени, он свернул направо и дошел до коридора первого корпуса. Там шум дождя слышался сильнее и даже чувствовались порывы ветра. Виктор прикрыл спичку рукой, боясь, как бы она не погасла.

Темнота действовала на него угнетающе. Он был жутко испуган. По идее, Зигзаг (если это чудовище существовало, в чем он все еще сомневался) не представлял для него прямой угрозы, но ужас всех остальных вселил страх и в его жилы. А грохот дождя, завывания ветра, отсутствие света и эти стены из ледяного металла не слишком способствовали успокоению.

Спичка обожгла ему пальцы. Он задул ее и бросил на пол.

На какой-то миг, пока он вытаскивал другую спичку, Виктор ослеп.

Страх замешан на большой доле воображения – об этом он читал не раз. Если не давать волю фантазии, темнота и шум не смогут на тебя повлиять.

Спичка выскользнула у него из пальцев. О том, чтобы нагнуться и поискать ее, не могло быть и речи. Он взял другую.

Все равно он уже близок к цели. Когда пламя вспыхнуло вновь, он увидел дверь в паре метров от себя, справа.

– Куда девался Виктор?

– Не знаю, – ответила Жаклин. – И мне на это плевать. – Она перевернулась, чтобы спать дальше – пребывание в бессознательном состоянии было для нее единственным способом борьбы со страхом.

– Жаклин, мы не можем выносить всю тяжесть этого сами, – заметил Бланес. – Виктор нам очень помогает. Если он уйдет, будет все равно как если бы ушли ветер и море, и остался бы только старый корабль.

Закрывшая было глаза Жаклин села и посмотрела на Бланеса. Он продолжал сидеть на стуле, откинувшись головой на экран, зеленая футболка была покрыта пятнами пота, ноги в широких джинсах вытянуты вперед и скрещены. Добродушное, приветливое лицо с отросшей серой бородой, испещренными оспинами щеками и большим носом было повернуто к ней с ласковым выражением.

– Что ты сказал?

– Что мы не можем допустить ухода Виктора. Он – наша единственная поддержка.

– Нет-нет… Я про другое… Ты сказал что-то про ветер и море… и старый корабль.

Бланес заинтригованно наморщил лоб:

– Просто так говорят. А что такое?

– Это напомнило мне о стихотворении, которое Мишель написал, когда ему было двенадцать. Он прочитал мне его по телефону, и оно мне очень понравилось. Я сказала ему, чтобы он писал еще. Я так по нему скучаю… – Жаклин подавила внезапное желание разрыдаться. – «Ушли и ветер, и море. Остался лишь старый корабль…» Сейчас ему пятнадцать, и он и дальше пишет стихи… – Она зябко потерла плечи ладонями и с внезапным беспокойством огляделась: – Ты ничего не слышал?

– Нет, – шепотом ответил Бланес.

Тьма в зале стояла сплошной громадой. Жаклин показалось, что она больше, чем сама комната.

– Теперь моя очередь. – Она говорила со всхлипами и морщила лицо, как маленькая девочка, наказанная родителями. – Я знаю все, что он со мной сделает… Он говорит мне об этом каждую ночь… Я много раз думала о том, чтобы покончить с собой, и сделала бы это, если бы онпозволил… Но он этого не хочет. Ему нравится, чтобы я его ждала, день за днем. За это он дарит мне ужас и наслаждение. Он бросает мне ужас и наслаждение в рот, точно кости собаке, и я жую их одновременно… Знаешь, что я сказала мужу, когда решила его бросить? «Я еще молодая и хочу пожить для себя, повинуясь своим желаниям». – Она растерянно тряхнула головой и улыбнулась. – Это были не мои слова… Онсказал их за меня.

Бланес кивнул.

– Я бросила мужа и сына… Я бросила Мишеля… Я должна была это сделать, онхотел, чтобы я была одна. Он приходит ко мне по ночам и заставляет меня ходить на четвереньках и припадать к его ногам. Я должна была делать макияж, красить волосы в черный цвет, одеваться как… Знаешь, почему у меня сейчас такие волосы? – Она поднесла руку к своим рыжим прядям и улыбнулась. – Иногда мне удается противитьсяему. Это очень трудно, но я это делаю… Я уже и так слишком много сделала ради него,разве нет? Мне пришлось расстаться со всей своей прошлой жизнью: с работой, с мужем… Даже с Мишелем. Ты и не представляешь, сколько в нем жуткой ненависти, какие ужасные вещи он говорит о моем сыне. Живя одна, я по крайней мере могу… могу принимать всю эту ненависть на себя…

– Я тебя понимаю, – ответил Бланес. – Но отчасти, Жаклин, такое положение тебе нравится… – Он поднял руку, не давая ей сказать. – Я имею в виду, что только отчасти. Это что-то бессознательное. Он заражает твое подсознание. Это как колодец: забрасываешь туда ведро и вытаскиваешь много разного. Не только воду, но и мертвых насекомых. Все, что в тебе есть, что всегда в тебе было, а онобнаружил и вытащил на поверхность. В глубине есть и наслаждение…

Она увидела, что с лицом Бланеса что-то происходит. Его глаза лишились зрачков, теперь они были похожи на гнойные язвы под бровями.

Тут она очнулась.

Наверное, она спала или с ней случилось «отключение». Она очень хорошо его помнила, видение было жутким: лицо Бланеса менялось, словно… Хорошо, что это был всего лишь сон.

Тогда она оглянулась и поняла, что что-то не так.

Запись кончилась. Виктор закрыл файл и открыл следующий.

Он не знал, действительно ли ему хочется Его видеть. Вдруг ему начало казаться, что нет, не важно, Онэто или нет на самом деле (скольких бедных грешников распяли в то время, до того как дело дошло до бедного бога?). Нет, не хочется – по крайней мере в неверном планковском времени, под диктатом исчезающих атомов. Ему не хотелось видеть Сына, изъеденного временем, поглоченного мигом, куда не было хода даже Отцу. Вечность, Бесконечная Длительность, Блаженная Мистическая Роза были Временем Бога. А что же с Бесконечной Краткостью? Как называть ее? Мгновенность?

Тот кратчайший миг, в который Роза была всего лишь побегом, несомненно, принадлежал Сатане. Молния, намек на мгновение ока, даже простое намерениеморгнуть длятся во времени неизмеримо больше. Виктору пришла в голову жуткая мысль: в этой вселенной, исчисляемой миллионными долями секунды, Добра не существовало, потому что ему нужно было больше времени,чем Злу.

Он случайно наткнулся на них вечером в одной из коробок лаборатории Зильберга, когда искал чистые диски. Там было несколько компактов с этикеткой «Рассеян.» на крышках.

Он сразу вспомнил о рассказе Элисы. Это наверняка должны были быть «рассеявшиеся» изображения, которые, по словам Нади, сохранял Зильберг. Неудавшиеся опыты по открытию временных струн с неправильно рассчитанным количеством энергии, в которых получилась нечеткая картинка. Почему они еще здесь? Может, в «Игл Груп» подумали, что тут – лучшее место для их хранения. А может, они никуда не годились. Так или иначе, он был уверен, что особо там ничего не увидишь, но название файлов, которое он прочитал, вставив один из таких дисков в компьютер – «распят» и номер, – оказалось слишком заманчивым, слишком подозрительным, чтобы упустить этот уникальный шанс.

В лаборатории Зильберга была пара ноутбуков с заряженными аккумуляторами. Виктор предположил, что приезжавшие на остров эксперты использовали их для просмотра дисков. Хотя Бланес велел вытащить аккумуляторы из всей аппаратуры, Виктор позаботился о том, чтобы оставить хотя бы один из ноутбуков в рабочем состоянии. Чтобы не помешать планам своих товарищей, он произвел быстрый подсчет: оставленный им взамен большого фонарик потреблял меньше энергии. В общей сложности, используемая сейчас энергия была сравнима с энергией большого фонарика. И, если даже несмотря на это, то, что он делал, было плохо, ему было все равно – он решил взять на себя всю ответственность за этот поступок. Ему нужно просто увидеть некоторые из этих записей. Всего несколько,пожалуйста. Ничто на свете не могло ему в этом помешать.

Дрожа от волнения, он открыл первый файл. Но в нем был мир светло-розового цвета, сюрреалистический бред. Девять следующих напоминали творения художника шестидесятых, разъеденные кислотой. Но на одиннадцатом файле у него перехватило дыхание.

Пейзаж, гора, крест.

Крест вдруг превратился в столб без горизонтальной перекладины. Виктор сглотнул слюну – эти изменения в конструкции, должно быть, были связаны с планковским временем. В такие короткие промежутки крест не был крестом. Никакой человеческой фигуры он не заметил.

Запись длилась всего пять секунд. Виктор закрыл ее и открыл следующий файл.

Тут изображение было очень нечетким – казалось, что гора охвачена пламенем. Он закрыл его и попробовал со следующим. На нем был другой ракурс предыдущей сцены с крестом. А может быть, и другой сцены, потому что теперь он заметил на вершине второй крест, а справа – краешек еще одного. Три креста.

И фигуры вокруг. Очертания, обезглавленные тени.

По его спине струился холодный пот. Изображение было очень смазанным, но прикрепленные к крестам формы можно было различить даже так.

Он снял очки и придвинул лицо к экрану так, чтобы его близорукие глаза могли разглядеть все подробности. Картинка перескочила и один из крестов почти полностью исчез. На его месте осталось витающее в воздухе пятно, нечто овальное, свисающее со столба, как осиное гнездо с балки.

Это Ты, Господи? Это Ты?Глаза у Виктора увлажнились. Он протянул к экрану пальцы, словно хотел коснуться размытого силуэта.

Он был так сосредоточен, что не заметил, как за его спиной дверь лаборатории открылась. Тихий скрип дверных петель затерялся в шуме бушующей грозы.

На миг ей показалось, что она еще спит.

Экран зала, прислонившись к которому сидел Бланес, был продырявлен.Отверстие – размером с профессиональный футбольный мяч, но в форме овала с ровными краями. Наполнявшее его сияние, несомненно, шло от ламп в зале управления по ту сторонустены.

Но хуже всего было то, что происходило с Бланесом.

В его голове была глубокая продолговатая дыра. Она занимала правую часть лица и съедала бровь, глазное яблоко и всю скулу. Внутри дыры в свете, проникавшем сквозь отверстие в экране, были отчетливо видны плотные красные ткани. Жаклин различила лобные пазухи, тонкую пластину носовой перегородки, нити лицевого и тройничного нерва, морщинистые стенки головного мозга… Как анатомическая голограмма.

Ушли и ветер, и море.

Вокруг нее разразилась бескрайняя тишь. Тьма тоже стала другой, какой-то более плотной. Ни фонарей, ни других источников света – только отблеск огней, проникавший сквозь дыру.

Они ушли, остался лишь старый корабль.

Она встала и поняла, что не спит. Все было слишком реальным. Она была самой собой, и ее босые ноги касались пола, хотя она не ощущала холо…

Странное ощущение заставило ее перевести взгляд вниз – она увидела вершины своей груди, увенчанные сосками. Жаклин ощупала себя. На ней ничего не было – ни одежды, ни каких-то предметов в руках. Ничто ее не прикрывало.

Ушли и ветер, и море. Ушли. Ушли.

Она повернулась в сторону Картера, но не увидела его. Виктор тоже исчез. Оставались только этот парализованный и изуродованный Бланес и она.

Только они – и тьма.

Виктор, как кукла, послушно отлетел туда, куда его швырнула Рука. Он ударился об открытый ящик стола, где лежали диски с рассеянными записями, и почувствовал острейшую боль под коленками. Упав, он поднял столб пыли, которая заставила его закашляться. Тогда Рука ухватила его за волосы, и он почувствовал, как его поднимают в воздух в вихре ясных искорок, чистейших, как порхающие снежинки. Последовала пощечина, от которой его левое ухо превратилось в жужжащий разбитый мотор. Он попытался на что-то опереться и царапнул металлическую стену у себя за спиной. Очки исчезли. На уровне его зрачков появился лишенный радужной оболочки зрачок, настолько черный, что казался матовым. Настолько черный, что легко выделялся на фоне не столь абсолютной окружающей темноты. Послышался щелчок какого-то механизма.

– Слушай, безмозглый падре… – Казалось, что шипящий, как горелка, голос Картера идет прямо из этого глаза. – Ты на мушке 98S. Он сделан из углеродного волокна и снабжен обоймой из тридцати патронов калибром пять с половиной миллиметров. Один выстрел с такого расстояния – и от тебя не останется даже воспоминания о твоем первом пуке, ясно? – Ослепший Виктор жалобно застонал. – Предупреждаю: со мной что-то не так. Я это знаю, чувствую. Я – не я.Клянусь. С момента возвращения на этот гребаный остров я стал хуже,чем был раньше… Я могу прямо сейчас всадить вам пулю в голову, отереть ваши мозги платочком и пойти завтракать. – Ну так сделайте это, подумал Виктор, но не смог выговорить ни слова, и Картер не давал ему шансов на попытку. – Если вы снова куда-нибудь без предупреждения сбежите, если уйдете с дежурства или без разрешения включите какой-нибудь долбаный аппарат, – клянусь, я вас пристрелю… Это не угроза, это реальная ситуация. Возможно, я убью вас, даже если вы будете вести себя хорошо, но давайте попробуем. Не подставляйтесь, падре. Ладно?

Виктор кивнул. Картер вернул ему очки и подтолкнул к выходу.

Тогда все и произошло.

Она не столько осознала, сколько почувствовалаего присутствие.

Она ничего не видела, не слышала шума, не чувствовала запаха. Не было ничего материального, ничего воспринимаемого органами чувств. Но она поняла, что Зигзаг здесь, в глубине зала, так же, как могла почувствовать, что какой-то незнакомец в толпе хочет только ее.

Ушли и ветер, и море. Осталась пропасть.

– Боже… Боже мой, пожалуйста! Пожалуйста, кто-нибудь, помогите!!! Картер, Давид… На помощь, помогите!!!

Существует грань ужаса, после пересечения которой нет возврата. В этот миг Жаклин ее перешагнула.

Она сжалась в комок у экрана, рядом с окаменевшим телом Бланеса, закрыв руками грудь, и стала кричать так, как не кричала никогда в жизни, отчаянно, с единственной мыслью о том, чтобы сойти с ума от собственных криков. Она выла, ревела, как бьющийся в агонии зверь, до срыва горла, до ощущения, что сердце разрывается и легкие заливает кровью, что она уже обезумела или умерла, или по крайней мере утратила чувствительность к боли.

Внезапно что-то выступило из глубины зала. Это была тень, и, шагнув вперед, она потянула за собой часть тьмы. Жаклин повернула голову и посмотрела на нее.

При виде ее глаз крик Жаклин прервался.

В тот самый миг ей удалось дать единственный решающий приказ своему телу. Она вскочила и бросилась к двери, как будто покидала по спасательной доске палубу тонущего судна.

Ушли. Ушли. Ушли. Ушли. Ушли.

Ничего не выйдет, подумалось ей. Убежать не получится. Оннастигнет ее раньше (он двигался очень быстро, слишком быстро). Но в последнем проблеске здравого смысла она поняла, что поступает правильно.

Делает то, что на ее месте сделало бы любое существо, увидевшее эти глаза.

Обработка изображения закончилась. Компьютер спрашивал, хочет ли она его загрузить. Сдерживая волнение, Элиса нажала на клавишу Enter.

На мгновение застыв в нерешительности, экран замигал светло-розовым цветом нечеткого изображения зала управления – она хорошо видела блеск ускорителя в глубине зала и два компьютера на первом плане. Но что-то изменилось, хотя расплывчатость изображения помешала ей сразу определить, что именно. Здесь был еще один источник света – зажженный фонарик рядом с правым компьютером. В его свете она увидела неясное пятно, сидящее там же, где она.

Элиса почувствовала, что задыхается. Что-то в ее памяти треснуло, и наружу вырвался целый поток воспоминаний. Спустя десять лет он снова был перед ее глазами. Плохое качество изображения заставляло восстанавливать его образ по памяти: костлявую спину, большую угловатую голову… Все это было изъедено планковским временем, но для того, чтобы узнать, кто это, большой четкости ей и не надо было.

Рик Валенте смотрел на экран компьютера, совсем не догадываясь о том, что десять лет спустя она увидит его на том же экране. Он был один и думал, что будет один до скончания века, но теория Бланеса вырвала его из камня времени, как минерал, добытый опытными рудокопами.

Когда первое впечатление схлынуло, Элиса согнулась, приняв почти такую же позу, как у Валенте – оба высматривали, что происходит или происходило, заглянув в замочную скважину прошлого, подглядывая, как нескромные дворецкие.

Что он рассматривает? Что он делает?

Свечение индикаторов перед фигурой Рика подтвердило ей, что он тоже только что открыл несколько струн времени и теперь разглядывает результаты. Положение камеры, снявшей световой отпечаток, позволяло видеть экран, который находился перед Риком, но его фигура заслоняла изображение. Даже если бы он отодвинулся, я бы ничего не увидела. Нужно обработать картинку компьютером.

Что-то в этом снимке ее заинтриговало. Что же? Почему она вдруг ощутила такое беспокойство?

Чем больше Элиса на него смотрела, тем больше у нее появлялось уверенности в том, что что-то тут не так. Что-то незаметное или слишком очевидное, как в играх, где только внимательному глазу под силу различить мельчайшие различия между очень похожими картинками. Она попыталась сосредоточиться…