Текст книги "Вьюга"
Автор книги: Хидыр Дерьяев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 19 страниц)
Глава одиннадцатая
Дрова были сыроваты и сильно дымили. Кибитка быстро наполнилась едким черным дымом. И хотя Сердар полжизни своей провел в черной кибитке и привык к дыму очага, он раскашлялся до слез.
«Придет время, – думал Сердар, – и не будет черных кибиток, люди будут жить в светлых домах с большими широкими окнами, но до тех пор придется еще нам поглотать дыма… Не задохнулась бы моя Мелевше в клубящемся зловонном дыме вековых обычаев.
Что, если ее оплетут сетью интриг, паутиной угроз и я не смогу освободить любимую? Ведь даже я на минуту, пусть на долю минуты, но все же усомнился вчера в Мелевше, читая письмо Гандыма. Интриганы действуют так хитро, так ловко… Ведь за любовное письмо нельзя привлечь к ответственности, да и не понесу я его в сельсовет, они это прекрасно знают. Они все рассчитали.
Наши враги сейчас сильнее нас с Мелевше. Их поддерживают многие. В каждом доме есть девушки на выданье, и родители давно уже подсчитали, как и на что потратят калым, который получат за дочку. Если мы устроим комсомольскую свадьбу, если Дурджахан не возьмет калыма, молодежь захочет подражать, и многие родители лишатся больших денег…»
Тревога, неотступная тревога овладела Сердаром. Она заслонила небо, она надвинулась на него, как туча надвигается на солнце, плотной тенью накрывая пасущуюся в песках отару. Он не мог больше оставаться в кибитке, не мог бездействовать. Но куда идти? С кем посоветоваться? Решил – к тете Дойдук.
У того места, где он когда-то подрался с Гандымом, оторвавшим головку птенцу, Сердар остановился. Маленькая Мелевше с полными слез глазами, дрожащими тоненькими ручками державшая обезглавленную пичужку, встала вдруг перед его глазами…
Если бы сейчас все можно было решить дракой! Уж он бы не дал Гандыму спуска! А как чешутся руки! Как хочется измордовать мерзавца, объяснить ему, чего он стоит! Да ведь не ухватишь его – хитер, в открытый бой не вступает, действует исподтишка, тайком…
Какой-то мужчина прошел мимо, поздоровался, Сердар кивнул машинально, но даже не понял, кто это был.
Он шел, глядя себе под ноги, и хотя голова его занята была мыслями о любимой, не мог не отметить, что поземка усиливается, что, если к вечеру ветер не утихнет, ночью быть буре. Ему вдруг представилась зимняя пустыня; на огромных, диких ее просторах бушует метель, воет ветер, белая мгла закрыла горизонт, отары овец мечутся, пытаясь найти спасенье… Жалобно стонут под порывами вьюги кусты, клонятся к земле кривые стволы саксаула…
Так было всегда, десятки, может быть, сотни веков… Иногда скотоводам каким-то чудом удавалось уберечь скот и в такие вот вьюжные студеные зимы, но чаще всего отары гибли и после такой зимы целые толпы людей оказывались нищими.
Сердар увидел тетю Дойдук, с охапкой дров входившую в дом, и мысли его от вековых проблем скотоводства снова переключились на здешние сегодняшние дела и обстоятельства.
Следом за теткой Сердар вошел в дом председателя. Приветливая хозяйка сразу же заварила чай, поставила перед ним чайник. Разговор поначалу шел о том о сем, и Сердар затосковал – он мог думать и говорить только о Мелевше, а тетя Дойдук как назло молчала о ней. Самому начинать такой разговор было неловко, оставалось надеяться, что болтливая тетушка в конце концов все равно дойдет и до Мелевше.
Ждать и правда пришлось недолго.
– Ну, когда свадьбу свою справляешь? – спросила тетя Дойдук.
– Справим, тетушка, обязательно справим! – Сердар улыбнулся.
– А чего тянуть-то? – озабоченно сказала Дойдук, словно бы и не заметив его улыбки. – Свалить с плеч, да и дело с концом.
– Я бы и сам рад поскорей, да вот Горбуш-ага с председателем решили, чтоб на праздник урожая. Я согласился, что я могу сказать? Да и народ сейчас не собрать – все на хлопке. А ведь свадьба-то у нас особенная, комсомольская, – нужно, чтоб побольше людей было…
– Это все верно, сынок, только…
– Что только, тетя Дойдук?
– А то, что Бессир около этого дела крутится. Да и Гандым время зря не теряет. Справить бы поскорей твою свадьбу, спокойней бы на душе было.
– Ну, а что они могут сделать, тетя Дойдук? Ведь обе стороны согласны!
– Не знаю, милый, не могу вот так вдруг сказать, чего опасаюсь, но сердце у меня не на месте. От Бессир всего можно ожидать, кроме пятикратного намаза…
В кармане пиджака у Сердара все еще лежало письмо Гандыма; когда тетя Дойдук помянула Бессир, Сердар вдруг почувствовал острую боль в груди, будто письмо это скорпионом ужалило его. Он сам не заметил, как сморщился и закрыл глаза.
В дверях появился хозяин Акым-ага. Прошел в передний угол, снял с себя пальто, накинул на плечи полушубок. По тому, как медленно и тяжело он двигался, видно было, что председатель здорово устал.
– Чаю дать или ужинать будешь? – спросила тетя Дойдук.
– Если заваренный есть, дай лучше чаю, – сказал Акым-ага и со вздохом опустился на ковер. – Что это ты сегодня в конторе не показывался? – спросил он, взглянув на Сердара.
– Не смог я сегодня зайти. Не получилось.
– Дома тебя тоже не было. Я посылал.
– А что, дело ко мне?
– Дело… Конечно, дело. Погода-то видишь какая?
– Вижу. Может, еще ничего… Может, распогодится…
– Может, и распогодится, а скорей всего, нет. Сейчас тебе возле скота надо быть. При отарах.
Сердар ничего не ответил. Думали они об одном и том же: что будет, если снег зарядит на несколько дней, плотным слоем укроет землю, а мороз не даст ему быстро растаять?..
– Если снегопад надолго, без заготовленных кормов пропадем… – не удержался Сердар и пожалел об этом – лицо у председателя пошло красными пятнами.
– Неужто не надоело тебе одно и то же талдычить? – Акым-ага выпрямился резким движением. – Корма, корма, корма!.. Думаешь, никто, кроме тебя, не понимает, что хорошо иметь в запасе сено. Не можем мы его заготовить!
Не имеем возможности! А от болтовни толку мало, – председатель пододвинул к себе чайник.
– Дайте мне тогда хоть нескольких человек в помощь. В бурю вдвоем не управиться!
– Где я тебе возьму людей? С хлопка снимать? Затихнет чуть, сразу всех в поле, нераскрывшиеся коробочки собирать. План-то еще не выполнили.
– По каракулю тоже план будут спрашивать…
– Будут! Сам знаю, что будут. Всю душу вытянут. А что я могу сделать, если сейчас только одно твердят: хлопок, хлопок, хлопок! А мы и так затянули с уборкой…
– «Хлопок», «план», «уборка»! – тетя Дойдук сердито махнула рукой. – Жениться парню возможности не даете! Опять его в пески угоняешь! Давно бы уж сыграли свадьбу, и ехал бы со спокойной душой…
Молла Акым поглядел на жену и усмехнулся:
– Думается мне, вовсе ты не о Сердаре печешься. Украшениями позвенеть не терпится? Это мы спим и видим хлопок, а у вас, женщин, свои заботы…
– Во сне они его видят! Будто от этого план быстрей будет! Я ведь не шучу: Пудак Балда такое может устроить!.. – Она резко двинула головой и тут же, подхватив борук, – свалившийся назад от этого движения, сердито нахлобучила его на лоб.
– Брось, жена, придумываешь невесть что! Мне бы твои заботы!.. Вернется Сердар из песков, сыграем свадьбу. Пудак, он хоть и Балда, а не без хитрости, себе во вред ничего делать не станет. Под суд идти никому неохота.
Председатель налил себе вторую пиалу и перевел разговор на другое. Сердар встал и, попрощавшись, вышел.
Надо было идти к Мелевше, но, прежде чем повернуть к ней, Сердар долго стоял в нерешительности. Каждый раз он делал это с трудом, преодолевая невольное смущение, лишний раз на собственном примере убеждаясь в живучести старых представлений о нравственности и морали.
– Здравствуй, Мелевше!
– Здравствуй, Сердар, заходи!
– Матери дома нет?
– Нет.
Оба молчали. Они только смотрели друг на друга, но взгляды их были намного красноречивее слов. Если бы только хватило у них смелости хоть на миг постоять так, глаза – в глаза, не отводя взгляда! Не могли они этого, стыдились. Оба чувствовали, что, стоит им только начать этот безмолвный, но такой страстный, такой горячий разговор, незримая сила толкнет их друг к другу – и между ними совсем не останется расстояния…
– Я уезжаю… – сказал Сердар.
– Куда?
– В пески.
– А когда вернешься?
– Как буря. Если уляжется, через день-два вернусь. – И опять что-то больно кольнуло его в сердце. Сердар вздохнул, достал письмо и, глядя девушке прямо в глаза, сказал: – Мелевше, милая, я должен показать тебе одно письмо. Иначе… Иначе я просто не могу уехать! На, прочти!
Мелевше читала письмо Гандыма, а Сердар жадно смотрел ей в лицо, следя, что на нем отразится. Мелевше читала спокойно, только в одном месте вдруг сжала зубы и повела головой, словно ей стало душно. Дочитала, опустила голову и замолкла. Видно было, что ей стоит большого труда не расплакаться.
– Сердар, – сказала она тихо каким-то усталым, безразличным голосом. – Неужели ты не можешь понять, что для меня нет человека по имени Гандым? Если б я была цветущей камышинкой и порыв ветра унес бы с меня тысячи пушинок, ни одна из них не опустилась бы на голову Гандыма! – Мелевше устало прикрыла глаза, и из-под опущенных век ее выкатились две слезинки.
– Мелевше! – воскликнул Сердар. – Милая Мелевше! – Он хотел обнять девушку, но она отстранилась мягким движением. Письмо Гандыма упало на кошму. Сердар схватил его и сунул в очаг. – Вот мой ответ на твои слова, Мелевше! Пусть так же сгорят все наветы, все сплетни!
Они смотрели, как корчится в огне обгоревший листок бумаги, и думали о том, что как было бы прекрасно, если б все, что мешает их счастью, вот так же обуглилось бы и превратилось в прах…
Глава двенадцатая
После того как Пудака вызывали в контору и ругали, он ходил сам не свой, пришибленный какой-то. Бессир без конца зудила, зудила, ни днем ни ночью не давая ему покоя, но ее голос, то злобный, то жалобно-ноющий, уже перестал восприниматься Пудаком. Только иногда он вдруг приходил в ярость и набрасывался на жену.
Бессир уже испробовала много способов разладить свадьбу Сердара с Мелевше, но пока что ничего у нее не получалось. Оставалась последняя надежда – старая бабушка Сердара, тетя Аннабиби. Старухе шел уже восьмой десяток, но, выросшая на молоке и простокваше, она была хоть и сухонькая, но крепкая, да и разумом пока что не слабела.
Бессир знала, что тетя Аннабиби – старуха упорная, с характером, нужен был умелый подход. Но за этим дело не стало: подходы да подвохи – это было как раз по части Бессир. Она отправила к старухе мужа, а сама спряталась за стенкой кибитки – подслушивать, как идет у них разговор.
Пудак вошел в кибитку, поздоровался.
Тетя Аннабиби встретила его приветливо, пригласила поближе к очагу, но Пудак сказал, что садиться не будет, и пристроился на корточках недалеко от двери.
Не зная, с чего начать, Пудак довольно долго сидел молча. Потом откашлялся и завел такую речь:
– Тетя Аннабиби! У нашего народа есть порядок, доставшийся нам от отцов и дедов. И порядок этот не нарушают ни те, кто выдает замуж дочь, ни те, кто приводит в дом невестку. А ваш Сердар проучился где-то без году неделю, умный стал чересчур и хочет все наши порядки порушить. Вы что, не можете приструнить парня?
Бабушка решила, что Пудак предлагает справить свадьбу по старинному обряду, а потому ответила ему спокойно и печально.
– Знаешь, сынок, – сказала она, – мне и самой больше по душе, если б устроить все по обычаю. Да ведь молодые не больно-то с нами теперь советуются… – Тетя Аннабиби вздохнула и отложила в сторону прялку.
Злой, раздраженный, все эти дни не знающий, на кого наброситься, Пудак весь вдруг побагровел.
– А вы с кем советовались?! – выкрикнул он. – Вы, старый человек, знающий обычай, с кем вы сватовство вели? Когда сговор был, когда барана резали? А? Скажите, я послушаю!
– Аллах милосердный! – прошептала тетя Аннабиби, видя, что Пудак весь дрожит от ярости, и в испуге взялась за прялку. – Мы с Дурджахан обо всем договорились по-хорошему… – пробормотала она.
– С Дурджахан?! – снова крикнул Пудак. – Почему с Дурджахан? А я? Кем я прихожусь девушке?
– Ты? Раньше отцом ей приходился. Потом бросил своего ребенка и стал никто.
– Врете! Я как был ей отцом, так и остался! И я вам говорю: с сегодняшнего дня чтоб даже не подходили к Дурджахан, все дела со мной! Отсчитаете калым, принесете – и забирайте невестку! С матерью ее я сам рассчитаюсь, мне чужого не нужно! Понятно?
– Чего же непонятного… Только нет у меня денег, чтоб тебе отсчитывать.
– А нет денег, пускай твой внук городскую себе ищет! Там этих голоногих полно – даром никто не берет! А к Дурджахан не ходите – это мое последнее слово. Не послушаете – хуже будет!
– Ты чего это расшумелся? – ворвавшись в кибитку, Бессир грозно ринулась на мужа. – Дурджахан ему не по зубам, так на старого человека набросился! Иди к своей бывшей, с ней шуми! Ишь обозлился как! Из-за этого проклятого калыма совсем рассудка лишился!
Аннабиби, обрадованная неожиданной поддержкой, прерывисто вздохнула и крепко сжала в руках прялку. Бессир искоса глянула на старуху и, видя, что все идет, как задумано, еще крепче стала наседать на Пудака:
– Мало ли что случается, так сразу и орать? Позоришь себя только! Иди домой, гость пришел. Тут тебе делать нечего!
– Смотри, старая! – проговорил Пудак, поднимаясь. – Я еще превращу вашу свадьбу в поминки!
– Иди, иди! – проворчала ему вслед Бессир. – Развоевался! Если желчь взыграла, на бывшую свою ори! Никто тебе не позволит свадьбу в поминки превращать! – и она вытолкала мужа из кибитки.
Пудак ушел. Видимо, у них с Бессир было заранее разучено, кто что скажет, когда кому приходить и уходить, но Аннабиби ничего этого не подозревала. Теперь, когда Пудак наконец ушел, она сидела как оглушенная, уставившись в одну точку старческими выцветшими глазами. И не было у нее сил не то что прялку крутить, даже и пальцем шевельнуть.
Старая Аннабиби многое повидала на своем веку. Прекрасно знала она все правила сватовства и свадебного обряда. И когда дело велось как положено, по привычному, издревле заведенному уставу, все получалось легко и просто, как выдернуть волосок, попавший в тесто. А вот комсомольская свадьба, сватовство без калыма – в таком деле ей никогда принимать участие не приходилось. Но, несмотря на все свои сомнения, старуха была до смерти рада, что удалось высватать внуку девушку задаром: денег-то на калым нет и не будет. К тому же все вроде бы устроилось, все шло так ладно, по-хорошему, а вот явился этот Пудак Балда и словно камень навалил на сердце. Не выдержало старое сердце – бабушка Аннабиби заплакала.
Бессир, зорко наблюдавшая за старухой, поняла, что подошел самый главный момент.
– Милая моя свекровушка! – со слезой в голосе начала она, обнимая старушку. – Вытри ты свои глазоньки! Не стоит он, дурень, ни единой твоей слезиночки! Не плачь, моя милая, не плачь, моя славная!.. – Бессир концом старухиного платка вытерла ей слезы.
Бабушка Аннабиби, утешенная этой неожиданной лаской, вместо того чтобы перестать плакать, совсем расслабла и залилась в три ручья. Бессир возликовала – дело шло как по маслу.
– Не плачь, дорогая моя свекровушка! Этот Пудак Балда, чтоб ему пусто было, чем людей расстраивать, шел бы к своей Дурджахан! Пускай сидят да судят-рядят, куда опозоренную девку девать!.. – В этом месте Бессир вдруг умолкла, словно спохватившись, что сказала лишнее, а сама искоса глянула на старуху. Слова «опозоренную девку» произвели на бабушку Аннабиби прямо-таки магическое действие. Слезы ее сразу высохли, рыдания прекратились, губы поджались – перед Бессир сидел совсем другой человек. Это было как раз то, чего она добивалась. Теперь, скорбно опустив голову, Бессир ждала, когда бабушка Аннабиби начнет ее расспрашивать.
Аннабиби вытерла мокрое от слез лицо, взглянула на Бессир и, поднеся ко рту левую руку, спросила:
– Ты сказала – «опозоренную». Это почему такие слова?
– О господи, да перейдут на меня твои недуги, дорогая свекровь, я ведь давно собиралась сказать, да как с такой новостью придешь – ноги не идут. Вот уж зашла за Пудаком. Придется, видно, сказать…
– Говори! Говори! – Аннабиби обеими руками схватила Бессир за плечи.
– Вы же знаете, дорогая свекровь, как я вас уважаю! Я вас за близкую родню почитаю, никогда и по имени-то не назову, а только «свекровь». Вам в руку заноза попала, а мне на другом конце села больно – вот как я вас люблю! Легко ли мне дурные-то вести вам нести?
– Говори! – простонала старуха. – Говори, не мучай меня!
– Скажу, дорогая свекровь, скажу! Пускай уж лучше один раз сердце переболит, чем потом всю жизнь маяться! Не знаю только, как и начать… – Бессир все прекрасно знала, и как начать, и как кончить. Она видела, что старуха запутана в сетях ее хитрости, как муха в паутине, что ей уже не выбраться, и наслаждалась муками своей жертвы. – Вот, к примеру, решил бы ваш внук жениться на городской с голыми ногами?..
– Спаси и помилуй, боже!..
– Да! Да, милая свекровушка, пришло время аллаха призывать – одно дурное со всех сторон. Призывайте его, призывайте!
– Да куда уж больше призывать – и так покоя не даю. Пять раз в день на намаз становлюсь, прошу его благоволения!
– Вот, стало быть, и внял всевышний вашим молитвам, прислал меня к вам от позора спасти.
– Да что ты все твердишь: позор, позор, а в чем дело, не говоришь!
– Да язык у меня не поворачивается! Одно скажу: пока не поздно, откажитесь от сватовства с тем домом. Девушка опозорена!
– Чем опозорена?!
– Не спрашивайте, милая свекровь, не спрашивайте, откажитесь, и все! Чтоб локти потом не кусать.
– «Чтоб локти потом не кусать»… – пробормотала старуха, и голова у нее закружилась, земля поплыла из-под ног. Она закрыла глаза, пригнула голову, прислонилась горячим лбом к коленкам и так застыла, безмолвная.
Бессир выждала некоторое время, спокойно наблюдая, – может, Аннабиби не слышит ее, и, убедившись, что старуха не потеряла рассудка, а просто потрясена, заговорила тихо и вкрадчиво:
– Милая вы моя, уж как я вам предана – жизнь готова отдать за каждый ваш седой волосок!.. Прямо вам говорю: не горюйте, не травите старое свое сердце – дело-то поправимое, вода еще через край не перелилась. Бросить это проклятое сватовство, и все станет на место! Гордо будете голову седую носить, бабы на каждом углу шептаться да осуждать не будут…
Старуха давно уже поняла, что ей предстоит услышать о будущей своей невестке такое, что разрушит все ее надежды, все мечты.
– Говори, молодуха, – сказала она слабым голосом, подняв на Бессир красные сухие глаза. – Говори, не мучай! В чем ее грех?
– Не скажу, милая свекровь, и не просите. Люди скажут, а у меня язык не повернется! Порасспрашивайте на селе, все знают, вам только говорить опасаются, знают, что внук ваш больно к ней пристрастился. Сами подумайте: ну с чего бы Дурджахан даром отдать такую красавицу? А она не то что без калыма, она ее хоть сейчас за дверь вытолкать готова! Потому что дольше дома держать – поздно выдавать будет! – зловещим шепотом прошипела Бессир и сделала вид, что прислушивается – не идет ли кто мимо кибитки.
– Спаси и помилуй, боже! – в ужасе воскликнула Аннабиби, и слезы опять полились из ее глаз.
– Не плачьте, дорогая свекровь, – Бессир и сама всхлипнула, она чуть ли не верила в то, что так хорошо придумала. – Благодарите аллаха, что узнали вовремя…
– Да это понятно, голубка, это так… Великая тебе благодарность, что упредила. Только ведь у нас уж все сговорено было. Думала, чего уж лучше – без калыма-то. А оно вон как обернулось… Ведь если калым платить, Сердар у нас еще пять лет холостяком проходит. Как женили Мереда, до сих пор в долгах по уши…
– Что делать, милая, что делать? Женить всегда тяжело, это уж испокон веку. А то возьмет да приведет городскую! Тогда уж любые деньги дал бы откупиться, да поздно будет!
Тетя Аннабиби горестно вздохнула.
– Не тужи, дорогая свекровь. Я для тебя расстараюсь – племянницу свою высватаю. Девушка – прямо красотка, а сестре моей втемяшилось в голову за ученого ее пристроить, так она, можно сказать, даром отдаст. Ей лишь бы жених был ученый!
– Вот это дело было бы! Ты уж постарайся, милая, порадуй старуху, а то прямо ума не приложу…
Простодушная старуха поверила каждому слову Бессир. А выяснять подробности – не до того было сейчас бабушке Аннабиби, потрясенной неожиданно свалившейся на нее бедой.
– Ну, мне идти пора, – сказала Бессир, поднимаясь. – Не горюй, дорогая моя свекровь. Насчет сватовства не сомневайся: я тебе помогу. Можешь считать, что невестка уже сидит у тебя в углу!
В дверях Бессир столкнулась с женой старшего внука Аннабиби, вкратце сообщила ей то, что так подробно расписывала старухе, и, очень довольная успехом своего предприятия, отправилась восвояси.
Бабушка Аннабиби и молодая жена Мереда долго сидели у очага, горюя о том, что так ладно устроившееся сватовство неожиданно расстроилось. Ни одна из женщин не высказала сомнения в справедливости слухов, которые принесла Бессир. Это не имело значения, правда или не правда: раз про девушку идет дурная молва, это уже не невеста, никто не согласится привести в дом ославленную.
Вьюга становилась все сильней, все громче завывал ветер, сотрясая ветхую кибитку.
Торопливо вошел Сердар.
– Вот наказанье на нашу голову! – сказал он, отряхивая снег с шапки. – Как бы не потерять отары?..
Бабушка молча поглядела ему в лицо, вздохнула и сказала, крепко сжимая свою прялку:
– Присядь-ка, сынок, разговор есть.
– Может, когда вернусь? Я очень спешу, бабушка, зашел только попрощаться.
– Нет, детка, потолкуем, и поедешь со спокойной душой. Тут долгого разговора не будет, дело ясное.
– Ну давай, – Сердар со вздохом опустился на кошму возле бабушки.
– Вот что, сынок. Конечно, достатка у нас нет, и взять невестку без калыма было бы великой удачей. Но, как говорится, хороший курдюк в песках не бросят, – раз отдают девушку без калыма, значит, дело нечисто. Отказываться надо нам от сватовства. Пойти к Дурджахан и сказать: решили, мол, отказаться. Такое мое к тебе слово, сынок, – и старуха обеспокоенно взглянула на внука – чего-то он вроде и не удивился.
Сердар понял все с первого слова. Понял, что Бессир или Гандым уже успели побывать у старухи и оплести ее клеветой. Он видел, что старуха всерьез обеспокоена, и то, что она говорит сейчас, кажется ей единственным выходом из положения.
Агитировать старуху за новый быт и новую мораль – по меньшей мере бессмысленно, да и не было у него сейчас на это времени. Просто отмахнуться от нее – «что возьмешь с глупой старухи?» – для этого он был слишком деликатен и слишком любил свою бабушку. Нужно было уладить конфликт, но каким-то способом, доступным ее пониманию.
– А почему же все-таки нужно отказываться от сватовства? – спросил Сердар, продолжая думать о том, как ему уговорить бабушку.
– Не спрашивай, сынок, пожалей меня, старую! Ты Мелевше любишь, и мне тяжко сказать о ней дурное слово. Одно тебе говорю – давай откажемся от сватовства, не годится она нам в невестки…
– Может быть, ты и права, бабушка, но я хочу знать, в чем дело? Хочу узнать причину, по которой я должен отказаться от Мелевше.
– Не могу я тебе сказать, не пытай меня.
Сердар посидел, подумал…
– Тогда давай так, бабушка: отложим разговор до моего возвращения…
– Нельзя, милый! Дело срочное – ни на один день откладывать нельзя!
– Бабушка, к тебе Бессир не заходила? Не от нее ты узнала эту новость?
– От нее, сынок. От нее.
– Так неужели ты не понимаешь, что все это – клевета, вымысел? Что у них в этом деле свой расчет?
– Пускай клевета, пускай вымысел! Ничего я толком не знаю – греха брать на душу не хочу! Бессир наврала – ее грех, а только все равно: раз девушка опозорена, нам такая невестка не нужна! Пусть за ней денег дадут еще на один калым, я на нее и глядеть не стану! – старушка опять заплакала.
Положение осложнялось. Сердар прекрасно понимал, что ни брат, ни невестка не поддержат его, они будут на стороне бабушки. А если бабушка тут без него намудрит и откажется от сватовства, Мелевше может оскорбиться. И вообще дело может обернуться так, что Гандым, так много потрудившийся над организацией всех этих интриг, будет вознагражден за свое упорство – он подхватит Мелевше так же ловко, как лягушка хватает на лету комара. Ничего не оставалось, как изменить тон и резко поговорить с бабушкой:
– Значит, давай так решим: будешь ждать моего возвращения. Без меня…
– Нет! Нет! Нет! – закричала Аннабиби и начала бить кулаками по кошме.
– Бабушка, если ты будешь стучать кулаками по полу и кричать: «Нет!», а я буду стучать кулаками и твердить: «Да!», мы с тобой ни до чего не договоримся!
– Нечего нам договариваться! Ноги этой девушки не будет в нашем доме!
– Бабушка, ты поступаешь несправедливо. Ты берешь на себя великий грех, возводя напраслину на чистую, как цветок, девушку!
– Нет на мне никакого греха! Грех на том, кто сплетню пустил! Пускай она чище воды родниковой, не могу я принять ее в дом, раз она ославлена по всему селу! А ты глуп еще, не понимаешь, что самому потом маяться! Всю жизнь ходить будешь с опущенной головой!
Ясно было, что бабушку не переубедить. Виновна Мелевше или не виновна – это для нее дело десятое. Главное – о ней идут сомнительные слухи, толки, такая девушка в невестки не годится.
Когда он говорил с Мелевше о том, что они должны быть готовы к схватке с разбойниками, подстерегающими караван их счастья, он никак не мог предполагать, что одним из самых сильных его противников неожиданно окажется любимая его бабушка Аннабиби, готовая вырвать из груди свое сердце и отдать ему.
Что ж получается? Выходит, ему вообще не на кого опереться. Председатель Акым-ага с виду вроде бы и не против, а кто знает, что у него на душе?
Как он себя поведет, неизвестно. Вот на старого Горбуша-ага можно положиться; хоть и неграмотный он человек, а новой жизни предан всем сердцем и справедлив, честен – да болен старик, лежит дома, нельзя его сейчас беспокоить.
Сердар долго сидел, погруженный в раздумья, не зная, на что решиться. Наконец прибежал мальчишка.
– Сердар! Тебя ждут – ехать пора.
Сердар тяжело вздохнул и поднялся.
– Ну вот что, бабушка. Я уезжаю. Пока не вернусь из пустыни, к Дурджахан ни ногой! Если ты объявишь, что мы отказываемся от сватовства, если ты сгубишь мое счастье, ты никогда меня больше не увидишь. А умрешь – не приду на поминки!
Ничего больше не добавив, не взглянув на плачущую бабушку, Сердар быстро вышел из кибитки.
