Текст книги "Седьмая встреча"

Автор книги: Хербьёрг Вассму

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 27 страниц)

Руфь склонилась к Элле и сказала, совсем как ей самой говорила бабушка: «Ну-ну, не плачь». И повторяла эти слова, пока Элла не успокоилась.

– Ведь он тебя не изнасиловал? – шепотом спросила она через минуту.

– Убирайся отсюда! – крикнула Аста и ущипнула Руфь за руку.

– Отвечай же! – шепнула Руфь, обращаясь к Эллиной спине.

– Тебе все равно никто не поверит. Это тебе не поможет, – сказал Эверт и плюнул Руфи в лицо.

Элла села в кровати. Она не смотрела на родителей, ее взгляд был устремлен в окно. Голос звучал спокойно и чисто:

– Вы скрыли от меня то, что случилось. Йорген не причинил мне никакого вреда!

Эверт пыхтел, глубоко засунув руки в карманы штанов, потом он всем корпусом повернулся к Руфи.

– Хочешь опозорить Эллу? Верно? Винишь ее, а кто, как не вы сами, позволил взрослому дурачку свободно разгуливать по селению и безнаказанно делать все, что ему вздумается!

– Это ты хочешь остаться безнаказанным! Ты! Ты пустил слух, который довел Йоргена до смерти! Ты запер свою дочь на чердаке!.. Уходи отсюда, Элла! Тебе нельзя здесь оставаться!

Руфь сбежала по лестнице и выскочила на улицу. Проходя мимо колодца и хлева, она заметила, что идет слишком быстро. И опять у нее возникло чувство, будто она всего лишь отмытый морем птичий череп, валяющийся на берегу. Такой легкий… Все стало туманным и потеряло смысл.

Эли и Брит со своими мужьями приехали на похороны. Они держались словно чужие и заполнили собой весь дом, хотя детей они с собой не взяли.

Эмиссар много и громко молился. Мать ходила как слепая между кухней, мойкой и хлевом и все время молчала. Никто не мог уговорить ее подняться на сеновал к Йоргену.

Бабушка разговаривала со всеми. Она надела новую блузку и брошь, когда-то подаренную дедушкой, у нее нашлись дела повсюду, в том числе и в лавке. Никто не должен думать плохо о Йоргене, как бы все это ни выглядело. Ведь Элла сама сказала Руфи, что Йорген не причинил ей никакого вреда.

Она говорила о ленсмане, который хотел сохранить мир даже теперь, когда все пошло вкривь и вкось. О ненависти, от которой все гниет на корню, и к чему это приводит. И повсюду, чуть ли не в доме у Эверта, по словам бабушки, ее угощали кофе. Но Аста плохо себя чувствовала, так что бабушка к ним не попала.

– Люди понимают, что без причины я бы не пришла к ним в среду, да еще в шелковой блузе. Понимаешь, Руфь? Надо взглянуть людям в глаза и поговорить с ними. Узнать, согласны они с тобой или нет, друзья они или врага. С людьми надо встречаться. А то остается только утопиться или прыгнуть с колокольни. Двое в нашем роду так и сделали, это слишком много.

– Бабушка! Но они убили его!

– Мы должны пройти через это, – сказала бабушка и громко высморкалась.

Вечером накануне похорон бабушка сидела на табуретке перед гробом и плела венок из ромашек, красного клевера и колокольчиков. Ее не было так долго, что Руфь пошла проведать ее. Бабушка сказала, что она как раз закончила и плакать, и плести венок.

– Пошли домой, бабушка, пора ужинать.

– Скажи, разве не странно, что люди садятся за стол, едят и пьют, а Йорген лежит здесь. Я и сама не лучше, хотя вся еда кажется мне жеваной газетой. Это отвратительно и понять этого нельзя, – сказала бабушка и положила венок в таз с водой.

Мало кто пришел проводить Йоргена в последний путь. Но многие стояли у оконце прятавшись за занавесками, и смотрели, как родные везли Йоргена на кладбище на бабушкиной лошади. Руфь радовалась, что дом Эверта был в другой стороне. Элла, наверное, все еще сидела в своей комнате на чердаке.

Бабушка решила, что они с Руфью тоже понесут гроб.

– Не женское это дело, – возразил Эмиссар, но бабушка настояла на своем.

Наконец они достигли церкви. Руфь старалась не смотреть на колокольню. Но от этого колокольня никуда не делась. Белая, нагоняющая тоску, со звонкими колоколами. У Руфи застучали зубы. Она стиснула их и сделала вид, что все в порядке. Но это не помогло.

Гроб был тяжелый. Металлические ручки впивались в ладонь. К счастью, перед Руфью шел дядя Арон, а он был сильный. Они поставили гроб на доски, перекинутые через могилу, и взялись за приготовленные веревки. Переглянулись друг с другом, чтобы действовать одновременно. Эмиссар, дядя Арон, родственники, бабушка и она, Руфь.

Наконец могильщик убрал доски, и Руфи показалось, что гроб за руки потянул ее с собой в могилу. Комья земли полетели на сплетенный бабушкой венок. Все как положено. Но Моргену это бы не понравилось.

Пастор бросал землю деревянной лопаточкой и громко, спокойно читал псалмы. Это было похоже на игру. Так дети хоронят котенка или птичку.

Земля сыпалась в могилу. За изгородью, где кто-то выбросил объедки, раскричались вороны. Прилетели несколько чаек с широко разинутыми желтыми клювами и сильными крыльями. На перьях у них лежали солнечные пятна.

Эли и тетя Рутта плакали. Бабушка, в черных туфлях, которые надевала только летом в сухую погоду, стояла у края могилы. Она может упасть туда, подумала Руфь. И все будут неподвижно пялить на нее глаза, даже не пытаясь помочь ей. Придется бабушке самой выбираться наверх. Такие здесь порядки.

Но бабушка не упала. Сутулая спина, черное платье. И черный платок. Меньший угол платка лежал сверху, к бахроме пристал клочок серой овечьей шерсти. Бабушка смутилась бы, если бы знала это.

Пастор запел «Возьми мои руки». Его нос был покрыт сетью сосудов. Было похоже на карту. Бесконечные переплетающиеся синие дорожки. Носки Эмиссаровых ботинок были запачканы землей. Не совсем черной, здесь она была перемешана с прибрежным песком.

За сжавшейся, сгорбленной фигурой матери тянулись вверх огромные опахала борщовника. За ним мелькали блики на волнах. Волны бились о камни, на которых стоял памятник погибшим в море рыбакам. Беспомощный серый камень, пытающийся дотянуться до неба. У церковной стены, где почти всегда была тень, трава была ярко-зеленая.

Руфь подняла глаза и увидела падающего с колокольни Йоргена. Он летел, раскинув руки. Ему помогал ветер. В белой рубашке, которую она сама когда-то купила ему в городе, он летел в сторону моря.

В этой же рубашке он пошел в лодочный сарай, чтобы увидеться с Эллой. Рубашка была почти целая, но на ней были пятна крови, зелени и ржавчины.

Бабушка выстирала и выгладила рубашку. Чтобы снова надеть ее на Йоргена, на спине рубашку пришлось разрезать. Теперь, летя над островками, Йорген пользовался ею в качестве паруса.

На другой день из приехавших на похороны родных остались только Эли и Руфь. Руфь складывала чемодан. Пересмотрела вещи Йоргена. Собачья шкура, финка, шкатулка со всякой всячиной. Ракушка, большое ребро трески. Медная пуговица. Маленькие фигурки зверей, вырезанные из дерева. В чистый, выглаженный платок была завернута фигурка собаки. Наверное, Йорген пытался повторить ту фигурку Эгона, которую он когда-то подарил ей. Копия была сделана с большой точностью.

Вырезки из газет с фотографиями разных людей, которые собирал Йорген, лежали в сером конверте. Почему-то ему нравились незнакомые лица. Необычные носы, выдающиеся скулы, колючий взгляд – все в таком роде.

Среди них лежала и школьная фотография Эллы. На обратной стороне детским почерком было написано «Йоргену от Эллы». Он показывал эту фотографию Руфи, когда она приезжала домой на Рождество. Руфь вложила фотографию и чистый конверт и надписала на нем имя Эллы. Лучше, чтобы Элла получила свою фотографию назад.

На минуту она задумалась: захочет ли мать оставить у себя вещи Йоргена или лучше забрать их в город. Надо было спуститься и спросить, но Руфь не могла собраться с духом.

– Я нашла кое-какие вещицы Йоргена, можно, я возьму их себе? – спустившись, спросила она, наконец, у спины матери.

Мать быстро обернулась. В уголках губ у нее пузырилась слюна, но она молчала.

– Ты насчет собачьей шкуры?

– Да, но если ты хочешь, чтобы она осталась дома… – сказала Руфь.

– Бери все, что хочешь. Все наши неприятности от этого англичанина. Это из-за него ты уехала из дома.

– А другие мелочи?

– Бери все, что хочешь. Ничто не вернет мне Йоргена. Зачем ты вообще спрашиваешь?

– Вечером я уезжаю, – сказала Руфь и налила себе кофе.

– Как ты можешь уехать и оставить нас с этим горем? Сенокос еще не кончился. И на что ты там будешь жить? – спросил Эмиссар.

– Найду какую-нибудь работу до начала занятий.

– Ты можешь понадобиться маме.

– Ее не было дома, пока брат был жив, так зачем ей оставаться здесь теперь? – Мать была неумолима.

– Мама! – испуганно воскликнула Эли. Руфь выплеснула черный, горький кофе.

– Да, во всем виновата я! – услыхала Руфь свой голос. – Я виновата в смерти Йоргена. Будь я здесь, этим людишкам не удалось бы загнать его на колокольню. Сначала им пришлось бы обратить свои ружья и косы против меня! Теперь ты довольна, мама?

– Верни мне Йоргена, тогда я буду довольна.

Глаза их встретились, но их разделяла пустота.

– Никто ничего не мог поделать. Мы были бессильны! – Эмиссар беспомощно взмахнул руками.

– Ты никогда ничего не мог сделать, ни для детей, ни для меня!

– Мама, пожалуйста, – шепотом взмолилась Эли. – Ведь мы только что похоронили Йоргена.

Эмиссар вышел на середину комнаты и призвал в свидетели Бога. Закончил он жалобами на мать и на все, что было ей дорого.

Все вернулось на круги своя.

Руфь поднялась за чемоданом, кистями и красками. Она ушла из дома, не заходя больше на кухню, ей не хотелось их видеть. И осторожно прикрыла за собой дверь.

Руфь зашла к бабушке попрощаться, но промолчала о разговоре с матерью.

– Уже уезжаешь? Так быстро? Что ты будешь делать в городе летом? – Бабушка была удивлена.

– Найду какую-нибудь работу.

– И у меня нет ни эре, чтобы дать тебе с собой! Может, попозже я и скоплю немножко. Ты больше не приедешь домой до начала занятий?

– Нет. Мне не по карману столько ездить.

– Ты права. Береги себя. И пиши. Единственная радость, какая у меня осталась, это читать твои письма. Открытку, что ты прислала мне из Лондона, я поставила на буфете в гостиной. Идем, я тебе покажу.

Они прошли в гостиную. Рядом с фотографией Ады стояла открытка с изображением Биг-Бена. Руфь чуть не расплакалась. Нет, только не сейчас! Бабушка все-таки наскребла для нее пять крон. И пока бабушка закрывала ящик, Руфь вдруг увидала маленькую фотографию Йоргена с бабушкой. Йоргену было лет двенадцать-тринадцать. Они сидели на пороге дровяного сарая и держали на коленях по котенку. Растрепанные, счастливые.

– Можно, я возьму эту фотографию?

– Конечно. Может, ты увеличишь ее там в городе и пришлёшь мне один экземпляр?

– Хорошо.

– Мама дала тебе с собой продуктов? – спросила бабушка, когда они вернулись на кухню.

– Сегодня ей не до того.

– Могла бы и сама позаботиться. В городе все так дорого!

– Да.

Бабушка упаковала хлеб и кое-что еще в коробку из-под маргарина.

– Тебе будет тяжело.

– Не страшно, – сказала Руфь и обняла бабушку, чувствуя комок в горле.

Из-за этого незабываемого запаха нюхательного табака, камфары и хлеба!

Руфь сидела на ящике со спасательными поясами. Под носом парохода журчала вода, в лицо летели мелкие брызги. Остров уходил все дальше и дальше. Он никогда не казался Руфи таким зеленым. Вверху – вершина Хейи, внизу – поля: зеленый треугольник, бросивший якорь в бурное море. В той стороне, куда она направлялась, горы были свинцово-серые и тянулись ровной грядой. Вот он, мир, думала Руфь.

Целый час тащилась она до своей квартиры с чемоданом, коробкой из-под маргарина и этюдником. Отдыхала всюду, где можно было присесть. Чтобы пройти мимо дома Гранде, ей пришлось бы сделать крюк. К тому же отдохнуть на их крыльце было бы невозможно. Дом был обнесен изгородью.

Перебравшись в город, Руфь вначале часто проходила мимо того дома. Но Горма не видела ни разу. И убедила себя, что глупо думать о парне, которого она даже не знает. Конечно, не знает. Она никому не говорила о нем, и постепенно его образ поблек.

Нынче же вечером, когда она тащилась со своими вещами через весь город, она вдруг отчетливо увидела лицо Горма. Ямочка на щеке. Глаза, какими она запомнила их после молитвенного собрания. Зеленые, грустные.

Она вдруг сообразила, что идет и думает о незнакомом ей Горме, а не о Майкле, который был так добр к ней. Сейчас Майкл, наверное, сидит в каком-нибудь кафе. Или стоит за мольбертом. Надо сообщить ему о Йоргене. Не у всех есть близкий человек, которому можно написать письмо.

Руфь положила собачью шкуру на старое плетеное кресло, но не села в него. Разделась и сразу легла. Лоскутное одеяло хранило старый запах постельного тепла. Этот запах был еще до того, как она уехала в Лондон. До того, как Йорген бросился с колокольни.

Она увидела себя лежащей в кровати. Бог вошел к ней в сером плаще с косой Эмиссара на плече. Он откинул с нее одеяло, обмакнул самую широкую кисть в красную краску и, начиная от макушки, провел по ней красную линию. Потом он рассек ее по этой линии на две половины. Скатав одну половину, Бог забрал ее с собой. Она лежала на сквозняке и ощущала холод по всей линии разреза, хотя и знала, что все это неправда, она все-таки живая.

Руфь заставила себя проснуться, хотя ей хотелось спать. Только спать. Было шесть утра. Она села в плетеное кресло, укрывшись собачьей шкурой. Вспомнила, что собиралась перед сном написать Майклу.

Позже, когда она вышла в уборную, находившуюся в коридоре, у нее началось сердцебиение, словно от испуга. Но пугаться было нечего. Услышав, что дом просыпается, она спустила воду и ушла к себе.

* * *

За работу садовника в городских парках платили немного, этого не хватало, чтобы оплачивать квартиру. Руфь попросила хозяйку подождать, пока она получит деньги из ссуды на учение.

– Ты похудела, – сказала хозяйка.

Руфь посмотрела на себя в зеркало, ей было стыдно.

– Сколько тебе платят за работу садовника?

Узнав, хозяйка закатила глаза и спросила, что же она ест. На это Руфи нечего было ответить. Небось хозяйка подумала, что она ворует продукты. И тут же сообразила, что это был бы выход из положения. Например, на рынке. Ведь там весь товар лежит открыто. В булочной и продуктовом магазине украсть было бы труднее. Но попробовать стоит.

– А убираться в доме ты можешь? – спросила хозяйка.

– Думаю, что могу.

Не стоит самой хвалить себя.

– Будешь убирать три комнаты, что сдаются жильцам, и мою квартиру, тогда можешь не платить за свою комнату, пока не получишь ссуду на учение. Но убирать ты должна на совесть.

Это был выход. По вечерам и белыми ночами. Крепкая щелочь и красные руки. Утром Руфь сгребала листву и копала землю. Когда она таким образом дожила до 15 октября, она пошла в кино. На фильм «Эва» с Жанной Моро и Стенли Бекером. О двух людях, которых притягивало друг к другу жившее в них зло, так было написано в рекламе.

Но от усталости Руфь заснула и проспала весь фильм. Глупо, что она потратилась на билет. Но ведь Эмиссар об этом не знает. По пути домой она пыталась представить себе, что значит быть богатой. Побывав в кино, она теперь почти всегда думала об этом.

Руфь вырезала из газеты объявление о смерти. На нем был изображен крест. Йорген Нессет, безвременная кончина, было написано в объявлении. Среди подписавших объявление было и ее имя. Руфь положила вырезку в книгу о Шиле. Теперь она будет попадаться ей на глаза почти каждый вечер.

Это напомнило ей, что скоро она станет учительницей. На ней будет лежать ответственность за чужих детей. Не таких, как Йорген. Она научила его буквам и водила с собой в школу. Учителя привыкли к этому, потому что он никому не мешал. Ведь он почти не разговаривал, если к нему не обращались.

А ей предстояло учить детей бойких, избалованных и развитых. Уже этой осенью она начнет вести приготовительный класс.

Эмиссар хотел отправить Йоргена в специальный «дом». Руфь помнила, что пригрозила прыгнуть с обрыва на Хейи, если они куда-нибудь отошлют Йоргена. Неужели она в самом деле выполнила бы свою угрозу?

Фотография бабушки с Йоргеном стояла на книжной полке рядом с диваном, на котором спала Руфь. Однажды вечером она достала карандаши и краски. Она работала углем и пастелью. Шли часы. Лицо бабушки оказалось прорисованным лучше. Ложась спать, Руфь пообещала себе, что завтра вечером будет рисовать только Йоргена.

Тем не менее, на бумаге проступало то лицо бабушки, то далматинец. Йорген как будто исчез. После долгих усилий у нее получился набросок, который, может быть, понравился бы Майклу. Повесив рисунок на стену, Руфь увидела, что у далматинца глаза Йоргена.

На деньги из ссуды Руфь купила себе новые масляные краски. Жиличка, снимавшая комнату напротив, жаловалась на запах скипидара. Несколько недель Руфь ходила как пьяная, забыв обо всем на свете.

Уже много дней она писала Йоргена, но его лицо получалось безжизненным. Наконец она написала этюд, на котором Йорген стоял спиной к зрителю. Ямочка на затылке ей удалась. Он наклонил голову и не хотел показать ей свое лицо.

В тот день, когда она получила письмо и старые наброски Майкла, у нее из головы как будто вытащили пробку. Майкл прислал ей целый альбом набросков, сделанных им в то время, когда он жил на Острове. Как будто знал, что ей нужно.

Почти на всех рисунках Йорген был изображен в движении, вместе с Эгоном, или один. Руфь долго рассматривала эти рисунки, прежде чем внимательно прочитала письмо.

Майкл писал, что после ее отъезда в Лондоне стало грустно, и он несколько дней мог только оплакивать Йоргена. Но теперь он снова много работает, и очень успешно. Она тоже должна работать. Он каждый день думает о ней и надеется, что они встретятся в недалеком будущем.

Руфь оставила раскрытое письмо на столе и достала краски. Несколько дней назад она выпросила в кабинете, где давались уроки труда, кусок фанеры и покрыла его антверпенской синей и белилами. Теперь она перенесла на фанеру эскиз, который ей понравился больше всего.

На заднем плане возвышался покосившийся церковный шпиль, написанный чистой умброй. Когда картина полностью сложилась у нее в голове, она могла уже выдавить на палитру розовую краску и белила. Большие ладони Йоргена с растопыренными пальцами получились сами собой. Они закрывали его лицо и верхнюю часть туловища. Моделью ей послужила собственная рука. Линия жизни была четкая, длинная и целая.

Руфи страстно хотелось написать лицо Йоргена. Но пока что оно у нее не получалось. Она утешилась тем, что запомнила все названия красок, написанные на тюбиках.

* * *

На деньги из ссуды, выданной на учение, она купила не только масляные краски, но и подержанный приемник «Курер». И не поехала домой на Рождество. И то, и другое было грехом.

Бабушка писала, что ей следует приехать. А мать вообще не писала ей, и Руфь осталась в городе. Эмиссару было не обязательно знать, что она купила в рассрочку приемник. Половину она выплатила сразу. Остальное должна была внести, как только получит ссуду на второе полугодие.

С приемником она как будто обрела живого товарища, который разговаривал с ней. Вести разговор он, конечно, не мог. Зато мог отвлечь ее думы на что-нибудь другое.

Она прикасалась к нему по утрам и когда возвращалась домой из школы. Гладила его и только потом включала. Крутила и искала передачи. Короткие волны, длинные, средние. По ночам «Радио Люкс». «Битлз», Джим Ривз и «Роллинг Стоунз». «Бэби Лав» – группа «Супрем». Слушала радиопрограммы. Чужая комната наконец стала домом.

Несколько раз в неделю она позволяла себе обедать в «Корнере». Там было дешево и давали большие порции. К тому же к обеду полагался десерт. Дрожащее красное желе. Рисовый крем и шоколадный пудинг. Дома у нее тоже всегда была какая-нибудь еда. Она забиралась на кровать, читала и ела.

Всю жизнь Руфь слышала сетования Эмиссара на ее худобу, из-за которой, по его мнению, ей будет трудно выйти замуж, поэтому она не огорчалась, что щеки у нее пополнели и округлились бедра.

В январе, в тот день, когда у нее должна была начаться практика, Руфь примерила свою единственную юбку, которую берегла для торжественных случаев. Юбка оказалась узка. Молния не застегивалась. Руфь растерялась – она знала, что руководитель практики не любит, чтобы девушки ходили в брюках. Но выхода у нее не было, и она надела брюки.

Пока она вела географию в четвертом классе, она даже не вспомнила, что ведет урок в брюках. В конце дня, когда руководитель практики оценивал их работу, она была спокойна, зная, что ее урок прошел удачно.

– Хорошая подготовка, превосходный иллюстративный материал. Интересное педагогическое решение, правильно рассчитано время. Внимание учеников было направлено на учителя, – по-деловому начал он, потом снял очки и посмотрел ей в глаза: – Но ваш костюм, фрекен Нессет! Мужские брюки – не одежда для учительницы! Я уже говорил это и не хотел бы повторять еще раз. Некорректный костюм негативно повлияет на отметку за практику.

Руфь не сомневалась в серьезности его слов. Однажды он не допустил к практике беременную студентку, потому что она не была замужем.

Вернувшись домой, Руфь еще раз примерила юбку. Молния по-прежнему не сходилась. Следующий урок она будет давать в четверг. Сегодня – понедельник. Следовало что-то предпринять.

Но где она найдет юбку, которая стоила бы меньше тридцати крон? И зачем только она купила этот приемник!

Улицы были покрыты серым, мокрым снегом, и снегопад не прекращался. В двух магазинах Руфь не нашла ничего подходящего. Либо слишком дорого, либо не ее размер.

Нехотя она направилась в магазин «Гранде & К°». Там все еще висели рождественские украшения. Кивающий ниссе в красном бархатном костюме сидел у входа и предлагал не см застывшую гипсовую кашу с желтыми крапинками, он так быстро махал над котелком своим деревянным половником, что ни разу не зачерпнул полный. Два ангела нервно, но синхронно танцевали на сквозняке, дувшем из двери.

Руфь мысленно увидела перед собой руководителя практики и подумала, что рубашка у него на три номера меньше и не сходится на животе. Так что у них была общая беда. Разница заключалась в том, что ему отметки за практику выставили уже давно и что он мог ходить в мужской одежде.

Она не спускала глаз с продавщицы. Та обслуживала какую-то женщину, державшую на поводке собаку. Руфь быстро сняла с вешалки три юбки, перекинула их через руку и зашла в примерочную. Уже за занавеской примерочной она перевела дух и прислушалась к голосу продавщицы. Он звучал где-то вдалеке. Наверное, у самого прилавка.

Занавеска была слишком короткая. Может, ее видно с той стороны? Она скинула мокрые сапожки. Пусть смотрят на ее икры. Потом сняла брюки.

Сердце громко стучало. Кажется, голос продавщицы звучит уже ближе? Руфь через голову, чтобы этого не увидели из-под занавески, надела самую красивую юбку.

Все три юбки были ей хороши. Но цена! Теперь ее дыхание заглушало удары сердца. Нужно было решаться. Она быстро оторвала ярлычок с ценой с красивой серой юбки. Гонкий шерстяной габардин, сзади разрез. Подкладка из черной тафты.

Минуту она постояла в нерешительности, потом порвала ярлык с ценой на мелкие кусочки и спрятала их в карман пальто. Скатала брюки в тугой рулон и положила их в сумку. Под учебник по христианству для пятых классов. Быстро и аккуратно.

Неожиданно из-за занавески послышался голос продавщицы:

– Вам не нужна моя помощь?

Интересно, давно она там стоит? У Руфи сжало горло.

– Нет, спасибо.

Она задержала дыхание, но сердце громко стучало. Теперь продавщица уже, конечно, ушла. Вот только далеко ли? Руфь привела себя в порядок, перекинула через руку две юбки, глубоко вздохнула несколько раз и вышла из примерочной.

Продавщица стояла со странной противной улыбкой. Руки у Руфи дрожали. Губы тоже. Она пошарила глазами за спиной у продавщицы. Там ничего не было.

– Я сама повешу на место, – сказала продавщица.

– Спасибо! – Руфь отдала ей юбки.

Через минуту, когда она уже шла к двери, чья-то рука схватила ее за плечо. Сумка. Голос продавщицы. Руфь отчаянно пыталась что-то сказать. Но так и не смогла.

Продавщица была близко. Она показала на сумку. Взяла ее. Порылась среди книг и достала сверток с брюками. Потом поставила сумку на пол. Выпрямилась и начала расстегивать пальто Руфи.

Руфь улетела прочь. Ее тут больше не было. Продавщица показала на новую серую юбку. Выход отсюда находился по другую сторону земного шара. Все смешалось. В груди. В голове. Это опозоренное существо не могло быть ею.

Под бумажными ниссе, украшавшими лестницу, ее препроводили наверх в контору. Какой-то человек, сидевший за столом, смерил ее взглядом. Предложил сесть. Но сесть она не могла. Она видела стул, на который он показал, но не могла заставить себя сделать нужное движение. Ни за что на свете она не могла распахнуть пальто настолько, чтобы сесть на предложенный ей стул.

Человек смотрел на нее и говорил о магазинных кражах, продавщица повторяла последнее слово каждой фразы. Он спросил, не хочет ли Руфь заплатить за юбку. На этот раз они будут снисходительны. Но в другой раз заявят в полицию. Он вопросительно смотрел на нее.

Она отрицательно покачала головой и подняла ладони, как будто он угрожал ей пистолетом. У нее нет денег. Неужели и не понимает?

– Вам придется снять юбку.

Он приказал ей снять юбку. Здесь? Это он серьезно? Прямо перед конторкой? На глазах у старого человека? Ни в коем случае!

Дверь открылась, и в комнату вошел еще один человек. Трое против одной. Руфь смотрела на его ботинки. Черные, блестящие. Длинные ноги. Она подняла глаза на уровень его груди. Костюм на нем был, как на молодом. Взглянуть на него она не могла. Ни в лицо. Ни в глаза.

Где-то в стороне маячили ноги и юбка продавщицы. У нее был бархатный голос, худые ноги и высокие каблуки. Край юбки вздрагивал, пока она излагала суть дела тому, кто вошел последним.

– Ладно. И где же эта юбка? – прервал ее молодой голос, и его ноги направились к Руфи. Этот голос! Она уже слышала его раньше. Или слух ее обманывает? – У вас есть, что надеть на себя, фрекен? – спросил голос над ногами в молодежных брюках.

Руфь кивнула.

– Здесь вы можете переодеться. – Он распахнул дверь в кабинет.

Через закрытую дверь она хорошо слышала его голос. Потом там стало тихо. Господи, как ей хотелось сейчас лечь и заснуть под большим письменным столом. И в то же время хотелось поскорее убраться отсюда. Голова раскалывалась от усталости. Руфь переоделась, хотя руки плохо ее слушались. Где-то в груди притаились Эмиссар, бабушка и Бог. Тот человек за конторкой что-то говорил о полиции.

Наконец она переоделась и, шатаясь, вышла в первую комнату. Молодой человек стоял у окна спиной к ней. Руфь положила юбку на стул. Он медленно повернулся к ней. Руфь пыталась задержать взгляд на узле его галстука.

Он кашлянул, и она, против воли, подняла глаза на его лицо. Если бы кто-нибудь спросил у нее, какого цвета у него глаза, она не могла бы ответить. Он слишком пристально смотрел на нее.

Один уголок рта у него дергался, так же как в первый раз, когда она увидела его. Горм Гранде. Он подошел к ней, взял со стула юбку и кивнул ей:

– Идемте, мы поговорим там.

Впереди него она снова вошла в большой кабинет, и он закрыл дверь. Некоторое время они стояли, не спуская друг с друга глаз. Кровь то приливала, то отливала от лица Руфи. Какая она дура, зачем только она пошла за юбкой в «Гранде»?

– Не знаю, почему ты так поступила. Но, наверное, у тебя были на это причины?

Руфь кивнула. Она стояла, кивала, и ей было некуда скрыться от его взгляда. Когда он облизнул губы, она машинально сделала то же самое.

– Может, присядешь ненадолго? – Он показал на стул, стоявший перед огромным письменным столом. Она села. Словно перетекла с места на место. Пятно на полированной поверхности кресла с блестящими подлокотниками. – Хочешь воды?

Она опять кивнула, размышляя, не убежать ли ей, пока он будет наливать воду. Но не двинулась с места. Наконец он вернулся и протянул ей стакан, кто-то из них расплескал воду. Скорее всего, она.

– Не надо так волноваться. – Он присел на край письменного стола.

Руфь пила и не могла оторваться. Стакан быстро опустел. Тонкий стакан с матовыми листочками по краю.

– Можешь взять эту юбку.

Она не ослышалась? Нет. Ее охватило отчаяние и в то же время гнев. Она поставила стакан на стол. На Горме был полосатый галстук. Синий с черными и белыми поперечными полосками. Руфь сосредоточила внимание на этих полосках. Она помотала головой и хотела встать, чтобы уйти.

– Ты не дашь мне свой адрес?

Неужели он хочет сначала отдать ей юбку, а потом заявить на нее в полицию?

– Я сама могу пойти в полицию. Позвони и скажи им, что я приду.

– Мне твой адрес нужен совсем для другого, – сказал он и протянул ей карандаш и блокнот. – Просто я хочу знать, куда тебе прислать эту юбку.

Он говорил серьезно. Она взяла карандаш, прижала его к бумаге и начала писать. Не справившись с дрожью в руках, она нажала слишком сильно. Карандаш сломался. С громким, глухим звуком. Сейчас я заплачу, подумала она.

Он протянул ей новый карандаш с остро заточенным грифелем. Она попробовала писать и не смогла. Он взял у нее из рук карандаш, блокнот и вопросительно поглядел на нее. Она шепотом назвала ему свой адрес, он записал его. Печатными буквами. Как на машинке.

Дверь распахнулась, и в кабинет вошел человек, похожий на Горма.

– Я слышал, что в мое отсутствие здесь произошли драматические события. Ваши переговоры окончены? – строго спросил он.

– Я как раз собирался проводить нашу покупательницу, – сказал Горм и схватил со стола юбку.

В коридоре он остановился. Уголок рта у него дергался.

– Хочешь, я выведу тебя через черный ход?

– Не надо, спасибо, – прошептала Руфь и бросилась бежать.

Уже на улице она вспомнила, что у него светлые, коротко остриженные волосы, на макушке они вились. Красивые пальцы, небрежно подрезанные ногти.

Прибежав домой, Руфь упала на собачью шкуру, даже не включив радио. Какой позор! – думала она. У нее вырвались рыдания, это были чужие рыдания, не ее, перед собой она видела глаза Горма.

На другой день Руфь прогуляла практику. Это было равносильно самоубийству. Она лежала в кровати и убеждала себя, что смертельно больна. В дверь неожиданно постучали. Она затихла, как будто ее не было дома.

– Тебе посылка, – громко сказала хозяйка.

– Пожалуйста, положите ее у двери, – больным голосом попросила Руфь.

– Ты плохо себя чувствуешь? Тебе что-нибудь принести?

– Нет, спасибо, у меня насморк. Не хочу, чтобы вы заразились.

– Скажи, если тебе что-нибудь понадобится.

– Спасибо, это скоро пройдет.

Руфь лежала и ждала, когда хозяйка уйдет, потом встала. У ее двери лежал мягкий пакет в оберточной бумаге. Ее имя было написано твердыми прямыми буквами. «Р» в слове Руфь было намного больше всех остальных букв. Марки на пакете не было. Должно быть, его принес рассыльный. Кроме юбки, в пакете лежала записка. Буквы поплыли у нее перед глазами, хотя почерк у него был очень четкий.