Текст книги "Вьюга"
Автор книги: Хидыр Дерьяев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 19 страниц)
Глава двадцать третья
Вскоре после установления советской власти в Туркменистане в Мары открыто было педагогическое училище, готовившее преподавателей со средним образованием. Но учить в этой школе было некого – большинство детей кончали духовные школы, не дающие достаточной подготовки для поступления в среднее учебное заведение. Сердара и еще нескольких наиболее успевающих мальчиков перевели в педучилище.
Сердар и там оказался лучшим учеником, хотя не больно-то «грыз гранит науки», так как быстро научился новым играм и никому из сверстников не уступал в борьбе за мяч. Сердар учился, подружился с ребятами, играл в спортивные игры, но иногда, сам того не замечая, он вдруг замыкался, начинал грустить…
Бедность, безысходная бедность давила Сердара. Сам-то он не страдал от нее, плохо ли, хорошо ли, но он был сыт, одет, мог учиться, а вот брат и бабушка…
Меред учился в школе моллы Акыма и с утра до ночи занят был зубрежкой премудрых текстов. Он не только не мог ничего заработать, даже помочь бабушке по хозяйству у него не было времени. А много ли добудет старушка своей прялкой? Об отце по-прежнему ничего не было слышно; тоска по нему и тяжелые предчувствия когтями стервятника сжимали сердце Сердара.
Сердар все больше мрачнел, все реже вступал в игру, разучился смеяться. Даже если что-то и казалось ему смешным, Сердар, вместо того чтоб залиться беззаботным мальчишеским смехом, лишь вяло улыбался… Лицо его, привлекавшее людей открытым взглядом, ясной улыбкой, теперь почти всегда было мрачным и угрюмым. К счастью, Сердар не озлобился; его не привлекали драки, но когда он видел, что обижают слабого, то не задумываясь пускал в ход кулаки. А кулаки у него становились все тяжелее.
Если погода стояла теплая, в четверг после обеда, как и большинство ребят, он отправлялся домой. Но радостный шум и гам, сопровождавший эти веселые сборы, оставлял Сердара безучастным. Его не ждала ни мягкая постель, ни вкусный обед, ни сдобный чурек. Только ласковое бабушкино слово. Но он прекрасно понимал, что бабушка лишь прикидывается веселой, ей трудно приходится, очень трудно, нередко она сидит впроголодь, чтоб накормить Мереда и собрать нехитрые гостинцы ему, Сердару. Зимой Сердар старался не ходить домой – отговаривался морозами.
Сироты, остававшиеся на пятницу в училище, с нетерпением ждали возвращения своих более счастливых товарищей, надеясь поживиться их гостинцами. Сердар обычно не участвовал в этих пятничных обжираловках. Болезненно самолюбивый, он не хотел, чтоб его считали бездомным. И не потому, что презирал сирот, он с искренним сочувствием относился ко всем обездоленным, но сам не хотел быть причисленным к их числу.
Некоторые ребята и даже учителя считали Сердара заносчивым, высокомерным. Он не был таким. Душа у него была добрая и отзывчивая, но, легко ранимый, он испытывал постоянную муку оттого, что сыт и одет, в то время как дома такая нужда.
Это угнетало Сердара, тяготило его, не давая жить весело и беззаботно, как положено жить человеку в его годы. Сердар постоянно чувствовал себя подавленным, а откуда это, он не в состоянии был понять.
Пройдут годы, Сердар многое поймет и узнает, многое сможет оценить по-другому и, сам того не заметив, освободится наконец от вечной своей озабоченности, как змея по весне освобождается от прошлогодней шкуры. И угаснет наконец огонь, день за днем испепелявший сердце подростка, и душа его птицей, сбросившей путы, свободно устремится ввысь. И Сердар оглянется на прежнюю свою жизнь, вспомнит детство, вспомнит все, что было пережито в те годы, и лишь тогда поймет он, откуда у него этот нелегкий характер. Но когда еще это будет, сколько утечет до той поры весенних вод, сколько промчит суховеев!..
Как-то в один из весенних четвергов, когда Сердар пришел домой, Меред посмотрел на него и спросил насмешливо:
– Чего это ты все надутый ходишь? Морда злая, голову опустил, словно бык, что с базара ведут! Чего киснешь?
– Хватит того, что ты веселый. Где бабушка?
– Где она может быть? Сплетничает где-нибудь у соседок.
– Не смей так говорить про бабушку! Наша бабушка не занимается сплетнями.
– Ну да! А чем еще женщина может заниматься? – Меред пренебрежительно махнул рукой и, взяв учебник, принялся деловито бормотать себе под нос урок.
Сердар с усмешкой следил за ним.
– Это твой сегодняшний урок? – спросил он, послушав немножко.
– Урок, а что?
– А ничего. Через четыре года дойдешь до того, на чем я кончил! Бросал бы лучше – моллы из тебя не получится. Чем время даром терять, взял бы лопату да бабке помог!
Меред злобно глянул на брата, но разразиться бранью не успел – возле кибитки послышалось громкое «чош!» – кто-то остановил осла.
В кибитку заглянул высокий пожилой человек.
– А что, старухи-то нет? – спросил он Мереда. – Я там пшенички привез – возьми, сынок. Хотел мукой, да говорят, на мельнице давка. Пойдем, возьми!
Меред вышел вслед за стариком.
– Да воздаст вам господь сторицей! – услышал Сердар смиренный голос брата. – Да возблагодарит вас аллах!
– Да воздаст он нам всем, аминь! Старайся, учись прилежно, моллой станешь!
С гордым видом вернулся Меред в кибитку. Увидев, что брат сидит закрыв лицо руками, испугался.
– Ты что? Что случилось? – Меред подбежал к Сердару.
– Ничего… Зачем он привез… эту пшеницу?
– Как зачем? Подношение!
– Подношение! Подаяние это, а не подношение! Вот до чего мы дошли. Милостыню… как нищим! Что мы, убогие какие-нибудь? Слепые? Хромые? Здоровые парни – и подаянием кормимся?..
– Ты чего, спятил? Молла Акым и так говорит, им, мол, подаяния не нужны, у них Сердар в советской школе учится! Хочешь, чтоб никто ничего не приносил? Чтоб бабушка с голоду померла?!
– Пусть! Пусть все помрем! Лучше с голоду сдохнуть, чем жить подаяниями!
– Я вижу, совсем… того… – Меред удивленно поглядел на брата и отодвинулся от него. – Дурак ты, что ли?
– Я не дурак. Это ты с придурью – подаянию радуешься!
– Просто не задаюсь, как ты. И мне нисколечко не обидно. Спокон веку люди помогают тем, кто учится в духовной школе, если в доме достатка нет. А кто же меня будет кормить? Бабушка? Или ты, может? Вроде не с чего. У вас там подношений не бывает.
– И хорошо, что не бывает! Мы не нищие!
– Ладно, кончай шуметь. Набрался ума у городских чернокнижников! Проку от твоего ученья!..
– Зато от твоего много проку! Моллой станешь. Всю жизнь подношения получать! – Сердар замолчал. Слезы душили его. Давили стены кибитки. – Ладно, – сказал он, вставая. – Жри свои подношения. Всю жизнь можешь питаться на дармовщину. А бабушка… А бабушке я не позволю!
И он ушел. Черная кибитушка печально глядела ему вслед проемом распахнутой двери, также как смотрела она вслед Перману, пропавшему где-то в песках…
Глава двадцать четвертая
Наутро в пятницу Сердар отправился на батрацкий рынок. Это был самый дальний, самый грязный уголок базара. Ночи стояли еще прохладные, но здесь уже с раннего утра роями носились мухи.
– Вот говорят, главный враг бедняка – брюхо. А эти тоже донимают… – отмахиваясь от жужжащих мушиных стай, сказал один из сидевших у стены мужчин – у стены рассаживались те, кто пришел наниматься в батраки.
– Видно, мухи – нам близкая родня, скучают они без нас, – невесело усмехнулся его сосед.
– А может, в батраки хотят наняться?
– Да у мух небось и баев-то нет, к кому наймешься?
Сердар с любопытством поглядывал по сторонам, прислушиваясь к болтовне этих голодных, оборванных, но не унывающих людей. И не замечал, что его самого внимательно разглядывает представительный старик в добротном халате.
– Ты чего, сынок, пришел сюда? – спросил он, подходя к Сердару. – Или тоже наняться хочешь?
– Да, ага, пришел наниматься.
– А мать с отцом есть у тебя?
– Нету.
– Так… Стало быть, сирота. А прежде ты чем занимался?
– Да так… Ничего особенного не делал.
– Ну, а скот понимаешь?
– Своих овечек пас.
– Так… Я хочу взять тебя подпаском в пески. Но ты подумай прежде, чем соглашаться: край не ближний, скажешь потом: скучно, мол, домой хочу… Уйти от отары не просто. Как думаешь, тосковать не будешь? Не станешь домой проситься?
– Тосковать, может, я и буду, а домой проситься не стану.
– Ну что ж, ответ дельный. Какая будет твоя цена?
– Как людям платят, так и мне.
– Как людям?.. Ну что ж… Тогда так: получишь за полгода три головы: двухгодовалую овцу и две ярочки. Ярочек дам осенью, овцу – ближе к весне. Такая положена подпаску плата.
– А с одежей как?
– С одежей так: в год две пары исподнего, одна пара верхнего. Тельпек один на два года. Как людям дают, так и тебе давать буду.
– Ладно, ага, согласен, лишь бы ты обещаний не нарушал. Через сколько домой отпускать станешь?
– В год два раза. Повидаешься с родными и – обратно.
– Два раза… Тогда, ага, давай на голову больше. Четырех ярочек. Я сам выберу – согласен?
– Ладно, пусть будет четыре головы, но только чтобы баранчики, не ярочки. И чтоб не к зиме давай, а в начале осени.
– Согласен. Пускай баранчики! Пускай осенью! Сам отберу и на ушах метки поставлю!
– А, что за разговор, хоть тавро ставь! Я не из тех бесчестных, что у чабана заработанное отнять стараются! Мне это ни к чему, мне аллах воздает за справедливость.
– Ну все, ага, сговорились, только крепко стой на своем слове!
– А ты, я смотрю, шустрый парень! Я таких люблю. Хорошим чабаном станешь.
Следившие за их сделкой люди согласно закивали:
– Да, парень прямой.
– На такого положиться можно.
– На чужое добро не позарится.
Два дня бай продержал Сердара у себя в доме, присматривался. На третий день, поднявшись до рассвета, они тронулись в путь. Верблюд с вьюком, бай на ишаке. И Сердар на своих двоих. Бай был не толстый, шустрый ослик под ним проворно постукивал копытцами, и Сердару то и дело приходилось вприпрыжку догонять его. Стараясь не отставать, он вскоре так умучился, что начал подумывать, скорей бы пески пошли – там ишачок резвости поубавит. В песках ишак и правда пошел медленнее, но и Сердару стало трудней – ноги глубоко увязали в песке, бай выбрал путь по бездорожью, через барханы.
– Вот ты вчера толковал, что бесчестье, мол, это – подношения принимать, как брат твой принимает, – обернувшись к Сердару, сказал бай. – А ведь и в батраках жизнь нелегкая.
– Ничего, ага. Батрачить – не сладко, это любому известно. Только попрошайничать, подаяниями жить – в сто раз тяжелее. Не знаю, как кому, а мне дармовой кусок в горло не лезет! Я не калека и заработать могу!
– Вот правильно! Вот это ты молодец! С такими понятиями ты, сынок, далеко пойдешь. Бог даст, послужишь у меня годков пять, дам я тебе коня, пятизарядку отменную – будешь отары охранять. Едешь себе верхом, на плече винтовка – хорошо!
– Хорошо… – пробормотал Сердар, рукавом вытирая пот со лба.
Больше бай не приставал к нему с разговорами, понимал, что не очень-то хочется разговаривать, с трудом вытаскивая вязнущие в песке ноги.
К полудню добрались до колодца. Сделали привал. Вскипятили чай, поели чурека и снова тронулись в путь. К следующему колодцу подошли уже в сумерках. Здесь и решили заночевать. Бай подстелил себе попонку с осла, в головах положил седло и лег, укрывшись теплой шубой.
– Ночью морозно будет, – сказал он, поглядев на небо, и плотнее укутался шубой. – Ты уж как-нибудь перебейся. К костру поближе… Привыкай. Хочешь чабаном стать – ко всему притерпеться надо: и к жаре, и к морозу.
Бай повернулся на другой бок и вскорости захрапел.
Наступила морозная ночь. Кроме старенького халата, у Сердара ничего не было, чтобы укрыться. Вот когда вспомнил он черную кибитушку и жиденькое залатанное одеяльце. Потом глазам его представилась теплая комната в общежитии, мягкие, чистые постели…
Костер горел ярко, ровно и сильно гудя, – саксаул дает хороший жар. Сердар сидел лицом к костру, и грудь и ноги у него были в тепле. А вот спина… Мороз забирался под старенький выношенный халат и сотнями игл впивался в спину. Ежась от холода, скрючившись, Сердар поднял голову, взглянул на небо. Небо было ясное-ясное, и тысячи звезд сияли на нем – в Каракумах их особенно видно. Сколько их Светлые, блестящие, а тепла от них хоть бы чуть, не то что от солнышка. И чего они торчат на небе? Зачем они нужны? Все бы отдал сейчас за старенькое бабушкино одеяло!
Сердар прилег возле костра, надеясь уснуть. Но не тут-то было – мороз сразу взялся за дело, и начался поединок сна и холода. Сперва вроде бы сон начал брать верх. Ласковыми, мягкими руками он нежно погладил мальчика по голове, и тот задремал, доверившись этой ласке. Но мороз не собирался отступать. Зная, что спереди мальчишку надежно охраняет огонь, он применил свою испытанную тактику – нападение с тыла. Удачно – Сердар проснулся, дрожа от холода. Протянул руки к огню, согрелся малость. Снова сон начал брать перевес. Снова Сердар лег, положив голову на холодный песок, и снова сон приласкал его, заставив смежить веки. Мороз опять навалился сзади. Тогда сон заставил мальчика, не пробуждаясь, повернуться спиной к огню – он с помощью костра надеялся одолеть мороз. Но в схватке двух сил, в поединке сна и мороза, одна из огненных стрел, предназначенная для предводителя холодов, угодила Сердару в спину, халат на нем загорелся, и бай, спавший с подветренной стороны, сердито закашлял от ядовитого дыма тлеющей тряпки. Сердар вскочил, сорвал с себя дымящийся халат и сунул его в песок. Бай откашлялся, перевернулся на другой бок и захрапел снова.
На спине халата появилась огромная дыра, обрамленная черной бахромой. Лучше бы было, если б дыра оказалась на рубахе – не так холодно, но сама по себе дыра эта всерьез огорчить мальчика не могла: к дырам и заплатам он привык с малолетства.
Сердар сунул голову в дыру, как в ворот рубахи, поглядел вокруг и сказал:
– Ничего, это хорошая примета. Новый халат будет.
Немножко погревшись у костра, Сердар подошел к верблюду, лежавшему у соседнего бархана.
– Все жуешь? – спросил он верблюда. – Неужели спать не хочется? Или заботы не дают? Да какие у тебя заботы – знай жуй свою жвачку! Вам хорошо, у вас равенство, шерсти на всех одинаково. Не то что у людей: один в теплой шубе, другой в драном халате. Эх, я бы на твоем месте как сейчас храпанул!..
Верблюд равнодушно поглядел на него, проглотил жвачку, тут же отрыгнул ее и снова принялся жевать.
– Жуй! Что с тобой толковать! – Сердар махнул рукой и направился к костру. Потом вдруг повернулся. – Слушай, а что, если я тут возле тебя пристроюсь?
Проворно, словно лисица нору, Сердар выкопал яму под брюхом у верблюда и забрался в нее. Верблюд был горячий, как тамдыр, спине сразу стало тепло, а вот земля была ледяная. Сердар пошел к костру, принес четыре тлеющих головни, зарыл их в песок. В норе стало совсем тепло, вполне можно было бы спать, но сон не шел к Сердару: а что, если верблюду придет в голову подняться? Запросто может раздавить. Но и тут пришла на помощь смекалка. Сердар спутал верблюду ноги веревкой. Теперь можно было спокойно ложиться.
На рассвете, разбудив Сердара, бай похвалил его за сообразительность и даже погладил по голове.
Глава двадцать пятая
Прошло уже немало дней с тех пор, как, передав нового подпаска чабану, бай уехал обратно, а Сердар все никак не мог привыкнуть к пустыне. Особенно тосковал он, когда приходилось одному оставаться у колодца. Сердар забирался на самый высокий бархан и вглядывался вдаль, стараясь перебороть тоску. Иногда он пробовал играть на самодельной свирельке. А то вдруг принимался кричать или во все горло распевать песни. Но как он ни надрывал глотку, голос его тонул в близлежащих барханах.
Сердару было нелегко. Ни близкого человека – поговорить, ни мальчишки-сверстника – поиграть. Одни барханы кругом, мрачные, немые, бесконечные… Но ко всему привыкает человек, и Сердар начал понемногу привыкать к новой жизни. Стал ощущать очарование бескрайних просторов, чувствовать прелесть тишины.
Был тихий нежаркий вечер. Овцы в загоне неспешно пережевывали жвачку. Поблескивали звезды на небе. Воздух был чистый, легкий, и кругом было тихо, тихо… Так тихо, что слышно было, как в чугунном кувшинчике булькает закипевшая вода.
Сердар подошел к костру, снял кувшин с огня, бросил в воду щепоть чая. Придвинул к чабану пиалу.
– Пейте, Джума-ага!
Чабан повернулся, лег поудобнее и принялся за чаепитие.
– Вот, верблюжонок ты мой, – начал он очередной вечерний рассказ. – Жил здесь неподалеку, у соседнего колодца, один чабан. Хороший человек, порядочный, истинный мусульманин – очень он мне нравился. И вот в один из летних дней является к нему на стан хозяйский сын. А с ним – четверо, все на конях, у всех винтовки. «Гони, говорят, отару за границу». А тот чабан-то понял, видно, что не к добру этот приказ, просить стал, чтоб отпустили его. Не могу, дескать, у меня дети сиротами останутся. Будут, как птенцы голодные, с открытыми ртами сидеть, кто их накормит, напоит? Просил, просил – ни в какую. Тогда он бросает свой посох наземь – не погоню, и все! Навалились они на него впятером, избили чуть не до полусмерти…
– Угнали они его?
– Ну да. Заставили – их ведь пятеро было.
– Вот и отца моего так же, наверно.
– А что, твоего тоже угнали?
– Люди говорят… Больше двух лет никаких вестей.
– Да, плохие дела… – чабан полежал, помолчал. – А не мог это быть твой отец, а? Среднего роста, в плечах широкий такой. Да и срок подходящий, года два назад дело было.
– А как его звали? Не Перман?
– Перман? Постой, постой, дай вспомнить… Правильно, Перман! Неужто он еще не вернулся?!
– Нет, пропал. Ни слуха ни духа.
– Как же так? Не вернулся. Может, сбежал он от них по дороге… – Джума-ага не договорил, но Сердар понял, чего опасается старый чабан.
– Мы с бабушкой уж и так и сяк прикидывали. Не мог он нас бросить – не такой человек. Если б живой был, вернулся бы… – Сердар чуть заметно всхлипнул и отвернулся – не любил он, чтоб видели его слезы.
И снова оба они замолчали, погруженные в невеселые думы.
– Джума-ага, как ты думаешь, чего он не возвращается? – не выдержал наконец Сердар и с надеждой взглянул на чабана.
– Да как тебе сказать, верблюжонок? Когда своими глазами не видел… Только уверен я, вернется твой отец. Ты главное – молись за него. Ведь по святой пустыне ходишь, тут Хызр-избавитель ходил, самое место для молитвы.
– Джума-ага, а мы сейчас далеко от границы?
– Совсем даже близко. Если с восходом тронуться в путь пешим, к полудню пересечешь границу. Мы с отарой другой раз совсем рядом бываем…
– А найду я ее?
– Кого?
– Да границу эту!
– А чего ж не найти? Видишь вон ту звезду? Са-амую яркую? Будешь на нее держать, чтоб прямо в лоб светила, как раз и придешь куда надо.
Сердар затих. Он сидел так тихо, что казалось даже, не дышит. Потом вздохнул, как после обильных слез, и спросил:
– Джума-ага, что, если я пойду его искать?
– Отца? Что ж… Можно попробовать. Только знаешь, как надо будет сделать? Управятся наши овцы со здешними пастбищами, мы их и погоним к границе. Будут себе пастись и потихоньку к тем местам двигаться. Как дойдем, я тебя и переправлю.
– А не поймают?
– Кто?
– Пограничники!
– А чего им тебя ловить? Они только контрабандистов ловят. Белуджи по весне толпами сюда идут. Жару проработают здесь, добудут себе пропитание, а осенью – обратно. Никто на них и внимания не обращает: ни власти, ни пограничники.
– А зачем они приходят, Джума-ага? У себя в стране заработать не могут?
– Не могут, сынок. Трудный у них там хлеб. Заработков мало, а деньги чересчур проворные, быстро из рук уходят. Иначе разве заставишь людей детишек своих бросать, на чужой стороне пот проливать…
– Что ж это за страна такая, что и на хлеб заработать негде?
– Да вот такая… Я, сынок, со многими из них, из пришельцев, толковал, не раз у меня на стане ночевать оставались. Оказывается, немало таких стран, где еще хуже живут, чем мы. Земля в тех странах больно жесткая: упадешь – зубы выбьешь.
– Выходит, наша земля мягкая?
– Еще какая! Самая лучшая земля!
– А чего ж бай из хорошей страны в плохую ушел?
– У бая, сынок, свой расчет. И опять же для бая бедных краев нет. Куда ни приди, богатство твое при тебе: овцы ягнятся, верблюдицы приплод дают… – Джума-ага приподнялся, взглянул на отару. – Давай-ка, сынок, собирай посуду, овцы-то вроде зашевелились.
– Да, встают.
– Ну как, сынок, решился идти на поиски?
– Решился.
– Тогда давай заворачивать отару на ту звезду. Потихонечку, помаленечку, глядишь, к утру доберемся, приходят к нам и потом без труда возвращаются обратно. Ты переходишь границу не с дурной целью, ты идешь искать отца, насильно угнанного на чужбину, это достойная, благородная цель. В глубь страны удаляться тебе не следует, ищи Пермана вблизи от границы. Спрашивай у чабанов, не знают ли, где пасется отара Кешикбая; найдешь отару – найдешь и отца. Я денек-другой попридержу овец, не буду далеко отгонять. Если два дня не появишься, придется без тебя возвращаться – больше двух дней овцы без воды не могут. Ты тогда вместе с отцом иди прямо к нашему колодцу.
Сердар был паренек решительный, если надумал что-нибудь, никогда не медлил, а сейчас вот замешкался, заканителился. И не потому, что боялся пограничников, трудно было оставить родные просторы.
– А как же я там буду, Джума-ага? – Сердар жалобно посмотрел на чабана. – Я белуджей небось и не пойму…
– Поймешь! Ты что, совсем по-ихнему не знаешь?
– Немножко…
– Ты немножко по-ихнему, они малость по-туркменски – разберетесь. Не думай об этом, сынок, не сомневайся. Ступай со спокойной душой.
– Ох, Джума-ага! Если я найду отца, до самой смерти не забыть мне твоей доброты, твоей заботы. Не будь тебя, не решиться бы мне на такое!
– Все будет хорошо, сынок. Ты только молись аллаху. Я тоже буду молиться, чтоб ниспослал тебе всевышний удачу в делах твоих.
– Мне бы, Джума-ага, только отца найти, больше мне ничего не надо, – Сердар взглянул на чабана и, почувствовав, что сейчас заплачет, опустил голову.
– Не надо мешкать, сынок! Ступай. Да будет удачный твой путь, да сопутствует тебе святой Хызр, да отыщется твоя пропажа! Да возвратиться тебе в благополучии вместе с отцом твоим. Да примет от меня всевышний жертву – двухгодовалого барана, заработанного честным трудом! Велик аллах! Иди, сынок! Иди!
– Будь благополучен, Джума-ага, – прошептал Сердар и тронулся в путь.
Сердар шел медленно, с трудом переставлял ноги, ноги отказывались ему подчиняться. Отошел шагов на сто, обернулся. Джума-ага помахал ему рукой: иди, сынок, иди! Сердар зашагал быстрее. Взобрался на высокий бархан, обернулся и поглядел назад. Старый чабан по-прежнему смотрел ему вслед, чуть заметно помахивая тельпеком. Сердар тоже снял свой тельпек, помахал старику и стал спускаться с холма.
– Сохрани его, всеблагой! – пробормотал старый чабан, когда мальчик скрылся из вида. – Сохрани и помилуй безгрешное дитя, в жизни своей никому не причинившее зла!
