Текст книги "Вьюга"

Автор книги: Хидыр Дерьяев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 19 страниц)

Глава двадцать девятая

Идя по следу четвероногого спасителя, Сердар попал на незнакомый ему стан. В котле у старого чабана уже упрела похлебка, и рассказ о своих приключениях Сердар начал за обедом.

– Если б не твой кобель, пропал бы я, дедушка… Не уйти бы мне от зверей, – Сердар ласково взглянул на пса, который дремал, положив голову меж передними лапами, и не обращал на него ни малейшего внимания. – Лает он меньше других собак, а волки почему-то только его лая боятся.

– Алабаш умный очень, зря лаять не станет. Лает, – значит, учуял… А волки, они все понимают.

– А ведь другие-то собаки лаяли. Весь вечер брехали.

– А пользы что? Это как с болтливым человеком. Больше слов, меньше дела. Такого и дома-то никогда не застанешь, вечно по соседям околачивается, как собака дурная.

– А если собака и соседа защищать будет, разве плохо? Выручил же меня вчера ваш пес, а я ему чужой.

– Не об том речь, сынок. Умная смелая собака и чужой дом защитит. Только мало таких. Вон погляди, кобель лежит черноухий: силач, красавец, а знал бы ты, до чего ж он труслив! Чуть стемнело, ему уже и покоя нет – лечь боится. Сны страшные мучают. Другой раз вскочит, будто ему кто на лапу наступил, и давай брехать! Брешет, брешет, пока не охрипнет. Спит только возле самого шалаша.

– Может, охраняет?

– Ну да? Этот только о собственной своей шкуре печется! Другие собаки уйдут, бродят вокруг стана, а этот на два шага отошел, сейчас поворачивается и лает.

– Может, он тебя с собой приглашает? За компанию?

– А зачем мне его компания? Если мне отойти понадобится, я и без провожатого обойдусь. Да ты ешь, сынок, ешь. Проголодался ведь…

– Спасибо, наелся! – Сердар отодвинулся подальше от скатерти. – А если черноухий волка вдруг учует?

– В шалаш метнется! А как заваруха кончится, подбежит, хвостом завиляет: вот, мол, и я здесь…

– А Алабаш?

– Тот с места не сойдет.

– А разве он не погонится за волком?

– Эх, сынок, мало ты еще, видно, с овцами дела имел. Ведь оно как бывает: подбежит с подветренной стороны волк, собаки за ним рванутся, а с другой стороны – стая! Они ведь тоже хитрые. Волк – зверь умный! Если Алабаш при отаре, ни один даже близко не подойдет. Ты, может, видел: волк, когда на овцу налетает, пасть у него распахнута, верхняя челюсть торчит, как лука у верблюжьего седла. А Алабаш только гавкнет, волчья пасть сразу – щелк! И захлопнется, как клещи.

– А почему это так, дедушка? Что в нем такого особенного? – Сердару было очень интересно слушать старого чабана, ведь про собак бабушка никогда не рассказывала.

– Как тебе ответить, сынок?.. Много на свете удивительного, непонятного… Сорок шесть лет пасу я овец, сперва подпаском был при отаре, потом чабаном. Много всякого повидать довелось, а как объяснить, не знаю. Вот, к примеру, ворвался в отару волк, хватанул овцу за загривок. Ему и тащить ее не надо – сама за ним побежит! Будет за волком гнаться, пока сил хватит, пока не свалится. А попробуй ее собака схвати? Вырываться начнет, дергаться, ни за что за собакой не пойдет, только если в зубах волочь. А почему? Аллах так судил…

Вот ты говоришь, как ветер приутих, ты кричать стал, и пес тебя услышал. Не слышал он тебя – голос человеческий слаб, да и не нужно было ему тебя слышать, он и без того все понял. Другим собакам невдомек, и не потому, что слух хуже, а нет у них того понимания. Алабаш сразу чует: человек в беде, а вот почему он это чует, поди узнай… Порода. Настоящий чабанский пес: человеку друг, овце защитник, волку смертельный враг.

Овца почему за волком бежит? Потому что коснулся ее волк, она уж и кончена, духом ослабла: ее не ноги, ее страх за волком несет. Так и волк: слабнет он духом перед породистой овчаркой. Большая это ценность – хорошая собака. Конь да собака – самое наше богатство. Конь зачем нужен? Догоняешь – догонишь, убегаешь – спасешься. А собака, она скот охраняет. Без собаки чабану делать нечего. – Старик наклонился и погладил Алабаша. – Ума у него больше, чем у другого человека, только речь ему не дана…

Сегодня до рассвета не ложился. Мне всю ночь покоя не давал. Ну я ничего, я знаю: раз Алабаш лает, значит, так нужно, попусту брехать не станет. А как развиднелось, подошел ко мне, гавкнул разок-другой – пойду, мол, – и унесся… Предупредил, значит, что отлучится, чтоб я за овцами присмотрел. Поднялся я, гляжу по сторонам. Гавкает где-то за барханами… А он, стало быть, как показался, – волки врассыпную…

– Так, дедушка. Так все и было. На них будто кто угли горячие сыпанул. Брызнули в разные стороны!

– Да, это такой пес… – старый чабан с довольным видом погладил бороду. – Ты только не думай, что эти, другие, совсем никчемушние собаки. Дело свое они знают, овец пасут хорошо. Но против волка слабоваты, волки их и не больно-то остерегаются. А этот, ты погляди! Погляди на Алабаша! Он ведь, еще можно сказать, щенок, даром что ростом взял. А появись сейчас серый, Алабаш только гавкнет, у того чуть не сердца разрыв. Сдохнуть он, конечно, не сдохнет, на то он и зверь, но к месту этому больше не подойдет…

– А откуда ж они взялись, такие собаки?

– Точно сказать не могу, а только есть предание, – старик снова коснулся своей бороды, – когда-то собаки, как и волки, жили и плодились здесь же, в пустыне. Враждовали. И стали волки одолевать собак, – волк, как ни говори, сильнее собаки. Собрались тогда собачьи старейшины на совет и решили породниться со львом, иначе конец им, изведут волки собачье племя.

Выкрали собаки несколько львят, и те львиные детеныши смешались с собачьим родом. Вот от этих смешанных кровен и пошла туркменская овчарка. Настоящая, породная овчарка.

– Может, волки потому их и боятся, что в них львиная кровь?

– Скорей всего так. Я вот сейчас чайку выпью и расскажу тебе родословную Алабаша. Ты тоже выпей, сынок.

Чабан налил в пиалу хорошо настоявшегося чая и стал не спеша, с удовольствием пить. Сердару пить не хотелось, но он не мешал старику, терпеливо ждал.

– У Алабаша был старший брат, – начал чабан, отставляя в сторону порожнюю пиалу. – Два года он состоял при отаре, потом хозяин забрал его. Звали кобеля Ёлбарс. Я такой собаки никогда больше не видел. Дороже любого подпаска.

Вот сам суди. Весна. Движется по пастбищу отара, тяжелая, овцы суягные. Животинки, как подойдет им срок, отходят в сторонку и котятся. Чабанам только поспевай – крепко нам в эту пору достается. Отару-то ведь не остановишь, идет себе и идет…

Если овца в теле, она ягненка не бросит, ждет, пока он на ножки встанет да побежит за ней. А если матка слабая от бескормицы, она как дурная делается, вроде и знать не хочет своего ягненка: уходит, и все. Вот и поспевай за матками, брошенных ягнят в хурджун складывай! А то пропадут. Дело это нелегкое, весной трава – чуть не до пояса, поди разгляди в ней ягненка! Одна надежда на умную собаку, Ёлбарсу в таких делах цены не было.

– А что собака может сделать с ягнятами? – Сердар удивленно взглянул на чабана.

– Что может? Ты скажи, чего он не может! Ёлбарс только говорить не мог, а слово любое понимал. Да ему и слов никаких не надо, сам знает, когда что делать. Хочет, бывало, овца ягненка бросить, а он встанет перед ней и рычит – не пускает: жди, мол.

– Не пускает?

– Ни за что не пустит, пока ягненок на ножки не подымется.

– А если сразу несколько овец ягнятся?

– А тогда он вот как делал. Если уж он недоглядел, ушла мать, бросила своего дитенка, Ёлбарс от него не отойдет. Ляжет и лежит, ждет, чтоб тот на ноги встал. Поднимется малыш, Ёлбарс подходит к нему, обнюхать себя дает, чтоб, значит, привыкал к его запаху. Они ведь слепые родятся, ягнятки, глаза у них долго не открываются, все по нюху. Умная овчарка, она и это знает.

– А Алабаш так умеет?

– Нет, молод еще. Но будет уметь, он все превзойдет, всю пастушью науку. Раз собака чистых кровей, она все будет уметь. Ну слушай, как он дальше-то с ягненком. Стало быть, познакомится ягненок с Ёлбарсом, признает его запах, и пес его подманивать начинает. Зайдет спереди и лапами этак стучит, часто, часто… Ягненок подбежит, слышит, запах-то знакомый, скок-скок за собакой. Так пес его к отаре и приведет.

А уж потом-то, в отаре, ягненок, бывало, кроме Ёлбарса и знать никого не хочет, к матери родной не подходит, все за псом норовит. А Елбарс нет чтоб гавкнуть на него, отпугнуть – никогда этого не допускал – опять хитростью действует. Отпрыгнет в сторону, постучит лапами, ягненок – к нему. Он в другую сторону – скок! Играет Ёл-барс, играет с ягненком, пока тот не запутается и отстанет от него. Ёлбарс видит, что отбился от него малыш, и давай тихонечко в сторонку, подальше от отары. Вот что такое настоящая собака!

– А вдруг во время окота волк?

– Не подойдет волк к отаре, если Ёлбарс на посту. Он такой глазастый – за всем уследит. Иной раз бросишь несколько овей, уйдешь с отарой – держать-то ее нельзя, – так он потом соберет всех отставших и пригонит.

– А может, он человек? Только в песьем обличье? – Сердар улыбнулся.

– Тогда б он не мог делать того, что нам с тобой не под силу. Нападет на отару стая волков, ты мечешься, бегаешь, кричишь, а что проку? Ты орешь, а они знай баранам курдюки обрывают…

– А если Ёлбарс? – Сердар даже заерзал, предвкушая удовольствие от того, что сейчас услышит.

– Ёлбарсу волк что мячик! Налетит, вдарит зверя грудью, у того и хребет пополам. Волкам, наверное, лев видится в его обличье – не подходят они к нему – Ёлбарс ведь ни разу курдюком не полакомился!

– Курдюком? – удивился Сердар. – Собаке – самый лучший кусок?

– Лучший не лучший, какой может быть разговор, если твоя собака серого одолела? Тут уж жалеть не приходится. Берешь самую что ни на есть жирную овцу, режешь, а курдюк – псу!

– А если две собаки – обе по волку возьмут?

– Тогда двух овец резать. Каждой собаке по курдюку.

– А если одна – двух?

– Одна два курдюка получит. За каждого волка – курдюк. Так уж положено. Закон.

– Ни разу не слыхал о таком.

– О многом ты еще не слышал, сынок. Молод ты…

– А почему курдюки, а не просто мяса кусок?

– Мясо для этого не годится. Ведь почему ей курдюк бросаешь? Собака, когда волка рвет, ей меж зубов шерсть забивается. А шерсть волчья – она такая зловредная, все зубы потом выпасть могут. А съест собака овечий курдюк, зубы прочистятся…

– Да, дедушка, не слыхал я такого. Мой чабан не рассказывал мне это про собак.

– Да ведь не у каждого чистокровные овчарки есть. Твой чабан, может, такого пса отроду не видал…

– Может, и не видал. Ну, дедушка, я пойду. – Сердар поднялся с кошмы. – Спасибо вам за хлеб, за соль, а больше всего – за рассказы ваши. Когда б еще я такое услышал!

– Ну и ладно, коль угодил я тебе своими байками. Трогайся, сынок. Дорога у тебя и впрямь длинная. Волков не бойся, они в этих местах не скоро объявятся. Они какие были-то: низенькие такие, тело длинное?

– Ага, длинные, длинные! И вроде красноватые…

– А их так и зовут: красные волки. Племя их от шакалов идет. Самые зловредные звери. Добычу всегда сначала песком забрасывают, это чтоб ослепить. Они редко встречаются – это уж тебе повезло! – Старик засмеялся, похлопал Сердара по плечу и вдруг резко обернулся.

Мальчик вздрогнул, решив, что снова волки, но увидел человека: тот выехал из-за шалаша верхом на ишаке.

– Папа! – крикнул Сердар и бросился навстречу Перману.

Глава тридцатая

В один из погожих осенних дней по мощенной булыжником улице Мары шел загорелый паренек в бязевых штанах и рубашке, в старых, стоптанных чепеках. День был жаркий, на голове мальчика по самые глаза нахлобучен был мохнатый тельпек, но шел он так легко и весело, словно жары не было и в помине. Уж больно хорошее было у него настроение. Шел он в райком комсомола.

– Здравствуй, Чары!

– Привет, Сердар! С благополучным возвращением! Значит, вернулся?

– А как же? Я ведь обещал.

– Молодец, сдержал свое слово. А тут без тебя односельчанин твой в училище поступил – Гандым.

– Я слышал, дома сказали. Чары, я за своим удостоверением. Не потерялось?

– С чего это оно должно потеряться? – Чары достал из стола бумажку с ладонь величиной. – Вот оно. Твое? – И он прочитал вслух:

– «Удостоверение.

Настоящее удостоверение выдано Сердару Перман-оглы в том, что он принят в члены Марыйской организации Коммунистического Союза Молодежи 13 сентября 1921 года и является членом Коммунистического Союза Молодежи».

– Держи, Сердар. Удостоверение у тебя не порвано, не измято. Молодец.

– Так ведь я его в книжке храню.

– Вот, правильно. Ну, будь здоров!

Сердар возвратился в Мары в неспокойное время. С каждым днем все упорнее становились слухи о том, что училище должно переезжать в Ташкент. Правда это или нет, установить ребятам пока не удавалось, и они без конца спорили об этом.

– А все-таки будем мы переезжать в Ташкент, – сказал как-то вечером Сердар, развязывая шнурки чепеков. – Курица кудахчет, кудахчет – да и снесется.

– Ты тоже каждый день кудахчешь: «Переедет! Переедет!» – окрысился на Сердара сосед по койке, мордастый парень, больше всего на свете боявшийся этого переезда. – Тоже, видно, яичко снести надумал?

– Он его сразу снесет, как только объявят, что ехать надо, – с усмешкой сказал Гандым.

– Если школа будет переезжать, считай, что я его уже снес, – Сердар поставил чепеки под кровать.

– А чего ты больно радуешься? Чем Ташкент лучше Мары? – Гандым пожал плечами.

– Сравнил! Город большой. Учителя лучше.

– Учителя здешние ему не подходят! Учености мало! Ты одолей, что они знают, потом хоть в Москву уезжай.

– А что, может, и в Москву поеду: всю жизнь за Мары держаться не буду! Подумаешь – Мары! Хоть один ученый ахун учился здесь? Все в Бухару уезжали!

– Ха! Он ахуном надумал стать! – Гандым хлопнул себя по коленям. – Салам-алейкум, ахун-ага!

– А чего вы гогочете? – Сердар обиженно передернул плечами. – Ничего тут смешного нет. Вам от мамочки уезжать страшно. Кто будет каждую пятницу по головке гладить? Чурек тепленький в рот совать? Ну и держитесь всю жизнь за материн подол!

– Конечно, тебе без разницы: что в Мары, что в Ташкенте. Тебя гладить некому!

Сердар молча взглянул на мордастого и отвернулся к стене. Парень потупился.

– Ты думай, чего говоришь! – вступился за Сердара Гандым. – Виноват он, что мать умерла? Может, и ты завтра без матери останешься? Ты помалкивай – ясно? А то… – и Гандым показал обидчику кулак.

А курица и правда не зря кудахтала: вскоре ученикам было объявлено, что училище переезжает в Ташкент. Ребята начали разбегаться, словно вспугнутые кем-то цыплята. Из сотни подростков, набранных с таким трудом, в стенах училища снова осталось не больше двух десятков.

На комсомольское собрание, срочно созванное в связи с создавшимся положением, пришел Чары.

– Товарищи! – начал он, когда Сердар, выбранный недавно секретарем ячейки, предоставил ему слово. – Ребята! Октябрьская революция, товарищ Ленин впервые в истории нашего народа открыли туркменам путь к знаниям, к науке – открыли перед нами двери счастья. Товарищ Ленин сказал: учиться, учиться и учиться! Это сейчас задача передовой советской молодежи. А у нас с вами что получается, товарищи? Ничего у нас с вами не получается. Советская власть открывает вам путь к науке, а вы бежите, вы хотите, как многие поколения ваших предков, пребывать в летаргическом сне или метаться без пути и без цели, как птицы g завязанными глазами…

– Мы в Ташкент ехать не хотим… – не поднимая головы, сказал один из подростков, сидевших в первом ряду. – Что, в Мары учиться нельзя?

– Можно, – сказал Чары. – В Мары можно учиться. И будут учиться. Другие, менее подготовленные ребята. Вы сильнее других, уже много знаете, и вам хотят дать настоящее большое образование. Ташкент – огромный город, там много ученых людей, они будут вашими преподавателями. Понимаете, не моллы, не ишаны, а настоящие большие ученые! И потом, ребята! Поехать в большой город, посмотреть новые места, прокатиться на поезде, понимаете, на поезде! Вот поднимите руки, чей отец хоть раз в жизни ездил на поезде? – Поднялась одинокая рука. – Видите, только один человек! Куда твой отец ездил на поезде?

– Никуда он не ездил.

– А чего ж ты руку тянешь?

– Я наоборот… Я хотел сказать, что он даже в Мары ни разу не был…

– Ну вот видите, что получается… – Чары улыбнулся. – А ты чего? – он обернулся к мальчику, сидевшему за столом президиума. – Что хочешь сказать?

– Мой отец не ездил на поезде, но видел поезд. Вот я и хотел рассказать…

– Давай рассказывай!

Паренек поднялся из-за стола.

– Отец у меня домосед. На базаре никогда не бывал, за саксаулом и то не ездил. А вот когда старшему моему брату сравнялось двенадцать лет, захотел отец показать ему поезд. Посадил позади себя на осла и повез. Ночевать остановились в селе, недалеко от железной дороги. Дело было летом, легли во дворе, перед домом, заснули… Вдруг среди ночи как загремит, загудит, земля задрожала… Вскочил отец, видит: движется на них что-то темное с огненными глазами. «Вставайте! – кричит отец. – Вставайте, правоверные! Конец света наступает!» Разбудил всех соседей, а те смеются: никакой, мол, это не конец света, а просто поезд идет.

Отец до утра уснуть не мог. А перед рассветом будит брата: «Давай, сынок, домой поедем. Опозорились мы с тобой на весь свет!» А брат ни в какую – охота ему на поезд поглядеть. Уговорил его отец: издали, мол, посмотрим. Сели они на ослика, уехали потихоньку. А отец уж и сам раззадорился, страх-то прошел немножко.

Подошли они к железнодорожному полотну, брат все поближе норовит, а отец его не пускает…

Выехал откуда-то поезд, и не настоящий, а только паровоз с прицепом, идет себе потихоньку, пыхтит, отдувается…

Брат говорит: «Смотри, как он задохнулся. Устал, наверное?» – «Еще бы не устать, – отвечает отец, – всю ночь дома на колесах таскал! А дорога-то у него видишь какая ненадежная? Железки в четыре пальца шириной – попробуй-ка удержись на них с таким грузом!.. Ты не рвись туда, сынок. Он сейчас передохнуть остановился, а как будет трогаться, его запросто в сторону шатануть может…» А паровоз как загудит!.. Отец с братом смотрят друг на друга и слова вымолвить не могут… Вот так мой отец и брат мой с поездом познакомились.

Вокруг засмеялись.

– Чего смеяться? – у Чары у самого губы расползались в улыбку, но он сделал серьезное лицо. – Разница-то между вами невелика. Отец его поезда испугался, вы из дому тронуться боитесь. Причина одна – невежественность, темнота. Пройдет десять – двадцать лет, ваши дети знаете как над вами хохотать будут! А может, просто не поверят: как это, скажут, могло случиться, чтобы комсомольцы, передовые ребята в другой город ехать боялись!

Я, товарищи, вот что предлагаю. Сегодня четверг, домой пойдете. Пусть каждый из вас приведет хотя бы по паре сбежавших. Как думаете, удастся сагитировать?

– Попробуем…

– Может, и получится…

– Тогда голосуем! Кто за мое предложение, прошу поднять руки!

Глава тридцать первая

Гандым сбежал одним из первых, сразу, как только слухи о переезде училища подтвердились. Его-то и обещал вернуть Сердар.

На долю Сердара пришелся только один беглец, поскольку, кроме него и Гандыма, никто из их села в училище не попал. Сердар отправился домой в твердой уверенности, что, никому ничего не рассказывая, запросто уладит дело с Гандымом. Не тут-то было. Гандым успел оповестить все село, и когда Сердар явился домой, его поджидали десятка два родственников – им уже было известно, что Сердар собирается в Ташкент. Народу набилось полна кибитка, пришли даже такие, о которых Сердар и понятия не имел, что они – родня.

Родичи явились с самыми благими намерениями: дать совет, наставить парня на правильный путь. Как же его не поучить: матери нет, отец в песках, все равно что круглый сирота.

Первым заговорил старик с длинной седой бородой и большим посохом в руках:

– Ты, сынок, даже и не помышляй в Ташкент ехать. Нечего тебе там делать. В нашем роду никто наукам не предавался, никто на должности не служил. Бросай свое учение и – к отцу, подпаском, – и старик стукнул посохом об пол.

– А может, лучше ему к молле Акыму вернуться? – несмело подал голос какой-то нестарый мужчина.

– Незачем, – строго сказал старик. – Он ведь по своему желанию ушел от моллы Акыма.

– Ну мало ли… По молодости чего не бывает. Поступит снова. Может, потом в медресе пойдет. Он парень толковый.

Родичи зашумели все разом:

– Толковый, да не старательный.

– Один раз бросил – и хватит!

– К отцу его! В пески! Подпаском!

Сердар сидел, окруженный родичами, притихший, словно побитый щенок. Он уже и думать забыл про Гандыма – самому бы не попасть в силок.

Старик с посохом откашлялся и сказал негромко:

– Ну, Сердар-хан, скажи свое слово. Думаешь, промолчишь, спасешься?

Сердар понимал: что бы он теперь ни доказывал, будет так, как сказал этот дед. Ни один из присутствующих не заступится за него – не посмеет перечить старейшине. Ослушаться старшего в роде – значит пойти наперекор неписаным законам, наперекор всему многовековому укладу жизни. Что же ему теперь делать? Послушаться, бросить учебу? Нет, этого не будет, пусть хоть земля разверзнется!

– Подпаском в пески я не пойду, – вполголоса сказал Сердар. – И в школу моллы Акыма не вернусь.

Наступила тишина. Все смотрели на старца. Тот резким движением поднял свой посох и с силой стукнул им об пол. Он ничего не сказал. Молчали и остальные. Это был дурной признак, и бабушка решила вмешаться.

– Детка! – сказала она, жалостно глядя на Сердара. – Не могу я отпустить тебя в дальние страны. Я с горя пропаду, не видя твоего личика. Ты уж послушай старших. Послушай, детка, они не хотят тебе зла.

– Зла-то, может, и не хотят. Но и добра – тоже!

– Ты что? Что с тобой? Мыслимо ли такое говорить? – бабушка в ужасе зажала Сердару рот.

– Так… – дрожащим от гнева голосом произнес старик с посохом. – Теперь понятно. Сырой помет заговорил! Вот он, щенок, лаем своим возвещающий конец света! Значит, родственники твои, собравшиеся здесь обсудить твою судьбу, не желают тебе добра? Может, они сделали тебе что плохое?

– Плохого – нет. Но и хорошего я от них не видел!

– Что? Что?! – старейшина даже задохнулся от гнева.

– Разве вы не бросили нас с больным братом, когда бежали от большевиков?! А ведь твердили, что они всех убивают!

Упрек Сердара был справедлив, и он прозвучал, как пушечный выстрел. Старик с посохом молчал, глядя в землю. Никто не произносил ни слова.

– Разговорами его не убедишь, – проворчал кто-то в дальнем углу. – Таких только за глотку брать. Он ведь теперь комсомол. Да еще главный у них, у паршивцев!

– Кто? – спросил старик с посохом. – Кто он теперь?

– Комсомол. Молодой каманис!

– О аллах! – простонал старик.

Бабушка не понимала, о чем идет речь, и беспокойно переводила взгляд с одного на другого.

– Ладно, – сказал старик, поднимаясь. – Никуда внука не выпускай. На ночь запри дверь на замок.

– Да как же? У нас на двери и пробоя-то нет. Куда ж я замок привешу?

– Хорошо. Я попозже сам тогда закрою, снаружи. А утром открою, – на Сердара старик не смотрел. Только уже стоя в дверях, обернулся и исподлобья глянул на него. – Ты, видно, из молодых, да ранний. Собственным умом жить решил. Не выйдет дело. В нашем роду ученых не было и не будет.

Старик сказал свое последнее слово. Это был приговор, и ничто не могло его изменить. Так, приехав за Гандымом, Сердар неожиданно сам оказался в ловушке.

Когда стемнело и все вокруг затихло, старик пришел и, как обещал, запер дверь снаружи.

Все улеглись. Сердар тоже лег, сделал вид, что смирился. Но когда бабушка начала тихонько похрапывать, когда Меред забормотал что-то во сне, Сердар осторожно вылез из-под одеяла и по-кошачьи подкрался к двери. Просунул руку, потрогал замок. Заперт. Сердар тихонько вернулся в постель, сел. И тут вдруг в глаза ему бросилась веревка, спускавшаяся с тюйнюка. В дымовое отверстие вполне можно было пролезть. Выход был найден.

Сердар хотел учиться. Он очень хотел учиться, и он ушел. Когда человек чего-нибудь очень хочет, никакие замки не смогут его удержать.