Текст книги "Зигзаг"

Автор книги: Хосе Карлос Сомоса

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 30 страниц)

16

От: [email protected]

Кому: [email protected]

Дата: пятница, 16 сентября 2005 года

Тема: привет

Привет, мама. Пишу тебе всего несколько строчек, чтобы ты знала, что все в порядке. Прости, что я не могу писать (или звонить) почаще, но работа тут, в Цюрихе, очень напряженная. Хотя это мне нравится (ты же меня знаешь), так что грех жаловаться. Все, что я вижу и делаю, – просто сказка. Профессор Бланес замечательный, и мои товарищи по работе тоже. Сейчас мы вот-вот должны получить результаты, поэтому, пожалуйста, не волнуйся, если от меня долго не будет вестей.

Держись. Целую. Если позвонит Виктор, передавай ему привет.

Эли.

Много лет спустя Элиса подумала, что сама она тоже в какой-то степени несет ответственность за весь этот ужас.

Мы склонны брать на себя вину за пережитые катастрофы. Когда на нас наваливается трагедия, мы обращаемся к прошлому и ищем там какую-то совершенную ошибку, которая может ее объяснить. Часто подобная реакция абсурдна, но в ее случае она казалась ей правильной.

Ее трагедия была безмерной, и, пожалуй, ошибка тоже. Когда она ее совершила, в какой конкретный момент? Иногда, в одиночестве, дома, стоя перед зеркалом и ведя счет томительным секундам, оставшимся до возвращения ее ночного кошмара, она приходила к выводу, что самой главной ее ошибкой было как раз ее самое главное достижение.

В тот четверг, 15 сентября 2005 года, в день ее успеха.

В день подписания ее приговора.

Математические задачи подобны любым другим проблемам: ты неделями блуждаешь по бесконечному лабиринту в поисках решения и вдруг в одно прекрасное утро встаешь, выпиваешь кофе, смотришь, как восходит солнце, и тут во всем несравненном блеске перед тобой предстает долгожданное решение.

В то утро, в четверг, 15 сентября, Элиса застыла с карандашом в зубах, глядя на экран компьютера. Она распечатала результат и с бумагой в руке направилась в кабинет Бланеса.

По просьбе Бланеса в его личном кабинете установили синтезатор. Он играл Баха, много Баха, только Баха. Его кабинет находился рядом с лабораторией Клиссо, и иногда прозрачные ноты фуги или ария из «Вариаций Голдберга», как привидения, просачивались сквозь стены вечерами, когда Элиса работала здесь в одиночестве. Но ей это не мешало, даже нравилось. Совершенно ничего не понимая в музыке, она считала Бланеса сносным пианистом. Однако в это утро у нее была для него другая музыка, и она подумала, что он не обидится на вторжение, если это будет верная мелодия.

Не снимая рук с клавиатуры, Бланес окинул взглядом дрожащий листок бумаги.

– Чудесно, – бесстрастно сказал он. – Получилось.

Бланес уже не казался ей «замечательным» человеком, как она обычно рассказывала матери, но не был он и человеком обыденным или даже козлом. Если чему-то Элиса за свои двадцать три года и научилась, так это тому, что никому, абсолютно никому, нельзя легко дать определение. Все мы являемся чем-то, но и чем-то еще, порой даже чем-то противоположным. Подобно электронным облакам, люди туманны, их образ расплывчат. И Бланес не был исключением. Когда она познакомилась с ним на занятиях в университете Алигьери, ей показалось, что это глупый сексист или до болезненности застенчивый человек. В первое время совместной работы на Нью-Нельсоне ей стало казаться, что он просто не обращает на нее никакого внимания. Тогда она решила, что проблема в ней, в ее извечной привычке ожидать, что все профессора-мужчины будут относиться к ней как-то по-особенному не только потому, что она умна (и даже очень умна), а потому что она красива (и даже очень красива), и она знала свои достоинства и привыкла пускать их в дело с пользой для себя. Но теперь она столкнулась с человеком, который, казалось, говорил: «Мне плевать на твою проницательность в геометрии и оригинальные методы интегрирования, а также на твои ноги, шорты и на то, что ты иногда носишь бюстгальтер, а иногда нет».

По прошествии некоторого времени мнение Элисы изменилось, и она поняла, что он все-таки обращал на нее внимание. Что хоть он и смотрел на нее своими всегда прищуренными глазами Роберта Митчема так, как будто вот-вот заснет, при этом он ни на грамм не спал. Что, когда она возвращалась с пляжа почти голая и встречалась с ним в коридорах корпуса, он, конечно, бросал на нее свойственные мужчине взгляды, и эти взгляды были даже более пылкими, чем у Марини (которые и сами были довольно горячими), и уж куда более пылкими, чем у Крейга (их почти не было). Но она подозревала, что разум Бланеса, как и у нее, блуждал по другим вселенным, и что он думает о ней то же самое. Иногда ей казалось, что, может быть, все бы решилось, если бы они когда-нибудь переспали. Она себе представляла это так: стоят они оба нагишом и смотрят друг на друга, ничего больше не делая. Так проходит несколько минут, а потом вдруг он говорит удивленно: «Слушай… ты правда не против, чтобы я к тебе прикоснулся?» А она отвечает с неменьшим удивлением: «А ты что, хотел ко мне прикоснуться?»

– Подождем, пока закончит Серджио, – сказал он и продолжил играть Баха, поглаживая пальцами клавиши – только их он и поглаживал.

Бланес хотел взять обе пробы света, «юрскую» и «иерусалимскую», в один день, потому что географическое место исследований было приблизительно тем же самым. Но Марини и Валенте, как уже было раньше, задерживались с расчетами, так что оставалось только ждать.

Поскольку делать пока было нечего, Элиса стала придумывать себе мелкие занятия, включая написание электронного сообщения, которое она должна была отправить матери на следующий день (само собой, после прохождения обычных фильтров цензуры). Потом она принялась вспоминать то утро в начале августа, полтора месяца назад, когда она показала Бланесу первый результат, тоже прервав его концерт, и все мучения, которые пережила после этого и от которых ее спасла Надя.

Как раз в те дни произошла самая неприятная встреча с Валенте, и Элиса, как ей казалось, поняла, насколько болезненно Шарп воспринимал свое вечное второе место в их мнимом «забеге», в котором они оба (по его единоличному желанию) мерялись силами. Смешно, но в тот раз и у нее, и у Валенте результаты вышли ошибочными.

Теперь все будет иначе. Она была убеждена, что в этот раз попала в точку. И тут она не ошиблась.

Еще она думала, что, если ее расчеты окажутся верными, она станет самым счастливым человеком на земле.

А вот в этом она ошиблась. Совершенно ошиблась.

Предыдущий месяц, конечно, был для Валенте Шарпа не лучшим. Элиса практически не видела его на станции, даже в лаборатории Зильберга, где он якобы работал. Но она точно знала, что работать он работает. Иной раз, когда ей нужно было что-то ему сказать, она находила его в комнате: он сидел на кровати, что-то клацал на ноутбуке и был столь поглощен этим занятием, что она была даже почти склонна считать его (как это он тогда говорил?)«родственной душой». Он даже перестал флиртовать с Райтер (Элиса заметила, что Розалин это огорчило намного больше, чем его). Вместо этого он проводил много времени в обществе Марини и Крейга, и часто можно было видеть, как в сумерках они возвращаются втроем после долгой прогулки по пляжу или вдоль озера. Ей казалось очевидным, что Рик перешел на новую стадию существования, главной целью которой было выделиться.Ему мало быть одним из избранных для проекта, он хотел стать единственным, вытеснить не только ее, но и всех остальных.

Временами это пугало ее больше, чем слухи о темных извращениях, переданные ей Виктором. В процессе вынужденного совместного проживания с ним на острове она начала понимать, что под маской презрительного спокойствия ее товарища по работе скрывается вулкан желаний быть самым лучшим, быть первым. Все, что он делает или говорит, направлено к этой цели.Она заметила, что эта страсть пожирает его, и не только внутри: его губы и правая нога дергались от сильного тика, когда он сидел перед компьютером, его всегдашняя анемичная бледность стала еще болезненнее, а под глазами набрякли огромные мешки, подобные гнездам какого-то странного, зловещего создания. Что с ним творится? Что с ним может твориться?

Ей было жаль видеть, что он настолько охвачен навязчивой идеей. Она знала, что испытывать даже каплю жалости к Рику Валенте Шарпу – значит некоторым образом заслужить половину места в раю и иметь хорошие шансы на то, чтобы заработать вторую половину, но она к нему уже привыкла и могла ему сочувствовать.

По крайней мере до этой встречи на пляже.

Вечером в среду, 10 августа, через день после сдачи первых результатов, Элиса вышла на пляж. Надя еще не появлялась. На ее обычном месте на песке стояла белая статуя, на которую, казалось, какой-то хулиган накинул грязные тряпки, и теперь они развевались на ветру.

Когда она разглядела, кто это, она застыла с раскрытым ртом.

Валенте стоял неподвижно. Точнее, окаменев. И на что-то смотрел. Это что-то должно было быть морем, потому что она посмотрела в ту же сторону, но увидела лишь прекрасный горизонт с зелеными волнами и голубыми облаками. Он даже не заметил ее присутствия.

– Привет! – поколебавшись, поздоровалась она. – Что с тобой?

Валенте, казалось, вышел из состояния глубокой задумчивости и обернулся. Элиса содрогнулась: выражение его лица на какое-то мгновение напомнило ей лицо однокурсника, больного шизофренией, которому пришлось навсегда оставить учебу. Она даже подумала, что Валенте ее не узнаёт.

Но через какие-то десятые доли секунды все изменилось, и ее взору предстал знакомый ей Шарп.

– Смотри-ка, кто к нам пришел, – пробормотал он хриплым голосом. – Элиса, знойная недотрога. Как жизнь, Элиса? Как дела, Элиса?

– Слушай, дорогой, – сказала она, так же быстро переходя от испуга к сердитости. – Я знаю, под каким прессингом мы работаем, но говорю тебе серьезно, я не позволю, чтобы ты меня дальше оскорблял. Мы товарищи по работе, нравится нам это или нет. Если ты снова оскорбишь меня, я письменно пожалуюсь на тебя Бланесу и Марини. Тебя выгонят из проекта.

– Я тебя оскорбляю? – Заходящее солнце било Валенте в лицо, и, глядя на нее, он кривился, точно лизал лимон. – Какие оскорбления, дорогуша? При виде твоего тела под майкой и шортами меня обдает зноем, то есть у меня повышается температура и происходит внезапное отвердение мужского члена, и я в этом не виноват. Это как если бы меня обвинили в том, что я называю знойным первый закон термодинамики. Я тоже письменно изложу это. Погоди, куда ты? – Валенте преградил ей путь.

– Оставь меня, пожалуйста, в покое, – сказала Элиса, пытаясь его обойти.

– Я знаю, куда ты: сейчас заголишься на пляже и будешь еще больше повышать температуру в моем сообщающемся сосуде. Если бы ты не была знойной недотрогой, ты бы надевала купальник в комнате, как твоя приличная подруга, но поскольку ты сногсшибательная знойная недотрога, ты раздеваешься на пляже, чтобы мы тебя все видели, правда?

Элиса снова попыталась его обойти. Она глубоко сожалела, что поинтересовалась его самочувствием А ведь она еще даже не подозревала, что будет дальше.

Он снова преградил ей дорогу.

– Ты пожалуешься на то, что я с научной точки зрения объяснил тебе, что ты для меня значишь? – И тут вдруг она поняла, что это уже не обычная его шутка, Валенте горел от злобы даже больше, чем она. – Это все равно что… не знаю… все равно что я пожаловался бы, что ты по ночам занимаешься рукоблудием, думая обо мне. Это так же чудовищно, преувеличенно и невозможно…

Она, застыв, глядела на него. Ей вдруг не захотелось ни моря, ни общения с Надей, ничего на свете. Она не испытывала ни стыда, ни унижения: ей было страшно.

– …или все равно что ты обвинила бы меня в зоофилии потому только, что мне нравятся твои буфера, – продолжал он тем же тоном, словно сказанное раньше было частью той же шутки. – Не знаю. Ты все преувеличиваешь… Если не хочешь, чтобы тебе говорили правду в лицо, не давай повода…

Он меня видел. Наверняка он меня видел. Но нет, не может быть. Он просто болтает.Она попыталась заглянуть вглубь, за насмешливый блеск его глаз, чтобы добраться до истины, но ничего не выходило. С той ночи, когда она в одиночестве ласкала себя в комнате, прошло две недели, и Элиса была уверена, что никтоне видел, как она это делала. Но тогда как же?..

– Давай успокоимся, – сказал Валенте. – Ты думаешь, что закончила расчеты, так, дорогуша? Ну, так дай нам, дуракам, закончить нашу работу и не разогревай меня еще больше…

Он обернулся и ушел. Через минуту появилась Надя, но Элисы уже не было. Прошло несколько дней, прежде чем ей снова захотелось выйти на пляж, и с тех пор она всегда переодевалась у себя в комнате. Своей подруге правды об этой смене привычек она не сказала.

Позднее, когда ей удалось взглянуть на все более отстраненно, она поняла, что преувеличила. Элиса посмотрела на нападки Валенте с точки зрения их соперничества: понятно, его раздражало то, что она всегда раньше него приходит к цели. С другой стороны, она слишком робела в его присутствии. Валенте мог казаться непостижимым, неописуемым существом, но в конце концов он был просто более или менее хитрым придурком в кубе, который не упускал возможности ранить ее, когда замечал слабинку. Только это не его заслуга, а ее упущение.

Конечно, она восприняла его слова как пустое бахвальство. Никто не мог ее видеть, даже через окошко, а что касается шагов, она уже знала, откуда они доносились: миссис Росс в ту ночь была в кладовой, так она сказала Элисе на следующий день. Так что все было ясно. Валенте просто стрелял наугад, авось какой-то выстрел попадет в цель. Со временем у него это пройдет. Может, он поймет, что лучше заниматься работой, а не заигрывать с коллегами.Она больше о нем не думала, как не думала ни о каких других вещах, которые ее тревожили. Вообще с тех пор, как работа была окончена, она спала как убитая, не видела теней и не слышала шума.

В четверг, 18 августа, «иерусалимская энергия» легла на стол Бланеса, начисто выписанная на листе бумаги. Эксперимент был запланирован на следующий день. После того как Крейг и Марини получили видеозаписи со спутника и столкнули их с потоком энергии рассчитанной мощности, весь коллектив принялся грызть ногти в ожидании результатов.

Элисе выпала очередь помогать с уборкой, о которой в последние дни все немного забыли, и она с пылом принялась за эту задачу. Одновременно с ней на кухне работал Бланес. Бланес за вытиранием тарелок – она и не представляла, что когда-нибудь увидит подобный спектакль, особенно когда ходила на те напряженные лекции в университете Алигьери: совместная жизнь на острове была чревата такими казусами.

Внезапно воцарилась тишина. На пороге кухни стояли несколько человек с вытянутыми от разочарования лицами. Говорить пришлось Колину Крейгу:

– Оба изображения рассеялись.

– Не плачьте, – попробовал пошутить Марини, – но это значит, что нужно снова приниматься за расчеты.

Тогда никто не плакал. Потом, в уединении, возможно, да. Элиса была уверена, что они плакали, так же, как она, потому что все вставали с красными глазами, морщинами усталости и нежеланием говорить. Природа, казалось, присоединилась к трауру и в последние дни августа призвала плотные тучи и косой теплый дождь. Стоял сезон муссонов, пояснила Надя, хорошо знавшая большую часть планеты. «В летние месяцы здесь дует юго-западный муссон, «хулхангу», с самыми сильными и частыми дождями, как на Мальдивах». Самой Элисе никогда не доводилось видеть такой дождь: казалось, с неба падают не капли, а нити. Тысячи нитей, за которые дергали сумасшедшие кукольники, били по крыше, окнам и стенам и производили не стук капель, а какой-то постоянный гортанный гул. Временами Элиса, как зомби, поднимала глаза, смотрела на разбушевавшуюся стихию на улице, и ей казалось, что погода точное отражение ее внутреннего состояния.

В первый понедельник сентября, после особо тяжелого разговора с Бланесом, упрекавшего ее в медленной работе, ее охватила странная приторная горечь. Она не плакала, не делала ничего особенного: просто неподвижно сидела перед компьютером в лаборатории Клиссо, думая, что никогда снова не встанет. Прошло какое-то время. Возможно, несколько часов, точно она не знала. И тут она почувствовала запах и прикосновение мягкой руки к своему обнаженному плечу – легкое, как падающий листок.

– Пойдем, – сказала Надя.

Если бы Надя выбрала какую-то другую стратегию, например, упреки (столь щедро расточаемые ее матерью) или рассуждения (к которым обычно прибегал отец), Элиса бы не послушалась. Но мягкость ее движений и нежное тепло голоса подействовали, как колдовское заклинание. Элиса встала и пошла за ней, как загипнотизированная музыкой крыса.

На Наде были плотные брюки и немного великоватые ей ботинки.

– Я не хочу на пляж, – сказала Элиса.

– Мы пойдем не на пляж.

Надя отвела ее к себе в комнату и указала на большую кучу одежды и вторую пару ботинок. Элисе даже удалось рассмеяться при виде того, что все эти вещи не так уж плохо на ней сидят.

– У тебя сложение, как у солдат, – сказала Надя. – Миссис Росс говорит, что эти брюки и ботинки были заказаны для солдат Картера.

Вот так вот, намазавшись странно пахнущим кремом, который Надя назвала средством для отпугивания комаров (Элисе это показалось просто средством для отпугивания), они вышли из корпуса и направились к вертолетной площадке. Дождя не было, но казалось, что воздух пропитан готовыми материализоваться скрытыми каплями. Легкие Элисы наполнились этой смесью и запахом зелени. Ветер, северный, гнал облака, почти каждую секунду скрывавшие и обнажавшие солнце, превращая свет в кадры испорченной кинопленки.

Они прошли мимо вертолетной площадки. Перед бараком для солдат они увидели Картера, о чем-то беседовавшего с таиландцем Ли и с колумбийцем Мендесом, который в тот момент охранял участок, граничивший с джунглями. Ли очень нравился Элисе, потому что всегда при виде нее улыбался, но больше всего она разговаривала с Мендесом, который, увидев ее, обнажил в улыбке все зубы, заблестевшие на смуглом лице. Военные производили на нее уже не столь сильное впечатление, как вначале: она обнаружила, что за крепкими панцирями из металла и кожи прячутся люди, и теперь она обращала больше внимания на людей, чем на костюм.

Они прошли перед складом, где хранились боеприпасы, оружие, техническая аппаратура и установка для очистки питьевой воды, а потом Надя выбрала тропинку, ведущую параллельно стене леса.

Знаменитые джунгли, которые издали казались Элисе просто небольшим участком грязи и деревьев, стали волшебной сказкой, стоило вступить под их сень. Элиса, как девчонка, прыгала по огромным поросшим лишайниками корням, изумлялась размеру и форме цветов и прислушивалась к бесчисленным звукам жизни. В какой-то миг перед ее глазами, жужжа, пролетела модель самолета черно-кремового цвета.

– Гигантская равнокрылая стрекоза, – пояснила Надя. – Или стрекоза-вертолет. Эти черные пятна на крыльях отмечают птеростигму. Некоторые народы Юго-Восточной Азии считают их душами умерших.

– Неудивительно, – ответила Элиса.

Надя вдруг присела. Когда она снова встала, на ладони у нее лежала окрашенная в красный, черный и зеленый цвета бутылочка, похожая на фиал с колдовским эликсиром, с шестью блестящими, черными как смоль ручками.

– Это бронзовка. А может, листоед, я точно не знаю. Для непосвященных – жук. – Элиса была поражена: ей никогда не приходилось видеть жуков такой фантастической расцветки. – У меня есть во Франции друг, специалист по жесткокрылым, он был бы счастлив здесь побывать, – добавила Надя и снова посадила жука на землю.

Элиса посмеялась над ее кругом знакомств.

Подруга показала ей еще семейство палочников и орхидейного богомола прекрасного розоватого оттенка. Никаких животных крупнее насекомых они не видели (только ярко окрашенную ящерицу), но, как сказала Надя, это для джунглей нормально. Обитатели леса прячутся, миметизируют, камуфлируются, чтобы сохранить собственную жизнь или лишить жизни других. Джунгли – средоточие ужасных костюмов.

– Если бы мы пришли ночью с прибором ночного видения, может быть, удалось бы увидеть лори. Это ночные полуобезьяны. Никогда не видела таких на фотографии? Они похожи на мягкую игрушку с перепуганными глазами. А эти крики… – и Надя застыла, как статуя из сахарной пудры, посреди этого зеленого собора, – скорее всего это гиббоны…

Озеро простиралось на большой территории, с севера была болотистая местность, где изобиловали мангры. Надя показала Элисе мелких представителей фауны болота: раков, лягушек и змей. Потом они обошли озеро, темно-зеленое в этот сумрачный час, и добрались до коралловых рифов, где нашли смежную с океаном заводь, словно вырезанную из изумруда. Тщательно осмотрев это место, Надя сняла одежду и предложила Элисе сделать то же самое.

Существуют моменты, когда мы думаем, что все прожитое до сих пор было ненастоящим. Элиса пережила нечто подобное при виде «Целого стакана» и «Вечных снегов», но теперь, на другом уровне, плещась в этой прозрачной и теплой среде, нагая, как облака, рядом с другим таким же обнаженным человеком, она снова ощутила это, пожалуй, даже еще сильнее. Ее жизнь в четырех стенах, исписанных уравнениями, показалась ей такой же ненастоящей, как бархатистое отражение на поверхности воды. Вся ее кожа, каждая пора, омытая в этой свежести словно кричали, что она может все на свете, что нет ей преград, и мир полностью принадлежит ей.

Она взглянула на Надю и поняла, что та чувствует то же самое.

Но ничего сверхъестественного они не совершили. Элисе хватило для счастья одной мысли. Ей показалось, что она поняла: разница, тонкая разница между раем и адом, пожалуй, заключается в возможности делать все, что думаешь.

Это был незабываемый вечер. Возможно, не их тех событий, о которых потом рассказывают внукам, думала Элиса, но из тех, которые признаются как желанные и долгожданные каждой клеточкой, когда они случаются.

Через полчаса, не дожидаясь, пока тело обсохнет, они оделись и вернулись назад. Говорили они мало, на обратном пути не обменялись почти ни словом. Элиса почувствовала, что их отношения перешли на другой, более глубинный уровень, и для того, чтобы быть вместе, им уже не нужен цемент слов.

С этого момента все у нее заладилось. Она вернулась к лаборатории и к расчетам, дни сменяли друг друга так, что она практически этого не замечала, и в то утро, 15 сентября, когда Элиса со своими результатами вновь прервала музыку Бланеса, у нее возникло ощущение дежа-вю. Число было почти такое же, как предыдущий результат, и отличалось от него только последними цифрами после запятой.

«Иерусалимская энергия» была сдана через два дня, но пришлось подождать, пока Крейг и Марини окончательно настроят ускоритель. Наконец, в четверг, 24 сентября, все собрались в зале управления – «Тронном зале», как называл его Марини, – просторном помещении почти тридцати метров в ширину и сорока в длину, жемчужине нью-нельсоновской архитектуры прет-а-порте. В отличие от основных корпусов оно было выстроено только из кирпича и цемента и облицовано изоляционными материалами во избежание коротких замыканий. Здесь находились четыре самых мощных компьютера и «Сьюзан», сверхизбирательный ускоритель, любимое детище Колина Крейга, стальной бублик диаметром пятнадцать и толщиной полтора метра, на внешней окружности которого были расположены магниты, создававшие магнитное поле, ускоряющее заряженные частицы. «Сьюзан» была грандиозным технологическим достижением проекта «Зигзаг»: в отличие от большинства подобных установок, для работы с ней и проведения бесконечных настроек было достаточно одного-двух человек, достигаемый внутри нее уровень энергии был не слишком большим, зато чрезвычайно точным. По обе стороны «Сьюзан» находились две дверцы с изображениями черепов и костей, за которыми скрывались помещения с генераторами станции. По начинавшейся из левого из них лестнице можно было пройти над бубликом и попасть в его центр, чтобы «покопаться в интимных местах нашей девочки», как говорил Марини с присущей ему игривостью южного кавалера.

Сидя перед экранами контроля за телеметрической съемкой, Крейг взволнованно набрал на клавиатуре координаты для двух групп спутников, чтобы они сделали снимки северной части Африки и переслали в Нью-Нельсон в реальном времени (открытие струн могло происходить только с изображением в реальном времени – нужен был «свежий свет», так говорил наделенный богатым воображением Марини, – любой процесс сохранения картинки приводил к искажению результата). Выбранный участок занимал площадь около сорока квадратных километров и был более или менее одинаковым для обоих опытов. Оттуда можно будет получить изображение Иерусалима и Гондваны, мегаконтинента, в который сто пятьдесят миллионов лет назад еще были слиты Южная Америка, Африка, полуостров Индостан, Австралия и Антарктида. Когда снимки были получены, компьютеры идентифицировали их и провели отбор. Крейг с Марини запустили «Сьюзан», которая ускорила полученные пучки электронов и столкнула с использованием заранее рассчитанной энергии.

Пока происходил этот процесс, Элиса наблюдала за лицами своих товарищей. В них было напряжение и жадное ожидание, хотя у каждого со своим оттенком: Крейг, как всегда, сдержан, Марини – восторжен, Клиссо – замкнута, Черил Росс – таинственна и практична, Зильберг – обеспокоен, Бланес выжидал, Валенте делал вид, что все это его не касается, Надя радовалась, Розалин смотрела на Валенте.

– Все, – сказал Колин Крейг и поднялся с кресла перед пультом управления. – Через четыре часа мы узнаем, видно ли что-то на изображении.

– Кто во что-то верит, молитесь, – добавил Марини.

Молиться они не стали. Вместо этого они набросились на еду. Все проголодались, так что обед был проглочен быстро и прошел раскрепощенно.

Ожидая результатов анализа изображения, Элиса снова вспомнила священный вечер, прожитый две недели назад, и засмеялась при мысли о том, что ее подруга стала для нее «ускорителем»: придала ей энергию, чтобы открыться и обнаружить, что она еще способна делать большие усилия. Тогда Элиса верила, что такие вечера еще повторятся в ее бытность на острове.

Потом она поняла, что та прогулка была последним проблеском счастья перед тем, как все затянуло мраком.

– Изображения есть.

– В обеих пробах?

– Да. – Движением руки Бланес остановил ответные реплики. – Первое соответствует трем-четырем струнам, выделенным в каком-то месте на суше около четырех тысяч семисот триллионов секунд тому назад. То есть сто пятьдесят миллионов лет назад.

– Юрский период, – словно в трансе прошептала Жаклин Клиссо.

– Именно так. Но лучше всего не это. Колин, скажи ты.

Колин Крейг, даже за последние изнурительные дни не утративший щегольского вида, одетый в рубашку и джинсы, поправил очки и посмотрел на Жаклин Клиссо так, будто собирался пригласить ее на ужин.

– Анализ показывает присутствие живых существ большого размера.

Проводящий цифровую обработку полученных из струн изображений компьютер был запрограммирован на выявление форм и передвижений предметов, чтобы отслеживать присутствие возможных живых существ.

Какое-то время никто не мог ничего сказать. А потом случилось нечто такое, чего Элиса не забудет никогда. Клиссо – потрясающая, удивительная, «идеальная», по словам Нади, женщина, глядя на одежду которой казалось, что на ней больше металла (не золота, как у миссис Росс, а стали: подвески, часы, браслеты и кольца), чем ткани, – глубоко вздохнула и выговорила одно-единственное слово, прозвучавшее как стон:

– Динозавры…

Надя и Клиссо бросились обниматься под гул аплодисментов, но Бланес поднял руки и прервал проявления радости.

– Второе изображение относится к городу Иерусалиму чуть более шестидесяти двух миллиардов минут тому назад. По нашим подсчетам, оно соответствует началу апреля тридцать третьего года нашей эры…

– По еврейскому календарю это месяц нисан. – Марини подмигнул Райнхарду Зильбергу – теперь все смотрели на немецкого профессора.

– На нем тоже есть живые существа, – сказал Бланес. – Их отчетливо видно. По заключению компьютера, существует девяносто девять и пять десятых процента вероятности в том, что это люди.

На сей раз аплодисментов не было. Охватившее Элису волнение было почти абсолютно физическим: ее била дрожь, казалось, идущая из самого мозга костей.

– Человек или люди на улицах Иерусалима, Райнхард, – сказал Крейг.

– Либо прирученная обезьяна или обезьяны, если принимать во внимание оставшиеся полпроцента, – пошутил Марини, но Крейг на него шикнул.

Снявший очки Зильберг молча обвел всех взглядом, словно проверяя, могут ли они радоваться больше него.

Быстро и шумно отпраздновав это событие с шампанским, разлитым в настоящие фужеры (добытые миссис Росс из глубин кладовой), все собрались в кинозале.

– Дамы и господа, занимайте свои места! – кричал Марини. – Ну же, поторопитесь! Le vite son corte [5]5
  «Жизни кратки» (Божественная комедия, Рай, песнь XVI). – Примеч. пер.


[Закрыть], как говорил Данте. Le vite son corte!

– Все по местам! – захлопала в ладоши миссис Росс.

– Пристегнуть ремни!

Как-то почти неохотно задвигались стулья, зазвучало «не возражаешь, если я тут сяду?» – призывы каждого из них, обращенные к тому, кого они хотели иметь рядом в момент, когда погаснет свет. Мы словно собираемся фильм ужаса смотреть,подумала Элиса. Черил Росс затормозила процесс рассаживания, велев всем, кто еще держал фужеры, допить шампанское и отнести посуду на кухню, что, естественно, вызвало новые шутки («Как прикажете, миссис Росс, – сказал Марини. – Я боюсь вас больше, чем мистера Картера, миссис Росс») и оттянуло показ. Элиса уселась рядом с Надей во втором ряду. Бланес начал речь:

– …я не знаю, что ждет нас на этом экране, друзья мои. Не ведаю, что мы увидим, понравится нам это или нет, откроет что-то новое или то, что мы уже знали… Могу только заверить вас, что это самый великий момент в моей жизни. И за это я благодарю вас.

– Райнхард, прошу тебя, я знаю, что тебе очень хочется что-то сказать, но оставь свою речь на потом, – попросил Марини, когда смолкли восторженные аплодисменты. – Колин?

Сидевший в глубине зала и орудовавший с клавиатурой компьютера Крейг поднял большой палец.

– Все готово, крестный отец! – пошутил он.

– Можешь выключить свет?

Перед тем как темнота стальными веками закрыла ей глаза, Элиса увидела одну последнюю картинку: крестящегося Райнхарда Зильберга.

И внезапно, непонятно почему, ей захотелось никогда не приезжать на Нью-Нельсон, не подписывать никаких бумаг, не получать верного результата в расчетах.

А больше всего на свете ей захотелось не сидеть здесь в ожидании неведомого.