Текст книги "Седьмая встреча"

Автор книги: Хербьёрг Вассму

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 27 страниц)

И вдруг все стало неправильным. Это было похоже на безумие. У Руфи не может быть такого отца! Вернее, так: Руфь может иметь любого отца, какого хочет, дело не в этом. Но его, Горма, мать не должна быть здесь. Этому следовало положить конец. Увести ее. Горм понял это, лишь когда вышел на улицу и перевел дух.

Он стоял на улице и думал о Руфи. Мысли его были сбивчивы. Но он видел ее перед собой. Совершенно отчетливо. Ему показалось, что внутри у него бездонная пустота, и поэтому он не мог заставить себя снова войти внутрь.

Мать вышла из молельного дома доброй и умиротворенной.

– Какой божественный вечер! Спасибо, что ты пошел со мной, – сказала она.

Горм промолчал. В саду качалась рябина. Дул сильный ветер.

– Хвала Господу, Который посылает нам таких людей, как Дагфинн Нессет. С ними легче нести свое одиночество. Милый Горм, жизнь все-таки имеет смысл. Надо только отказаться от мамоны [9]9
  Мамона – богатство, пожитки, земные сокровища (прим. верст.).


[Закрыть]и гордыни. И предать себя в руки Господа. Я должна поделиться этим с тобой. Ближе тебя у меня никого нет. Ты меня понимаешь, Горм?

– Да, мама.

– Я знаю, что прошу слишком многого, но, пожалуйста, не говори об этом отцу. Я не прошу, чтобы ты солгал, если он спросит тебя, дело не в этом.

Горм молчал.

– Мне нужно было объяснить ему, почему ты не хочешь конфирмоваться, он так на этом настаивал. Ты помнишь? Его беспокоило, что скажет бабушка. Отец не все понимает. У него столько забот. Давай оставим это между нами, ладно?

– Хорошо, я ничего не скажу, если он меня не спросит, – сказал Горм, удивляясь, что мать не замечает собственной лжи.

Не надо было ему заботиться о матери. Надо было остаться внутри, пока Руфь не освободится и не сможет поговорить с ним. В следующий раз, когда он встретит ее, он предложит ей пойти куда-нибудь, где им не будут мешать. Тогда они смогут поговорить о разных вещах. Или он предложит ей сходить в кино. А она посмотрит на него своими черными серьезными глазами и скажет, что это было бы замечательно. Так он и сделает.

Глава 8

– Я тут кое-что скопила, и, думаю, сейчас, пока я еще жива, самое время сказать вам, как мне по душе распорядиться этими деньгами.

Они сидели в доме у бабушки и делили яйца чаек, которые насобирали за выходные. Из мужчин присутствовал только дядя Арон. Но женщины и дети внимательно слушали бабушку. Руфь знала, что бабушка собирается им объявить. Она смотрела на крапчатые яйца и избегала встречаться глазами с родными.

– Нашей Руфи стукнуло шестнадцать, и я считаю, что ей следует учиться дальше, пусть закончит реальную школу. Не думайте, что я люблю Руфь больше, чем всех вас, но девочка не способна ни к чему, кроме чтения книг. И еще, конечно, рисования. Я долго думала, кому из нашего рода следует учиться дальше, и не нашла никого, кто был бы неспособен заняться каким-нибудь другим делом. Никого, кроме Руфи.

Все дети уставились на Руфь. Мать ложкой опустила яйцо и кипящую воду. Тетя Рутта медленно сняла передник и повесила над плитой сушиться.

По всей комнате в ведерках и мисках лежали зеленоватые яйца. В этом году сбор удался на славу. Яйца разделили по количеству ртов в каждом хозяйстве. Тетя Рутта и дядя Арон всегда получали больше, и, тем не менее, не каждый год яиц было столько, чтобы каждому из детей досталось по яйцу. Бабушка жила одна, но ей всегда выделяли не меньше пяти яиц. Таков был закон. А значит, дети, не получившие яйца дома, получали его у бабушки.

Дядя Арон курил у окна. Щеки у него провалились. Он громко сосал трубку.

– Хорошая мысль, мама. У Руфи есть способности, я видел ее тетради, – сказал дядя Арон. Он единственный, кроме бабушки, интересовался школьными успехами Руфи.

Мать опустила в кастрюлю второе яйцо. Добычу следовало попробовать незамедлительно. Так они поступали всегда. Комната заполнилась паром. Окна стали матовыми, и капли прокладывали дорожки по гладкой поверхности стекла.

– Йорген останется один, если Руфь уедет, – послышался у плиты голос матери.

Руфь почувствовала вялость во всем теле. Про ненависть она только читала, но тут же решила, что если она что-нибудь и ненавидит, то это голос матери, произнесший слова: «Йорген останется один, если Руфь уедет».

– Лучше бы ты сохранила эти деньги для себя, мама, – сказала тетя Рутта. – Девочки так или иначе все равно выйдут замуж. Мои вот вышли, выйдет и Руфь. Тратиться на них, все равно что бросать деньги в окно. С природой не поспоришь.

Руфь подумала об Эли, которая вышла замуж еще до того, как Руфь конфирмовалась. Теперь она жила где-то в Мере и изредка писала матери о погоде и о том, что дома у нее холодно. Брит вышла замуж совсем недавно и жила на втором этаже в доме родителей мужа в Берете. Она ждала первого ребенка и не участвовала в нынешнем сборе яиц. Сейчас она сидела на табуретке и вязала что-то светло-зеленое. Так что тетя Рутта была права. С природой не поспоришь.

Все женщины на Острове после конфирмации сидели и чего-то ждали. Ждали лета и танцев в клубе. Ждали попутного транспорта, ждали, когда они выйдут замуж, ждали ребенка. Ждали посылки или письма. Потом они ждали, чтобы прошло Рождество или стих ветер.

Бабушка единственная давно перестала ждать. Или, вернее, она всегда спорила с природой, хотя тоже была замужем и имела детей. Когда Руфь однажды сказала бабушке, что не хотела бы прожить всю жизнь на Острове, бабушка ее поддержала. Она не раз говорила, что Руфь назвали в честь женщины, которой пришлось пасть ниц, чтобы выйти замуж. Бабушка как будто забыла, о чем говорилось в той истории.

Дети молчали. Даже Поуль, который, как и Руфь, закончил неполную среднюю школу.

– Я сказала об этом, потому что вы все собрались здесь, а я не хочу никаких кривотолков о деньгах, что получит Руфь. Это записано в моей тетради. И когда вы станете делить то, что осталось после Антона и Фриды Нессет, исполните мою нолю. Тетрадь лежит в буфете под серебряными ложками, искать вам не придется. Там написано, сколько положено Руфи, другим детям этого не достанется. Мне по душе, что хоть один из наших внуков будет учиться. Антону это понравилось бы. Не обязательно всем из нашего рода ходить на промысел или печь хлеб. Скоро времена изменятся и возможности будут другие. Тогда учиться будут не только дети пасторов или те, кто хочет кем-то стать. Но и такие, как мы. Вот увидите.

Итак, решено. Руфь поедет на Материк, чтобы научиться болтать по-немецки, что твой нацист, и по-английски вроде какой-нибудь кинозвезды. Пользы от этого человеку никакой. А деньги? Они собирались по капле. От продажи ягод и картофеля, печения лепешек и стирки на людей. Руфь и бабушка собрали все, что только могли, от мелкой монетки до денег, вырученных за копченую колбасу.

Вернувшийся из города Эмиссар, на удивление, спокойно отнесся к этой новости и не стал взывать к Богу. Он даже выделил Руфи несколько крон.

Йорген, напротив, не понимал, что происходит. Для него отъезд Руфи означал, что он едет вместе с нею или что он будет сидеть на пристани, пока она не вернется. Поспать при этом ему вряд ли удастся, но это его не пугало.

Руфь думала, что если бы бабушкины деньги достались Эли и Брит, им не пришлось бы выходить замуж. Но тогда бабушка уже не смогла бы помочь ей. Ее утешала мысль, что, может быть, сестрам больше хотелось выйти замуж, чем учиться, но уверенности в этом у нее не было.

Руфь не могла отрицать, что и у нее тоже есть некая постыдная часть тела, но она не хотела выходить замуж и рожать детей. На Острове не было ни одного человека, с кем она могла бы помыслить провести ту часть жизни, которая касалась этой части тела. Никого, кто мог бы понять, как она мечтает о далеком мире. О красках. О постоянно меняющихся картинах. Великолепных картинах, которые сами по себе были целым миром, хотя и висели на стенах в роскошных рамах. В больших залах. Таких, каких на Острове не видел никто. Не видела и она.

Иногда в ней просыпались угрызения совести от того, что она как будто расталкивает всех, стремясь вырваться вперед. Начиная с рождения. Первым пострадал Йорген. И теперь, когда бабушкиных денег могло хватить только для одного человека, этим человеком должна была стать Руфь.

Но по-настоящему неразрешимой задачей был Йорген. Он слышал все разговоры и видел приготовления. В августе, когда Руфь складывала вещи в большой фибровый чемодан, он упаковал свой рюкзак. Взял все, без чего, по его мнению, человек не может обойтись. Ракушки и кусочки дерева, из которых можно вырезать фигурки. И нож.

– Снимем комнату! – говорил Йорген с сияющими глазами.

В тот день, когда Руфь уезжала, она уговорила Поуля уехать с Йоргеном на рыбалку. Другого выхода не было.

Мать написала ей, как горевал Йорген, когда вернулся домой и понял, что Руфь его обманула. Он брал рюкзак и ходил с ним по берегу или часами стоял на пристани. Мать писала коротко и без подробностей. Именно поэтому Руфь так отчетливо себе все представляла. Она видела согнувшуюся спину Йоргена в старой ветровке. Красные от холода уши и руку, смахивающую с носа капли. Черные вьющиеся волосы распрямлялись от ветра и колыхались вокруг его головы, как вялый вымпел. И сжатые кулаки. Йорген постоянно сжимал кулаки.

Мать в каждом письме писала немного и о Йоргене. Перед приходом парохода он садился на камень возле пристани и смотрел на море. И как только пароход показывался из-за мыса, он начинал петь какую-то странную мелодию, время от времени он умолкал и хлопал себя по коленям.

– Руфь! – кричал он, показывая на пароход.

Ее не ждали, но никто не решался сказать ему об этом. Особенно после того, как однажды кто-то обмолвился, что Руфь не приедет, и Йорген впал в ярость. На губах у него выступила пена, и он зарычал на встречающих. Его палками прогнали с пристани. Ведь там были дети. А ему могли прийти в голову мысли о мести.

Мать писала, что люди шепчутся у нее за спиной, когда она выходит из лавки. Они считают, что Йоргену Нессету место в специальном заведении для таких, как он.

Вначале Руфь не сразу, по получении, открывала материнские письма. Потом поняла, что, пока она их не откроет, ни о чем другом думать не сможет. Уж лучше прочитывать их сразу. Она запиралась в своей комнате и долго, безутешно плакала. После этого ей не хотелось показываться людям на глаза, и она садилась читать.

* * *

Когда Руфь на осенние каникулы приехала домой копать картошку, Йорген повсюду ходил за ней по пятам и хотел спать с ней в одной комнате, хотя после отъезда из дома Брит у него с Руфью были разные комнаты.

Он чуть не прыгнул в море, чтобы побыстрей добраться до нее, когда увидел ее на палубе парохода. Как только спустили трап, он побежал к ней, расталкивая спускавшихся на берег людей.

– Тебе не следует уезжать от брата, – сказал Руфи какой-то парень, которого Йорген чуть не сбил с ног.

Она не ответила, обняла Йоргена за плечи и повела домой.

На кухне бабушка ощупала талию и плечи Руфи:

– Ты слишком худая.

– На Материке людям не требуется столько пищи, как здесь, – пошутила Руфь.

– Берегись, а то просто растворишься в воздухе, – проворчала бабушка и густо намазала домашним маслом кусок белого хлеба.

Руфь привезла с собой большой коричневый конверт со своими контрольными, за которые ей были выставлены отметки. Бабушка внимательно изучала их, вытянув трубочкой крепко сжатые губы. Руфь смотрела в окно и пила кофе. Время от времени она поглядывала на бабушку, помрачневшую от прилагаемых усилий.

– По-моему, все хорошо, но пусть еще Арон посмотрит, – сказала она наконец, хлопнув себя по коленям.

Руфь взяла свои бумаги и сунула обратно в конверт. Ее охватила странная легкость, и захотелось поговорить с бабушкой о своих рисунках. Но бабушка, судя по всему, уже потеряла интерес к делам Руфи.

– Странное дело с Ароном, – сказала бабушка. – Не будь я его матерью, я бы никогда не поверила, что он сын Антона. Если б не чахотка, он мог бы выйти в люди. Я еще до войны поняла, что он предназначен для лучшей доли, чем штамповать карточки в конторе.

Руфь так и не вытащила своих рисунков. Бабушка держалась с ней иначе, чем раньше. Руфь больше не принадлежала Острову. Она была только гостьей, и остальные, а их было много, занимали теперь бабушку гораздо больше. Руфь уже получила свое. Ее квота была записана в бабушкиной записной книжке, лежавшей в буфете.

В мире полно людей, которым нужны близкие люди. Ужасно много. Так что Руфи предстояло всего добиваться самой.

* * *

Учитель рисования в сером халате ходил между партами, заложив руки за спину. По его виду трудно было сказать, что ему нравится преподавать рисование. Мальчики считали, что он предпочел бы быть учителем по труду. Но он хвалил рисунки Руфи, и потому ей он нравился, несмотря на его мрачность. Она привыкла к тому, что всякая его похвала звучала как упрек.

Однажды он дал ей книгу о значении перспективы и светотени.

– Из тебя ничего не получится, если ты не изучишь эту книгу, – проворчал он.

После занятий она пошла в книжную лавку и пересмотрела там все, что могло бы ей пригодиться. Но ограничилась тем, что купила уголь и хорошую бумагу для рисования.

У себя в комнате она поставила на подоконник несколько предметов и стала их рисовать, пока они были освещены солнцем. Хозяйкина герань немного завяла, и Руфь полила ее. Герань отбрасывала сложную узорную тень. Стеклянная собачка из магазина «Все для дома» была проще. Бабушка когда-то выписала ее по почте и подарила Руфи на Рождество.

Руфь удивилась, как быстро пролетело время. Она рисовала еще долго и после того, как зашло солнце. Словно картина со всеми тенями и подробностями запечатлелась у нее в голове.

Ей захотелось попробовать нарисовать что-нибудь живое, а не только предметы, которые были у нее в комнате. Она заманила к себе хозяйскую кошку и посадила ее на подоконник, налив ей в блюдечко молока. Кошка вылакала молоко и некоторое время сидела, умывая мордочку, потом спрыгнула на пол и, мяукая, пошла к двери. Рисунок так и остался незаконченным.

Остаток недели Руфь после школы никуда не ходила, она только рисовала. Конечно, можно было взять бумагу и уголь и рисовать где угодно, мотивов было достаточно. Но тогда люди могли усомниться, в своем ли она уме. Поэтому Руфь рисовала только дома.

* * *

Почти каждый день Руфь мечтала, чтобы у нее был близкий человек, которому она могла бы показать свои рисунки. И на кого могла бы опереться. Мальчики в школе вели себя слишком по-детски. Иногда она мечтала пойти в город и найти Горма. Наверное, многие могли бы сказать ей, где живет Горм Гранде.

Она помнила ту встречу на собрании в молельном доме, когда она была там вместе с Эмиссаром. Все испортила кружка для пожертвований. Он просто ушел, словно она была пустым местом. Но все-таки у него дернулся уголок рта. Это и убедило ее в том, что это именно он. Про камень он не упомянул, хотя она и сказала ему, что это она. Люди, владеющие большими магазинами, быстро все забывают. Мать всегда вздыхала, когда говорила о богатых.

Руфь сама не знала, как бы она поступила, даже если б узнала, где он живет. Нельзя же просто прийти в чужой дом и сказать, что она хочет его видеть.

Зато каждый субботний вечер она танцевала рок. У одного из мальчиков был проигрыватель. Он приносил его на школьные вечера. Рок – быстрый танец. И жизнь шла быстрее, когда Руфь кружилась в танце. Чем быстрее, тем лучше. Руфь упивалась этой стремительностью. А с кем танцевать, ей было безразлично.

Сэкономив на еде, она купила себе туфли для танцев. Иногда ей приходило в голову, что, если бы Эмиссар увидел, как взлетает в танце ее черная юбка из тафты, он бы непременно увез ее домой. Но он этого не видел. Самое лучшее на Материке было то, что никто из островитян ее не видел.

* * *

Мать написала Руфи, что бабушка сдала дедушкин домишко иностранцу, который не говорит по-норвежски. Всем это казалось подозрительным. За ним следили, едва он сошел на берег с матросским мешком и белой собакой с темными пятнами. Его ждала не только бабушка, многие уже прознали, что она сдала ему дедушкин домик. Йорген четыре дня пилил дрова. Сложил их в сенях, так что постояльцу не придется выходить за топливом в дождь или в холод.

Мать писала, как неприятно, что люди в лавке судачат о бабушке и гадают, сколько она получила за свой домик. Эмиссар пытался расспросить ее, но бабушка сделала вид, что не слышит его. Поэтому они не знают, что отвечать людям на их вопросы.

Руфь поняла, что Эмиссар недоволен тем, что бабушка взяла в постояльцы иностранца, хотя и не к себе в дом. Однако все обернулось благословением Божиим, писала мать, потому что Йорген сразу же подружился с собакой иностранца. Через неделю они стали уже неразлучны. Он постоянно торчит у этого англичанина. Теперь бесполезно просить его помочь по дому.

По своему обыкновению, она писала и о том, что Йоргену приходится несладко. После отъезда Руфи его стали звать Йорген Дурачок. Пока на Острове не появилась эта собака, Йорген разговаривал вслух сам с собой. Несколько раз он при людях кричал, что ему не с кем разговаривать. Раньше с ним такого не бывало. К тому же он вырос и стал сильным. И еще этот его финский нож. Мать писала, что люди его боятся. Тетя Рутта считала, что ему не следует всюду ходить с ножом, и мать просто не знала, как быть. Поэтому собака оказалась благословением Божиим. Теперь Йорген больше уже не путается под ногами у соседей.

Но англичанин заставляет Йоргена оказывать ему разные услуги, поэтому они никогда не знают, где его искать. Или же он берет Йоргена с собой в лавку, чтобы тот показывал, что англичанин хочет купить. Этот иностранец не в состоянии правильно назвать ни одну банку консервов. Все только диву даются, как Йоргену удается понять, что англичанину надо, и показать на нужную вещь.

Мать считала, что люди давно привыкли бы к этому англичанину, если бы не его собака. Никто на Острове никогда не видел такого пса. Скоро будут выпускать овец, и потому люди послали к англичанину школьного учителя, чтобы он попросил того держать собаку на привязи. Сначала это не возымело действия. Тогда учителя послали во второй раз и велели передать англичанину, что, если они увидят его собаку бегающей на свободе, ее повесят или пристрелят. Это помогло.

Многим казалось подозрительным, что взрослый человек болтается по горам с блокнотом и что-то в нем царапает. С ним нельзя поговорить даже о погоде. Одному Богу известно, на что он живет. Кое-кто пытался вызнать у него, кто он и откуда приехал, но англичанин только улыбался и дергал себя за бороду.

Теперь мать писала чаще, чем прежде. И ее письма были полны рассказов об англичанине, собаке и Йоргене. Что ему здесь надо, этому англичанину? В лавке высказывалось много предположений. Может, он бежал из тюрьмы. А может, приехал из Австралии. Ведь там тоже говорят по-английски. Как бы там ни было, по мнению матери, он не американец. Те иначе произносят слова. И если бы он приехал из Америки, он был бы более обходительным. Школьный учитель уверен, что англичанин не преступник, объявленный в розыск, а просто бродячий художник.

Но людям всегда кажется, что за ними наблюдают и все про них записывают. Словом, держат за дураков. Бабушка ни в чем таком иностранца не подозревает. Она радуется, что он починил крышу на домишке и не взял с нее за это денег. Такой прочной крыши у них еще не было. А мать так радовалась за Йоргена, что все остальное ее не интересовало.

Прочитав письмо матери, Руфь представила себе Йоргена, идущего по берегу рядом со старым человеком и собакой на поводке. И ей хотелось, чтобы этот человек подольше задержался на Острове.

* * *

Руфь с классом ездила в город. Она заранее радовалась этой поездке. Ночевать они должны были в какой-то школе, спать – в спальных мешках.

Вечером в городе они с Бодиль и Анне, девочками из ее класса, пошли в кино. Идя по улицам, Руфь думала, что может встретить Горма. Верить в это она, конечно, не верила, но ведь такое вполне могло случиться. Особенно пока они стояли и ждали, когда их впустят в зал. Ей очень хотелось встретить его. И вместе с тем, она страшилась этой встречи. Весь фильм она думала о том, что после сеанса он, возможно, будет стоять и курить у дверей кинотеатра. Как ей тогда поступить? Потом она подумала, что он, может, вообще не курит. В таком случае он сразу уйдет домой.

– Ты кого-то ждешь? – спросила Бодиль, когда они – 11 МАЙ у кинотеатра.

– Нет, кого мне ждать?

– Ты так вертишь головой, что того гляди свернешь себе шею, – засмеялась Бодиль.

Конечно, Руфь могла бы все сказать подругам. Так, между прочим. Что она высматривает Горма Гранде, потому что ни делась с ним раньше. Они сделали бы большие глаза и спросили, не в родстве ли он с «Гранде & К°» на Стургата. Нет, это было бы глупо, и она не стала ничего объяснять.

Они встретили мальчиков, Бодиль и Анне разговорились с ними. Мальчики что-то болтали, девочки смеялись. Звонким, немного неестественным смехом. Смеялись не потому, что мальчики рассказывали что-то смешное. Просто так полагалось. Время от времени Руфь тоже смеялась. Но думала о том, что бы она сказала, если бы одним из мальчиков был Горм Гранде.

Уже лежа в своем спальном мешке на полу в чужом классе, она подумала, что хорошо бы иметь его фотографию. Его было бы легко рисовать. Во всяком случае, ей. Но она плохо помнила его лицо.

Утром она стояла в классе у окна и ждала своей очереди, чтобы умыться. Воздух был резкий и холодный. Ночью шел дождь. Весна, как обычно, капризничала.

Вдруг она увидала идущего через двор юношу. Высокий, худой, голова опущена. Ветер развевал его светлые волосы, на нем была дорогая кожаная куртка. Коричневая, с зеленым матерчатым воротником. Что-то в его походке насторожило Руфь. Мальчик выглядел совсем взрослым. Она высунулась в окно, а вдруг это Горм Гранде?

Он шел очень быстро. Как только он скрылся за воротами, двор сразу стал серым и пустым. Школьные дворы в городе были малопривлекательны. Руфь убедила себя, что это был не Горм. Скорее всего, кто-то другой. Ведь она не разглядела его лица, он был слишком далеко от нее.

Будь он немного поближе, она увидела бы, дергается ли у него уголок рта. Но кто знает, дергается ли он у Горма всегда или изредка. Это лишало ее уверенности, ведь тогда на собрании в молельном доме она узнала его только по этому подергиванию. За последние два года он вряд ли сильно изменился. Нет, это был не Горм. Кто угодно, только не он.

Вообще-то, нужно было его окликнуть. Если бы он оглянулся, она бы точно знала, он это или нет. Почему ее словно парализовало, когда ей показалось, что это он?

«Горм!» – могла бы крикнуть она, он бы обернулся, и она увидела бы его лицо. Она махнула бы ему рукой и крикнула: «Подожди, я сейчас выйду!» И спокойно спустилась бы по лестнице, чтобы поздороваться с ним. Он бы обязательно спросил, что она делает в городе. На такой вопрос ответить было бы просто. Они бы лучше узнали друг друга. Но все-таки это был не он.

* * *

Руфь сказала учителям, что должна навестить тетю и потому не пойдет вместе со всеми в музей. Да, конечно, но ее упрекнули, что она не предупредила об этом заранее.

Оставшись одна, Руфь у первого же встречного спросила, где живут Гранде. Это была пожилая дама, и она подробно объяснила Руфи, как пройти к их дому.

По дороге Руфь твердила про себя название улицы и описание дома. Но, добравшись до нужного дома, она побоялась войти в калитку, чтобы прочитать на дощечке фамилию и убедиться, что не ошиблась.

Дом был большой, белый, с двумя выходами на улицу и множеством окон. Он стоял в саду. Листья на деревьях еще не распустились, но повсюду цвели желтые и голубые крокусы.

Она остановилась на углу недалеко от дома. Ей все время чудилось, что вот входная дверь открывается и Горм выходит из дома. Руфь не знала, долго ли она там простояла. Но никто не вышел. Ей не было видно, есть ли в доме люди – окна были занавешены тонкими белыми гардинами.

Пошел дождь. Руфь застегнулась на все пуговицы. Но вскоре пальто промокло насквозь. С рябин, растущих на дорожке к дому, падали тяжелые капли.

Наверное, нужно войти и спросить, дома ли он? Нет, об этом страшно даже подумать!

Когда Руфь уже собиралась уходить, к воротам дома подъехал автомобиль. Сперва из него показался красный зонтик. Потом две красные туфельки на тонком каблучке. Девушка в красных туфельках оказалась ненамного старше Руфи. Длинные светлые волосы волнами падали на плечи и модный костюм. Она смеялась над чем-то, что ей сказал молодой шофер, потом захлопнула дверцу машины и, прыгая между лужами, направилась к калитке.

Когда она остановилась, Руфь отошла к соседней изгороди из штакетника.

– Ты кого-то ждешь? – Удивленный голос девушки звучал почти приветливо.

– Нет, я просто шла мимо, – быстро ответила Руфь, собираясь уйти.

– Тебе нужен зонтик? Возьми мой, я уже могу обойтись без него.

Руфь глянула на свое пальто и поняла, какой у нее жалкий вид. Такой красавицы ей видеть еще не доводилось. Ей очень хотелось взять зонтик, но она отрицательно помотала головой.

– Ну, как хочешь! – Незнакомая девушка открыла калитку. Уже на крыльце она остановилась и снова протянула Руфи зонтик.

Дождь барабанил по мостовой. Руфь была не в силах двинуться с места.

Девушка открыла дверь и задом наперед вошла в дом. Встряхнув зонтик, она закрыла его. Через мгновение дверь захлопнулась.

Руфь повернулась и пошла. Ботинки промокли насквозь, и ее охватил гнев. Она сама не знала, почему. А потом поняла: ее рассердило, что другая девушка могла, как ни в чем не бывало, войти в дом, в котором живет Горм Гранде.