Текст книги "Вьюга"
Автор книги: Хидыр Дерьяев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 19 страниц)
Глава десятая
Мучительный полуденный зной уже несколько ослабел, но женщины все еще прохлаждались в тени кибиток. Сегодня девушки и молодухи собрались в кибитке моллы Акыма.
– Болтали, будто советская власть запретит вторую жену брать, – сказала одна из женщин, – пока что не похоже…
– Может, еще и запретит.
– Ничего она не запретит! – решительно заявила Дойдук – жена моллы. – Вон вчера увезли из соседнего села девушку, молоденькая, по четырнадцатой весне. А муж – старик беззубый. Вот вам и запрет! Не могут Советы отменить закон пророка!
– Зря вы так говорите, элти[4]4
Элти – почтительное обращение к жене духовного лица.
[Закрыть] – бойкая молодуха, соседка Дойдук, усмехнулась. – Думаете, нарушат Советы закон пророка – пророк явится и схватит их за грудки?
– И чего вы этот закон защищаете? – поддержала молодуху одна из девушек. – Вы-то больше других новым законам радоваться должны. Молла Акым как пить дать вторую жену взять хочет, момента подходящего ждет!
– Не говори так, милая, грех это! – бездетная жена моллы в испуге ухватилась за ворот платья..
– Держись не держись за ворот, а надумает муж подружку тебе привести, ничего ты с ним не поделаешь!
Дойдук обиженно отвернулась. Притихли и остальные, Сердар подошел к кибитке.
Мальчик шел медленно, неохотно, он бы рад совсем не подходить, да бабушка послала его к элти с поручением.
Сердар знал, что, когда девушки и молодухи собираются вот так с рукоделием посидеть, посудачить, они чувствуют себя свободно, ведут вольные разговоры и не больно-то радуются, если им помешают. Стоит появиться какому-нибудь парнишке, сразу начинают подтрунивать, в краску вгонять.
Но все равно пришлось подойти. Элти ничего, поздоровалась, как с человеком, а другие, конечно, тотчас за свое:
– Молодец наш Сердар-хан, хоть и лентяйничает, учиться не желает, а вежливость не забыл – здоровается.
– У него память хорошая. А учиться он не хочет, потому что не женят его, правда, Сердар?
– И чего ж его отец не женит?
– Невесты достойной не найдет!
Вот так они и болтали, кому что на язык придет. Сердар отмалчивался. Он уже привык к тому, что его ругают. Все кому не лень попрекали его за то, что бросил школу. Особенно старики – прямо хоть на глаза не показывайся. «Без дела болтаешься, паршивец! Отца своего позоришь! Человек мучается, кусок хлеба вам добывает, а ты, верзила этакий, собак гонять решил? Чтоб завтра же в школу шел!» Нередко за такими наставлениями следовала увесистая оплеуха.
Раньше, когда Сердар посещал школу моллы Акыма, старики привечали его, хвалили за усердие, за понятливость, прочили большое будущее: не только моллой, бог даст, ахуном [5]5
Ахун – духовное лицо, богослов.
[Закрыть] станет. И будет в селе свой ахун, глядишь, и мечеть появится… Наверное, потому и гневались теперь на него старики – не оправдал надежд.
Последнее время Сердар и сам себе был не рад. Скучно. С маленькими играть не интересно, а сверстники в школе. Подойдешь к ним, как из школы идут, а они намаются за день в сплошном гудении голосов, им не то что играть, и говорить-то не хочется. Прийти домой, поесть и опять за зубрежку, а то не миновать завтра розги…
Так и получалось, что большую часть дня Сердар проводил в одиночестве. Тоскливо было ему, трудно. Чего-то ему не хватало, чего-то жаждало его сердце. А вот чего? Иногда его начинали мучить угрызения совести – ведь не взял его отец в подпаски, хочет, чтоб учился, но все равно заставить себя пойти в школу к молле Акыму Сердар не мог.
Гандым тоже давно уже отстал от школы – с того самого дня, как ноги его попали в дыбу. Он тоже пребывал в одиночестве, тоже скучал, но попреков ему доставалось меньше, способностями он особыми не отличался, и особых надежд никто на него не возлагал.
Их роднило с Сердаром одинаковое положение и ненависть к молле Акыму. Мальчики часто спорили, даже дрались, но что касается ненависти к молле, тут они были единодушны. Как-то раз, разгорячившись проклятиями, которые оба они долго сыпали на голову моллы, Гандым крикнул, сверкая глазами:
– Пошли! Разорим его бахчи!
– А при чем тут бахчи? – удивленно сказал Сердар. – Дыни-то чем виноваты?
– Тебе бы все рассуждать! Чем были виноваты мои ступни, когда он их в дыбу загнал?! Сколько дней я ходить не мог! Даже домой на ишаке привезли. Молла сам привез. А с ишака отец снял.
– Неужели такая боль?
– Ха! Прямо насквозь, по всему телу! Я тогда недели две ползком ползал!
– А отец с матерью что? Неужели моллу не ругали?
– Нет… Пускай, говорят, пойдет в зачет тем мукам, что всем нам на том свете терпеть. Ругать? Разве они будут моллу ругать? Сам, говорят, виноват, учителя слушать нужно.
– Да…
– Пойдем, Сердар! Пойдем на бахчу! Хоть чем-нибудь ему досадить. Разорим бахчу и убежим!
Сердар потянулся.
– Пойти, что ли?..
– Пошли! – Гандым решительно схватил его за руку.
Они перешли арык, протекавший на краю села, и свернули налево – узенькая тропка вела к бахче моллы Акыма. Едва они ступили на тропку, на большаке, за арыком, показались три вооруженных человека.
– Басмачи… – прошептал Гандым, взглянув на Сердара. – Вот живут люди! Этим молла Акым не сунет ноги в дыбу!
– Зато советская власть им покажет!
– Ну да!.. Видал, какие под ними кони?! А пятизарядки! Глаз острый, сердце крепкое. Каракумы просторные – никогда их большевикам не поймать!
– Будто у советской власти коней нет! Или пятизарядок? У нее, если хочешь знать, и пулеметов хватает!
– Да… – не слушая Сердара, мечтательно протянул Гандым. – Чем позволять какому-то молле ноги твои в дыбу совать, сесть бы на лихого коня да винтовку в руки! Помрешь, так хоть в седле, не на карачках!
– Это конечно… Только ведь нет у нас ни коней, ни винтовок…
Басмачи ехали не спеша, опустив винтовки дулами вниз. Хромовые сапоги, красные шелковые халаты, мерлушковые шапки, а главное – быстрые, как огонь, кони и винтовки за плечами, – мальчики не могли оторвать глаз от всадников.
Один из верховых подъехал к броду, стал поить коня. Двое других чуть поодаль ждали своей очереди. И тут вдруг из-за кустов вышли на дорогу два парня.
– Ох ты! – ужаснулся Сердар. – Охранники идут.
– Это не охранники! Без формы. И оружия нет!
– Нет, они охранники, я знаю!
– Ну тогда сейчас будет!..
Затаив дыхание, мальчики следили за тем, что происходит на дороге. Парни подошли к всадникам, ждавшим очереди на водопой, спокойно поздоровались, перебросились с ними несколькими словами. И вдруг оба разом сдернули верховых с коней. Одному даже удалось схватить винтовку басмача. Но вскинуть винтовку он не успел, пуля третьего, того, что был у водопоя, свалила парня. Раненый пополз к винтовке, но басмач опередил его. Другой басмач прикладом сбил с ног его товарища и выстрелил упавшему в голову. Все трое ускакали.
– Видал? – спросил Гандым, растерянно поглядев в лицо Сердару.
Они бросились к раненым. Вокруг уже собиралась толпа: мужчины, женщины, ребятишки…
Глава одиннадцатая
Кровавая сцена произвела на мальчиков сильнейшее впечатление. Реагировали они на событие по-разному и каждый день принимались спорить. Гандым был полностью на стороне басмачей. Сердар горячо возражал ему. Последний раз они даже поругались.
– Все-таки здорово басмачи их разделали!.. – мечтательно произнес Гандым.
– Подумаешь, герои! С безоружными…
– А чего они лезли? Да если б у меня кто винтовку отнял, я б!..
– Хватит тебе, Гандым! Надоело!
– Надоело? Про басмачей надоело? Давай про моллу Акыма! Как он по ступням бить умеет!
Сердар исподлобья взглянул на приятеля, поднялся и ушел. И сколько Гандым ни кричал ему вслед, Сердар не вернулся.
И вот сейчас сидит он один в кибитке. Тоска смертная, но к Гандыму идти не хочется. Все противно. И родная кибитка опротивела, пустая какая-то, словно чужая… Делать нечего. Просился подпаском в пустыню, бабушка не пустила. В школу идти – сил нет. Пробовал раза два, даже книги брал, все равно с полдороги поворачивал. А спроси почему, не знает. Заблудился он, дорогу потерял…
Для того чтоб посоветовать что-то мальчику, помочь ему найти свой путь, надо было понять, что творится в его душе; отыскать конец нити и распутать клубок. Бабушке это было не по силам.
И вот сидит паренек в кибитке. Тоскливо, муторно, а что нужно делать, он не знает. Вот он лениво поднялся с кошмы, потянулся. Зевнул во весь рот. Поглядел по сторонам, потом вверх, на тюйнюк. Без смысла, без цели…
Почему так случилось? Почему мальчик, способный, восприимчивый, любознательный, сидит и зевает и жизнь идет мимо него?
Разве нет ничего, что могло бы заинтересовать, расшевелить его? Есть! Обязательно есть! Надо только найти, встретить это интересное. А пока он словно молодой тополек, выросший на голой равнине: с какой стороны окажется ветер сильней, туда его и согнет…
Глава двенадцатая
Утром, задавая корм курам, жена моллы Акыма заметила, что трех ее пеструшек не хватает. Решив, что прожорливые курицы отправились куда-нибудь недалеко подкормиться, элти принялась громко звать их: «Цып, цып, цып!..» Куры не появлялись. Женщина стала кричать еще громче, опять нет. «Вот проклятущие! – в сердцах ругнулась элти. – И брюхо-то – в щепоть ухватишь, а все никак не набьют! Целый день за кормом охотятся!» Она подождала еще немножко, приберегая для беглянок остатки корма. Петух забегал то с одной, то с другой стороны, голосил во все горло, выпрашивая зерна.
– Замолчи, чтоб ты сдох! Совсем бы тебя кормить не надо, раз за женами смотреть не желаешь! Трех кур прозевал! Все за кормом рыщешь, обжора! Вот где их теперь искать?
Молодая женщина стояла, опустив на шею яшмак, и растерянно озиралась, не находя своих несушек. Наконец разозлившись не на шутку, элти закричала во весь голос:
– Цып, цып, цып, цып, цып!!!
Из соседней кибитки вышла пожилая женщина.
– Ты бы немножко потише, элти… Не приведи бог, молла услышит… Кричать незачем, если куры здесь, и так придут.
– Чтоб они пропали, приблуды, и молла вместе с ними, – элти уже раззадорилась не на шутку. – Вот куда они запропастились, чтоб их чума свалила? Может, сдохли, лежат где-нибудь, скрючившись? Трех штук нет, а?
– Придут, куда они денутся. Да чем же петух виноват? Чего ты на него злобствуешь? Чуть ногу палкой не перебила!
– А потому что его недогляд! Ему не то что ногу, ему голову отвернуть мало! Трех жен проморгал! Какой он после этого петух? – элти отвернулась и сделала вид, что прикрывает рот яшмаком.
Соседка усмехнулась: накричалась вволю, а теперь рот яшмаком прикрывает: «Смотрите, какая я скромная!»
– Как бы там ни было, дочка, а кричать на все село тебе не пристало. Куры того не стоят, чтоб из-за них в грех впадать. Ты же не нищая какая… Жена моллы.
– Вам хорошо говорить… – элти всхлипнула. – Ведь все три несушки. Каждый день по яичку…
– Велика-беда! Из-за такой малости слезы лить! Не обеднеете, дай бог здоровья молле! Да и найдутся они… – Соседка ласково улыбнулась элти, и та, всхлипнув, кивнула ей, благодаря за сочувствие.
Соседка обошла вокруг двора, поспрошала у соседок, поглядела на следы возле курятника. Следов было много: птичьи, собачьи, ребячьи… Ничего подозрительного она не обнаружила.
А молодая жена моллы никак не могла успокоиться. Вскоре уже полсела знало, какие у нее были замечательные несушки, – каждый день приносили по яичку. И главное – смирные были, ручные, никуда со двора не отлучались.
Весть эта, переходя из уст в уста, вскорости достигла стариков. Те встревожились: в селе никогда ничего не пропадало.
Конечно, курица – не конь, не верблюд, но воровство есть воровство, и старики всерьез принялись обсуждать пропажу. Вор был, да видел-то его один аллах. Значит, надо думать, кто бы мог пойти на такое дело. Скорей всего, не случайно пропали именно куры элти, кто-то хотел насолить молле.
Вор, конечно, будет скрываться. Только ничего не выйдет – рано или поздно вор себя обнаружит: черное на белом всегда видно. Преступник будет найден.
Если он окажется молодым, они позовут его к себе вместе с его родителями и пристыдят. Если вор взрослый человек, позовут его и тоже постараются усовестить. Если он украдет во второй раз, они велят ему забирать свою кибитку и откочевывать. Пускай живет один, как сова. Наказание одиночеством – тяжкая кара, но он заслужил ее. Пусть кража невелика, это не главное. Что верблюда украсть, что иголку – нужна рука вора.
И Горбуш-ага, произносивший приговор от имени старейшин, погладил свою бороду.
Присутствующие одобрили его слова.
Глава тринадцатая
Хашим был тонкий и длинный, как цапля. Шустростью он особой не отличался, за озорство бит бывал редко, но сидел в школе у самых дверей, и розга моллы Акыма частенько гуляла по его спине. Тогда Хашим, хоть и был он не быстрого ума, сообразил подкладывать под халат попонку, ту самую, что кладут под седло, и жизнь его стала немного легче. Однако молла прознал как-то про его хитрость, отобрал попонку и излупил парня, как собаку. Больше Хашим в школу не пошел.
Бросив школу, Гандым и Хашим подружились. Иногда они и Сердара брали в свою компанию, но тот все был как-то особняком. Предпочитал в одиночестве сидеть в кибитке, чем околачиваться по улицам. Последнее время он стал самым настоящим домоседом, и бабушка окончательно решила, что мальчика сглазили.
Как-то раз, когда Сердар, по обыкновению, один сидел в кибитке, к нему вдруг вошел один из старейшин – Горбуш-ага.
– Ну что, Сердар-хан, посиживаешь? – спросил он, вглядываясь в лицо мальчика.
– Посиживаю…
– А чего ж со сверстниками своими не играешь?
– Так… Не хочется.
– А может, не «так»? Может, причина есть? – старик пристально, не отводя глаз смотрел на мальчика. Сердар опустил голову – опять сейчас будут его ругать за школу.
– Голову опускать нечего! Не поможет! Ну, смотри мне прямо в глаза! Почему краснеешь?
– Кричите, вот и краснею.
– Кричу!.. А ты, я гляжу, совестливый. Зачем тогда кур воровал, раз такой стыдливый?
– Каких кур?!
– Не знаешь?
– Не знаю.
– Молчи, бесстыдник! И чтобы сейчас же куры элти были в ее курятнике! Иначе голову оторву! Понял?
– Не брал я никаких кур!
– Ах, ты еще и отпираешься?! Выходит, ты настоящий преступник. Вор ты!
Мальчик заплакал. Вообще из Сердара не просто было выжать слезу, он даже под розгами никогда не плакал, но слово «вор» оскорбило его до глубины души. Однако спорить со стариком не положено, и Сердару оставалось лишь молча вытирать слезы да с ненавистью поглядывать на обидчика.
Когда бабушка вошла в кибитку, Сердар сидел один и рыдал. Старушка бросилась к нему, обняла.
– Что с тобой, деточка?!
Мальчик так и зашелся в рыданиях.
– Да что ты, хороший мой? Что с тобой, мой ягненочек? Скажи своей бабушке! Скажи, кто тебя обидел! – Она прижала к груди голову внука, гладила его, успокаивала. Мальчик начал затихать. – Ну? Что ты, деточка? Скажи, что?
– Ничего…
– Если б ничего, стал бы ты слезы лить? Ты у меня не плакса. Может, маму свою вспомнил, а? Ну скажи, почему ты плакал?
– Бедные мы, потому и плакал.
– Хо, нашел о чем плакать!.. Хватит, что я от нее, от бедности проклятой, всю жизнь слезы лила!
– Я не потому… Бедные мы, вот он и говорит: «Вор!»
– Кто говорит?
– Горбуш-ага приходил. «Ты, говорит, кур украл… у элти… Не отдашь – голову откручу!»
– Миленький! А может, ты и правда взял? Может, курочки захотелось? Сознайся, сынок, скажи!
– Да не воровал я, бабушка! Я сколько уже дней из дому не выхожу.
– Ах ты, господи боже мой!.. А все потому, что в школу не ходишь. Ходил бы в школу, сочли бы разве тебя за беспутного? В нашем роду никто на чужое добро не зарился!
– Не буду я учиться у моллы. Нечему мне у него учиться – он меньше меня знает! Только драться умеет. Он меня до смерти забьет!
– Что ж, детка, на то он и молла. Он учитель, ему виднее, как надо с вами. Ну что ж… Я тогда пойду к Горбушу. Только если взял кур, прямо скажи, не срами бабушку. Не пристало мне на старости лет врать.
– Бабушка! Да когда ж я тебя обманывал? Я только от старика и узнал, что кур украли. Неужели и ты не веришь?! – Мальчик вскочил, бросился к двери. – Уйду! Не буду я жить с вами! Вором считают… Потому что мы бедные!.. Мамочка! Мама, милая, видела б ты, как позорят твоего сына!.. – Сердар опустился на кошму возле двери и заплакал горько, навзрыд. – Уйду, – повторял он сквозь рыдания. – Уйду куда глаза глядят…
– Успокойся, родименький! Утешься, мой сладенький! Я сейчас. Я скажу ему, старому. Напраслину возводить не годится. Не плачь!
Бабушка с решительным видом вышла из кибитки.
Немного погодя, когда Сердар уже утих, наплакавшись вдосталь, ему показалось, что кто-то окликнул его.
Потом он услышал явственно: «Сердар!» Похоже, его звал Хашим.
Сердар не больно-то жаловал этого парня, не зная даже почему. Но сейчас, после того как его оскорбили, он рад был приходу Хашима.
– Иди сюда! – сказал он, высовываясь из кибитки.
– Чего в кибитке делать? Пойдем лучше со мной, Гандым велел привести тебя.
– А он дома?
– Нет, в другом месте.
Где в другом месте, Сердар допытываться не стал. Все равно, лишь бы уйти из этой опостылевшей вдруг кибитки. Уйти, чтоб никто не видел, чтоб снова не назвали вором.
Они прошли до края села, спустились в сухой арык и, немножко пробежав по нему, увидели Гандыма.
Гандым сидел на корточках у небольшого костра и деловито раздувал шапкой огонь. Когда приятели подошли, он шмякнул шапкой оземь и, воздев вверх руки, заплясал: «Шашлычок! Шашлычок! У нас будет шашлычок! Будет славный шашлычок!»
– Чего ты? – спросил он, заметив, что Сердар выпучил глаза на куриные тушки, нанизанные на вертел. – Очнись, друг! Сейчас курятинки пожуем! – он цапнул Сердара за пояс, несколько раз крутанул вокруг себя, потом схватил валявшуюся в пыли шапку и скова принялся махать ею над углями.
Сердар не произносил ни слова. Ему было тошно, он понимал, что ребята украли кур, но он так давно не ел мяса, а от подрумянившихся куриных тушек шел такой дух… Не было у него сил отказаться от угощения и уйти. Он глядел на кур, как промерзший и оголодавший кот глядит на свежее мясо, готовый броситься на него и вонзить когти в розоватую мякоть; он тоже готов был выхватить из костра румяные тушки и мгновенно уничтожить их: рассудок и совесть отступили перед доводами пустого желудка.
Гандым взял курочек за ножки, положил рядком у костра.
– Вот шашлычок! Готов шашлычок! Закусим, а потом помолимся, чтоб и молле с женой хоть что-нибудь перепало! Ну, берите!
Три руки одновременно протянулись к угощению, и каждая ухватила по курице. Месяцами не видевшие мяса мальчишки вмиг обглодали их и стали высасывать косточки.
Только теперь вместе с приятной тяжестью в желудке Сердар вдруг почувствовал раскаяние. Он сидел, опустив голову, не в силах посмотреть в глаза приятелям.
– Ну чего ты? Чего скис? – спросил Гандым, хрустя куриной косточкой. – Не вкусно? А может, тебе моллу жалко?
– Нашел кого жалеть! – Хашим махнул рукой и зашвырнул подальше обглоданную косточку. – Дело сделано, мясо съедено! Поглядеть пойти, как бы кто не накрыл нас! Пойду взгляну!
Хашим исчез.
– Ну чего ты? – Гандыму не по нутру было, что Сердар загрустил.
– Я думаю, что теперь будет. Виноград съели, а веточки-то остались…
– А мы их выбросим – и дело с концом!
– Ты попробуй в село вернись! Кроме как об этих курах, других разговоров нет. Ко мне уж Горбуш-ага приходил. Верни, говорит, кур, иначе, говорит, хуже будет.
– А ты ему что? – встревоженно спросил Гандым.
– Что я, сказал, что не брал я никаких кур.
– Ну и опять так скажешь.
– Теперь я так не могу. Я ведь бабушку к нему послал, ей тоже поклялся, что кур в глаза не видел. Выходит, я бабушку обманщицей сделал? Так нельзя. Приду домой, скажу бабушке, чтоб шла к элти, – пускай за меня прощенья просит…
– Ты что, обалдел?! – Гандым вскочил с места. – Да я тебе за такое!..
Сердар, ни слова не говоря, занял оборонительную позицию.
– Пошлешь бабушку к элти, пошлешь? – Гандым медленно подвигался к Сердару.
– Пошлю! – Сердар упрямо вздернул голову.
– Балда! Так тебя элти и простит!
– Пускай не простит, все равно пошлю!
Гандым молча съездил Сердара кулаком в ухо. Тот дал сдачи. Мальчишки сцепились, как петухи, но силы были равны, и ни тому, ни другому не удавалось одолеть противника. Наконец Сердар удачной подножкой подсек Гандыма и прижал его к земле.
– Хашим! – заорал тот. – На помощь! Он хочет рассказать про кур! Хашим!!!
Хашим подскочил сзади, схватил Сердара за ногу, Гандым выбрался из-под него и начал лупить кулаками:
– Дай ему, Хашим! – кричал он. – Дай ему! Бей предателя! – Хашим не хотел бить Сердара, он старался разнять их с Гандымом. И тут на берегу арыка появился Горбуш-ага.
– Ну, свинячьи дети, попались? – старик спустился в арык и каждому отвесил по оплеухе. Подавленные неожиданностью его появления и неотвратимостью возмездия, мальчишки даже не пытались бежать.
– Ты что ж это, поганец, клялся давеча, что в глаза этих курочек не видал?! – Горбуш-ага показал на гору куриных косточек. – Может, ты и не ел? Ну, говори! Отвечай, гаденыш!
Сердар молчал.
Горбуш-ага взялся за Хашима.
– Как только ты, цапля длинная, покликал его, я сразу учуял, что нечисто дело. Ты его совратил, паршивец? Курочки захотели? Вкусно куриное мясо? Вкусно? – Горбуш-ага повторял свои вопросы, а сам одну за другой раздавал мальчишкам затрещины.
– Бей, дедушка Горбуш! Бей! – Хашим ревел, размазывая по щекам слезы. – Хоть до смерти убей, только не говори никому! Не веди к старикам! Не позорь! Мы больше не будем!..
Гандым молчал, исподлобья поглядывая на старика. Лицо его, измазанное куриным жиром, показалось Горбушу-ага нахальным.
– Ты у них заводила! Ты? Думаешь, можно воровать – и все будет шито-крыто? Я знаю. Все ваши разговоры знаю. Ты парней воровать подбил! – И Горбуш-ага всерьез принялся за Гандыма.
Гандым не стоял, словно каменный, как это было с Сердаром, он хоть и не посмел убежать, но старательно отворачивался, пытаясь получить поменьше. Однако своими маневрами он только хуже обозлил старика, и оплеух ему досталось больше, чем другим, а рука у Горбуша-ага была тяжелая, не хуже, чем у молодого.
– Ну вот что, негодники, бить я вас больше не хочу – устал. Сейчас пойдете со мной, возьмем ваших родителей и вместе с ними будете держать ответ перед стариками! Пусть старики придумают вам наказание. И пусть позор ляжет на головы ваших отцов!
– Не надо, Горбуш-ага! – в один голос завопили Гандым и Хашим. – Накажи сам, не веди к старикам! Ведь мы первый раз! Мы больше не будем! – Гандым с Хашимом плакали и упрашивали старика, а Сердар по-прежнему отмалчивался, словно язык проглотил.
– Ты чего молчишь, а?
– А чего говорить?
– Будешь еще воровать?
– Я не воровал.
– Ел ворованное?
– Ел.
– Ну и какое тебе дать наказание?
– На это ваша воля.
Горбуш-ага успешно применил все три метода воспитания, отмеченные в истории человечества: побои, угрозы и наставления. Отлупив мальчишек и припугнув их судом стариков и позором, он незаметно перешел к наставлениям. В результате этого воспитательного комплекса мальчишки дали слово, что никогда больше не будут воровать, а главное – что вернутся в школу. Только в этом случае Горбуш обещал простить их, не водить к старикам и не позорить перед всей деревней.
