Текст книги "Седьмая встреча"

Автор книги: Хербьёрг Вассму

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 27 страниц)

– Нет, Герхард не такой, он даже не прикоснется ни к чему грязному, – сказала тетя Клара.

Зачем отцу прикасаться к чему-то грязному? Горм стал вспоминать все, к чему прикасался отец: сигары, газета, столовый прибор. Еще документы и книги. А вот салфеткой он никогда не пользовался. После его ухода она так и оставалась безукоризненно сложенной.

Однажды Горм прокрался в ванную, чтобы посмотреть, как отец бреется. К чему он прикасается. Но отец только дружески кивнул головой, сперва – Горму, потом – на дверь. И все. Через несколько минут он, свежевыбритый, вышел из ванной.

Горм попытался представить себе, каково было бы прикоснуться к выбритой щеке отца или почувствовать на плече его руку.

Глава 4

Глядя на новый анорак [5]5
  Блуза с капюшоном из плотной, непромокаемой ткани.


[Закрыть]Йоргена, Руфь часто вспоминала мальчика из города.

Мать купила его в тот же день, когда Йоргену удалили миндалины, а Руфи в голову угодил камень. По ее мнению, иначе и быть не могло: мало того, что Йорген лежал в больнице и ему должны были дать наркоз, так именно в этот день Руфи пробили голову камнем и доктору пришлось наложить ей три шва.

Эмиссар, напротив, считал, что все получилось очень удачно; раз уж они все равно были в городе. А вот то, что мать купила Йоргену такой дорогой анорак, ему не понравилось.

Руфь никому не рассказала о мальчике с велосипедом. Он был вроде не совсем настоящий. Правда, у нее на лбу осталась метка, но ведь Руфь сама видела, что он попал в телеграфный столб!

Родители решили, что лоб ей разбили большие мальчики, хотя они клялись и божились, что только довезли ее до дому. Руфи было все равно, что думают взрослые.

Мальчик выглядел добрым. Или просто грустным? Руфь запомнила, что время от времени у него дергался уголок рта. Она хотела спросить, отчего это. Но тут пришли большие мальчики. Жаль, что теперь она уже никогда не узнает, почему у него без всяких причин дергался уголок рта.

Если бы те мальчишки не пришли, он бы наверняка подержал велосипед за седло и научил ее кататься. Во всяком случае, она могла бы попросить его об этом. Скорее всего, они не стали бы бросать камни в столб. И ей не пробило бы камнем голову. Как все-таки это произошло? Ведь он же попал в столб!

Потом, когда ее везли на велосипеде домой, она поняла, до чего он был напуган. Она бы тоже испугалась, если бы Йоргену в голову угодил камень, которым она попала в телеграфный столб.

Когда Йорген через голову натягивал анорак, она мысленно видела того мальчика. Его глаза за стеклами очков. Они почти не моргали. И этот дергающийся уголок рта. Как будто кто-то только что ударил его, но заплакать он боится. Она не сомневалась, что он дал бы ей покататься на своем велосипеде.

Анорак Йоргена был синий с большим карманом на груди и резинкой на манжетах, чтобы снег не попадал в рукава. Ни у кого на всем Острове не было такого красивого анорака.

Руфь сама распаковала его и показала Йоргену, когда тот лежал в больнице. Йоргену захотелось сразу же примерить анорак. Но это было невозможно, потому что Йорген лежал с трубкой взносу, которая была прикреплена к штативу над кроватью. Йорген заплакал, но мать пригрозила ему.

– Если будешь плакать, у тебя пойдет кровь, – сказала она.

Даже Йорген понимал, что кровь это – не шутки, он лежал, нахмурившись, и обеими руками гладил свой анорак.

Через два дня трубку вынули, и он смог надеть его. И наотрез отказался снимать. Матери и сестрам пришлось уступить. Он даже ночью спал в анораке.

Руфь сразу поняла, что виновата она. Это она придумала прыгать через колючую проволоку. Сперва все шло хорошо. Они с Йоргеном прыгали по очереди, и у него получалось даже лучше, чем у нее.

Потом он повис на проволоке. Она услыхала резкий звук рвущейся материи и сразу поняла, что случилось. Рукав нового анорака был порван. И она тут же увидела перед собой глаза того городского мальчика. Отчетливо, через очки, в ярком солнечном свете. Они медленно закрылись. Как будто увидели то же самое.

Йорген был безутешен и боялся идти домой. Они принесли торф и сложили его в ящик, стоявший в сенях. Потом пошли к бабушке, чтобы спросить у нее совета, но бабушки не оказалось дома. Они поиграли в мяч и долго сидели на сеновале, не зная, чем бы заняться.

Стало темнеть, и Руфи нужно было вернуться домой, чтобы решить пять примеров по арифметике. Она пообещала Йоргену, что его не станут бранить. Ведь это просто несчастный случай. И все-таки ей пришлось за руку втащить его в сени.

Услыхав в доме громкий голос Эмиссара, Йорген хотел убежать, но Руфь не пустила его.

– Идем же, разве ты не чувствуешь, что пахнет лепешками? – сказала она.

Йорген снял анорак, скрутил его и взял под мышку. Руфь пыталась заставить его повесить анорак на вешалку, но Йорген заупрямился.

Они вошли, как раз когда Эмиссар призывал мать и Эли бережно относиться к дарам Божьим. Не выпуская из рук своего свертка, Морген шмыгнул к печке, к ящику с торфом.

Эмиссар стоял возле умывальника и, обращаясь к зеркалу на стене, говорил таким голосом, каким обычно читал свои проповеди. Мать принесла ему мисочку для бритья с горячей водой. Потом она налила воды в оцинкованный таз и поднесла его к ящику с торфом.

– Мойте руки! – сказала она детям, не обращая внимания на речи Эмиссара.

Руфь схватила мыло и начала тереть руки, но Йоргену мешал его сверток.

Был четверг, и Эмиссар должен был вечером читать проповедь в молельном доме. В этих случаях он непременно брился. Сперва он взбил пену, потом выдвинул вперед подбородок и стал скрести его бритвой. При этом он все время косил глазом на бритву.

Мать возилась у кухонного стола, она молчала. Это побудило Эмиссара углубиться в вопрос о дарах Божиих. Когда у него на левой щеке осталось всего два клочка пены, а мать так и не проронила ни слова, он опустил бритву и грустно уставился в зеркальце для бритья.

Руфь сидела тише воды, ниже травы. Йорген сунул анорак за спину и пытался вымыть руки, не вставая с места.

– Не знаю, способны ли вы понять, что чувствует человек, которому родные отказывают в уважении в собственном доме? Я пытался серьезно поговорить с вами об этом мешке муки. Но ответил ли мне кто-нибудь из вас? Никто! Хотя вам прекрасно известно, что я на тачке привез мешок из лавки и отнес его в кладовку. На собственном, можно сказать, горбу. И что же? Как с ней обошлись? Вы как дикари пустили ее по ветру!

Сначала глаза у него блестели и голос был добрый, но постепенно в нем зазвучали железные нотки, знакомые им по собраниям в молельном доме. Казалось, звучал голос наказания Господня. «Бог все видит, – говорил он. – И гнев Его справедлив. Того, кто забудет о Боге, ждет погибель».

Мать ходила, занятая своим делом, но вид у нее был такой, что ее терпение вот-вот лопнет. Она поставила перед Эмиссаром чашку кофе и блюдо с лепешками. Пустить муку на ветер означало пустить ее на лепешки. Тем не менее, Эмиссар с первой чашкой съел три штуки.

Эли тут же оказалась рядом с кофейником и хотела налить ему еще кофе, но он остановил ее.

– На чашке грязь! Смотри, какой грязный край! – указал он.

Эли наклонилась посмотреть. Эмиссар шлепнул ее по руке, она выронила кофейник, и из него брызнула коричневая струя. Эмиссар вскочил, коричневая лужа разлилась по клеенке и по полу.

– Какая ты неловкая!

– Ну, хватит! – Мать подбежала к ним. Эли заплакала.

– У Эли месячные, оставь ее в покое! – бросила мать, вытирая тряпкой пролитый кофе.

– Что за грязные разговоры перед блюдом с лепешками! – возмутился Эмиссар.

Прежде чем они сообразили, что случилось, мать плеснула кофейную гущу в свежевыбритое лицо Эмиссара. Лицо и рубашка покрылись коричневыми пятнами.

Эмиссар вскочил, лицо у него побагровело.

Йорген хотел прошмыгнуть в дверь, но Эмиссар опередил ни и с хватил за загривок, не спуская глаз с Руфи, которая тоже хотела убежать.

– Я живу в доме, где свил себе гнездо сам дьявол! Остановись, мальчик! Смотри на дело рук твоей матери!

Он тряхнул Йоргена с такой силой, что Йорген выронил анорак порванным рукавом вверх. Брит вскрикнула, не успев подумать о последствиях. Теперь и Эмиссар увидел порванный рукав. Все увидели. И Йоргену не помогло даже то, что он спрятался за спину матери.

Руфь сковала усталость. Необоримая усталость. Ее как будто одолевал сон. Как будто пол разверзся у нее под ногами, и ей осталось только рухнуть в эту пропасть. Вместе с Моргеном. К сожалению, это было невозможно.

Йорген начал заикаться еще до того, как Эмиссар открыл рот. Руфь подумала: надо сказать, что это я виновата. Но усталость сковала ее. Боже всемогущий, ведь можно хотя бы один раз быть слишком усталой для того, чтобы взять вину на себя.

Эмиссар наклонился над Йоргеном, почти скрыв его своей широкой спиной. Суд и расправа происходили в гостиной. Они слышали стон Эмиссара и плач Йоргена. Руфь не знала, много ли прошло времени, но вот мать ворвалась в гостиную и с силой захлопнула дверь.

Шлепки прекратились, но не сразу. Наконец они услыхали визгливую брань матери. Такую грубую, какую можно было услышать только в Финнмарке, откуда мать была родом. Немцы когда-то сожгли все, что было у ее семьи, и семья стала обузой и бременем для общества. Что для Америки, что для Острова, говорил Эмиссар, когда на мать находил стих.

Но он встретил мать еще до прихода немцев. В тот единственный раз, когда был на рыбном промысле в Финнмарке. Поэтому Вилли родился в грехе за несколько месяцев до того, как отец с матерью поженились. Однако Господь, безусловно, простил матери этот грех, потому что Эмиссар очень усердно молился.

Вилли ушел в море. Это случилось после того, как он однажды сбил с ног Эмиссара, который не пускал его на танцы. Теперь Вилли считался все равно что мертвым, с той только разницей, что его можно было не оплакивать.

И вот мать снова бранится и богохульствует. Теперь может случиться все что угодно. Тут же послышался звон разбитого стекла. Руфь тщетно пыталась догадаться, что бы это могло быть. Горный обвал? Потом наступила зловещая тишина.

Брит бессильно ткнула пальцем в окно. Там в одних носках, без штанов бежал Йорген. Он был похож на героя приключенческого фильма, какие показывала местная кинопередвижка. Такие герои бросались со скалы, чтобы не даться в руки врагам. Йорген был весь в крови. Рубашка и черные кудрявые волосы развевались на ветру, он высоко вскидывал ноги. Йорген сделал круг по двору, словно бежал, ничего не видя. Только теперь Руфь поняла, что случилось: Йорген выпрыгнул в окно гостиной.

Эмиссар вышел в кухню, его речь была прямо как водопад. Мать следовала за ним, размахивая кулаками, она обрушила на Эмиссара такой поток проклятий, что Руфь, несмотря на теплый джемпер, покрылась холодным потом. Липкий холод спеленал ее, хотя она и стояла у печки.

– Вот что бывает, когда ты покупаешь дорогие вещи этому несчастному дураку и не следишь за ним! – крикнул в отчаянии Эмиссар.

Мать побагровела, это было странно, обычно она была бледная.

– Убирайся! Катись к своей чертовой говорильне! Не забудь только захватить свои вонючие подштанники и грязные рубашки. И не показывайся здесь больше! А главное, забери отсюда свой потертый хрен!

Эмиссар не стал возносить за нее молитвы, как делал обычно, когда мать бывала груба. Вид у него был беспомощный. Неожиданно взгляд его упал на Руфь, которая стояла к нему ближе других. От страха у нее застучали зубы. Она никак не могла совладать с собой. Но Эмиссар этого даже не заметил, он вскинул руки и опустился на табурет.

– Господи, пошли мне силы! Единственный парень, который у меня есть, рвет свою одежду так же, как другие кладут в нос понюшку табаку. Ему следует жить в приюте, там за ним будет должный уход. Но здесь, Господи, меня со всех сторон окружают только недобрые дела и богохульные речи. И безумцы. Я уже смирился со своей участью, Господи, но укажи мне мой путь. Разве это жизнь?

Мать бросилась к плите и схватила кочергу.

– Гореть тебе в аду! – крикнула она. – Здесь только один сумасшедший, и это ты! И Господь это знает, я уверена, что знает!

Она пошла на Эмиссара с поднятой кочергой.

– Мама, кочерга не годится, она слишком мала! – крикнула Эли.

Эмиссар стукнул кулаком по столу. Но в его ударе почти не было силы. Теперь его взгляд был прикован к Эли:

– А ты, носатая, молчи! Чтобы тебя выдать замуж, придется подрезать тебе нос!

Все это Руфь слышала уже не один раз. Они с Эли безобразны. У них слишком длинные носы. Ноги, как у долгоножек. Глаза, как цинковые тарелки. Веснушки, как у старой камбалы. Их подменили тролли. Девочки были не похожи на Эмиссара. Во всяком случае, внешне. А вот Йорген – его точная копия. Он был красив, как Божий ангел. И Эмиссар тоже.

Руфь никак не могла увязать друг с другом внешнее и внутреннее. У такого, каким Эмиссар был сейчас, все нутро должно быть склизким и черным, как полная плевательница, что стояла в лавке, будь он сто раз Эмиссар.

Впрочем, в эту минуту родные ее мало интересовали, хуже, что Йорген так порезался и бегает по дорогам без штанов.

Пока Руфь мчалась к бабушкиному дому, она думала, что если бы мать убила Эмиссара, им всем стало бы легче. Но Эли была права, кочерга слишком мала. Кроме того, ленсман [6]6
  Чиновник, осуществляющий в своем районе полицейский надзор.


[Закрыть]не заставил бы себя ждать и приехал бы сразу после похорон, чтобы увезти мать в тюрьму. А потом явился бы опекунский совет и увез их всех в приют.

Бабушка пинцетом вынимала из кожи Йоргена осколки стекла. Она была такая мрачная, что Руфь села, не сказав ни слова. Йорген больше не походил на героя фильма, теперь он был похож на несчастное, растерзанное существо.

Обмывая его и стирая со стола кровь, бабушка бранилась. Окровавленные тряпки она сожгла в печке. Они слегка шипели и противно пахли. Руфи был знаком этот запах. Так иногда пахло дома, когда мать и Эли сжигали свои тряпки после месячных.

Покончив с этим, бабушка сказала: «Ну так» и принесла в ковше воды. Они все напились. Красные бабушкины пальцы, державшие ковш, были в ссадинах. Ноготь на большом пальце был синий и искривленный. Наверное, она когда-то прищемила его.

– Ну что? – спросила бабушка и посмотрела на Руфь.

– Он выпрыгнул в окно гостиной, – объяснила Руфь.

– И на то были причины?

– Да.

– А где мать?

– Дома. Она хочет убить Эмиссара кочергой. Но, вообще-то, она велела ему убираться вместе с его проповедями.

Бабушка надела вязаную кофту, пальто и попросила Руфь приглядеть за печкой. И ушла.

Эмиссар не вернулся домой после собрания в молельном доме. Значит, он уехал на Материк. Мать пошла к тете Рутте за ее швейной машинкой. Надо же залатать анорак Йоргена.

Бабушка вставила в разбитое окно доску, на которой раскатывали тесто, и Йорген больше не плакал. Лицо у него почти не пострадало. Они обошлись одним большим пластырем над бровью и одним на щеке. Хуже было с руками.

Сестры пытались отвлечь Йоргена разговорами о пустяках. Когда Руфь решила все примеры, она предложила ему сыграть в карты.

Сперва он отрицательно покачал головой, продолжая сидеть, неподвижно и глядеть в пространство. Но когда Эли и Брит ушли в хлев, Йорген произнес несколько слов, смысл которых могла понять только Руфь. Он хотел, чтобы она рисовала для него.

– Нарисуй папу, – попросил он. – Не Эмиссара. Какого-нибудь другого.

Руфь принесла цветные мелки, и они с Йоргеном сели за кухонный стол. Вскоре Йорген сказал, что ее рисунок недостаточно красив.

– Папа и не должен быть красивым, он должен быть (…) и не драться. Ты сам так хотел, – напомнила она.

– У тебя не получилось.

Ну так вырежи его из дерева. Йорген пошел к ящику в сенях, где лежали его инструменты. Он нашел нож и принялся за работу. Но повязки на руках мешали ему. Лицо у него было такое, будто он вот-вот расплачется.

– Не думай ты о своих ранах, – посоветовала ему Руфь. Он склонил голову и с отчаянием смотрел на деревяшку.

– Не думай, – решительно повторил он и медленно сделал глубокий надрез.

Бабушкины повязки растрепались, из ран снова потекла кровь, но Йорген не замечал ее. Его черные локоны вздрагивали каждый раз, когда он сильнее нажимал на нож.

Руфь нехотя взяла чистый лист и потянулась за черным ком. Они долго работали молча.

– Форменная фуражка? – спросил Йорген.

– Да, лоцманская, – быстро ответила Руфь.

– Не получится.

– Получится. Уже получается.

Йорген не ответил, продолжая резать дерево. Под его пальцами возникла корявая мужская фигура. Иногда он вздыхал и, прищурившись, смотрел на нее. Поворачивал, поднимал к свету. И снова начинал резать.

Услыхав, что кто-то вошел в сени, оба вскочили и схватили свою работу. Быстро взбежали на чердак. Сев на кровати, они перевели дух.

– Мы забыли подложить торф в печку! – воскликнула Руфь.

Йорген бессильно кивнул. И тут же мать загремела конфорками, но выговора им не сделала.

– Покажи, что ты вырезал, – попросила Руфь. Йорген отрицательно покачал головой. В спальне резать не разрешалось. Только на кухне.

Они легли спать. Эли и Брит слушали радио. Сквозь щели в половых досках Руфь и Йорген слышали, как внизу мать строчит на машинке. Сквозь сон до Руфи донесся голос Йоргена:

– Бог не добрый. Он сердитый.

– Бог не сердитый, сердитый только Эмиссар, – сказала Руфь и тут же поняла, что так оно и есть.

Йорген долго молчал.

– Впрочем, он не такой уж и плохой, только очень любит деньги, – сказала она таким тоном, как будто угощала камфарными пастилками того, кто больно ушибся.

Поняв, что Йорген уже спит, Руфь попыталась представить себе, каким был бы Йорген, если б ему не пришлось столько ждать, чтобы родиться. Но думать об этом было бесполезно. Они такие, какие есть. Навсегда.

Глава 5

Сейчас, стоя посреди гостиной, сестра Марианна отнюдь не была похожа на лебедя.

Сперва Горм подумал, что Марианна расстроилась из-за того, что Эдель ушла в поход со своим классом. Но не войдя в комнату, он уже понял, что речь идет о нем. Отец сидел в вольтеровском кресле и делал вид, что не заметил их, он читал газету. Тем не менее, он внятно произнес:

– Горм поедет с тобой в Индрефьорд.

– Но, папа! – воскликнула Марианна.

Отец даже не поднял глаз. Он перелистнул страницу, на мгновение мелькнуло его лицо.

– Со мной поедут подруги. Кари и…

– Прекрасно! И Горм тоже. Вы сядете на автобус, который идет в семнадцать пятнадцать. И вернетесь в воскресенье. Я встречу вас на автобусной остановке в восемнадцать тридцать пять. Камин не зажигать и никаких морских прогулок без спасательных жилетов.

Марианна с ненавистью глянула на Горма. Ему было двенадцать, у него ломался голос, и он ничего не мог с этим поделать, а уж тем более что-нибудь сказать в такую минуту.

Если бы школьные товарищи видели эту сцену, они с презрением высмеяли бы его. И Турстейн был бы в их числе. Высмеяли же они его, когда он в последний день занятий принес учительнице букет цветов, потому что на этом настояла мать. Они бы от души посмеялись над мальчиком, который едет с сестрой на дачу только потому, что так велел отец.

Матери и в голову не пришло бы посылать его с Марианной на дачу. Но она лечилась в санатории, потому что весна у нее была трудная. За несколько недель до ее отъезда Горм вместе с нею вклеивал в альбом фотографии.

Отец, в отличие от матери, как раз был не заинтересован в том, чтобы Горм оставался дома. Поэтому он должен был поехать с Марианной в Индрефьорд. Горму хотелось спросить, нельзя ли ему остаться – он не будет сидеть дома, пойдет в кино или в библиотеку. Он был готов на все. Например, может навести порядок в подвале. Но что бы он ни предложил, отец перевернул бы страницу и повторил бы, что автобус идет в 17.15.

Когда Горм в своей комнате сунул в рюкзак джемпер и лишнюю пару брюк, его охватил гнев. Этот гнев, подобно большому камню, таился где-то внутри. Он не был похож на гнев Марианны или Эдель. Не прорывался наружу, и никто, кроме самого Горма, не подозревал о нем.

Марианна бушевала и громко разговаривала сама с собой в соседней комнате. Так громко, что Горм все слышал: «Какая несправедливость – тащить с собой этого сопливого мальчишку!»

Он решил исчезнуть. Бежать. Что угодно. Однако он надел рюкзак и спустился в прихожую, чтобы подождать там Марианну.

«Подруги», сказала Марианна. Горм не ожидал, что ими окажутся двое взрослых парней. Темноволосый и приземистый Хокон был только что не старик. Юн был рослый и держался свысока. Почти не поднимая век, он оглядел Горма. С Кари Горм был знаком раньше. Увидев его, она сделала кислую мину.

– Так уж получилось, пришлось взять его с собой, – огорченно сказала Марианна, словно Горм был лишний чемодан или пакет.

– Ни слова никому о том, кто с нами едет! Слово скаута? – Она грозно ткнула Горма в бок.

Вот уж о чем у Горма и мысли не было! Да и кому бы он мог это сказать? Он постарался напустить на себя надменность.

– Да ладно, все в порядке, – сказал парень по имени Юн и даже бросил Горму: «Привет!». Горм не ответил и прошёл на первое свободное место.

Те четверо прыскали и смеялись на последнем сиденье. Парни что-то рассказывали девочкам, те хихикали. Выглядело очень глупо.

Горм смотрел в окно. Обычно он любовался пейзажем. Но сегодня они как будто ехали по другой дороге. В нем еще не утих гнев. Автобус кренился на поворотах, и камень внутри Горма перемещался с места на место. Мимо, словно по воздуху, летели дома и деревья, никакого смысла в этом не было.

Шофер ехал слишком быстро. Когда тот или иной пассажир дергал за шнурок, автобус резко останавливался. Горм держался за поручень. Ногами он уперся в переднее сиденье, чтобы его не бросало из стороны в сторону.

– Я заплатил за это место, – кисло сказал человек, сидевший впереди него.

– Простите. – Горм убрал ноги.

В то же мгновение автобус резко затормозил, и Горма швырнуло вперед. Его плечи метнулись неизвестно куда. Руки тоже. Примерно такое происходит с теми, кто быстро растет. Человек теряет представление о положении своих рук и Особенно если что-то случается внезапно.

Металлическая рама переднего сиденья ударила его по лицу. Хорошо, что передний зуб оказался прочным. Горм почувствовал во рту вкус крови и глотнул. Марианна громко засмеялась. Не над ним, она была занята своим разговором. Но она засмеялась.

Горм мог бы остановить автобус и выйти. Он попытался представить себе, как это будет выглядеть. Как он останется на обочине, а автобус покатит дальше.

Горм оказался полезен, когда они приехали на место и надо было тащить к дому рюкзаки и сумки. Сестра-Лебедь вытянула шею и заговорила с ним. Она как будто забыла, что он поехал с ними против ее желания. Но как только они перенесли вещи в дом, она об этом вспомнила.

Юн и Хокон оставили сумки с бутылками на крыльце. Горм слышал звон бутылок, когда нес сумки к дому. Он думал, что там прохладительные напитки. Но там было пиво. Не успев войти в дом, Хокон достал бутылку и приставил ее ко рту. Содержимое как будто вылилось в него.

Горм с удивлением наблюдал за ним. Хокон ладонью вытер с губ пену и великодушно оскалился. Горм отвернулся.

Бутылок было больше, чем ему показалось на первый взгляд. Гораздо больше. Хокон понес их к ручью.

– Черт подери, пиво надо охладить. Сельтерская может постоять и в прихожей, она не перегреется.

Девочки приготовили суп из пакетиков и нарезали хлеб. Все расположились вокруг старого стола на кухне. Горм чувствовал себя назойливой мухой. Во время еды с ним никто не разговаривал. Хокон и Юн держались, как у себя дома. Они тискали девочек, и Юн, не таясь, положил руку Кари на грудь.

– Перестань, наглец! – крикнула Кари, но она смеялась. Горм хотел пройтись, однако, несмотря на июнь, вечер был холодный. К тому же он не был намерен позволить им распоряжаться собой. Этого еще не хватало! Он имеет право быть в доме, так же как и они.

Четверка затеяла игру в карты. Хокон предложил играть в покер на одежду, но Марианна скосила глаза под длинными ресницами в сторону Горма и сказала: «Нет».

Хокон втиснулся рядом с ней на старый двухместный диванчик. Под тонкой рубашкой выпирали мощные бицепсы. Он положил руку ей на плечи и прижался губами к ее щеке.

В Горме шевельнулся камень. Он ворочался с боку на бок, но наружу не вырвался.

Они все еще играли в карты. Марианна включила проигрыватель, чтобы послушать Фрэнка Синатру. Мембрана была старая. Проигрыватель сипел. В стекла барабанил дождь. Серый поток. Марианна все время выигрывала и громко смеялась при каждой взятке. Казалось, вся комната принадлежит Фрэнку Синатре и Сестре-Лебедю. Хокон держал руку на ее колене.

Горм видел это под столом. Он расположился в низком кресле у окна и собирался читать «Три мушкетера». Да, он не ошибся, рука Хокона скользнула вверх по бедру Марианны. Это было отвратительно. Горм быстро начал читать. Буквы плясали у него перед глазами.

Когда он снова поднял глаза, рука Хокона по-хозяйски лежала между ляжками Марианны. В самой глубине. Марианна картами прикрыла лицо.

Интересно, знают ли они, что Горму все видно под столом. Вряд ли. Тогда бы Хокон не осмелился на такое. Горм читал, ноне понимал прочитанного. В книге говорилось что-то о предательстве. О дуэли. Он перелистнул несколько страниц. Д'Артаньян и его мушкетеры захватили в плен коварную Миледи. «Я пропала. Меня убьют!» – сказала она. Мушкетеры перечислили все ее грехи. Это был настоящий дьявол в облике женщины.

Юн принес еще пива и сельтерской. Он и Кари, как ни странно, сидели на своих стульях. Пара играла против пары: Кари с Юном против Марианны с Хоконом. Глаза у Хокона стали мутными, он вдруг начал рассказывать о службе в авиации.

Благородные мушкетеры простили Миледи. Но справедливость должна была восторжествовать.

– Капрал – мудак, – объявил Хокон, закончив свою историю. Теперь его рука целиком скрылась под скатертью.

Неожиданно Сестра-Лебедь вскрикнула «Ах!» и попыталась убрать руку Хокона. Но это было несерьезно. Горм всё понимал. Ей хотелось, чтобы его рука оставалась там, где лежала. Хотелось! Странное чувство охватило Горма. Во рту скопилась слюна. В ушах шумело. Этот шум сливался с шумом дождя. Бежал по стеклам. Влажный шум. Он словно копился в голове Горма и давил на виски.

Палач поднимает меч и совершает казнь. Смерть Миледи неизбежна.

Неожиданно Горм встретился глазами с Сестрой-Лебедем. Они помутнели от наслаждения. Неужели она смотрит на него? Нет. Она никого не видит. Марианна быстро отвела глаза, встала и одернула джемпер.

Палач заворачивает тело Миледи в красный плащ и бросает в реку.

– Что с тобой, Марианна, игра еще не кончена! – рассердился Хокон и хотел силой посадить ее обратно.

– Я больше не могу. – Марианна закинула руки за голову. Глаза Хокона приклеились к ее телу.

– Просто ты видишь, что на этот раз вам не выиграть, – мрачно сказала Кари.

– Я хочу распаковать вещи. – Марианна пошла к двери. Ее ягодицы перекатывались в узких брюках. Задние карманы двигались из стороны в сторону.

Кари встала и пошла за ней. Было слышно, как они возятся там наверху.

Теперь дождь хлестал прямо в окна. Хокон и Юн выпили еще пива и поднялись за девочками наверх. Горм понял, что ему туда идти не следует.

Три мушкетера едут дальше. Но на следующих страницах не произошло ничего по-настоящему интересного.

Довольно долго сверху слышались возня и смех. Потом оттуда сбежала Марианна. Она тяжело дышала. Волосы растрепались. Рот был кроваво-красный. Марианна прошла на кухню, не удостоив Горма взглядом. Потом сверху спустились и остальные. Юн и Хокон сказали, что хотят разбить старую палатку.

– Но в ней нет пола, – удивленно сказал Горм.

– Немного дождя крестьянской земле не повредит, – засмеялся Юн и надел куртку.

– Мы всегда ставили ее на лужайке, – предупредительно сказал Горм. Ему было непонятно, что кто-то готов выйти под дождь, чтобы поставить палатку. Но парни только смеялись и обменивались многозначительными взглядами.

Горм следил за ними в окно, пока они не скрылись в кустах за домом.

Ему и в голову не могло прийти, что в палатке будет ночевать он! Но Юн и Хокон бросили ему спальный мешок.

– Все, ступай! – приказал Хокон.

– Шевелись, малыш! – сказал Юн.

Оба были серьезны. Горм встал, чтобы без спора подняться в свою комнату. Он распрямил плечи, чтобы выглядеть почти таким же высоким, как Хокон. Камень занял у него в животе свое место. Но вырваться наружу стремился не камень, а слезы.

Парни двинулись за ним, пытаясь протиснуться вперед, чтобы помешать ему подняться по лестнице.

– На лужайке тебя ждет отдельная комната с душем. Милости прошу, – сказал Хокон.

– Я туда не пойду, – тихо сказал Горм и пнул ногой спальный мешок.

– Еще как пойдешь! – с угрозой в голосе сказал Хокон и подошел ближе.

– Нет! – Горм поставил ногу на нижнюю ступеньку.

– Боишься темноты? Это белой-то ночью? – презрительно спросил Юн.

Горм хотел подняться по лестнице, но Хокон опередил его и загородил путь.

– Да он и в самом деле боится темноты!

Горм промолчал. Просто сел на ступеньки.

Юн дернул его за рукав. В открытых дверях хихикала Кари. Марианна стояла у нее за спиной, она молчала.

Такого у нас в Индрефьорде еще не бывало, подумал Горм. Никогда. Камень напомнил о себе. Он не только повернулся, но и попытался вырваться наружу. Горм встал и с силой ткнул кулаком в сторону Юна. Он не собирался бить так сильно, это получилось само собой.

Юн чертыхнулся и ударил в ответ. Попал Горму в подбородок. Горму стало больно. Его рука испугалась и похолодела.

Д'Артаньян поднимает свой железный кулак и направляет удар в лицо Юну. Он полон праведного гнева и бьет обеими руками сразу.

Раздался крик Кари. Юн растерялся, выругался и вытер кровь с носа.

– Пощада или смерть? – спокойно спрашивает д’Артаньян, сверля Юна взглядом.

– Хватит! – Марианна вышла из тени. Горм почувствовал на плече ее руку и повернулся к ней.

Перед ним стоит жестокая Миледи.

– Предательница! – кричит д'Артаньян. – Предательница!

Красивое лицо Миледи на фоне золотистых волос становится пунцовым.

– Оставьте его в покое. Мы можем воспользоваться спальней родителей, – сказала она и прошла в гостиную.

Остальные двинулись за ней. Вытирая кровь, Юн злобно косился на Горма.

– Чертов маменькин сынок! – бросил ему через плечо Хокон и закрыл за собой дверь.

Горм поднялся в комнату, которая всегда принадлежала ему. В ней стояли только кровать, тумбочка и стул. На стене висели четыре большие фотографии китов и дельфинов. И изображение Тарзана в джунглях, висящего на дереве на одной руке. Тарзан бледен. Заходящее солнце всегда падает на его набедренную повязку. Если оно светит. Но сегодня солнца нет. Оно плавает где-то в море. Спряталось за дождевыми тучами.

Горм влез на кровать, сорвал со стены изображение Тарзана, смял его и забросил под кровать этот жесткий пружинистый шарик.