Текст книги "Вьюга"
Автор книги: Хидыр Дерьяев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)
Глава вторая
В нынешнем Акыме-ага, председателе колхоза, трудно было узнать прежнего моллу Акыма. Конечно, он никогда не был истинным моллой, именитым, важным, в величественной белой чалме, и все-таки преображение его изумило Сердара.
Когда молла Акым учительствовал в духовной школе, это был высокий, худощавый молодой человек, белолицый, с едва пробившейся бородкой. Теперь он изрядно набрал мясца – отяжелел, раздался в плечах. Лицо у него стало загорелое, обветренное.
И повадки у моллы Акыма стали другие: ни суетливости прежней, ни робости. Голос стал густой, хрипловатый. Одним словом, самый настоящий председатель.
Акым-ага изменился не только внешне. Человек наблюдательный и неглупый, он пристально вглядывался в окружающий мир, стараясь разобраться в сложной его круговерти. Он не только старательно постигал необходимые для новой жизни науки, но и учился вести себя так, как требовали этого обстоятельства.
Молла Акым – будем называть его прежним его именем – мог быть серьезным и легкомысленным, молчаливым и разговорчивым, любящим уединение и компанейским – когда каким нужно. Он даже научился выпивать. Не то чтобы увлекался шумными сборищами и пьяными компаниями, но когда считал необходимым, вполне мог без вреда для здоровья пропустить рюмочку-другую.
Сейчас, собираясь посидеть за пловом с прежним своим учеником, молла Акым – ныне председатель Акым-ага – прежде всего хотел выяснить одно: зачем он приехал? Зачем человек, проучившийся пятнадцать лет, вернулся в село, чтоб снова жить среди безграмотных чабанов. Нет ли в этом его поступке подвоха?
– А что ж в Ашхабаде-то тебе должности не дали? – поинтересовался молла Акым, когда необходимые при встрече приветственные слова были произнесены.
– Предлагали остаться в Наркомземе. Начальником отдела скотоводства. Я отказался.
– Это зачем же? – молла Акым подвинул Сердару горячий чайник.
– А затем, что нечего мне, молодому специалисту, отсиживаться в конторе! Я зоотехник, я хочу по-настоящему изучить наше скотоводство, нашу пустыню.
– Пустыню? А чего в ней такого, чтоб ее изучать?
– Что вы, молла-ага! – Сердар по детской привычке называл своего собеседника моллой. – Пустыня – это кладовая бесценных сокровищ!
– Брось, Сердар, какая там кладовая! Пески они и есть пески.
– Вот в том-то и дело, молла-ага, что веками люди думали о Каракумах так же, как вы: пески, и все. Пустыня нема, она не может поведать человеку о своих бесчисленных тайниках! Их надо раскрыть! Взять у пустыни ее богатства.
– Думаешь, золото есть? – у моллы Акыма заблестели глаза.
– Может, и золото… Но это не главное. По крайней мере для меня. Меня интересуют те богатства пустыни, которые необходимы для развития скотоводства. Засела у меня в голове одна мыслишка. Сидит, как птица в гнезде, и чирикает – покоя не дает ни днем ни ночью…
– Ну-ка, ну-ка, пусть вслух почирикает! – молла Акым налил себе горячего чая. – Послушаем, о чем ее песнь.
Молле Акыму и в самом деле стало интересно, еще никто никогда не говорил ему такого о песках.
– В Каракумах, в недрах пустыни, надо найти горючий газ. Тогда моя мечта осуществится.
– Постой, постой, ты же говорил, мечта твоя на поверхности?
– Да… Это, может, и не понятно, но только на первый взгляд. Я сейчас поясню свою мысль. Понимаете, молла-ага, на земном шаре много плодородных земель, пышной растительности, полноводных рек. А нам, туркменам, когда тянули мы жребий из тельпека судьбы, достались пески, Каракумы…
– Такой наш удел… – со вздохом произнес молла Акым.
– Но жаловаться нам на Каракумы не приходится, бед мы от них не видали. Не надо также забывать, что пески сотни раз спасали наш народ от врагов. Если бы не Каракумы, в один из черных дней нашей истории туркмены, возможно, были бы уничтожены. Но главное: пески – это пастбища, источник нашего существования. А мы, неразумные, не зная как следует Каракумов, не умея понять и оценить их, веками гневили пески, и они перешли в наступление, стали засыпать оазисы: Теджен, Ахал… Кончилось тем, что пустыня оставила землепашцам лишь маленькую полоску у Копет-Дага, узкую, как коровий язык. Кое-где пески уже пересекли ее, прорвались к горам. Так мстят пески тем, кто не умеет ценить их.
– Чем же это мы их так прогневили? – спросил молла Акым, не на шутку встревоженный. – Налить тебе еще?
Не надо пока… Я хочу объяснить вам, в чем дело. У каждой пустыни, у каждых песков свой нрав, свой характер. В Афганистане песок намного легче и мельче нашего. Поэтому там так часто смерчи. Ветер срывает верхушки барханов и поднимает песок в небо; исчезает солнце, становится темно… Если песчаный смерч опустится на караван, он погребет и людей, и верблюдов… Афганские пески бесплодны. В Каракумах не то. На наших песках в изобилии растут кустарники, саксаул… Если эти растенья не трогать, не рубить, не ломать, они очень глубоко пускают корни, закрепляя тем самым пески, не давая им передвигаться. Но мы, жители Каракумов, губим природу.
– Что значит – губим?
– Веками мы сжигаем в своих очагах все, что растет в пустыне. Мы оголяем пески, даем им возможность двигаться и наступать на оазисы. Виною всему – кибитки. Огонь в кибитке горит день и ночь, а жар, почти весь жар уходит в небо…
– Вон оно что получается… – молла Акым покачал головой. – Действительно… Никогда бы и не подумал. Что ж делать-то, а?
– Надо строить дома, поселки. И отапливать жилища не дровами, а газом, с одним на все село очагом-котельной. И в любую стужу в доме будет тепло. На газе можно и чай кипятить, и плов варить…
– А хлеб печь можно?
– Можно и хлеб.
– Ну это у тебя, Сердар, просто уже коммунизм получается!
– Ну нет, до коммунизма далеко… А когда все это будет сделано, поселки будут построены, мы издадим закон, по которому уничтожение в песках любого дерева, любого куста будет считаться преступлением! Ведь сейчас берут саксаул на топливо у самых селений, где ближе, удобней рубить…
– Тогда надо закон издать!
– Сейчас нельзя, сейчас это утопия! Создавать закон, который нет возможности выполнить, бесполезно. Даже вредно. Но к чему я веду? Когда пески закрепятся, когда Каракумы станут сплошным лесом, травы станет сколько угодно, поголовье овец можно будет увеличить в десятки раз, – кормов хватит. В лесах Каракумов отарам не страшны будут самые суровые зимы. Вот только надо найти газ…
– Ну ладно, – сказал молла Акым, – пока еще газ найдут, а плов уже перед нами. Принимайся, Сердар! Дойдук у нас молодец: и готовит его хорошо и, когда подать, знает!
Рядом с пловом появилась поллитровка, хозяин с гостем выпили по рюмке, и разговор пошел еще оживленнее. Сердар неожиданно нашел в бывшем своем учителе на редкость благодарного слушателя. А когда Сердар садился на любимого конька, остановить его было трудно.
– Понимаете, молла Акым, мы ведем животноводство теми же методами, которыми вели его сто, двести, тысячу лет назад. Наши предки прекрасно знали пороки этих методов, но они были бессильны перед природой, они слепо следовали традиции. Сколько веков живет пословица: «Пока вырастишь сто голов, тысячу закопаешь». Мы должны создать другие пословицы, должны у нас быть другие нормы падежа! Культурное погрессивное скотоводство – вот задача, которая стоит перед нами!
Сердар разгорячился, он говорил так, словно спорил с упрямым оппонентом и должен был переубедить его.
– А какой он, культурный метод? – спросил молла Акым, несколько насторожившись. Одно дело слушать вообще о пустыне, о ее далеком прекрасном будущем, слушать рассказы, которые звучат как увлекательная сказка, другое – когда в колхозе появляется такой вот одержимый и начинает осуществлять свои завиральные идеи.
– Начинать надо с научно-исследовательского института. Институт пустыни! С комплексным изучением всех насущных проблем: недра, фауна, скотоводство! Изучать надо все вместе, здесь все переплетено, все неразрывно связано. Из полезных ископаемых нам прежде всего необходимы вода и газ. Газ и вода!
– Ну, хорошо, допустим, что начальство согласится, откроет такое учреждение – институт. Кто будет работать в этом институте? Где ты найдешь образованных туркмен? – молла Акым безнадежно махнул рукой и снова наполнил рюмки.
– На первых порах работать будут специалисты из России.
– Русские поедут в пустыню?
– Поедут! Сами будут работать и готовить кадры из туркмен!
Молла Акым с сомнением покачал головой.
– Ну ладно, – сказал он, поднимая рюмку, – выпьем за то, чтоб все слова твои сбылись.
– Так у меня еще полно их осталось! – Сердар засмеялся. – Как быть?
– Пока хватит, – молла Акым покрутил головой. – Не все сразу. У меня от твоих мечтаний и так уже голова кругом идет!
Собеседники замолчали и всерьез занялись пловом.
– Стало быть, ты к нам зоотехником? – спросил молла Акым, набирая в пригоршню рис. – С чего ж думаешь начинать?
– Отправлюсь завтра в пески. Посмотреть надо, как дела, в каком состоянии овцы. А остальное потом вместе с вами проворачивать будем. Без председателя мне не справиться.
– И что ж ты с председателем намерен проворачивать?
– Начать мы должны с немногого. На станах построить теплые помещения для чабанов и загоны для овец… Заготовить сухих кормов хотя бы на два сезона и доставить их к местам выпаса.
– Ничего себе – немногое!.. Сразу же ставишь перед нами неосуществимые задачи! – молла Акым беспомощно развел руками. – Сухие корма для овец! Мы лошадей-то на зиму не можем обеспечить. Помещения для чабанов! А где взять глину? Найдем глину, где взять воды? А загоны для семи тысяч овец – ты представляешь, что это такое?
– Постойте, молла-ага, постойте! Запасать ведь не обязательно люцерну, для овец можно и верблюжью колючку. Даже лучше!
– У тебя как в пословице: «Нет огня, будем пшеницу жарить!» Где мы колючку возьмем, мы ж ее всю распахали!
– Молла-ага! – Сердар даже привстал с места. – Надо наконец понять, что животноводство – главное богатство нашего края! И именно животноводством мы должны заниматься в первую голову. Умело, рачительно, вдумчиво! Скотоводство в наших местах – дело верное, надежное, не надо бояться вкладывать в него капитал. Распахали колючку – плохо. Надо посеять ее! На хорошей земле она вымахает в человеческий рост – вы понимаете, сколько это кормов? Засеем три гектара. С каждого гектара – два стога. С трех – шесть стогов. С шестью стогами сухой колючки нам не страшны никакие морозы! Любую самую суровую зиму отары переживут без потерь!
– Да… Горяч ты, Сердар… – молла Акым отправил в рот добрую щепоть плова. – Если б сегодня ее посеять, завтра б она поспела, послезавтра на пастбища свезти – куда как хорошо! Не выходит так. Караван не сразу собирается. Конечно, я понимаю, со временем все уладится, только спешить не надо. Ведь сколько б дитя ни плакало, ягода поспеет в свое время. Усмирим мы пустыню и тайны ее разгадаем, но… не сейчас. Это дело будущего. А сейчас давай-ка выпьем за осуществление наших чаяний!
Выпили еще по рюмке.
– Молла-ага! А ведь есть еще один резерв корма, который мы пока не используем.
– Ну-ка? Что за резерв?
– После того как хлопок собран, стебли хлопчатника надо не сжигать, как мы это делаем, а перерабатывать на корм!
– Да разве это годится на корм?
– Надо машинами измельчать стебли, перемешивать жмых с шелухой от семечек – отходов маслобоен… Ладно, молла Акым, – Сердар усмехнулся. – И вправду задурил я вам голову. – Грустно вздохнул, вытер руки и в знак того, что совершенно сыт, отодвинулся подальше от скатерти.
Хозяин тоже давно уже наелся, а вот тетушка Дойдук еще не насытилась. Видно было, что за прошедшие годы ей удалось управиться не с одним десятком овечек, – Дойдук погрузнела, расползлась во все стороны, но аппетит ее остался неизменным. Она с такой быстротой, с такой жадностью хватала горсть за горстью, что было совершенно ясно: плов она не жует, рис не касается глотки и проскакивает ей прямо в желудок. С самого начала Дойдук навалила себе в миску целую гору плова – Сердар не сумел скрыть удивления. Он первый раз в жизни делил трапезу с тетушкой Дойдук и понятия не имел о масштабах ее аппетита.
Сердар и молла Акым только еще приноравливались, а гора плова в миске матушки Дойдук оседала, словно пшеница на току, когда ее ссыпают в мешки. Она быстро управилась с остатками, вылизала дно миски и то и дело поглядывала на миску мужа. Если б они были одни, молла Акым, как обычно, поделился бы с женой, но при госте это было сделать неловко, и тетушка Дойдук не скрывала своей досады. Теперь, когда мужчины, насытившись, отодвинулись от скатерти, она решила доесть мужнину долю.
– А знаешь, Сердар, – вступила в разговор хозяйка, незаметно подвигая к себе миску мужа, – плохо пришлось твоему молле, когда ты уехал. Если б не помог досточтимый ахун Джумаклыч…
– А как он помог? – спросил Сердар, краем глаза следя за передвижением миски.
– Да он тебе сам расскажет. Расскажи! – Дойдук неуловимым движением мгновенно поменяла местами миски, и перед моллой Акымом оказалась пустая посудина.
– Да, помучились мы немножко с Дойдук, – со вздохом сказал председатель. – Школа-то закрылась, куда деваться! Ахун помог. Можно сказать, спас меня от голодной смерти. Сначала определил на летние курсы учителей. Три года летом я учился, а зимой ребятишек учил. Потом бухгалтерские курсы окончил. Изучил торговое дело, в кооперации работал…
– Ты расскажи, как председателем стал, – сказала Дойдук, с довольным видом вытирая жирные губы; кажется, она наконец насытилась.
– Это я тебе оставлю. Плов мой съела и слова мои говори! – молла Акым усмехнулся и с видимым удовольствием откинулся на подушку, приготовившись слушать рассказ о том, как стал председателем.
Но тут в комнату вошла Мелевше.
Скользнула взглядом по лицу Сердара, поздоровалась с хозяевами и, опустив глаза, сказала:
– Тетя Дойдук! Дайте вашу ступку для перца…
– Ой, милая, да она у меня и не бывает в доме! Все по соседям кочует… Спроси у Бике, может, там…
Мелевше поблагодарила и снова, слегка косанув глазом на Сердара, вышла.
Не нужна была Мелевше никакая ступка. Ей нужно было взглянуть на Сердара. И все это поняли, даже Дойдук. Только Сердар ничего не понял. Он вообще ничего не видел, не слышал, не соображал…
– Я пойду! – Сердар вскочил.
– Куда ты? – молла Акым попытался усадить его. – Чай пить будем. Самый чай после плова!
Сердар не слышал его, он не отрывал взгляда от двери, за которой скрылась Мелевше.
Молла Акым снизу вверх глянул на него, усмехнулся и покачал головой.
Глава третья
Когда племянник моллы Акыма Пудак напал на мальчишек, первыми поступивших в новую школу, и сбросил их в реку, он был уже женатым человеком лет под тридцать, имел ребенка, но прозвище, которое дали ему в детстве сверстники – «Балда», прочно прилепилось к нему, так его и звали – Пудак Балда.
Прошло больше двенадцати лет, он успел побывать в бригадирах, потом за связь с молодой вдовой был объявлен морально неустойчивым и снят с работы, со злости совсем переехал к Бессир, стал жить с ней в открытую, выросла дочь, подрастал и второй ребенок – от Бессир, а кличка Балда по-прежнему оставалась за Пу-даком.
Дурджахан, мать Мелевше, и с места не сдвинулась, когда муж от нее ушел. К родителям она не вернулась. Забросила яшмак с боруком, покрепче затянула кушак и пошла работать в колхоз. Учила дочку сама, закончила ликбез. Работницей она была прекрасной, о ней даже в газетах писали. В общем, похоже было, что Дурджахан не слишком горюет о своей потере.
Пудак вернулся с базара усталый, злой – день выдался на редкость знойный, и он прямо истомился от жажды. Не найдя жены ни в кибитке, ни во дворе, он сердито швырнул на кошму сверток, который привез с базара, прислушался, не возится ли где…
– Опять унесло ее! Дурная баба, что глупый пес, никогда дома не сидит. Приобрел сокровище! Вот уж истинно: жен менять – только время терять!
Пудак вышел из кибитки, поглядел налево, потом направо и заорал во все горло:
– Жена! Эй, жена!
Звать жену по имени да еще стоя посреди улицы Пудак Балда, разумеется, не мог, но у Бессир был хороший слух, и она сразу поняла, что это Пудак и что он злится.
– И надо же… – жеманно протянула Бессир, появляясь из соседней кибитки. – Весь день, как проклятая, дома просидела, а мужу вернуться – жены дома нет… Не думала, что ты так скоро, давно бы чай вскипятила, – и она сокрушенно вздохнула.
Пудак не стал ей возражать, хотя прекрасно знал, что она врет: просто во рту у него пересохло и не было никакой охоты спорить.
Он давно уже понял, что сменял быка на петуха, когда ушел от Дурджахан к Бессир. Бессир была не только ленивая, жадная и глупая, она оказалась первой сплетницей в селе.
Когда, интимно похлопав собеседницу по коленке, Бессир начинала нашептывать ей что-нибудь этакое, у нее даже глаза сверкали от восторга. Она блаженствовала, она расцветала, она прямо преображалась на глазах, когда перемывала кому-нибудь косточки. Случалось, что в разгар беседы входила женщина, о которой только что шла речь, Бессир нимало не смущалась.
– Заходи, милая, заходи, сестрица! – певучим голосом приветствовала она незваную гостью. – А мы только что тебя поминали – чего это, мол, ее давно не видно… Садись, выпей с нами чайку!
А когда уходила та, с которой они только что болтали про эту, вновь пришедшую, Бессир укоризненно глядела ей вслед и говорила со вздохом: «Эх, чтоб у тебя груди отсохли, ну что за женщина! Хлебом ее не корми, дай только посплетничать про соседок!»
Женщины прекрасно изучили повадки Бессир и все-таки охотно забегали к ней в кибитку: уж больно складно умела она рассказывать, да и никто другой не знал столько новостей и таких подробностей.
Бессир вошла в кибитку, чтобы налить воды в тунчу, и тут вдруг взгляд ее упал на сверток. Она бросилась к нему, развернула…
– Прелесть какая! – запела она нежным голоском. – Какое красивое китени! – Она уже забыла, что пришла за водой, что нужно согреть чай для мужа, она не могла оторвать глаз от яркой шелковой материи. – А пахнет как! – Бессир жадно понюхала ткань. – Только настоящие краски так пахнут!
– Кончай нюхать! Лучше чай вскипяти – кровь в жилах пересохла!
– Сейчас, сейчас! Ну какой цвет, это ж надо! Так и горит! Так и переливается!
– Сказано тебе: чай ставь! Губы от жары потрескались!
– Наливаю, наливаю… – сказала Бессир и опять уставилась на материю. – Если б Мелевше заставить ворот расшить… Да разве ее заставишь! Конечно, если б ты приказал…
– Она и без приказа сделает. Любая девушка для своего наряда постарается.
– Для своего?! Зто ты Мелевше купил?!
– Конечно.
– Ну, нет! Этого она не дождется. Как что получше, сразу Мелевше! У тебя что – жены нет?!
– Ладно, хватит болтать. Согреешь чаю, отнеси Мелевше покупку.
– Ни за что! Я сама буду шить из него платье!
– Тебе в другой раз куплю.
– Ей в другой раз покупай!
– Соображай, что говоришь! Молоденькая ты, что ли? Слава богу, в годах…
– Это тебе так кажется, что в годах! Душа у меня молодая!
– Ты на макушку глянь! Пыльцой припорашивать начинает!
– Ты виноват! От тебя седина раньше времени! Как по ночам ко мне ходил да жить с тобой уговаривал, небось по-другому пел!
Бессир всхлипнула и начала усердно тереть глаза.
Пудак понял, что чая ему не видать. Весь день сегодня проторчал на базаре, его насквозь пропекло солнцем, и домой он добрался чуть живой. Голова гудела и, казалось, вот-вот лопнет. Пудак припал ртом к ведру с водой, напился, но разве холодная вода заменит в жару чай?.. А Бессир ревела все громче.
«Да… Дурджахан, бывало, прибьешь, и то никогда не пикнет. А эта кислятина!.. – Пудак поморщился. – Вон как орет – все село готова собрать! Но ничего, я тебя переупрямлю, не будет по-твоему, не надейся!» Он сел, прислонясь к стене, и прикрыл глаза.
– Чего уселся?! – заорала Бессир, мгновенно перестав плакать. – Отправляйся к своей прежней!
– Да если б она пустила… Дня бы с тобой не остался.
– Вот-вот! То-то я вижу, ты совсем ледяной сделался. Видно, и меня бросить – решил?
– Сама виновата. Женское тепло любой холод растопит. А от тебя только ворчанье да притворство!
– Тепла захотел! С чего это я тебя согревать буду, когда ты только об доченьке своей печешься! То одно ей отнеси, то другое, думаешь, мне не обидно? Что я, старуха какая? – Бессир всхлипнула. – Спишь со мной, а смотришь на сторону. – Она заревела в голос.
Пудак окончательно сник. Не было у него сегодня сил пререкаться с вздорной бабой. Наконец она стала завывать потише.
– Не соображаешь ты, – сказал Пудак, не глядя на жену, – Мелевше – девушка на выданье. Не сегодня-завтра сбудем с рук, и кончатся все расходы. А пока наряжать приходится, не то осудят.
Вроде бы очень убедительно сказал, любую проняло бы, а этой хоть кол на голове теши.
– Ты, когда жить с тобой уговаривал, что говорил? Что ты мне обещал? Ты траву лизал – клялся, что даже и не поглядишь на ту кибитку! Забыл, да? Все забыл? Не знал, что у тебя дочь растет?
Терять Пудаку было уже нечего, надежду на чай он потерял вместе с надеждой урезонить бабу и потому решил не церемониться:
– Ты тогда красотка была! Ханша Бессир. А теперь смотреть неохота!
– Смотреть неохота? Ну, а ты как был Пудак Балда, так Балдой и остался! Хочешь – смотри, хочешь – не смотри на меня, а из дома я тебе ниточки не дам вынести! Не будет твоя доченька щеголять в этом китени!
– Будет! – произнес Пудак Балда, медленно поднимаясь с места. Глаза у него налились кровью, и такое у него было лицо, что другая давно бы отступилась, но Бессир не так-то просто было напугать.
– В огонь брошу, а ей не отдам!
Бессир схватила сверток и тут же, жалобно пискнув, отлетела в угол. Рука у Пудака была тяжелая, борук упал у нее с головы и откатился в сторону, сверток с материей оказался на полу. Бессир не растерялась. Одной рукой она, подтянула к себе борук, ухватив за прикрепленный к нему платок, другой – сцапала сверток, Пудак бросился на нее, Бессир завопила. И тут вдруг за дверью послышалось мужское покашливание.
Супруги мигом затихли, словно на них выплеснули ведро холодной воды. Бессир быстро нахлобучила борук, благообразно прикрыла рот яшмаком и сразу стала такая робкая, почтительная, такая примерная жена.
Вот ведь как получается. Погоде, чтоб перемениться с ненастья на вёдро, и то время требуется, а тут мгновение – и перед вами совсем другой человек. Трудно было даже поверить, что такая скромная, вежливая, благовоспитанная женщина только что могла браниться и орать на мужа.
Может быть, в мгновенном ее преображении немалую роль сыграло то, что пришел не просто посторонний человек, а длиннобородый яшули – человек уважаемый и строгий. Бессир низко поклонилась ему и, наполнив тунчу водой, отправилась ставить чай.
Пока Пудак и его почтенный гость задавали друг другу предписанные вежливостью вопросы, появился свежезаваренный чай и чуреки.
Пудаку повезло, что пришел яшули. По крайней мере чай был вскипячен мгновенно, а Бессир, плотно прикрыв рот яшмаком, сидела в углу, покорная и безмолвная, как только что привезенная в дом молодая невестка. От зеленого чая Пудак быстро обмяк, подобрел, тело его расслабилось, покрылось благостным потом. Разговор с гостем шел степенный, ровный, и злость Пудака постепенно истаяла, сошла на нет.
Старец был из одного рода с моллой Акымом и с Пудаком, в детстве Пудак даже звал его «дядя Солтанмурад», а уж потом, когда вырос и обзавелся семьей, стал, как и все, почтительно именовать старого Солтанмурада – «яшули». Это Солтанмурад-ага первым выступил против школы, которую предложил открыть ахун Джумаклыч. Он поругивал нередко и председателя сельсовета: батрак, голь, бестолочь, но делал он это только там, где столь неуважительные высказывания о начальстве ничем ему не грозили.
Вероятно, именно его хитрость и осторожность ну и, конечно, привычное уважение односельчан помогли Солтанмураду-ага избежать раскулачивания, хотя он был не беднее многих, давно уже покинувших село. Одним словом, старец этот неплохо разобрался в расстановке сил и действовал в соответствии с ней. Целиком, со всеми своими потрохами принадлежа старому миру, он неплохо уживался и с новым, и там, где новое запаздывало хоть на минутку, длиннобородый мудрец не терял даром времени.
– Ты ведь знаешь, Пудак, мы не от рабов каких-нибудь род свой ведем, не от тех, что брошенного сухаря угрызть не могут и плачут, что у маменьки родной в водичке хлеб мочили, – мы ведь с тобой из игов, а потому нам свою кровь с чьей попало мешать не годится… – Солтанмурад-ага поднес ко рту пиалу и многозначительно помолчал.
Пудак Балда никогда не придавал значения своей родовитости и не очень-то понимая, к чему старик завел этот разговор, позволил себе пошутить:
– Да ведь настоящий иг, он какой: лицо светлое, глазки маленькие, носик кругленький, скулы широкие, борода редкая…
– Правильно… – подтвердил яшули.
– Так какие же мы с вами иги? Вон у вас какая бородища! А у меня нос горбатый! – Пудак потрогал свой заблестевший от выпитого чая нос.
– Вот из-за таких необдуманных слов, из-за легкомыслия своего и получил ты прозвище Балда, – сказал Солтанмурад-ага, раздраженный неуместной веселостью племянника, и выплеснул из пиалы остатки чая. – Известно тебе, что наш дед был приближенным Каушут-хана? Если бы в нем была хоть капля рабской крови, хан его и близко не подпустил бы! А борода, нос – это не имеет значения, это как аллах повелел…
Старик посидел, погладил чайник, налил себе чая в пиалу.
– Ну, а как у тебя дела?
– Да, слава аллаху, никто пока не пристает…
– Ну это хорошо, что не пристают… В колхозе не работаешь, а они тебя все-таки не трогают? А то ведь начальства сейчас хватает. Один себя бригадиром назовет, другой – председателем…
– А, ничего, яшули, как-нибудь отобьемся. А надо будет, и в колхоз пойду! Я ведь бригадиром был – нахвалиться не могли: всегда план перевыполнял. Все из-за красотки Бессир вышло. – Пудак кивнул в сторону Бес-сир, а та, сделав вид, что стыдится слушать вольные разговоры, поднялась и вышла. – Ходил я к ней по ночам, а Дурджахан, дурища, возьми да нажалуйся в сельсовет. Твердил ей, глупой: «Что, меня на двоих баб не хватит? И тебе, и ей буду мужем!», не согласилась…
– Жаль, что так получилось… Дурджахан не женщина, а кусок золота.
– Сам знаю… У Бессир тогда уж ребенок родился – не вырвешься. Объявили двоеженцем, прогнали из бригадиров…
– Соображать должен был. Ты знал, что большевики, как пришли к власти, сразу запретили двух жен иметь. А ты думал, раз бригадир, все тебе можно…
– Я считал, раз план выполняешь…
– Что план, раз ты ихний закон нарушил. Они за законами крепко смотрят.
– Нет, тут не в законе дело. Горбуш-ага на меня зуб имел, а он главный в партячейке. Если бы не Горбуш, ничего бы Дурджахан не добилась!
– Ну а ты как?.. – старик поглядел на дверь. – Не похаживаешь тайком к Джурджахан? – гость перешел на шепот.
– Нет, – так же шепотом ответил Пудак. – Не пускает. Ей ангел смерти милей, чем я.
– Ну как же так?.. У вас дочь выросла. Твоя ведь дочь.
– Понятно, моя. Я дочку свою люблю. Вот обновки ей покупаю… Только баба моя!.. – Пудак с досадой махнул рукой. – Запутался я с ней, как муха в паутине! Привез с базара китени, хотел дочке отдать, а она вцепилась и давай орать. Если б вы не пришли, и посейчас шло бы у нас сражение… Слава богу, хоть при вас про яшмак вспомнила.
– Выходит, розу ты бросил, колючку нюхаешь…
– Так оно и есть. – Пудак не договорил. Вошла Бессир, и мужчины перевели разговор на другую тему, Солтанмурад решил, что подошло время перейти к делу:
– Я, Пудак, не хочу у тебя рассиживаться, дома тоже гость ждет… Но сам понимаешь: ты мне не чужой, все мы одного рода, твоя честь – наша честь. За тобой уже есть один грех, но, как говорится, что было, то быльем поросло. Сейчас речь не об этом. Ты ушел от Дурджахан взял другую жену. Прежняя твоя из села уходить не захотела, жила среди нас, ребенка растила. Дочку вырастила, не приведи аллах сглазить, прекрасную, и ученая она, и собой видная… Вот я думаю, что пора девушку определять к месту. Ты отец, тебе первому об этом думать. Твое право…
– Конечно! – воскликнула Бессир, забыв, что на ней яшмак и встревать в мужской разговор ей никак не положено. – Сейчас такие времена, только прозевай! Скажет: «Учиться еду!» – и поминай как звали!
– Моя дочь никуда не поедет, – свирепо зыркнув на жену, пробормотал Пудак. – Посмеет волю мою нарушить, как курице голову откручу!
– Тут, Пудак, бесноваться нечего, – миролюбиво заметил Солтанмурад-ага. – Глупости делать не следует… Ты один раз уже погорячился, хорошо, простили тебя, а то бы в Сибири глаза открыл. Так что поменьше кричи, побольше думай. А что девушки благочестие теряют, это жена твоя верно сказала. Вон дочери Горбуша, обе в Ашхабаде учатся. Какие они мусульманки, если в одном доме с парнями живут? Он твердит, что, мол, спальни-то у них отдельные, а кто это знает: отдельные или не отдельные… Таких девок только керосином облить да сжечь! – старик глубоко вздохнул и погладил свою длинную бороду.
Бессир набожно ухватилась за воротник и пробормотала: «Спаси, милосердный!» Пудак помрачнел, ему вдруг стало тесно, как в могиле. Все трое сидели и молчали. Думали о Мелевше…
Наконец старик прокашлялся, переместился поудобней и заговорил негромко:
– Уж не знаю, как тебе и сказать… Может, болтовня это. Но только, как закончила Мелевше учебу, поговаривать стали, что вроде с Сердаром, сыном Пермана… дела у них. Будто об комсомольской свадьбе речь.
– Боже! – выкрикнула Бессир, снова забыв про яшмак. – Позор! Поношение!
У Пудака нестерпимо заломило в висках. Обхватив руками голову, морщась от боли, он медленно выговорил:
– Дядя Солтанмурад… Ты дознайся… Узнай, верно ли… Если все так и есть, скажи. Я им устрою… комсомольскую свадьбу!
– Позор! Позор! – не выдержала Бессир и испуганно прикрыла рот ладонью.
– Ты вот что, Пудак, ты глупости свои брось, дорого это тебе может стать. Слушай, что посоветую.
– Посоветуйте ему, скажите! – выкрикнула Бессир. – Он такого может натворить!.. Как был Пудак Балда, так и остался!.. – Она обеими ладонями зажала себе рот.
– Если моя дочь спутается с этим… – мрачно произнес Пудак, – советуй не советуй мне, я ее, дрянь этакую!.. Я ее все равно прикончу!
Ну, ладно, Пудак, не оправдывай еще раз свое прозвище. Тут надо не на пролом лезть, а в обход, с умом действовать надо. Слушай, что говорить буду. Сейчас у меня в кибитке Клыч сидит, свататься пришел. Зовет к Дурджахан с ним идти.
– К Дурджахан! – заверещала Бессир, снова забыв о приличиях. – У девушки что – отца нет? Сирота какая нашлась! Как обновки покупать, так отец…
