Текст книги "Седьмая встреча"

Автор книги: Хербьёрг Вассму

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 27 страниц)

Глава 26

Руфь ползала в ледяном, похожем на ангар мире и пыталась унести с собой свои картины.

Но они все время падали у нее из рук. Их было слишком много, и они были слишком тяжелые. С болью осознала она, что помочь ей некому. И тогда она превратилась в тележку на резиновом ходу, которую кто-то быстро толкал перед собой по коридору. Потом она попеременно то была собой, то превращалась в тележку.

Наконец она увидела дыру и через нее вышла в обитый красным бархатом проход. И вот она в отеле Оскара Уайльда в Париже. Комната сжалась, пока Руфь ползла вдоль стен. Неожиданно она оказалась в теплой пульсирующей реке. И поняла, что ползает кругами в собственном сердце. Оно билось о ее ребра. Когда ее сдавило со всех сторон, леденящая боль взорвалась огненным пламенем.

Маленькая фигурка шла к ней с протянутыми руками. Тур, подумала она. Но, когда фигурка приблизилась, Руфь увидела, что у мальчика лицо Оскара Уайльда.

Подойдя совсем близко, мальчик весь сжался и заплакал. Он наконец понял, как опасно быть более видимым, чем картина, о которой он написал. Она опустилась на колени и взяла его на руки. И качала, приговаривая, как когда-то бабушка, утешавшая ее самое.

– Ну-ну-ну, не надо плакать, ну-ну-ну, поплачь еще, ну-ну-ну.

Комната расширилась, и ритм ударов стал почти правильным, пока она ходила с мальчиком на руках Внутри собственной сердечной сумки. Уютной, красной, мягкой. Я утешаю Оскара Уайльда, думала Руфь.

Вдруг он начал расти у нее в руках и наконец с улыбкой встал перед ней. Он был такой высокий, что сердечная сумка вытянулась у него над головой. Наконец он заговорил. Голос напомнил ей о ком-то забытом.

– Ты не должна бояться своей наготы, Руфь. Впредь они не смогут ни запереть, ни унизить тебя! Ибо время сильнее их, – сказал он и исчез.

Потом ее залил ослепительный свет, и в комнате появились четыре снеговика.

Руфь пыталась вспомнить, где она. На двух снеговиках была военная форма, и она поняла, что еще жива. И находится в Норвегии. Потому что, насколько она знала, больше нигде снеговики не носят военной формы.

Тело распалось. Голова, словно сама по себе, катилась по металлической плите. Все гудело в этом ужасном свете. Руфь несколько раз открыла и закрыла глаза. Окна в потолке казались черным морем за льющимся светом. У стен почти не было холстов. Пола не было. Она пошарила перед собой руками. Хотела сесть. Но с животом творилось что-то неладное. Сесть она не смогла. И не было конца высокому звону бьющегося на конвейере стекла.

Она была в своей мастерской, и звенела пустая опрокинувшаяся винная бутылка. Тогда она все вспомнила. Вернисаж. Телевизионное интервью. Заголовки газет. АГ.

К ней приближались очертания двух людей в форме, от которых исходила угроза. Они посадили ее. От одного пахло выхлопными газами. Он слегка встряхнул Руфь. Она хотела попросить его уйти, но голос ей не повиновался.

К ним подошел еще один снеговик. Его голова нависла над ней. Неестественно большая. Руфь закрыла глаза, потом медленно снова открыла их. Это был он! Из всех снеговиков, которыми Бог хотел бы напугать ее, он выбрал именно этого.

Неужели ее проклятому унижению никогда не будет конца? Даже в аду Эмиссара? Или это АГ принял облик Горма, чтобы сделать ее позор более мучительным? Он наклонился над ней. Ее охватила невыносимая унизительная тошнота.

– Бутылки пусты. Но она могла принять таблетки или еще что-нибудь, – сказал один из снеговиков.

– Вызовем врача? – предложил другой.

– Руфь, родная, скажи, что ты приняла? – Его голос окутал ее защитным одеялом.

Она открыла рот, чтобы попросить его не смотреть на нее, но не смогла.

– Не оставляй меня, слышишь? Не оставляй меня! Скажи, что ты приняла? – снова услыхала она и почувствовала на себе его руки.

Мало того, что случилось, так еще и Горм здесь, с удивлением подумала она, но неудержимая радость уже разлилась по ее измученному телу.

– Только вино, – с трудом выговорила она.

– Этот господин думал, что речь идет о несчастном случае. Просим прощения.

Снеговики в форме показали свои жетоны и удалились в сопровождении снеговика, на котором формы не было.

Она пыталась собрать остатки чувства собственного достоинства, но комната качалась у нее перед глазами. Окна на потолке погрузились в пучину. По рукам и плечам Горма текла вода. Брызги летели на шелковое платье из Малайзии и на персидский ковер от торговца коврами на Бюгдё Алле.

Двое в форме перестали быть снеговиками, они растаяли. Она слышала, как они говорили, что это не их дело. Служба безопасности или полиция не занимаются пьяными женщинами. Но один из них все-таки вернулся с ведерком воды и тряпкой. Она догадалась, что он решил вытереть пол. Горм обнимал ее, хотя от нее воняло блевотиной. Сейчас ей не хватало только заплакать.

– Желаем поскорей прийти в себя. Вы не против, чтобы этот человек остался у вас? – услыхала она.

– Нет, – насколько могла отчетливо произнесла Руфь.

Горм! Она чувствовала, как он поднял ее и положил на старый диванчик, стоявший в мастерской еще с того времени, когда она училась в Академии. Влажная тряпка осторожно протерла ей лицо и грудь, потом он помог ей снова склониться над ведром.

– У тебя здесь есть где-нибудь кровать? Тебе сейчас лучше лечь в кровать, – тихо сказал он.

Она не смогла ответить, она лежала на спине с закрытыми глазами. Было так тихо. Она слышала, как он ходит по комнате. Потом свет, к счастью, заслонили.

Руфь не знала, сколько прошло времени. Горм снова подошел к ней, он был без пиджака. Чем ниже склонялось над ней его лицо, тем больше оно становилось.

Глаза! В них можно было плавать. Неподвижная морская вода над белым песком. Если бы Руфь была способна протянуть руки, она поплыла бы сама собой.

– Тебе лучше?

Она кивнула, глотнув воздух. Нельзя, чтобы унижение все сейчас испортило. Ведь он наконец-то здесь, подумала она и взлетела к окнам в потолке. Им нельзя доверять. Они могут упасть и раздавить их обоих. Потому что они слишком большие. Столяр тоже так считает. Городской архитектор никогда бы не утвердил такие большие окна, сказал он.

Руфь попыталась сказать, что Горм должен поднять их на место. Окна. Может, он вызовет кого-нибудь и попросит поднять их на место?

– С улицы их не видно, к тому же они всегда были такие.

– Конечно, – сказал Горм и закатал рукава рубашки.

Сразу после этого, а может быть вовсе и не сразу, она поняла, что он поддерживал ее, пока она пила молоко. Потом ее снова вырвало.

– Это лекарство. Противоядие, – сказал он, словно был врачом.

Неужели он снова будет оперировать Тура? Нет. На нем белая рубашка. А хирурги были зеленые. Зеленые, как мята.

Руфь послушно пила молоко. Медленно. Крохотными глоточками. Потом лежала неподвижно, стараясь побороть тошноту.

Она слушала, как Горм с чем-то возится вдали. Потом он пришел к ней вместе с бабушкой. От него и от бабушки пахло зеленым мылом. У Руфи стучали зубы. Она чувствовала его руки. Теплые. И черный шерстяной плед. От пледа пахло влагой. Но тут уже ничего не поделаешь. Потом он дал ей воды. Кока-колы. И опять воды.

Она проснулась от безжалостного дневного света. С трудом повернула гудящую голову. В комнате его не было! Ее охватил страх. Она села. Кое-как добралась до коридора. Его башмаки! В прихожей. Кажется, на кухне кто-то есть? Запах кофе? Глубоко вздохнув, она, держась за стены, дошла до уборной, избегая смотреть на себя в зеркало. Все делалось медленно, но делалось. Он все еще был здесь.

Руфь опустила голову в раковину и открыла воду. Там, в ванной, она сообразила, что не помнит, он ли раздел ее или она сама разделась, кто надел на нее ночную сорочку и каким образом она оказалась в кровати.

Кажется, мне немного лучше, подумала она, вернулась в спальню и снова забралась под перину. Вскоре она почувствовала в комнате его присутствие.

– Поешь здесь или дойдешь до кухни?

– Боюсь, что не смогу.

Она упорно смотрела на порог, боясь взглянуть на него.

– Сможешь. Ты, наверное, голодна, как волк. Человек, который столько выпил, должен хорошо поесть. Яйца и бекон. И кофе. Побольше кофе!

Она осторожно подняла глаза. Брюки. Пояс с пряжкой. Грудь. Пятна на рубашке. Значит, он тоже не совсем чистый.

– Может быть, немного, – пробормотала она и закрыла глаза.

Он вышел только в соседнюю комнату. Он не исчез, думала она.

Зеркало в ванной сказало ей, что вид у нее хуже, чем она думала. А вот он выглядит чертовски здорово, мелькнуло у нее в голове.

Она приняла душ и оделась. На это ушла вечность. Когда они сели за кухонный стол, она боялась даже взглянуть на него. Он видит меня такой, какая я есть. Ей было стыдно.

Пахло кофе. Она хотела взять себя в руки и сказать ему, что очень рада его присутствию. Но зазвонил телефон.

– Взять трубку? – спросил он.

Она предостерегающе подняла руки. Звонили долго. Когда звонки прекратились, он снова спросил:

– Мне следовало снять трубку?

– Нет-нет! Все в порядке. Все замечательно, – сказала она.

Телефон снова зазвонил.

– Похоже, стоит нам только встретиться, как непременно найдется кто-то, кто позвонит по телефону, – с улыбкой сказал Горм.

Руфь встала и подошла к телефону. Решимость придала ей сил, она откашлялась, взглянула на Горма, он встал и вышел в гостиную.

– Руфь! Поздравляю! Как прошло открытие? – В голосе АГ звучал энтузиазм. Она понимала, что он продумал каждое слово, тон, вопросы и ответы.

– Прекрасно.

– Ты получила цветы? И ящик вина?

– Твой лучший знак внимания я получила через прессу. Ты хорошо выглядишь на этих фотографиях. Особенно в кровати.

– О чем это ты? – Голос звучал беспечно.

– О скандальных заголовках и частных фотографиях. Ты очень великодушен. Но тебе больше не удастся закабалить и унизить меня. С этим покончено. И пойми еще одну вещь, АГ, мои картины значительнее меня самой. Поэтому я больше не боюсь тебя. И предупреждаю: не вздумай вредить мне. Зря потратишь время. Ты сам научил меня многим приемам. Спасибо за науку! А теперь я пойду дальше. Пожелай мне удачи. И прощай!

Она слышала, как он что-то сказал, но не дала себе труда дослушать и положила трубку. Железный колпак, давивший на череп, медленно поднялся и исчез.

Горм стоял в дверях.

– Это был он? Из Берлина?

– Да. – Она села. Ножка стула царапнула пол. – Какое-то время я боялась его, но теперь это позади, – сказала она, и сама удивилась.

– Ты думала, что это он вчера весь вечер мучил тебя звонками?

Она уставилась на него.

– Так это ты звонил?

– Да. Я был в отчаянии. Боялся, как бы ты чего-нибудь не выкинула. Слышала бы ты, как я умолял Службу охраны и полицию впустить меня в дом. К счастью, я был в таком отчаянии, что даже не подумал, что могу встретить его у тебя и он вышвырнет меня вон.

Горм что-то вертел в руках, потом протянул ей. Блокнот. Похожий на те, в каких бабушка записывала, сколько ведер картошки она посадила, и вообще все, что боялась забыть.

– Хочу, чтобы ты прочитала мои мысли. И если ты не сможешь принять меня, я уйду. Но дневник принадлежит тебе.

Его слова и голос как будто давно хранились в ней, всегда. Она прижала раскрытый блокнот к груди, потом провела двумя пальцами по лбу у корней волос.

– Ты – часть меня.

– Можно посмотреть? – хрипло прошептал он и потянулся к ней.

Она ощутила на лбу его теплую руку.

– Не так уж страшно. – Он прокашлялся. – Под челкой шрама почти не видно.

Какое-то время Руфь сидела, уставившись в пол. А когда снова подняла голову, она увидела за окном сверкающий вяз. На ветках лежал тяжелый снег. Изгородь тоже была белая. И еще: весь палисадник был уставлен сгоревшими факелами.

– Это ты сделал этот смотрящий глаз? – прошептала она и встретилась с ним глазами.

– Да. Наверное, детским выходкам взрослого человека не бывает предела, – засмеялся он.

В то же мгновение на велосипеде появился городской мальчик. Но теперь он сразу заметил её, и она не испугалась, что он собьёт её. Она только подняла его очки, чтобы они не разбились. Его смелые глаза ещё пытались скрыть, как он одинок.

Но когда она коснулась его запястья, он сдался и, раскинув руки, ринулся ей навстречу. И от него шло цветное мерцание, словно от картины, которую она ещё не написала.