Текст книги "Зигзаг"

Автор книги: Хосе Карлос Сомоса

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 30 страниц)

18

Серджио Марини показывал фокусы: он мог вытащить у тебя из уха бумажную банкноту, разорвать ее на две части и снова соединить в одно целое, орудуя одной правой рукой, словно левую берег для более серьезных вещей. У Колина Крейга на ноутбуке были записаны все последние важные матчи «Манчестера», и он часто смотрел с Марини трансляцию международных матчей. Жаклин Клиссо всем показывала фотографии своего пятилетнего сына Мишеля, которому она писала смешные письма, а потом начинала давать мудрые советы Крейгу, который собирался в следующем году впервые стать отцом. Черил Росс уже два года как была бабушкой, но не вязала чулки и не месила тесто для булочек, а говорила о политике и с удовольствием критиковала «этого жуткого придурка», Тони Блэра. Райнхард Зильберг недавно потерял брата, умершего от рака, и коллекционировал трубки, хотя курил редко. Розалин Райтер читала романы Ле Карре и Лудлума, хотя в августе ее любимым хобби был Рик Валенте. Рик Валенте постоянно работал, повсюду, всегда: он уже не проводил время с Розалин, не совершал прогулки с Марини и Крейгом, а посвящал все часы работе. Надя Петрова болтала и улыбалась: ее самым главным хобби было не сидеть в одиночестве. Давид Бланес хотел быть один, чтобы строить лабиринты музыки Баха на клавишах синтезатора. Пол Картер занимался спортом: отжимался и подтягивался около барака. В этом он был похож на нее, хотя она бегала по пляжу и плавала, когда не было дождя и сильного ветра. Берджетти играл в карты с Марини. Стивенсон и его напарник, тоже из Англии, Йорк, вместе с Крейгом смотрели трансляции матчей. Мендес любил шутить и смешил Элису историями, которые казались бы глупыми, расскажи их кто-нибудь другой. Таиландец Ли любил музыку нью-эйдж и электронные устройства.

Вот какими были ее товарищи по работе. Вот какими были единственные обитатели острова Нью-Нельсон с июля по октябрь 2005 года.

Ей никогда не забыть этих банальных увлечений, которые их характеризовали, были их историей и сущностью.

Никогда не забыть. По многим причинам.

Утром во вторник, 27 сентября, Элиса получила очень обрадовавшее ее известие. Его принесла миссис Росс (которая, по словам Марини, была «как налоговая» и «все про всех знала») во время второго завтрака. Дожевывая бутерброды, Элиса раздумывала, стоит или не стоит это делать, и представляла себе возможные результаты.

В конце концов она решила надеть длинные брюки. Может, это покажется глупым («по-детски», так сказала бы мать), но ей не хотелось появляться перед ним в шортах.

Подойдя к его кабинету, она услышала, как по клавишам порхают две птицы. Элиса кашлянула. Постучала костяшками пальцев. Открыв дверь, она поклялась себе навсегда сохранить в памяти образ ученого, сидящего за синтезатором: его лицо казалось перенесенным в его собственный рай, куда не было доступа даже физике. Она застыла на пороге, слушая музыку, пока он не кончил играть.

– Прелюдия первой партиты в си бемоль мажор, – сказал Бланес.

– Очень красиво. Я не хотела вас прерывать.

– Ладно, проходи и не говори глупости.

Хотя Элиса уже несколько раз была в этом кабинете, она почувствовала себя немного неловко. Ей всегда было немного неловко, когда она сюда входила. Отчасти это было связано с крохотным размером комнаты и большим количеством нагроможденных здесь вещей, среди которых была заполненная уравнениями пластмассовая доска, стол с компьютером и синтезатором и книжный шкаф.

– Я хотела вас поздравить, – пробормотала она, стоя вплотную к двери. – Я очень обрадовалась, услышав эту новость. – Элиса увидела, как он нахмурил брови и сощурил глаза, точно она невидимка и он вглядывается в воздух, чтобы понять, что за бестелесное создание с ним говорит. – Мистер Картер сказал об этом миссис Росс… – И внезапно, увидев, как он потирает губы, она подумала. Блин, он еще об этом не знает. Придется сообщить ему мне. —Информация поступила сегодня утром от одного неофициального источника Шведской академии…

Бланес отвел глаза. Казалось, он утратил к разговору всякий интерес.

– Я просто… Как это называют?.. «Вероятный кандидат». Это каждый год повторяется. – И он завершил фразу аккордом, как будто показывая, что предпочитает дальше играть, а не болтать о ерунде.

– Вам обязательно дадут премию. Если не в этом году, то в следующем.

– Конечно. Дадут.

Элиса не знала, что еще добавить.

– Вы этого заслуживаете. «Теория секвойи»… увенчалась полным успехом.

– Неизвестным успехом, – уточнил он, глядя на стену. – Для нашего времени, помимо всего прочего, характерно то, что о мелких успехах знают все, о крупных – немногие, а об огромных – никто.

– Об этом успехе узнают, – ответила она с искренним воодушевлением. – Наверняка можно будет найти способ сократить Воздействие или контролировать его… Я уверена, что о том, чего вы достигли, в конце концов узнает весь мир…

– Хватит уже выкать. Я Давид, ты Элиса.

– Хорошо. – Она улыбнулась, хотя невольно спровоцированная ею сцена ей не нравилась. Она просто хотела поздравить его и уйти, не слушая даже слов благодарности. Ей казалось очевидным, что Бланеса ее присутствие ни на грош не интересовало.

– Присядь где сможешь.

– Я просто хотела сказать вам… тебе это…

– Да сядь же, черт возьми.

Элиса отыскала местечко на столе, рядом с компьютером. Там было узко, и край стола врезался ей в ягодицу. Хорошо, что на ней длинные брюки. Бланес продолжал смотреть в стену. Она заподозрила, что он сейчас заговорит о несправедливости общества к таким бедным испанским гениями, как он, поэтому от его следующих слов у нее внутри все сжалось.

– Знаешь, почему я не давал тебе отвечать на занятиях? Потому что знал, что у тебя есть правильные ответы. Когда я читаю лекцию, я не хочу слышать правильные ответы, я хочу учить. С Валенте я был не настолько уверен в результате.

– Понятно, – сказала она, сглотнув слюну.

– Потом, когда ты ответила без разрешения, да еще так по-глупому, мое мнение о тебе изменилось.

– А.

– Да нет, все не так, как ты думаешь. Дай мне сказать. – Бланес потер глаза и вытянулся на кресле. – Не обижайся, но у тебя есть один из худших недостатков, которые только бывают в этом распроклятом мире: кажется, что у тебя нет недостатков. Именно это мне больше всего в тебе с самого начала не понравилось. Лучше, намного лучше, вызывать насмешку, чем зависть, запомни навсегда. Однако, когда ты заговорила со мной тоном ущемленной гордости, я подумал: «А, ну, все не так плохо. Может, она красивая, умная и работящая, но по крайней мере она заносчивая засранка. Это уже что-то».

Они серьезно посмотрели друг на друга и вдруг одновременно улыбнулись.

Наперекор распространенному мнению дружба не достигается долгими и трудными усилиями. Мы склонны думать, что самое важное рождается не сразу, но иногда дружба или любовь возникают, как солнце в ненастный день: только что все было серым, а через секунду льется слепящий свет.

В этот короткий миг Элиса подружилась с Давидом Бланесом.

– Поэтому я скажу тебе кое-что, чтобы помочь тебе сохранить этот недостаток, – добавил он. – Кроме того, что ты заносчивая засранка, ты еще и замечательный сотрудник, лучший из тех, с кем я когда-либо работал. Это служит тебе оправданием за твой приход с поздравлениями.

– Спасибо, но… тебе не хотелось, чтобы я тебя поздравила? – неуверенно спросила она.

Бланес ответил вопросом на вопрос:

– Знаешь, что означает в моем случае Нобелевская премия? Морковку. «Теория секвойи» официально не доказана, и мы не можем обнародовать наши опыты на Нью-Нельсоне, потому что они являются засекреченной информацией. Они просто хотят похлопать меня по плечу. Сказать: «Бланес, наука восхищается вами. Продолжайте работать на правительство». – Он умолк. – Как тебе это?

Она задумалась, а потом ответила:

– Мне кажется, это мнение заносчивого засранца, – и состроила язвительную мину.

Теперь рассмеялись оба.

– Один-один, – покраснев, сказал Бланес. – Но я объясню, почему я думаю, что прав. – Он провел рукой по лицу, и Элиса вдруг поняла, что пришло время для серьезного разговора. В комнате не было окон, но шум дождя и гудение кондиционеров проникали сюда через металлическую обшивку стен. Какое-то время были слышны только они. – Ты когда-нибудь пересекалась с Альбертом Гроссманном?

– Нет, никогда.

– Он научил меня всему, что я знаю. Я люблю его, как отца. Мне всегда казалось, что отношения между учителем и учеником в нашей специальности намного ближе, чем в других. – Однозначно, подумала Элиса. – Мы идеализируем наших учителей до непостижимого, но в то же время ощущаем насущную потребность превзойти их. Мне кажется, это оттого, что наша работа связана с одиночеством. В теоретической физике мы становимся чудовищами, запертыми в норах… Мы меняем мир на бумаге. Господи, мы действительно представляем опасность для всех людей… Но я отклоняюсь от темы… Гроссманн – крепкий мужик, настоящий тевтонец, полный энергии. Он уже на пенсии. Недавно у него обнаружили рак… Этого никто не знает, так что не распространяйся про это особо… Я говорю тебе это, чтобы ты поняла, что он за человек. Он не обращает на болезнь никакого внимания и выглядит лучше, чем я, честное слово. Он говорит, что протянет еще много лет, и я ему верю. В 2001 году он уже был на пенсии, но в тот вечер, когда мы получили изображение целого стакана, я пошел к нему домой и рассказал обо всем. Я думал, он обрадуется, поздравит меня. А он на меня посмотрел и сказал: «Нет, Давид», еле слышно, как будто выдохнул. И повторил: «Нет, Давид, этого делать не надо. Прошлое запретно. Не смей касаться запретного». Кажется, в тот момент я понял, почему он ушел на пенсию. Физик-теоретик уходит на пенсию, когда начинает думать, что открытия запретны. – Он напряженно и сосредоточенно смотрел на черно-белые клавиши. Немного помолчав, он добавил: – Как бы там ни было, может быть, Гроссманн в чем-то и прав. Тогда мы еще ничего не знали о Воздействии. Но я имею в виду не только Воздействие. А еще и компанию, финансирующую проект «Зигзаг».

– «Игл Груп», – произнесла Элиса.

– Да. Но это лишь вершина айсберга. Под ней… что под ней? Ты когда-нибудь об этом задумывалась? Я скажу тебе: под ней правительства. А под ними? Бизнес. Воздействие – только предлог. «Игл» во что бы то ни стало хочет скрыть не его, а военное значение проекта.

– Что?

– Ты только подумай. Неужели ты веришь в то, что все деньги, нужные для «Зигзага», идут к нам из-за страстного интереса к Трое, Древнему Египту или жизни Иисуса? Не будь наивной. Когда мы с Серджио показали им изображение целого стакана, в головах иерархов зажглись неоновые огни. В первую очередь в их сложных мозгах загорелось: «Как можно использовать это против врагов?» А потом: «И как можно помешать врагам использовать это против нас?» Что же до Христов, фараонов и императоров, это интересные результаты, не влияющие на конечные расчеты. – Элиса заморгала. Такое объяснение никогда не приходило ей в голову. Она даже не могла представить, каким образом можно использовать в военных целях возможность увидеть далекое прошлое. Но Бланес начал загибать пальцы правой руки в ответ на ее замешательство, словно прочитав ее мысли: – Шпионаж. Космическая съемка изображений, которые могут показать не только то, что происходит сейчас, но и то, что было десять месяцев или десять лет назад, когда враги даже не подозревалио том, что за ними следят. Это полезно для получения данных о тренировочных лагерях террористов, которые так любят кочевать: сегодня они здесь, завтра там, и не осталось никаких следов… Или для расследования терактов. Ничего, что бомба уже взорвалась: это место снимается на видео и производится поиск предшествовавших взрыву событий, пока не находят виновных и не выясняют их точный образ действия.

– Боже мой…

– Да уж, Боже мой. – Бланес скривился. – Всевидящее Божье око. «Большой брат» во времени. Добавь сюда промышленный и политический шпионаж, поиск улик разных скандалов с целью отправить в отставку того или иного президента… Гонка между Европой, которая финансирует наш проект, и США, которые наверняка запустили свой собственный «Зигзаг» на любом из островов Тихого океана. Мы доказали, что с помощью простой видеокамеры можно увидеть все, что случилось в любую минуту и в любом уголке планеты… «Зигзаг» обнажил человечество, и военные хотят первыми на него посмотреть. Их останавливает только одно «но», небольшое, но упрямое. – Он поднес руки к груди: – Я.

Элиса не увидела в этом жесте излишнего самомнения. Видно было, что эта роль Бланесу вовсе не по душе. И его дальнейшие слова были этому подтверждением:

– Я для них как… Как там поется в болеро? – Он напел: – «Я как шип прекрасной розы, что в твое вонзился сердце…» Честное слово, мне не нравится стоять у кого-то на пути. Я уехал из США, потому что они решили вкладывать средства в оружие, а не в ускорители заряженных частиц, и я точно так же уеду из Европы, если «Зигзаг» захотят использовать в военных целях, но я знаю, что нахожусь здесь потому, что они мне платят. Я хочу дать им то, что они просят, можешь быть уверена, но отказываюсь ставить опыты с недавним прошлым. —В его голосе зазвучало волнение. – Я сказал им, что это рискованно, и так оно и есть, Элиса… Очень рискованно, уж можешь мне поверить. Однако это мое личное мнение. Серджио, к примеру, не склонен так осторожничать, но и он в конце концов признал мою правоту. Поэтому они хотят, чтобы мы дальше играли в свои игры: а вдруг найдем что-нибудь, что не будет связано с такими опасностями и что они смогут использовать.

– Когда меня брали на работу, мне ничего об этом не сказали, – проговорила Элиса, пораженная услышанным.

– Еще бы. Думаешь, мне они все сказали? Начиная с одного прекрасного дня, одиннадцатого сентября, мир уже не делится на правду и ложь. Теперь осталась только ложь, все остальное нам никогда не узнать.

Они помолчали. Бланес разглядывал какую-то точку на металлическом полу. Вдалеке гремел ливень.

– А знаешь, что хуже всего? – вдруг сказал он. – Что если бы я отказался, если бы послушался Гроссманна и все бросил, мы никогда не увидели бы лес юрского периода, или рожки динозавра, или женщину на улицах Иерусалима времен Иисуса… Ничто из этого с меня ответственности не снимает, но по крайней мере объясняет мое решение. Это как если бы у тебя был чудесный подарок, а ты не мог никому его показать… Так что, если мне дадут Нобеля, я тебе его подарю. Хочешь? – Он указал на нее пальцем.

– Наверное, нет. – Элиса слезла со стола и, улыбаясь, потянула вниз края своей короткой майки. – Можешь оставить себе.

– Эй, твоя обязанность как ученицы заключается в том, чтобы подбирать то, что не нужно мне. Иначе что нам делать? Не выбрасывать же премию в мусорник?

– Отдай ее Рику Валенте. Он уж точно согласится с удовольствием.

Они снова улыбнулись.

– Рик Валенте… – задумчиво произнес Бланес. – Странный парень. Превосходный ученик, но слишком амбициозный… В Алигьери я постарался получше его изучить и понял, что он мне не нравится. Если бы все зависело только от меня, я бы не взял его на работу, но Серджио и Колин в него просто влюбились.

Какой-то миг она смотрела на него. А потом, уже на выходе из кабинета, сказала:

– Спасибо.

Бланес поднял глаза.

– За что?

– За то, что показал мне свой подарок.

Возвращаясь к себе по коридору и вспоминая обрывки разговора, она обратила внимание на то, что ливень льет с удвоенной силой. Наверняка это начало тайфуна. Но приближение бури ее не волновало: Картер сказал, что она для них совсем не опасна и что все «необходимые меры» уже приняты.

И он не ошибался. Тайфун как раз представлял для них наименьшую опасность.

Из-за потопа любая деятельность вне зданий стала невозможной, непогода загнала ученых в комнаты, замкнув их в сонливой атмосфере серости дней. Больше всех от этой сонливости страдали Элиса и ее коллеги, потому что основная работа перешла в другие руки, и теперь заняты были Клиссо, Зильберг, Надя и Розалин, а физики могли позволить себе расслабиться. После завтрака Элиса обычно приходила в лабораторию к Клиссо и Наде и развлекалась, глядя на то, как они изучают каждый миллиметр «Солнечного озера» (как нарекли этот фрагмент, отбросив другие предложения вроде варианта Марини, который предложил название «Хищные куры»). Сначала она приходила смотреть на них с энтузиазмом, но постепенно кропотливая работа палеонтологов стала нагонять на нее скуку. «Надя, обрати внимание на переднюю конечность экземпляра «A». Сравни ее с такой же конечностью экземпляра «B». У «A» – только одна фаланга, у «B» – две». Элиса зевала. Если бы пару дней назад кто-то сказал мне, что мне надоест на это смотреть, я бы рассмеялась ему в лицо. Человек ко всему привыкает.

Наде уже было гораздо лучше. К ней вернулся сон, нервное беспокойство уменьшилось. Хотя на следующей неделе ей предстояла психологическая консультация у Зильберга, казалось, что ничто не в состоянии оторвать ее от повседневной рутинной работы за компьютером.

Каждый раз при виде подруги Элиса думала о том, что она рассказала ей в тот вечер, когда они смотрели видеозаписи. Ей казалось, что все это – бред, плод ее нервного состояния, но сомнения все-таки оставались. Возможно ли, чтобы на острове был кто-то еще,о ком они не знали? Почему бы нет? Она жила здесь два с половиной месяца, и, хотя думала, что знает всех и каждого, включая солдат, вертолеты постоянно прилетали и улетали, привозя новые припасы, и существовала вероятность того, что прибыл какой-то новый военный на смену старым и поселился в бараке вместе с остальными солдатами. Но если так, почему он не представился? И что делал, бродя по корпусам ночью и без формы? Просто бред. У Нади был очень яркий кошмарный сон. А потом под влиянием Воздействия она все преувеличила.

Но выбросить из головы эту жуткую картину с глядящим на нее из сумрака мужчиной с белыми глазами она не могла.

В субботу, 1 октября, вечером, сыграв (проиграв) после ужина несколько партий в покер с Крейгом, Марини и Бланесом, Элиса ушла к себе. В девять она уже была в постели, а ровно в десять выключили свет.

Тайфун, похоже, разбушевался еще сильнее. Снаружи стоял такой рев, что казалось, наступил Судный день и по небу носилось одно из дантовых видений в форме орла или креста. Но под защитой нескольких слоев звукоизоляции стен этих сборных корпусов легко было почувствовать себя в безопасности. Внутри ничто не шевелилось, везде было тихо и спокойно. Однако, несмотря на это, заснуть Элиса не могла.

Она откинула простыню и встала. Ей хотелось пройтись: можно выйти на кухню и приготовить чай. Она вспомнила, что Картер запретил пользоваться электроприборами. И в общем-то был прав – вокруг сверкали молнии, их бесшумные вспышки выхватывали из темноты куски комнаты. Мысль о том, чтобы пройтись, показалась ей все же привлекательной. Дополнительного света не нужно: достаточно аварийного освещения. Кроме того, ей думалось, что она может с закрытыми глазами пройти весь корпус из конца в конец.

И тут она что-то заметила.

В этот момент Элиса смотрела в сторону окна. Вначале она подумала, что ей это снится.

Перед ней была дыра. В левом верхнем углу стены, там, где стена ванной сходилась с потолком. Дыра была овальной и такой огромной, что при желании Элиса могла бы в нее пролезть. «Бесшумные вспышки» освещали комнату не через окно, а через эту выходившую наружу дыру.

Она так опешила, недоумевая, как могло образоваться такое отверстие, что сперва не обратила внимание на другую странность.

Бесшумные вспышки.

Бесшумные.

Вокруг царила тишина. Абсолютная тишина. Куда делась гроза?

Но тишина была не полной: за ее спиной раздавались какие-то звуки.

На сей раз это были не звуки шагов, эхом доносившиеся из-за стены, а знаки чьего-то явного присутствия совсем рядом. Шорох подошвы ботинок, дыхание. Кто-то был в ее комнате, прямо внутри, рядом с ней.

Ей почудилось, что кожа сейчас сойдет с нее: все поры превратились в крошечные железные опилки, притягиваемые мощным электромагнитом, и каждый волосок от затылка до пяток встал дыбом. Казалось, на то, чтобы оглянуться и посмотреть назад, у нее уйдет целая вечность. Когда ей все же удалось это сделать, она увидела какую-то фигуру.

Фигура стояла у двери, немного дальше, чем можно было предположить по звуку дыхания, и была совершенно неподвижна. При вспышках молнии были видны отдельные черты: кроссовки, бермуды, футболка. Но лицо было темной массой.

Мужчина.

На какой-то миг Элисе казалось, что сердце у нее от ужаса разорвется. Но потом она его узнала и чуть не рассмеялась.

– Рик… Что ты здесь делаешь? Ну и напугал ты меня…

Фигура не ответила. Вместо этого она неспешно двинулась к Элисе с легкостью облаков, скрывающих луну.

Она ни капли не сомневалась в том, что это Валенте: его комплекция, его одежда… Она была почтиуверена. Но если так, чего он хочет? Почему молчит?

– Рик? – Элиса никогда и думать не могла, что для того, чтобы выговорить это короткое слово, ей потребуется столько усилий. Произнося его, она почувствовала боль в горле. – Рик, это ты, правда?

Она сделала шаг назад, потом другой. Мужчина обогнул кровать и продолжал неумолимо приближаться, не говоря ни слова. Он не торопился. Вспышки молнии хорошо освещали его бермуды и темную футболку, но лицо оставалось черным, как туннель под крышей из волос.

Это не Рик. На острове есть кто-то, кого мы не знаем.

Спина и ягодицы Элисы наткнулись на металлическую стену, и она почувствовала холод от прикосновения кожи к железу. Только тогда она поняла, что на ней нет абсолютно никакой одежды. Элиса не помнила, чтобы раздевалась, а потому заподозрила, что все это не может быть реальностью. Наверное, она спит и ей снится сон.

Но сон это или нет, а вид надвигающейся на нее в полной тишине фигуры был невыносим. Она закричала. В детстве, когда ей снились кошмары, она просыпалась от собственного крика. Крик – всегда думалось ей – дает возможность прерватьдурной сон и покончить с кошмаром.

Сейчас это не сработало: она открыла глаза и увидела, что мужчина по-прежнему рядом, все ближе и ближе. Вытянув руку, она могла бы его коснуться. Его лицо казалось нежилым домом, от которого остались только стены щек да шершавые кирпичи позвонков в глубине, во тьме. Остальная часть лица была лишена плоти и костей, она являла собой фрагмент отрицания реальности, говорила «НЕТ», пропасть между двумя скобками, кромешную тьму…

Его голова – крысиная нора, крыса выгрызла все лицо и живет в мозгу. Потому что на острове есть кто-то, кого мы не знаем.

…кромешную тьму, не считая глаз.

Его зовут Белоглазый, и он пришел к тебе, Элиса. Вернее, он пришел ко всем вам.

Недолгий, но все меняющий визит.

Пустые глаза, как нарывы.

Это не был страшный сон. Он захватил ее и не давал двигаться. Он ее…

Глаза, как огромные луны, взгляд, который погружал ее в это свечение, ослеплял ее бездонной белизной.

…пожалуйста кто-нибудь помогите мне пожалуйста это не сон пожалуйста…

И тут наступила тьма.

У тьмы был ужасно глупый голос.

Как у ребенка, которому задали трепку в школе старшие дети, отобрав у него любимое мороженое. Пронзительное и тягучее «ай». Вопил Рик Валенте, которого Элиса укусила в какое-то чувствительное для всякого мужчины, каким бы бесчувственным он ни был, место. И крики его были столь оглушительны, что ей хотелось велеть ему замолчать, пригрозив снова укусить в то же место, или сжечь ему перья, потому что теперь, приглядевшись, она видела, что у Валенте на заднице перья, а на голове – рога, и все это движется над ней. На самом деле это была хищная курица, имеющая важное значение для палеонтологии, которая открывала клюв, издавая непонятные звуки. «Но смеяться или возбуждаться нечего, потому что это просто дурной сон».

Или не совсем.

Давайте по порядку. В первый и в последний раз в жизни она занималась любовью в семнадцать лет, с парнем по имени Бернардо. Испытанное стало для нее такой душевной травмой, что повторять она не захотела. Бернардо был веселым, милым, мягким и романтичным, но в момент полового акта превратился в разлаженный поршень. Он схватил ее за ягодицы и что-то булькал, рычал, толкал с пеной у рта. Она пошла в кино с нормальным человеком и оказалась в постели с бешеным зверем, который снова и снова пытался всунуть ей что-то промеж ног, мыча «ммм… уххх…». Ей это вовсе не понравилось. Влагалище очень болело, и оргазма она не ощутила. В конце он угостил ее сигареткой и сказал: «Все вышло потрясающе». Она закашлялась.

Спустя пару месяцев по дороге из Валенсии в машину ее отца врезался пьяный водитель.

Не то чтобы эти события были как-то связаны. Не обязательно после каждого траха должно было произойти какое-то несчастье, но, честно говоря, желание проверять это на практике ей отбили.

Так что… что она сейчасделает в постели с этим мужчиной? Он однозначно был еще хуже Бернардо, намного свирепее, со зверскими инстинктами. Она как-то видела фильм (названия она не помнила), в котором главную героиню имел не кто иной, как сатана, дышащее серой чудовище с белыми глазами и (судя по всему) гигантским членом. Идея, конечно, совершенно бредовая, но как не вспомнить о ней сейчас, когда на мне громоздится это… эти глаза, как фонари, а кто-то, кто не есть я (но должен был бы мною быть), вопит так, что можно оглохнуть…

Она проснулась в темноте. Никакого насильника не было, ни сверху, ни снизу, и она не была голой: на ней были майка и трусики, в которых она ложилась. И дыры в стене никакой не было (привиделось же). Но там, внутри, что-то болело, как болело тогда, в первый раз. Хотя задуматься об этом ей не пришлось, потому что вокруг творились гораздо более странные вещи.

Привычного света не было. Не было прожекторов над научной станцией, не было станции на острове, возможно, не было и острова в море. Только этот жуткий вой – оглушительное завывание, рвущее барабанные перепонки. Сирена.

Элиса встала, все еще отказываясь пугаться, и тут услышала голоса, скомканные в узкой полоске децибелов, свободной от пронзительного рева. С голосами до нее донесся страх, как с порывом ветра до нас доносится запах падали – крики на английском, по которым без перевода была ясно, что случилось нечто ужасное, потому что в любой экстремальной ситуации бывает миг, когда люди понимают все, что слышат, безо всяких объяснений. Катастрофы говорят на понятном всем языке.

Она бросилась к двери с мыслью о пожаре и со всего разгона наткнулась на ужасное привидение, белое, как пригвожденный к стене рентгеновский снимок человеческого тела.

– Вы… вы… выключился!.. Весь свет! Весь! Даже мой… фонарик!

И правда: не горело даже аварийное освещение. Их окружала совершенно непроницаемая тьма. Элиса обняла дрожащие плечи Нади, чтобы ее успокоить, и вместе с ней помчалась по коридору, босая, двигаясь ощупью.

Они наткнулись на что-то – наверное, на стену. «Стена» заговорила голосом Райнхарда Зильберга, силуэт которого виднелся в свете фонарика. Поднявшись на цыпочки, чтобы преодолеть преграду в виде Зильберга, Элиса разглядела Жаклин Клиссо, на которую луч светил снизу, и Бланеса, который боролся с человеком, державшим фонарик (это был какой-то солдат, наверное, Стивенсон) и стоявшим на входе в коридор, ведущий во второй корпус. Дай мне пройти! Нельзя! Я имею право!.. Говорю вам!.. Я научный руководитель!..

До Элисы дошло, что Надя давно ей что-то кричит:

– Рика и Розалин в комнатах нет! Ты их видела?

Она попыталась сымпровизировать какой-то ответ, не ограничиваясь кратким «нет», когда внезапно воцарилась полная тишина.

И вслед за тишиной раздался облегченный голос Марини (далекий, донесшийся из второго корпуса: «Ох, наконец, блин»). Эхо от воя выключившейся сирены так громко звучало в ушах Элисы, что она не заметила, как по коридору, из-за спины Стивенсона, выходит кто-то еще. Из темноты высунулась огромная рука, перед Бланесом возникло каменное лицо.

– Спокойствие, профессор, – не повышая голоса, сказал Картер. – Спокойствие, все. Произошло короткое замыкание в главном генераторе. От этого включилась сирена. Поэтому нет света.

– А почему не включился резервный генератор? – спросил Зильберг.

– Этого мы не знаем.

– С оборудованием все в порядке? – обратился к нему Бланес.

Ответа Картера, того, как ему пришлось отвести глаза, застывшего выражения его лица, контрастировавшего с некой явной бледностью щек, резкого понижения голоса Элиса не забудет никогда.

– С оборудованием – да.