Текст книги "Вьюга"
Автор книги: Хидыр Дерьяев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)
Глава двадцатая
Джумаклыч оторвал глаза от книги и взглянул в окно. Ветхая черная кибитушка, возле нее топчан, на него навален хворост, рядом привязан старый осел с кургузым хвостом… Из кибитки вышла худая женщина с кувшином в руках и медленно побрела куда-то… «Какая знакомая и какая бесконечно печальная картина! Народ, родной мой народ, никак ты не можешь пробудиться от тысячелетней спячки, от многовековой летаргии… Увижу ли я когда-нибудь, как туркмены, словно изжаждавшаяся отара, жадно устремятся к культуре, или так и умру, не достигнув заветной цели?
Пришла советская власть. Она не только провозгласила: „Культуру – народу! Науку – народу!“, она делает все, чтоб мы, старые просветители, могли наконец свободно учить детей, нести в народ знания. Но темные силы живут, и велика многовековая инерция – народ сторонится школы. Только дети, свободные от предрассудков, живые и любознательные, с детской безоглядностью идут мне навстречу. Но черные силы не щадят и детей. Два мальчика едва не погибли, защищая школу, которую уже привыкли считать своей, которую успели полюбить!..» – ахун сокрушенно вздохнул и, положив на стол руки, опустил на них голову.
Вошел председатель сельсовета. Понимая, что в разговоре со стариками он вел себя не так, как подобает человеку, облеченному доверием власти, он решил теперь, прежде чем действовать, посоветоваться с ахуном.
– Ну как, учитель? Решать надо то дело.
– А нашлись виновные?
– Нет.
– Куда ж они могли деться?
– Кто их знает… Прячутся где-нибудь у теток с дядьками. Я считаю, на моллу Акыма поднажать надо…
– Это как же так «поднажать»?
– Посадить его, пока не найдутся!
– Посадить?.. – учитель покачал головой. – Ну ладно, посадишь ты его. А народ соберется и решит выпустить. Как это будет для твоего авторитета?
– А ничего!
– Нет, так не годится. Во-первых, вполне возможно, что молла и действительно понятия не имел о том, что надумали эти двое. Может, он только утром и услышал о происшествии? А мы его посадим. За что, спрашивается, за какую провинность? За то, что у него племянник с придурью?
– Конечно! Пускай отвечает!
Джумаклыч покачал головой.
– Позволь, председатель, дать тебе один совет: я больше тебя жил, больше видел, больше учился… Если хочешь завоевать уважение народа, никогда не допускай несправедливости. Нарушить закон просто, а вот исправить нарушение тяжело. Люди должны доверять власти, вера народа – главная опора власти. И если кто-нибудь по неразумию, по неумению или – хуже того – в корыстных целях расшатывает эту опору, тот совершает преступление. Что ты так смотришь? Я непонятно говорю?
– Значит, по-твоему, не надо трогать моллу Акыма?
– Да, потому что народ может счесть это несправедливым.
– Тогда что ж?.. Тогда, может, не доводить пока до властей, сами уладим дело?
– Я думаю, надо попробовать. Старейшины в селе – большая сила. Они потолкуют с родителями пострадавших, посмотрим, каково будет их решение.
– Да понимаешь, больно меня на этого длиннобородого зло берет! Который врал вчера, что батраков у него не было. И ведь нарочно про это сказал – меня уесть хочет!
– Это ничего. Не такое еще придется услышать. Ты взялся за трудное дело, и многое придется пропускать мимо ушей. Иначе ты волей-неволей начнешь сводить счеты с обидчиками, а это недопустимо. Надо запастись терпением… Ну вот, легки на помине! – учитель показал рукой в окно. – Старики идут. А кого это они привели?
Председатель глянул в окно и усмехнулся:
– Те самые. Попались, голубчики. Нашли, значит, старики.
– Ну что ж, выходит, действуют еще старые наши порядки. Старики многое могут сделать, и мы должны пользоваться этим в разумных, конечно, пределах.
В дверях появились старейшины.
– Вот, ахун, привели виновных. Они заваруху устроили, – сказал Горбуш-ага и дал Муршуку две звонких затрещины. Потом повернулся к Пудаку: – Ну а с тобой что прикажешь делать? Прибить тебя – вроде семейный человек! Женатый, дочь нажил… Вот только ума не нажил. А если бы, не приведи бог, утонули ребята?! Ну, что с тобой делать? У, недоумок!.. – И Горбуш-ага в сердцах замахнулся на Пудака.
– Дай ему, Горбуш, дай! Не гляди, что женатый! – выкрикнул молла Акым.
– Нет, нет, не трогай его, – строго сказал председатель сельсовета. – Мы его сейчас в тюрьму отправим! Пусть в Сибири деревья пилит!
– Добрые люди! Простите наши прегрешения, – забормотал Пудак, низко опустив голову. – Мы больше никогда не будем…
Муршук вторил ему, вытирая рукавом слезы.
– Для первого раза простить бы надо… – сказал один из стариков и просительно взглянул на ахуна.
– Нечего их прощать, пускай в тюрьму отправляют! – громко сказал Горбуш-ага, но строгости в его голосе не было – чувствовалось, что говорит он так, для острастки.
После основательной проборки и долгих назиданий виновников ночного инцидента отпустили.
Глава двадцать первая
Бабушка Сердара сидела за прялкой, когда с улицы кто-то окликнул ее.
– А? Кто там, заходите!
– Салам-алейкум! – ахун Джумаклыч просунул голову в дверь.
– Проходите, учитель! Проходите!
– О! Вы еще и прясть мастерица, не сглазить бы! А как глаза, не подводят?
– Аллах милостив, и глаза пока еще служат, и руки не отказывают.
– Ну, стало быть, все у вас неплохо?
– Что ж зря всевышнего гневить, жаловаться не стану… Вот только Пермана нет возле нашего очага. Угнали моего сыночка…
– Ничего, сын ваш вернется! Мужайтесь…
– Да услышит аллах, ахун-ага! Молитесь за нас, грешных. Вы ведь ближе к аллаху. Садитесь, ахун-ага, сейчас чайку поставлю.
– Спасибо, не беспокойтесь. Я к вам по делу. С советом пришел, – и учитель присел на корточки рядом со старухой.
– Да будет ваш совет к добру, ахун-ага! – старушка отложила прялку в сторону и приготовилась слушать.
– Внук ваш Сердар очень одаренный мальчик. У него ясный ум, прекрасная память. Он намного обогнал всех своих сверстников. Они еще не освоили грамоты, а он уже свободно читает и пишет. А учить его отдельно я не могу. И получается, что сейчас мальчик даром тратит время в школе. А потерянное время все равно что павший от бескормицы скот или кошелек, вывалившийся из кармана.
– Да, ахун-ага, это так…
– А раз вы это понимаете, я буду продолжать. Вы знаете, Сердар с Гандымом чуть не погибли в ту ночь. Они утонули бы, будь у берега чуть поглубже…
– Ах, ахун-ага, есть тому злодеянию какая-то тайная причина. За что люди были так злы на мальчиков, что обрекли их на позорную смерть? Конечно, Сердар-джан, он немножко озорной, неслух он. При матери-то он такой был славный, такой хороший – нарадоваться не могли. А как скончалась бедняга, словно подменил кто ребенка. В школу ходить перестал: не хочу, и все! И главное – играми-то не занимается, все больше дома, подле меня сидит. Вижу, тоскует, томно ему, а на улицу не идет. Спросишь: что, мол, с тобой, – молчит. Даже иной раз страшновато делается…
– Это понятно. Вы не могли узнать, что с вашим ребенком. А сказать он не мог, потому что и сам не знал, в чем дело. Зато теперь мы знаем, что ему нужно, о чем его тоска.
– Знаете? – старушка просветлела лицом. – О чем же?
– Он по учебе тоскует. По настоящей учебе. По умным, хорошим книгам.
– Так вы бы дали ему, ахун-ага! У вас много их, книг-то…
– Книг мы найдем, бабушка. И учителей найдем. Только придется вам отдать нам своего внука.
– Берите, ахун-ага! Делайте с ним что хотите. Как говорится, бить надо – бейте, только не до костей. Лишь бы на путь наставить. Чтоб не пропал понапрасну.
– Не пропадет ваш внук. И способности его не пропадут. Значит, решено: я отвожу его в городскую школу, – и Джумаклыч встал.
– В городскую школу? Прямо сейчас? – спросила старуха, тоже поднимаясь с пола.
– Да, прямо сейчас. Я зашел только для того, чтоб получить ваше разрешение.
– Да как же?.. Да я тогда… Мне хоть попрощаться с ним…
– Прощайтесь. Вон он ждет за кибиткой.
Они вместе вышли на улицу.
– Сердар, сыночек… – Старушка дрожащей рукой погладила мальчика по голове. – Стало быть, в город решил?.. Поедешь, да?
– Поеду, бабушка.
– Да будет светлым твой путь! Да вразумит тебя всеблагой в делах твоих! Да пошлет тебе аллах достаток от дела, за которое ты возьмешься… – торопливо, словно боясь не успеть, говорила старуха. – Старайся, сынок, слушайся учителей своих…
Сердар ушел за ахуном, а бабушка долго стояла у кибитки и глядела ему вслед.
Как ни хороши были бескрайние просторы степи, они не очень привлекали внимание мальчика – ко всему этому он давно привык, зато в городе, потрясенный новизной увиденного, Сердар, казалось, был оглушен. Удивленно озираясь по сторонам, он то и дело останавливался и, приоткрыв от изумления рот, глядел то на извозчичьи пролетки, то на дома в несколько этажей, то на женщин с темными вуалетками на лицах. Особенно поражали его туфли русских женщин – как они умудряются ходить на таких каблуках? – и забавные крошечные собачки с закрученными вверх хвостами, которых женщины вели на кожаных ремешках. Так, то и дело останавливаясь, а потом вприпрыжку догоняя учителя, – очень уж страшно было Сердару потеряться в чужом месте – дошли они с Джумаклычем до белого двухэтажного дома с большими окнами.
– Ну вот мы и пришли! – сказал учитель, отворив синюю двустворчатую дверь. – Это школа, в которой ты будешь учиться.
По обе стороны длинного коридора Сердар увидел бесчисленные двери – никогда не видел он сразу столько дверей.
Ахун открыл одну из дверей, на ней написано было: «Заведующий». Навстречу ахуну поднялся из-за стола высокий светловолосый и светлолицый человек, они поздоровались, причем Сердар заметил, что заведующий очень приветливо заговорил с его учителем. Говорили они оба по-татарски, и Сердар разобрал не все. То, что речь идет об устройстве его в школу, это он понял. Когда разговор был закончен, заведующий погладил Сердара по голове и спросил по-татарски:
– Читать умеешь?
– Умею.
– Это хорошо. А как тебя зовут?
– Сердар.
– А отца твоего?
– Перман.
– Хорошо, – сказал заведующий. Записал в какую-то тетрадь имя Сердара и имя его отца и взглянул на ахуна. – Он неплохо знает татарский…
– Да, – сказал Джумаклыч. – Он учился по татарским книгам. Правда, недолго, но он очень способный… И старательный. Правда, Сердар? – ахун с улыбкой взглянул на Сердара.
Сердар молча кивнул.
– Ну вот, – сказал Джумаклыч. – Ты поступил в городскую школу. Старайся, Сердар. Учиться так же трудно, как копать иголкой колодец. Но ты парень настойчивый, умный, я уверен, что одолеешь учебу. Не скучай. Познакомишься с ребятами, узнаешь новые игры… Смотри только не очень увлекайся ими, грызи гранит науки!
Сердар вышел на улицу проводить ахуна и смотрел ему вслед, пока тот не скрылся за поворотом. Прощаясь с отцом, когда тот отправлялся в пустыню, Сердар горевал меньше, чем сейчас, расставшись с учителем. На сердце у него лежал пудовый камень. Сердара уже не занимали дамы с вуалетками на лице и со смешными собачками на привязи. Все вокруг было чужое, враждебное. Ни знакомых полей, ни кибиток, ни пасущихся овец… Высокие – в два-три этажа – дома нависали со всех сторон, давили на него, мешали смотреть вдаль. Сердар вспомнил бабушку, сидящую в уголке с прялкой, вздохнул…
Кто знает, сможет ли сын пустыни привыкнуть здесь, в городе, который кажется ему похожим на тесную клетку? Еще ни разу в жизни не спал он не на своей постели. И никого он здесь не знает, никого, ни единого человека! Ребята совсем чужие, стоят, разглядывают его, а подходить не подходят. Наконец один, чернявый, кривой на один глаз, осмелился, спросил издали:
– Это кто тебя приводил – отец?
– Нет, учитель.
– Видно, что хороший человек. А ты не больно горюй – привыкнешь! Здесь тоже люди живут. А не привыкнешь, домой сбежишь! – кривой засмеялся и вместе с ребятами ушел во двор.
Сердар снова остался на улице один. Ребята ему не понравились, какие-то не такие они, совсем не похожи ни на Гандыма, ни на Хашима… Чужие. Все здесь чужое. Как захотелось вдруг Сердару увидеть своих приятелей, бабушку, даже Мереда, с которым он так часто дрался. Захотелось вдруг зареветь, громко, от всей души, как ревет разлученный с матерью верблюжонок…
Интернат, в который Джумаклыч привез Сердара, рассчитан был на сто человек, но сейчас учеников было не больше двадцати. Брали сюда только сирот или полу-сирот, но все равно родичи неохотно отдавали детей, а те, кого так или иначе удавалось залучить, нередко убегали обратно. Подростки предпочитали ходить за байскими отарами, лишь бы досыта набить желудок: пища, которую давали в интернате, оставляла ребят полуголодными.
«Лучше уж быть неученым подпаском, чем ходить с пустым брюхом или набивать его соленой капустой да черным, как глина, хлебом!»
Глава двадцать вторая
Прошло уже несколько месяцев с тех пор, как Сердар поступил в интернат. Он начал уже привыкать к городу, к новым товарищам, к новым учителям. Трудней было привыкнуть к голоду, к постоянной тоске в животе. Правда, каждый четверг Сердар уезжал домой, чтоб возвратиться в пятницу под вечер, и бабушка припасала к его приезду все что могла, но что могла припасти его бабушка? То немногое, что брал он с собой из дома, Сердар почти целиком отдавал сиротам, у которых совсем не было родных, которым было еще хуже, чем ему.
Однажды после уроков всех учеников собрали в зале. Перед скамейками за столом, покрытым красной материей, сидели три человека: заведующий интернатом, один из учителей и паренек, высокий и круглолицый с едва пробившимися усиками. Судя по латаному чекменю, лохматому рыжему тельпеку на голове и простым чокаям на ногах, парень этот был из деревенских.
Заведующий школой поднялся со стула.
– Спокойней, ребята, не шумите! Сейчас выступит секретарь местного союза молодежи товарищ Чары Веллеков.
Мальчишки затихли. Высокий парень встал и несколько раз кашлянул.
– Товарищи, меня можно просто называть Чары, – сказал он негромким, чуть хрипловатым голосом. Таким вступлением парень, видимо, хотел расположить к себе ребят, завоевать их доверие. – Прежде всего я должен объяснить вам смысл некоторых незнакомых слов. Мы сейчас объединяем, собираем вместе бедняцкую молодежь, таких, как вот вы, сирот и детей бедняков. Союз молодежи…
– А что такое «союз»? – не вставая со скамейки, крикнул Гара Мурти.
– Союз – это когда люди являются товарищами, когда они верят друг другу, поддерживают друг друга. Члены союза молодежи…
– А что такое «член»? – снова выкрикнул Гара Мурти. – Ты что, нарочно понепонятней стараешься?
Гара Мурти был самым болтливым в интернате, вместо языка будто колокольчик подвешен. Ко веем он приставал с вопросами, с расспросами, с разговорами. Его и били не раз, но он все равно не оставлял своей привычки. Но Чары и не думал ругать болтуна.
– Тут, товарищи, много будет новых, не очень-то понятных слов, – сказал он и, сняв рыжий тельпек, положил рядом с собой на стол. – Само дело для вас новое. Я для того и приехал на собрание, чтоб помочь вам разобраться…
– Тогда надо говорить не собрание, а «урок»! Непонятное на уроке объясняют! Пускай учителя растолковывают!
Чары чуть заметно улыбнулся.
– А может, сами попробуем разобраться? А? Может, кто-нибудь сумеет объяснить, что значит слово «член»?
– Давайте я попробую, – сказал Сердар, поднимаясь с места. – Я так думаю: если съесть мясо овцы или другого какого-нибудь животного, а кости собрать, то скелет уже не будет целый, он будет состоять из отдельных частей, косточек. Каждая такая часть, каждая косточка и будет членом скелета? Правильно?
– Очень даже правильно. Садись, молодец! – Чары приветливо кивнул Сердару. – Когда все кости соединены сухожилиями в один крепкий скелет, они тоже вроде бы составляют союз. Члены союза молодежи так же крепко, как кости животного, должны быть спаяны в единое целое. Каждый по отдельности – член, а когда все вместе – союз.
Неизвестно, удалось ли Чары объяснить ребятам, что значит слова «союз» и «член». Уж больно непростое это было дело – вместить в сознание детей понятия, обозначающие нечто, чего никогда не было в их жизни. Чары продолжал:
– Товарищи, в вашей школе необходимо создать ячейку коммунистического союза молодежи. – Он замолчал, ожидая вопроса: что такое «ячейка», но вопроса почему-то не последовало, и Чары стал объяснять, что означает это слово, взяв для примера пчелиный улей.
Это потом, спустя несколько лет, слова «союз», «член», «ячейка» прочно вошли в жизнь, в быт, в сознание молодежи, а на первых порах втолковывать эти понятия было совсем не просто, и не случайно Чары поначалу показался ребятам чуть ли не косноязычным. Когда же парень заговорил о вещах, понятных и доступных, оказалось, что он – прекрасный оратор, скакун, стремительно несущийся вперед.
– Товарищи! – говорил Чары не очень громко, но так, что слышно было во всех уголках зала. – Большинство из вас – сироты или же дети бедняков, чьи ясные глаза с детских лет запорошены пылью из-под байских сапог. Ни у кого из вас нет ни богатой родни, ни знатной семьи. Но у вас есть родная советская власть – надежная ваша поддержка и опора, опора всех тружеников, всех бедняков. Советская власть открыла для вас эту школу, где не нужно платить ни за обучение, ни за питание. Советская власть привезла вас сюда из разных сел и селений и посадила за общую скатерть. Вы вместе едите, вы спите в одной комнате. А тех, кто вместе спит, кто вместе ест, у кого общая скатерть и общая соль в казане, мы называем семьей. Вы стали единой семьей, хотя приехали из разных мест и принадлежите к разным родам. Все вы дети единой матери – советской власти. Вы ее любимые дети, вы для нее зеница ока, свет ее очей.
Ребята беспокойно заерзали, завздыхали. Чары Веллеков понял, что слова его дошли наконец до слушателей, проникли в ребячьи души. Он замолчал и некоторое время стоял, опустив голову, – думал, как все-таки попонятней объяснить ребятам про комсомол.
– Я расскажу вам предание, идущее от наших предков. Один из стариков, умирая, призвал к себе сыновей и дал им два пучка прутьев. «Вот, – сказал он, – после моей смерти возьмите эти два пучка. Один из них разберите по прутикам, переломайте каждый прутик и сожгите. А второй свяжите в метелку и тоже сломайте, но только целиком». Когда старик умер, сыновья, выполняя завет отца, разбросали первый пучок по прутику, сломали их и сожгли. А со вторым, связанным в метелку, они никак не могли справиться – не ломается, и все. Не зная, как поступить, отправились к мудрецу. «Не поняли вы своего отца, – сказал им мудрец. – Он завещал вам быть дружными и сплоченными. Вы видели, как легко было переломать разрозненные прутья, а когда они оказались вместе, никакая сила не могла их одолеть. Если вы будете дружны и сданы, никто вам не страшен. Будете врозь – пропадете».
Рассказал я это к тому, что если вы станете членами союза молодежи, то все вместе станете такими крепкими и стойкими, что никто не сможет вас сокрушить. Делая одно общее дело, вы будете действовать дружно и согласно. Одна у вас будет цель, одна дорога. Вы будете лучшими, передовыми людьми. Член союза молодежи должен хорошо учиться, не драться, не говорить бранных слов, быть вежливым – первым здороваться, если навстречу идет взрослый. Если старик или ребенок попал в беду, комсомолец должен помочь ему. Занозил мальчик ногу, плачет, надо подойти, вытащить ему занозу. Заблудился – отвести домой. Словом, быть примером во всех отношениях. Понятно, ребята?
– Понятно! Понятно! – послышались голоса.
– Понятно-то понятно, да только ты не все сказал, – снова высунулся Гара Мурти.
– Все сказал. Тут моим словам и начало, и конец.
– Начало-то было, а вот конец ты утаил.
– Тогда закончи за меня, а мы послушаем.
– И закончу! – Гара Мурти вскочил с места. – Ребята, вы моего деда видели? Старый, чуть не восемьдесят лет. Каждый раз, как приезжает, он что мне твердит? «Учись, сынок, коли в школе задаром кормят, в доме у нас достатка нет, смотри, только бога не хули!» А вот он сейчас слова всякие говорил: «союз», «ячейка», «член», а я думаю, это он так, для отвода глаз, ловушку нам расставляет. Конец у него был про бога, только он его утаил.
Чары удивленно пожал плечами.
– Не верьте ему, ребята. Не может он знать, что я хотел сказать, чего не хотел. Давайте лучше записываться! Ну, кто хочет записаться в союз молодежи?
Чары достал из кармана чекменя листок плотной желтоватой бумаги и зеленые карандаши. Записываться ребята не спешили, но с интересом разглядывали карандаш. Это были не карандаши, а несчастье: жесткие, они только рвали бумагу и все время ломались.
– Ну, кто будет записываться? – повторил Чары, постукивая зеленым карандашом по столу.
Ребята помалкивали. Чувствовалось, что слова Гара Мурти возымели действие. Сердар встал.
– Ты уже записывал однажды мое имя, – сказал он. – Когда приезжал к нам в село. Если надо писать снова, пиши.
Чары хотел было сказать, что той записи вполне достаточно, но потом решил записать его снова – надо же кому-то открыть список. Он написал имя Сердара, имя его отца, а рядом для памяти поставил особую пометку.
Следом за Сердаром записались еще трое. Потом, немножко поколебавшись, еще трое мальчиков назвали свои имена.
– Записывайтесь, записывайтесь! – проворчал с места Гара Мурти. – Сами потом жалеть будете!
