Текст книги "Седьмая встреча"

Автор книги: Хербьёрг Вассму

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 27 страниц)

Глава 21

Илсе Берг встретила их в строгом темно-синем костюме с шарфиком в вырезе жакета.

Им подали кофе и витой хлеб, а она тем временем с несомненной самоуверенностью излагала им свои соображения. Из ее анкетных данных Горм знал, что ей тридцать восемь лет.

Она охотно займется делом «Гранде & К°» против коммуны, это будет ее первое дело в родном городе. Она возвращается на Север в середине ноября. Темные, подстриженные по уши волосы. Просматривая принесенные Гормом бумаги, она каждый раз надевала большие очки в темной оправе. От этого она казалась старше и недоступнее.

Горм заметил, что Илсе не приняла легкий, граничащий с флиртом тон Турстейна, однако не поставила его на место. Она обращалась к тому из них, кто говорил, отвечал и задавал вопросы.

– По-моему, вы работали у нас, когда учились, во время ваших каникул? – спросил Горм.

– Верно. Кажется, мы с вами несколько раз встречались?

– Да, я помню.

Турстейн спросил, почему она решила вернуться на Север, прожив столько лет в Осло. Она ответила деловито: ей давно хотелось испробовать свои силы в самостоятельной работе, а тут ей сообщили, что в ее родном городе требуется адвокат по личным делам.

– Значит, не по личным причинам? – попробовал сострить Турстейн.

– Если человек добровольно меняет место работы и жительства, то, мне кажется, это всегда имеет более или менее личную причину. В данном случае моя личная причина не имеет существенного отношения к моему сотрудничеству с «Гранде & К°».

Горм взглядом предупредил дальнейшие вопросы Турстейна.

– Мы бы хотели, чтобы вы как можно скорее занялись нашим делом, – сказал он. – Хотелось бы начать строительство уже весной. Подрядчик нас подгоняет, и мы опасаемся, как бы он не предпочел другие предложения. Мы уже надстроили два этажа над нашим старым зданием, но, к сожалению, этого недостаточно. Ведь мы рассчитывали, что флигель, выходящий на набережную, будет готов одновременно с надстройкой.

– Судя по сообщенным вами сведениям и доступным официальным документам, которые я уже изучила, мне это дело не кажется бесперспективным. То, что фирма «Гранде & К°» уже владеет участком земли, представляется мне решающим. Как я понимаю, вы хотели бы, чтобы это дело было решено полюбовно, а не в зале суда?

– Да, было бы желательно избежать судебного процесса, – сказал Горм.

– Когда я в начале недели разговаривала с адвокатом Вангом, он дал мне понять, что фирма готова на многое, чтобы выиграть дело.

– Безусловно. Ведь судебный процесс – процедура длительная, а нам надо расти. Как вы понимаете, коммуна хочет за счет этой земли расширить набережную. Если они это сделают, судебного процесса не избежать.

– Думаю, политики считают, что среда не понесет урона, если Морская улица станет вдвое шире и по набережной пойдет вдвое больше тяжелого транспорта. Но этому проекту есть альтернатива, не затрагивающая центра города. Мне известно, что уже пущены в ход значительные силы, не имеющие отношения к политике, чтобы осуществить эту альтернативу, – сказала она, сняла очки и предложила им еще кофе.

Турстейн тут же протянул свою чашку, увидев в этом предлог задержаться у адвоката.

На письменном столе Илсе Берг не было ничего лишнего. Она убрала бумаги, которыми пользовалась во время переговоров. На столе возле телефона остался маленький каталог: «Государственная художественная выставка». Горм, вопросительно глядя на Илсе, протянул руку, и она дала ему каталог.

– Я недавно была на этой выставке, меня интересуют не только параграфы закона, – весело сказала она.

Горм с отсутствующим видом листал каталог, а Турстейн пытался выяснить у Илсе, как она вообще проводит время в этом городе Тигра [31]31
  Городом Тигра, холодным и жестоким к чужим, норвежский писатель М. Бьёрнсон (1832–1810) назвал Осло в стихотворении «Последняя песня».


[Закрыть].

Бросив беглый взгляд на первую случайно открытую страницу, Горм увидел: «Нессет Руфь, г. р. 1943. Встреча. Масло. 131x71. 3000 крон».

Неужели еще кого-то зовут точно так же? Он раскрыл список художников в конце каталога. В адресе Руфи был указан тот самый городок, который она называла, когда они встретились у Турстейна. Это она!

– Ну, что скажешь? – спросил Турстейн у Горма, когда они вышли на улицу.

– По-моему, она нам подходит. Но тебе следует воздержаться от панибратского тона.

– Что ты имеешь в виду?

– Коммерция и флирт – недопустимая комбинация.

– Жизнь скучна, иногда хочется расслабиться.

– Она профессионал. Нам нужно, чтобы она сделала для нас важную работу.

– Директор сегодня склонен к назидательности, – кисло заметил Турстейн.

Горм промолчал.

Когда она дошли до улицы Карла Юхана, Турстейн предложил пообедать за счет фирмы, как он сказал, отметить хорошо проделанную работу.

– У меня дела. Поешь один и не забудь взять счет, – коротко ответил Горм.

– Что за дела?

– Художественная выставка. Встретимся в аэропорту.

– Ты ходишь по выставкам, когда бываешь в Осло? – скривился Турстейн.

– Хуже того. Я еще бываю в опере и в театре. И на концертах. Если подвернется случай.

– Да ходи куда хочешь.

– Тогда перестань задавать глупые вопросы. Договорились? Горм махнул ему рукой и пошел через Дворцовый парк, мимо статуй львов в Дом Художника. Он купил каталог и нашел нужную картину на втором этаже. Сюжет оказался совсем не таким, каким Горм представлял его себе по названию – «Встреча». Он остановился перед картиной.

Сначала белая собака с черными пятнами произвела на него почти путающее впечатление. Она летела на него, открыв пасть и глаза, и была поразительно живой, несмотря на то что манера письма была далека от реалистической.

Собака и в то же время не собака. Странное название для такого сюжета. Казалось, собака улыбается, хотя пасть ее внушала ужас. Было видно, что она пытается остановиться и что ей это не удается.

Из-за перспективы передняя часть туловища была преувеличенно крупной, и вытянутые лапы с острыми когтями могли испугать кого угодно. И тем не менее, во всем этом было что-то мягкое, почти умиротворяющее.

Вскоре Горм понял, за счет чего создастся такое впечатление. У собаки были зеленые человеческие глаза. Совершенно реалистические. Тогда как вся остальная картина реалистической не была. Грубые мазки на темно-синем фоне.

Горм не знал, нравится ли ему картина. Но это не играло никакой роли. Он спустился в контору на первом этаже и сказал, что хочет купить картину Руфи Нессет «Встреча».

– Хорошее приобретение. Эта картина получила приз газеты «Моргенбладет», – сказал служащий и объяснил Горму, что выставку повезут по нескольким городам и поэтому он сможет получить картину только в конце года.

– Я потерплю, – сказал Горм и подписал нужные документы.

– Вам повезло, вы пришли вовремя. Сегодня несколько человек уже интересовались этой картиной. После объявления цены.

Горм с благодарностью подумал об Илсе Берг и ее интересе к искусству и еще раз прошел по выставке. Но все время видел перед собой глаза на втором этаже и в конце концов снова пошел туда.

Пятнистая собака смотрела на него своими человеческими глазами, и Горм вдруг почувствовал, что видит друга. Теперь это был его друг.

После их последней встречи Руфь стала частью его жизни. И хотя он не мог приблизиться к ней, он продолжал о ней думать.

В тяжелые минуты он жалел, что не остался у нее, несмотря на звонок мужа. Но он знал, что это все испортило бы. Он понял это, когда она сняла трубку и старалась ответить мужу, не прибегая ко лжи. Он не мог заставить ее лгать.

Перед тем как сесть в самолет, он нашел газету, в которой было напечатано интервью с победительницей конкурса. С фотографией Руфи в окружении каких-то людей.

Там говорилось, что она счастлива, получив этот приз. В ней было что-то ранимое и удивленное, и это тронуло Горма. Серьезная молодая женщина, которая говорит, что она счастлива. Его Руфь, такая, какой он ее помнил.

Пока самолет готовился к взлету, Горма охватило желание ее увидеть. Почувствовать ее рядом. Может быть, рассмешить. Чтобы она громко засмеялась. Неважно, над чем.

Турстейн сел у окна, он собирался вздремнуть, поэтому Горм мог без помех писать в своем желтом блокноте:

«После того как он, в полном смысле слова, целиком обнажился перед ней, он приобрел частицу ее души. Картина, независимо от того, что на ней изображено, каждый день будет открывать ему доступ к Руфи. Поскольку именно мысль создает искусство, благодаря картине можно ближе всего подойти к душе художника. Независимо от того, какое у Руфи тело и кому оно принадлежит, он владел ею в той тайной действительности, которую никто не мог разрушить. Сознание, что она существует, делало ее для него живой».

* * *

На другой вечер после возвращения из Осло Горм пошел в свою новую квартиру. В квартире были большие окна с видом на море и город. Но еще почти не было мебели и не висели портьеры. Он стоял и смотрел в окно. Море и небо сливались в единое пространство с блеклыми звездами и полумесяцем. В гавани и в городе уже горели огни. У Горма мелькнула странная мысль: здесь хорошо заниматься живописью. Даже ночью.

Картина Руфи должна висеть в его новом кабинете, на стене напротив письменного стола. Кубкам и дипломам отца придется потесниться. Это будет прекрасный предлог избавиться от них.

Вообще, он может устроить уголок Герхарда Гранде в планируемом новом павильоне, выходящем на набережную. Со стеклянными витринами и всем, что положено.

Когда картина приедет к нему, он выселит отца из своего кабинета!

* * *

Илсе Берг понадобилось два месяца, чтобы убедить политиков и противников, что было бы неправильно расширять набережную перед зданием «Гранде & К°». Экспроприация отпала, и городской совет согласился на строительство делового здания ближе к гавани. В том числе еще и потому, что Гранде взял на себя расходы по устройству парка, примыкающего к той части, что спускалась к морю.

Илсе заставила коммуну принять участие в финансировании архитектурного конкурса по устройству свободной зоны, и наконец-то, после семи лет неопределенности, строительство могло начаться.

Горм пригласил своих ближайших сотрудников в ресторан, чтобы отпраздновать победу. Турстейн был в ударе и разглагольствовал о собаке, которая уже расположилась в кабинете директора.

– Ты имеешь в виду картину? – спросила Илсе.

– Она кого угодно испугает до смерти, – сказал Турстейн.

– А по-моему, она красивая. Вы собираетесь продолжить традицию «Гранде & К°», вкладывая деньги в искусство? Покупка картины вошла в бюджет нового строительства?

– Боюсь, в очень незначительной степени. Картины, которые покупал отец, лучше подходят к старому отделению.

– Он по-настоящему любил искусство, – резко сказала Илсе.

Горм с удивлением взглянул на нее. Иногда она бывала неприступной, вот как сейчас. Илсе вообще не вызывала желания защищать ее. Он должен был признаться, что, на свой лад, она ему нравится. И не только своей способностью решать трудные вопросы.

– Одну из отцовских картин я повесил в своем новом кабинете. Эсполин Юнсон [32]32
  Юнсон Коре Эсполин (1907–1994) – норвежский художник, воспевший природу и людей Норвегии.


[Закрыть]. В детстве это была моя первая встреча с искусством, – прибавил он.

– Я ее помню. Первое, что я тогда заметила… – Она замолчала, словно не решалась что-то сказать.

После обеда, когда многие уже ушли, они решили закончить вечер в баре. Когда Турстейн отошел от столика, Горм спросил у Илсе, что ему следует сделать, чтобы показать ей, как высоко он ценит ее заслуги.

– Я ведь уже получила тот гонорар, какой хотела, – ответила она, глядя ему в глаза.

И он почувствовал, что превосходство на ее стороне. Объяснить этого он не мог.

Помолчав, она закурила сигарету и посмотрела на него сквозь кольца дыма.

– Однако кое-что мне хотелось бы у вас попросить, раз уж вы сами заговорили об этом.

– И что же это?

– Мне бы хотелось, чтобы вы разрешили мне провести выходные в вашем доме в Индрефьорде. Если вы не против, конечно.

Горм не был уверен, что ему удалось скрыть удивление.

– Вы можете получить ключи в любую минуту. Для дома это только полезно. Я хочу сказать… моя мать никогда не ездит туда. Да и остальные члены семьи тоже. Только я.

Она кивнула.

– Ведь он там…

– Я знаю, – сказала она.

* * *

Илсе позвонила уже на следующий день и сказала, что хотела бы поехать в Инд ре фьорд в ближайшие выходные. Они договорились, что она заедет в контору за ключами.

Приехав, она первым делом обратила внимание на то, как он повесил картину Руфи. Повернувшись к нему спиной, она склонила голову набок.

– Со своего места за столом вы можете смотреть на нее, когда захотите, но все, кто приходит сюда, видят картину, только повернувшись, чтобы уйти. Это сделано сознательно?

– Чтобы я всегда ее видел? Да.

– Не знаю, почему, но в этом есть что-то вызывающее, – задумчиво сказала она. Потом вдруг резко обернулась и посмотрела на него.

– Пожалуйста, подойдите сюда и встаньте рядом с картиной, – скомандовала Илсе.

Он неуверенно рассмеялся.

– Зачем?

– Идите сюда!

Он неохотно подошел к ней и позволил поставить себя рядом с картиной.

– Мне бы следовало работать в уголовной полиции, – сказала она.

– Может быть. Ну, а дальше?

– Вы знаете, что у далматинца ваши глаза?

Горм повернулся к картине и встретился с зелеными глазами.

– Я согласен, что у собаки человеческие глаза, но мои?.. – пробормотал он.

– То же самое выражение.

– Я польщен, что от вас не укрылось, что у меня собачье выражение глаз, – сухо сказал он и протянул ей ключи от дома в Индрефьорде.

– Спасибо. Дело не в собачьем выражении. Я не хотела вас обидеть.

– Ну и прекрасно! – сказал он и невольно взглянул на картину.

Потом подумал, что, наверное, нужно посвятить ее в некоторые практические вещи, с которыми она столкнется в Индрефьорде. Например, что насос качает воду медленнее, чем хочется, и что растапливать камин надо осторожно, иначе он начнет дымить.

– Вы бывали там раньше? – спросил он по наитию.

– Да, несколько раз. Он давал мне ключи. Он был такой великодушный!

Заметив, что она задержала дыхание, прежде чем ответить ему, он сразу все понял. Отец и Илсе Берг! А не подумал ли он об этом еще в тот раз, когда она давным-давно подавала им кофе в конторе? Но тогда он отбросил эту мысль как недостойную.

– Вы хорошо его знали? – спросил он, не глядя на нее.

– Нет! – быстро ответила она, даже слишком быстро.

Если б она сказала, что его вопрос неуместен или еще что-нибудь в этом роде, это прозвучало бы более убедительно, чем ее короткое «нет». Горм безуспешно пытался поймать ее взгляд.

– Однажды я видела вас там, – медленно сказала она и посмотрела на него.

– Правда?

– Я бросила якорь в бухте за вашим домом, конечно, нарушив право частного владения.

– Велика важность! Почему же вы не вошли в дом?

– Потому что вы сидели на скале перед домом и, по-моему, плакали.

Он с удивлением поднял на нее глаза.

– Вы смотрели в бинокль? – Он хотел пошутить.

– Да, я смотрела в бинокль.

Между ними возникло странное напряжение. Стало покалывать кожу.

– В какое время года это было?

– Весной.

Он покачал головой.

– Не могу ни подтвердить, ни опровергнуть.

– Что опровергнуть? Что вы сидели и плакали?

– Я этого не помню. У вас есть лодка? – вдруг сообразил он.

– Да, новая мощная моторка, двадцать пять футов. Когда я одна, мне надо быть уверенной, что я смогу быстро добраться до берега.

Он помог ей надеть пальто, она взяла папку с документами и пошла к двери.

– В понедельник мы обсудим детали договора с коммуной, – сказал он.

Она кивнула и скрылась.

Горм дошел до того, что спустился в магазин, взял там зеркало и после работы долго изучал свое отражение рядом с картиной.

Он ощущал присутствие Руфи. Видел, как она стоит с кистью в руке и пишет далматинца. От непривычного чувства гордости он стоял один в своем кабинете и смеялся. Потом он спрятал зеркало в ящик и некоторое время сидел наедине с теми глазами на стене.

Только вечером Горм вспомнил об интересе, проявленном Илсе к Индрефьорду. Отец и она. Может, она знает, о чем отец думал в последние дни перед смертью?

Обычно Горм несколько раз в году провожал мать на кладбище к могиле отца. В день Всех святых. В сочельник. В Новый год. Летом. Ее всегда интересовало, как выглядит могила, сухая земля или влажная. Она просила его позаботиться, чтобы там посадили что-нибудь красивое, чтобы, как она выражалась, у могилы был ухоженный вид.

С отсутствующим видом она проводила на кладбище всего несколько минут, не проявляя ни горя, ни сожаления. Об отце и об их общей жизни она говорила крайне редко. Очевидно, «сухая или влажная земля» или «посади там что-нибудь красивое, но не слишком яркое» было для нее гораздо важнее.

А он сам, как он вел себя, стоя у могилы отца? Поддакивал матери, подавал ей руку. Но никогда ни о чем не спрашивал, ни об отце, ни о сестрах. Не вспоминал прошлого, но и не досаждал ей разговорами о будущем.

По возвращении домой мать часто была взволнована и плакала. Уйти от нее, когда она была в таком состоянии, он не мог. Но плакала ли она по отцу? Или по своей собственной жизни? Неужели мать действительно вздохнула с облегчением, когда отца не стало?

Неужели жизнь отца и матери была обоюдной игрой, в которой чувства были закамуфлированы, как того требовали приличия и необходимость?

Горм попытался вспомнить, что произошло, когда Илсе видела его перед домом в Индрефьорде. Он никогда не плакал там на скале. Разве что в детстве.

А может, она хотела этим оправдать то, что тайком подглядывала за ним? Тогда зачем было рассказывать ему об этом?

* * *

Вечером в субботу Горм все еще не мог отделаться от этой мысли. Почему она рассказала ему заведомую ложь? Потому ли, что хотела рассказать что-то другое?

Он мысленно представил себе такую сцену: отец и Илсе Берг стоят на носу их старой моторной лодки в Индрефьорде. Камень лежит в мешке, завязанном веревкой. Она помогает отцу обвязаться этой веревкой. А потом сталкивает его с лодки в том месте, где нет поручней. Еще до этого они вместе привязали конец этой длинной веревки к якорной цепи, чтобы легче было найти труп.

Горм поднял трубку и позвонил домой. Ответила Ольга. Он попросил передать матери, что поедет в Индрефьорд и вернется домой только в понедельник после работы. Потом поднялся в квартиру, переоделся в джинсы, фланелевую рубашку, джемпер и ветровку.

Перед уходом он оглядел комнату и решил, что ему надо в конце концов переехать сюда. Придется матери пережить и это.

Пока Горм ехал вдоль фьорда, он убеждал себя, что ехать за Илсе было чистым безумием. Однако мысль о ней и об отце вкупе с историей о том, что он якобы сидел на скале и плакал, уже не отпускала его. Он должен был увидеть ее в тех условиях, в каких они с отцом, вероятно, встречались.

Оставив машину на заросшей травой дороге, он прошел через лесок к дому. Предлог для своего появления он уже придумал.

С холма он увидел ее лодку. Она была пришвартована носом к скале, с кормы был брошен якорь. Стояли августовские сумерки, и Горм обошел вокруг дома, чтобы посмотреть, нет ли кого-нибудь в гостиной. Лампа над столом была зажжена, но он никого не увидел. Значит, она здесь одна.

Слабо пахло от гриля перед домом. Старая обрезанная бочка из-под нефти с решеткой. Горм вспомнил, как в детстве летом они жарили на этом гриле колбаски или отбивные. Зимой здесь пахло ржавой водой и сыростью. Должно быть, Илсе пришлось здорово потрудиться, чтобы все очистить, прежде чем она смогла разжечь огонь.

В кухонном окне виднелась тень от ее согнутой спины. Почему-то она не сняла в доме кепочку. Приемник был включен. Передавали сводку погоды. Когда он постучал в двери сеней, она выключила приемник. Тишина подсказала ему, что она гадает: это еще что такое? Или: кто бы это мог быть? Потом послышалась громкое: «Войдите».

Илсе нарезала на столе филе сайды и, увидев его, не выразила ни малейшего удивления. Из-за света или из-за кепочки она выглядела намного моложе. Щеки у нее пылали. Очевидно, она весь день провела в море.

– Я приехал, потому что газ и дрова заперты в сарае, а я забыл дать вам ключ от него, – сказал он.

– Правда? Там я еще не была. – Она отложила нож и сполоснула под краном руки.

– Значит, все в порядке, – сказал он, стоя в дверях.

– Заходите же, все-таки это ваш дом. – Она улыбнулась и развела руками.

Он сделал несколько шагов и протянул ей ключ. Конечно, он мог бы положить его на стол или повесить на крючок возле двери, где было его обычное место. Но Горм этого не сделал.

– Спасибо за заботу! Вы поужинаете со мной? По пути сюда я наловила сайды.

Сначала он хотел отказаться, но потом вспомнил о цели своего приезда.

– Спасибо, это очень заманчиво!

Он чувствовал себя немного странно в собственном доме в гостях у Илсе Берг.

– Чем могу помочь?

– Накройте на стол.

Он снял джемпер и вымыл руки.

– Ты хорошо воспитан, – поддразнила она его и бросила ему полотенце.

– Тебе так кажется? – Он не удержался от смеха.

– Нет, не здесь, а в гостиной, – поправила она его, когда он хотел накрыть стол в кухне. – У меня есть белое вино. Или пиво, что хочешь.

– Лучше вино. Вообще-то, в погребе достаточно и того и другого.

– Прекрасно! Может, здесь есть и бокалы?

Как будто она не знает, подумал он. Отец наверняка наливал им вино в старинные зеленые бокалы. Он достал два бокала и посмотрел их на свет.

– Неплохо, по-моему, подойдет. Что скажешь?

– Прекрасно, – ответила она, даже не взглянув на бокалы. Илсе завернула рыбу в фольгу и унесла, чтобы зажарить на гриле. Она что-то напевала. Что-то неопределенное. Слух у нее был неважный.

Они сели за стол, и Горм заметил, что она ест, не соблюдая городских приличий. Она вообще была здесь совершенно другая. Лицо у нее пылало. Когда она наклонялась над столом, в вырезе майки виднелась ее грудь.

– Очень вкусно, ты мастерица готовить рыбу, – сказал он, отдавая ей должное.

– А твоя заслуга в том, что она не сгорела. – Илсе улыбнулась, и на щеках у нее заиграли глубокие ямочки. Горм попытался представить себе, как эти ямочки действовали на отца.

Когда они курили после еды, он спросил легким тоном:

– Наверное, мне пора подумать о возвращении.

– После того как ты выпил столько вина? – вызывающе спросила она.

– Я же поеду проселочной дорогой, там практически нет никакого контроля.

– А жизнь и здоровье, выходит, уже ничего не значат? И добрая директорская репутация тоже? – В ее голосе звучала насмешка.

Шнуровка на вырезе ее майки распустилась. Красный шнурок лежал на голой коже. Она подняла бутылку и вылила остатки вина в его бокал. Он не сопротивлялся, и больше о его отъезде речи уже не было.

Поставив кофе, Илсе заметила ему, что в доме холодновато.

– Я принесу дров. – Он поднялся.

Илсе повесила ключ от сарая на его место. Она уже не скрывала, что ей все в доме известно.

Он растопил камин, а она приготовила кофе. Тишина между ними не внушала доверия. Уже за кофе он спросил, как ей нравится в родном городе.

– Спасибо, хорошо. А тебе самому? – Она вытянула на половичке босые ноги и откинулась на спинку кресла.

– Я много езжу.

– У тебя, кажется, есть маленькая дочь? – вдруг спросила она.

– Да, Сири, они с Турид живут в Трондхейме. – Он сам слышал, что его голос звучит слишком беспечно, потому что она быстро спросила:

– И тебе это безразлично?

– Какой из меня отец? К тому же я живу слишком торопливо, чтобы успеть еще раз жениться.

– Значит, ты даже не развелся?

– Нет.

Возникла пауза, и никто из них не хотел ее нарушить.

– Ты молодой, еще найдешь себе другую, – наконец обнадеживающе сказала она.

Вот он, подходящий момент. Теперь его ход.

– А ты нашла другого?

– Что ты имеешь в виду?

– Может, у тебя и у Турид был один и тот же противник? – Он откровенно смотрел на нее.

Илсе ответила удивленным взглядом. Он видел, что она затаила дыхание, шнурок на шее лежал неподвижно.

– Моя мать – достойный противник, – объяснил он. Она почти незаметно потерла большой и указательный пальцы.

– Ты приехал сюда, чтобы привезти ключ или чтобы сообщить мне об этом?

– И для того, и для другого.

– И какого же ответа ты ждешь от меня?

– Правды. Ничего не случится, если я узнаю ее.

– Правда у каждого своя.

– Я хочу услышать твою.

– Ты не имеешь права требовать ее от меня.

– Знаю. Но и такой ответ – тоже ответ, – сказал он, не сводя с нее глаз.

Она улыбнулась. Ее спокойствие раздражало его.

– А ты готов выслушать эту так называемую правду? – спросила она, пустив к потолку струю дыма.

– Думаю, готов, – сказал он и затушил в пепельнице сигарету. Горм слышал собственное дыхание и чувствовал, как у него напряглись мышцы лица, наконец он нашел точку, на которой мог сосредоточить внимание. Впадинку между носом и губой Илсе Берг.

– Это ты помогла ему привязать камень? – спросил он. Тишина стучала в виски. Затем Илсе откашлялась.

– В каком-то смысле, – хрипло сказала она. – Может быть. Во всяком случае это не то, за что я могла бы предстать перед судом.

Теперь ее лицо было бледным. Когда она встала и положила дымящуюся сигарету в пепельницу, Горм подумал, что сейчас она уйдет из комнаты. Взяв свою кепочку, которая лежала на стуле, она медленно вертела ее в руках, с вызовом глядя на него.

– Ты была здесь? – спросил он.

– В тот день – нет. Накануне.

– И что же случилось, когда ты была здесь? Прежде чем ответить, она оглядела комнату.

– Он сказал мне, что собирается развестись.

В камине вспыхнул огонь, но только на мгновение. Потом пламя опять начало спокойно лизать березовые дрова.

– Это было в первый раз?

– Нет. Но я и на этот раз отказалась.

Горм хотел было сказать, что именно об этом и мечтают такие женщины, как она, но не сказал.

– Я бы этого не вынесла, – сказала она.

– А другое? Другое ты вынесла?

Он скорее чувствовал, чем видел ее волнение.

– Мне трудно говорить об этом в доме. Давай пройдемся? – Голос ее звучал не совсем уверенно.

Когда они пришли на берег с остатками еды, чайки встретили их радостными криками.

Илсе показала Горму свою лодку. Она была в образцовом порядке, все сверкало и блестело. Внизу в каюте Горм начал листать лоцию, в которой были отмечены все навигационные знаки на фарватере, Илсе тем временем проверила швартовы.

– Красивая лодка, – признал он, когда она спустилась в каюту. Он провел рукой по красному дереву, осмотрел медные части, чувствуя, что она следит за ним глазами.

– Он бывал на этой лодке? – спросил Горм, повернувшись к ней спиной.

– Нет, это новая лодка. – Голос выдал, что она насторожилась.

Их разделял стол. За окном на небе висела круглая луна, окруженная облаками. Чайки еще кричали. У него в голове всплыла картина из детства. Мерцающие зеленые мели с темными пятнами в глубине.

Не отрывая глаз от навигационных знаков, отмечающих узкий фарватер, Горм спросил:

– И никто не догадывался о ваших отношениях?

Она откинула голову, и в тусклой темноте он увидел, как она закрыла глаза.

– Откуда мне знать? Твоя мать, должно быть, догадывалась. Как ты думаешь? – Глаза ее открылись, и она беспомощно посмотрела на него, как будто он должен был ей ответить.

Он вспомнил обрывки родительских разговоров. Важные встречи и работу отца. Его исключительную мягкость. Короткие объяснения, не предполагающие возражений. Его спину, направлявшуюся к выходу. Взгляд матери на эту спину. Словно она кидала веревку, которая никогда не достигала его. А потом: упреки, причуды, заботливость, обрушивающиеся на него, Горма. С силой, от которой у него не было защиты.

– И долго это продолжалось? – спросил он.

– Мне было восемнадцать, когда все началось. И длилось до последнего дня накануне его смерти, когда я хоть и с тяжелым сердцем, но порвала с ним.

– Восемнадцать! Мне тогда было девять, и я получил в подарок велосипед.

Он сразу увидел ее перед собой. Руфь. С рукой на звонке велосипеда. И свое чувство, когда мальчики увезли ее на его велосипеде.

– О чем вы говорили? – спросил он. Она задумалась.

– О природе. Об отпуске. Мы много играли. Смеялись.

– Смеялись? С отцом? И в какие же игры вы играли? – спросил он.

– Ты спрашиваешь с иронией?

– Нет, с ревностью. Он редко играл со мной. Я его совсем не знал.

– Думаешь, я знала его лучше?

– Боюсь, что так.

Волна, поднятая прошедшим вдали судном, закачала лодку. Мягко зашуршали кранцы. Тела Илсе и Горма подчинились медленному ритму качки, которая вскоре прекратилась.

– Мне очень жаль, – сказала она. – Не стоит, это уже другая история.

Она вопросительно глянула на него и продолжала:

– Он был очень изобретателен. Вечно что-то придумывал. Когда мы путешествовали, например. Он столько всего знал. О городах, в которых мы бывали. У него был богатый жизненный опыт. Я не уставала восхищаться им. Особенно вначале. И еще он был необыкновенно заботливый. Нежный.

Горму показалось, что она сейчас заплачет. Но она засмеялась. Тихим, кудахтающим смехом. Она была бледна.

На полу валялась заколка для волос. Маленькая пластмассовая ромашка. Не похоже на Илсе Берг. Или как раз похоже?

– Он научил меня всему, что нужно знать о море, о волнах, как вести лодку при зыби, – продолжала она. – Мы ходили на старой… Кстати, где она теперь?

– Продана, – коротко ответил он.

Илсе несколько раз вздохнула, как будто хотела что-то сказать, но передумала.

– Как ты узнала о его смерти? – спросил он через некоторое время.

– Прочитала в местной газете. А ты?

– Получил телеграмму. В сочельник. В Тихом океане.

– Как ты ее воспринял? – тихо спросила она.

– Я ничего не понял. Но почувствовал себя виноватым.

– Ты? Почему?

– Наверно, переоценил его отношение к себе. – Горм жестко рассмеялся. – Ведь я в некотором смысле бежал из дома.

Она долго смотрела на него.

– Я чуть с ума не сошла от чувства вины, – призналась она наконец.

– Из-за того, что отказала ему?

– Да. Тебе знакомо такое чувство? Все словно застопоривается, когда человек, с которым ты чувствовала себя совершенно свободной, вдруг предъявляет на тебя требования? Распоряжается, что тебе делать, кем ты должна стать. И так до конца жизни…

– Нечто похожее бывало, – признался Горм.

Он смотрел в иллюминатор на дальние скалы. Они были почти черные с серыми полосами. Иногда на горизонте мелькали огни пароходов.

– Он не был неудачником. Трудно представить себе, чтобы он мог оказаться отвергнутым, – сказал Горм.

– Да. И я не могу себе представить, чтобы он чувствовал что-нибудь подобное. Но он умел скрывать свои чувства. Был очень ранимый. Только давал мне практические советы, когда я говорила, что мне нужно время для личной жизни. Как, например, в последнее лето… Я сказала ему, что встретила одного человека. «Не слишком спеши», – сказал он. Он никогда не говорил о своих чувствах. И, конечно, я не понимала, что он был очень одинок.

Она хотела улыбнуться, но не смогла.

– Он терпел все мои увлечения. И связи. Никогда не пытался меня контролировать. Я всегда могла вернуться к нему, когда мои увлечения проходили. А они всегда проходили. И тогда он был рядом.