Текст книги "Глухая стена"

Автор книги: Хеннинг Манкелль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 33 страниц)

31

Впервые с начала расследования Валландеру показалось, будто он отчетливо видит взаимосвязь. Осмотрев входную дверь и окна, он убедился, что Сив Эрикссон не ошиблась. Тот, кто очистил ее компьютер, проник сюда, отперев дверь ключами. Комиссар рискнул сделать и еще один вывод: каким-то образом Сив Эрикссон тоже держали под наблюдением. Ведь завладевший ключами человек дождался удобного случая, чтобы нанести удар. Перед Валландером вновь проступили контуры тени, которая проскочила мимо него после выстрела в квартире Фалька. И вновь вспомнились слова Анн-Бритт, что ему надо быть осторожным. Его опять охватила тревога.

Они вернулись в гостиную. Сив Эрикссон по-прежнему нервничала, закуривала сигарету за сигаретой и тотчас тушила. Валландер решил пока не вызывать Нюберга. Сперва надо кое-что выяснить. Он сел на диван прямо напротив нее:

– Вы кого-нибудь подозреваете?

– Нет. Все это совершенно непонятно.

– Компьютеры у вас наверняка дорогие. Но вора они не интересовали. Он хотел добраться до их содержимого.

– Все пропало, – повторила она. – Абсолютно ничего не осталось. Все, чем я зарабатывала на жизнь, пропало. И запасной жесткий диск, я про него говорила, с копиями всех материалов, тоже исчез.

– Пароль у вас был? Для защиты от такой вот ситуации?

– Конечно был.

– Выходит, вор его знал?

– Каким-то образом он сумел его обойти.

– Значит, воришка не простой, а такой, что разбирается в компьютерах.

Она сообразила, куда он клонит и чему ищет объяснение:

– До этого я додуматься не успела. Слишком нервничала.

– Вполне естественно. Какой у вас был пароль?

– «Пирожок». Так меня звали в детстве.

– Кто-нибудь его знал?

– Нет.

– Даже Тиннес Фальк?

– Даже он.

– Вы уверены?

– Да.

– Вы нигде его не записывали?

Она подумала, потом сказала:

– На бумаге я его не записывала. Совершенно точно.

Валландер догадывался, что это может оказаться весьма и весьма важным, и осторожно продолжал:

– Кому было известно ваше детское прозвище?

– Маме. Но она почти в маразме.

– А еще кому?

– У меня есть подруга в Австрии. Она знает это прозвище.

– Вы с ней переписывались?

– Да. Но в последние годы перешли на электронную почту.

– И вы подписывали мейлы детским прозвищем?

– Да.

Валландер задумался.

– Я не знаю, как это делается, – сказал он. – Но предполагаю, что письма сохраняются в компьютере.

– Верно.

– Кто-то, имевший доступ к компьютеру, мог найти письма и увидеть ваше прозвище. А значит, мог и догадаться, что это пароль.

– Нет, это невозможно! Сперва надо узнать код, только тогда можно войти в компьютер и прочесть письма. Не наоборот.

– Именно это меня и тревожит. Раз кто-то влез в ваш компьютер и стер всю информацию.

Она упрямо покачала головой:

– С какой целью?

– На этот вопрос можете ответить только вы сами. И как вы понимаете, он очень важен. Что в вашем компьютере могло заинтересовать кого-то?

– Я никогда не работала с секретными материалами.

– И все-таки подумайте хорошенько.

– Да я и так знаю.

Валландер ждал, меж тем как Сив Эрикссон явно напрягала память.

– Нет, не было у меня ничего такого, – наконец сказала она.

– Может, там все-таки были материалы щекотливого свойства, просто вы не отдавали себе в этом отчета?

– Какого рода материалы?

– Вопрос не ко мне.

Помолчав, она ответила твердо и решительно:

– Я всегда ценила в жизни порядок. Это касается и моего компьютера. Я постоянно очищала его от лишней информации. И повторяю: с особо продвинутыми задачами не работала.

Минуту-другую Валландер размышлял, потом продолжил:

– Давайте потолкуем о Тиннесе Фальке. Вы с ним сотрудничали. Хотя нередко выполняли и разные задачи. Он никогда не пользовался вашим компьютером?

– С какой стати?

– Этот вопрос нельзя не задать. Фальк мог пользоваться здешним компьютером без вашего ведома? Ключи-то у него были, что ни говори.

– Я бы заметила.

– По каким признакам?

– По всяким. Не знаю только, достаточно ли вы технически подкованы, чтобы понять.

– Я подкован слабовато. Но для нас главное, что Фальк был подкован блестяще. Вы же сами говорили. Вдруг он просто не оставлял следов? Ведь все дело в том, кто ловчее – отслеживающий или заметающий следы.

– Но зачем бы он стал это делать?

– Может, хотел что-то спрятать. Как кукушка, которая подкладывает свои яйца в чужие гнезда.

– Зачем?

– У нас нет ответа. Однако ж кто-то мог подумать, что он поступил именно так. И теперь, когда Тиннес Фальк мертв, решил проверить, нет ли в вашем компьютере скрытой информации, какую вы рано или поздно сумеете обнаружить.

– Кому же это понадобилось?

– Вот и я думаю – кому?

Скорей всего, так и было, размышлял Валландер. Иного логического объяснения попросту нет. Фальк мертв. И по неведомой нам, но вполне определенной причине теперь устроена большая чистка. Что-то необходимо скрыть любой ценой.

Мысленно он повторил последнюю фразу. Что-то необходимо скрыть любой ценой. Вот в чем суть, вот в чем главный узел. Если удастся его распутать, все станет ясно.

Комиссар догадывался, что время не ждет.

– Фальк никогда не говорил с вами о цифре двадцать?

– А с какой бы стати?

– Прошу вас, ответьте: да или нет?

– Нет, насколько я помню.

Валландер набрал номер Нюберга, однако тот не ответил. Тогда он позвонил Ирене и попросил разыскать криминалиста.

Сив Эрикссон проводила его в переднюю.

– Сюда приедут криминалисты. Будьте добры, ничего в кабинете не трогайте. Возможно, там есть отпечатки пальцев.

– Не знаю, что теперь делать, – растерянно сказала она. – Все пропало. Вся работа разом исчезла.

Утешить ее Валландер не мог. И снова ему вспомнились слова Эрика Хёкберга насчет уязвимости.

– Вы не знаете, Тиннес Фальк был религиозен? – спросил он.

На ее лице отразилось неподдельное удивление:

– Даже намеков никаких не слыхала.

Вопросов у Валландера не осталось. Он обещал позвонить. Вышел на улицу, постоял. Прежде всего надо бы связаться с Мартинссоном. Но как быть? Выждать, как советовала Анн-Бритт? Или выложить ему все сразу? На миг комиссара захлестнула огромная усталость. Такое предательство! И свалилось как снег на голову. До сих пор не верится, что это правда. Хотя в глубине души он знал, что так и есть.

Время только-только близилось к одиннадцати. Ладно, разговор с Мартинссоном можно пока отложить. Глядишь, негодование остынет, и суждения станут трезвее, объективнее. Сейчас лучше навестить семейство Хёкберг. Попутно он вспомнил еще одно дело, о котором забыл, а связано оно было с первым его визитом к Хёкбергам. Заехал в видеопрокат, где намедни поцеловал замок. На сей раз ему повезло, он получил-таки кассету с тем фильмом, где играл Аль Пачино. Поехал дальше и вскоре припарковал машину возле дома Хёкбергов. Входная дверь открылась, прежде чем он нажал кнопку звонка.

– Я видел, как ты подъехал, – сказал Эрик Хёкберг. – Первый раз час назад, но тогда ты сразу опять отчалил.

– Кое-что случилось, надо было разобраться.

Они вошли в дом, объятый тишиной.

– Вообще-то я хотел поговорить с твоей женой.

– Она наверху. Отдыхает. Или плачет. Или то и другое разом.

Лицо у Эрика Хёкберга посерело от усталости, глаза были красные, воспаленные.

– Сынишка опять ходит в школу. И так оно лучше.

– Мы все еще не знаем, кто убил Соню, – сказал Валландер, – но очень надеемся схватить убийцу.

– Я считал себя противником смертной казни. Но теперь уже сомневаюсь. Обещай, что этот мерзавец и близко ко мне не подойдет. Иначе я не ручаюсь за последствия.

Валландер обещал. Эрик Хёкберг пошел наверх. Комиссар в ожидании прохаживался по гостиной. Среди гнетущей тишины. Минут через пятнадцать послышались шаги. Вернулся Эрик Хёкберг. Один.

– Она очень устала. Но сейчас спустится.

– Извини, разговор не терпит отлагательства.

– Да мы понимаем.

Оба молча ждали. Внезапно она возникла на пороге, вся в черном, босая. Рядом с мужем совсем маленькая. Валландер пожал ей руку, извинился за беспокойство. Она пошатнулась, села. Чем-то похожа на Анетту Фредман, подумал Валландер. Еще одна мать, потерявшая ребенка. Сколько же раз он находился в такой вот ситуации, вынужденный задавать вопросы, бередить мучительные раны.

Нынешняя же ситуация была вообще хуже некуда. Мало того что Соня погибла. Ему придется расспрашивать об акте насилия, который, возможно, произошел гораздо раньше.

Как бы поделикатнее начать? – думал он и в конце концов сказал:

– Чтобы поймать преступника, отнявшего у Сони жизнь, мы должны обратиться к прошлому. Есть одно событие, о котором мне необходимо узнать побольше. И вероятно, только вы можете рассказать, что, собственно, случилось.

Хёкберги внимательно смотрели на него.

– Давайте вернемся на три года назад. В девяносто четвертый или девяносто пятый. Вы не припомните, не случилось ли тогда с Соней что-нибудь необычное?

Женщина в черном говорила едва внятно. Валландеру пришлось наклониться, чтобы расслышать ее слова.

– Что ты имеешь в виду?

– Ну, скажем, она пришла домой и выглядела так, будто с ней что стряслось. Была в синяках…

– Однажды она сломала стопу.

– Ушибла, – поправил Эрик Хёкберг. – Не сломала, а ушибла.

– Я имею в виду скорее синяки на лице или теле.

– Моя дочь ни перед кем в этом доме нагишом не появлялась! – неожиданно объявила Рут Хёкберг.

– Или, может, она была возбуждена. Либо подавлена.

– У нее вообще резко менялось настроение.

– Значит, ничего особенного вы не припоминаете?

– Не понимаю, почему ты задаешь такие вопросы.

– Он должен, – сказал Эрик Хёкберг. – Это его работа.

Мысленно Валландер поблагодарил его.

– Я не помню, чтобы она когда-нибудь приходила домой в синяках.

Комиссару стало невмоготу топтаться на одном месте:

– Мы располагаем сведениями, указывающими на то, что в означенное время Соня была изнасилована. Но в полицию она не заявила.

Рут Хёкберг вздрогнула:

– Это неправда!

– Она не говорила об этом?

– Что ее якобы изнасиловали? Никогда! – Рут беспомощно рассмеялась. – Кто смеет утверждать такое? Это ложь! Чистейшая ложь!

У Валландера возникло ощущение, что она все-таки что-то знала. Или догадывалась. Слишком уж резко возражала.

– Тем не менее многое говорит за то, что насилие действительно имело место.

– Кто смеет утверждать такое? Кто клевещет на Соню?

– К сожалению, этого я сообщить не могу.

– Почему? – резко бросил Эрик Хёкберг.

Видимо, накопившаяся ярость внезапно выплеснулась наружу.

– Тайна следствия.

– Что это значит?

– До поры до времени мы обязаны защищать своих информантов.

– А кто защитит мою дочь?! – выкрикнула Рут Хёкберг. – Она умерла. Ее никто не защитит!

Похоже, разговор выходит из-под контроля, подумал Валландер. Зря я не поручил это Анн-Бритт. Эрик Хёкберг успокаивал жену, она расплакалась. Н-да, сущий кошмар.

Немного погодя он все же сумел продолжить свои вопросы:

– Стало быть, она никогда не говорила, что ее изнасиловали?

– Никогда.

– И никто из вас не замечал в ней ничего необычного?

– Да разве ее поймешь?

– Вот как?

– Она была очень самостоятельная. Часто сердилась. Хотя, наверно, это свойственно всем тинейджерам.

– Сердилась на вас?

– Большей частью на младшего брата.

Валландер вспомнил свою единственную беседу с Соней. Она тогда жаловалась на брата, который вечно рылся в ее вещах.

– Давайте вернемся в те годы, девяносто четвертый и девяносто пятый, – сказал он. – Она приехала из Англии. Вы ничего не замечали? В смысле, ничего внезапного, неожиданного?

Эрик Хёкберг вскочил так стремительно, что даже стул опрокинул:

– Однажды вечером она пришла домой с разбитым лицом, рот и нос в крови. Было это в феврале девяносто пятого. Мы спросили, что случилось, но Соня отвечать отказалась. Одежда у нее была перепачкана, сама она явно испытывала шок. Мы так и не узнали, что произошло. Позднее она сказала, что упала и расшиблась. Теперь-то я понимаю, она лгала. Да, теперь, когда ты говоришь, что ее изнасиловали, я понимаю. Так чего ради мы-то сейчас врем, изворачиваемся?

Женщина в черном опять заплакала, пытаясь сквозь слезы что-то сказать. Валландер не мог разобрать слов. Эрик Хёкберг прошел в свой кабинет, сделав комиссару знак следовать за ним.

– От нее ты сейчас больше ничего не добьешься.

– Оставшиеся вопросы я могу задать тебе.

– Вам известно, кто ее изнасиловал?

– Нет.

– Но вы кого-то подозреваете?

– Да. Однако имя я назвать не могу.

– Это он убил ее?

– Вряд ли. Однако выяснение данного обстоятельства поможет нам понять случившееся.

Эрик Хёкберг помолчал, потом сказал:

– Был конец февраля. Шел снег. К вечеру все кругом побелело. А она шла домой, обливаясь кровью. Наутро в снегу виднелся кровавый след. – Казалось, им вдруг овладела та же беспомощность, что и женщиной в черном, которая сидела в гостиной и плакала. – Я хочу, чтобы вы поймали этого негодяя. Он должен понести наказание.

– Мы сделаем все возможное, – ответил Валландер. – Мы поймаем преступника, но нам нужна помощь.

– Ты должен понять ее, – сказал Хёкберг. – Она потеряла дочь. И для нее невыносимо думать, что еще раньше Соня стала жертвой такого ужасного надругательства.

Конечно, Валландер вполне ее понимал.

– Итак, конец февраля девяносто пятого года. Ты еще что-нибудь помнишь? Парень у нее тогда был?

– Мы никогда понятия не имели, чем она занималась.

– Ну, может, к дому подъезжали машины? Может, ты видел ее с каким-нибудь мужчиной?

Глаза Хёкберга опасно сверкнули.

– С мужчиной? Ты только что говорил о парне!

– Для меня это одно и то же.

– Значит, над ней надругался взрослый мужчина?

– Я же сказал, что не вправе отвечать на твои вопросы, – вздохнул Валландер.

Хёкберг махнул рукой:

– Я сообщил все, что знаю. А теперь мне надо вернуться к жене.

– Перед уходом я бы хотел еще разок взглянуть на Сонину комнату.

– Там все как раньше. Без изменений.

Хёкберг исчез в гостиной. Валландер поднялся наверх. В комнате Сони у него опять возникло то же ощущение, что и в первый раз. Эта комната принадлежала ребенку, а не почти взрослой девушке. Он открыл дверцу гардероба. Афиша на месте. «Адвокат дьявола». Кто же этот дьявол? – подумал он. Тиннес Фальк повесил вместо иконы собственный портрет. А на дверце Сонина гардероба пришпилен дьявол. Однако Валландер никогда не слыхал, чтобы истадские юнцы увлекались сатанизмом.

Он закрыл дверцу. Смотреть больше не на что. Собрался уходить, и тут на пороге появился мальчик:

– Вы что здесь делаете?

Валландер понял, кто это. Мальчик неодобрительно смотрел на него:

– Если вы полицейский, то, наверно, можете поймать того, кто убил мою сестру?

– Мы стараемся, – ответил Валландер.

Мальчик не двигался. Непонятно: то ли боится, то ли выжидает.

– Ты Эмиль, да?

Мальчик не ответил.

– Наверно, ты очень любил сестру?

– Иногда.

– Только иногда?

– А что, мало? Нужно любить людей все время?

– Нет. Не нужно.

Валландер улыбнулся. Мальчик на улыбку не ответил.

– Мне кажется, я знаю один случай, когда ты ее любил, – продолжал комиссар.

– Это когда же?

– Несколько лет назад. Когда она пришла домой в крови.

Мальчик вздрогнул:

– Откуда вы знаете?

– Я полицейский. И обязан знать. Она никогда тебе не рассказывала, что произошло?

– Нет. Но ее избили.

– Откуда ты знаешь, если она не рассказывала?

– Не скажу.

Валландер тщательно обдумал следующие свои слова. Спешить нельзя, мальчик может замкнуться.

– Ты вот говоришь, что надо поймать убийцу твоей сестры. Но для этого нам нужна помощь. И самое лучшее, что ты можешь сделать, – это рассказать мне, откуда тебе известно, что ее избили.

– Из ее рисунка.

– Она рисовала?

– Да, и очень здорово. Только никому не показывала. Рисовала и рвала. Хотя я иногда заходил сюда, когда ее не было дома.

– И ты кое-что нашел.

– Соня нарисовала, что случилось.

– Она так сказала?

– А зачем бы она иначе нарисовала мужика, который бьет ее по лицу?

– Рисунок у тебя случайно не сохранился?

Мальчик не ответил. Он исчез. А через несколько минут вернулся. С карандашным рисунком в руках.

– Я хочу получить его назад.

– Ты непременно его получишь. Обещаю.

Валландер взял листок, отошел к окну. От первого же взгляда на рисунок ему стало не по себе. Одновременно он увидел, что рисовать Соня Хёкберг действительно умела. Он сразу узнал ее лицо. Но доминировала на рисунке фигура мужчины, возвышающаяся над нею. Кулак бил ее в нос. Если Соня изобразила его так же достоверно, как и себя, то, вероятно, удастся его опознать. Вдобавок внимание комиссара привлекла правая рука мужчины. Сперва он подумал, что на запястье надет браслет. Но потом сообразил: это татуировка.

Валландера охватила внутренняя спешка.

– Ты правильно сделал, что сохранил рисунок, – сказал он мальчику. – И непременно получишь его обратно, обещаю.

Мальчик спустился за ним вниз. Валландер бережно сложил рисунок, спрятал в карман куртки. Из гостиной по-прежнему доносились всхлипывания.

– Она так и будет всегда плакать? – спросил Эмиль.

У комиссара перехватило горло:

– Это пройдет. Когда-нибудь. Нужно время.

Он не зашел в гостиную, не попрощался с Хёкбергом и Рут. Быстро погладил мальчика по голове и тихонько закрыл за собой входную дверь. Ветер усилился. Мало того, начался дождь. Комиссар поехал прямо в управление, стал разыскивать Анн-Бритт. В кабинете ее не оказалось. Позвонил ей на мобильный – безрезультатно. Ирена в конце концов сообщила, что Анн-Бритт срочно вызвали домой. Кто-то из детей захворал. Комиссар решительно сел в машину и поехал на Рутфруктсгатан, где жила Анн-Бритт. Дождь лил как из ведра. Он прикрыл ладонью карман, чтобы не намочить рисунок. Анн-Бритт с ребенком на руках открыла дверь.

– Я бы не стал тебя беспокоить, но дело важное, – сказал он.

– Ничего, у малышки просто немного поднялась температура. А соседка сможет освободиться и присмотреть за ней только через пару часов.

Валландер вошел в дом. Давненько он здесь не бывал. Уже с порога гостиной заметил, что со стены исчезли японские деревянные маски. Анн-Бритт перехватила его взгляд:

– Он забрал свои сувениры.

– А живет по-прежнему здесь, в городе?

– Нет. В Мальмё перебрался.

– Ты останешься в этом доме?

– Не знаю, по карману ли он мне.

Девчушка у нее на руках задремала. Анн-Бритт осторожно уложила ее на диван.

– Сейчас я покажу тебе один рисунок, – сказал Валландер. – Но сперва задам вопрос насчет Карла-Эйнара Лундберга. Ты с ним не встречалась. Но фотографии его видела. И старые протоколы читала. Не помнишь, там нигде не упоминалось, что у него татуировка на правом запястье?

Не задумываясь, она ответила:

– Да, татуировка есть, змейка.

Валландер хлопнул ладонью по столику. Ребенок испуганно вздрогнул, захныкал, но тотчас опять уснул. Наконец-то вполне очевидная улика. Комиссар положил перед Анн-Бритт рисунок.

– Это Карл-Эйнар Лундберг. Без сомнения. Хотя я в жизни его не видала. Откуда ты взял рисунок?

Валландер рассказал про Эмиля. И про до сих пор неизвестный талант Сони Хёкберг к рисованию.

– Вероятно, мы не сможем привлечь его к ответственности, – сказал он. – Но сейчас это не важно. Главное, твоя версия однозначно подтвердилась.

– И все же трудно поверить, что из-за этого Соня убила его отца.

– Может, там кроется что-то еще, чего мы не знаем. Однако Лундберга мы теперь прижмем. И будем пока исходить из того, что Соня вправду отомстила его отцу. То есть Эва Перссон, наверно, все-таки не врет. И молотком, и ножом била Соня. А уж почему Эва по-прежнему так равнодушна, это загадка, над которой мы поразмыслим позднее.

Оба задумались над новым поворотом. Потом Валландер нарушил молчание:

– Некто забеспокоился, поскольку Соня Хёкберг кое-что знала и могла сообщить нам. И самое важное здесь – три вопроса: что она знала? как это связано с Тиннесом Фальком? кто забеспокоился?

Девчушка на диване опять захныкала. Валландер встал.

– Ты Мартинссона видел? – спросила Анн-Бритт.

– Нет. Но как раз собираюсь его повидать. И последую твоему совету, ничего ему пока не скажу.

На улице он бегом бросился к машине. И под проливным дождем поехал на Руннерстрёмсторг.

Припарковался и долго сидел в машине, собираясь с силами.

Потом наконец поднялся в мансарду.

32

Мартинссон встретил комиссара широкой улыбкой:

– Я пробовал связаться с тобой. Здесь такие дела творятся!

Открывая дверь комнаты, где Мудин и Мартинссон сидели за фальковским компьютером, Валландер был напряжен как струна. Руки чесались врезать Мартинссону по физиономии и дать втык за интриги и лицемерие. Но Мартинссон улыбался и сразу же завел речь о своих новостях. Пожалуй, оно и к лучшему, отсрочка не повредит. В свое время комиссар с глазу на глаз все выскажет, рассчитается по полной с этим двурушником. Вдобавок при виде мартинссоновской улыбки у него мелькнула надежда, что Анн-Бритт по ошибке превратно истолковала ситуацию. Ведь у Мартинссона вполне могли быть уважительные причины для визита к Лизе Хольгерссон. К тому же Мартинссон подчас и мысли свои выражал весьма невразумительно, так что не всегда и поймешь как надо.

Впрочем, в глубине души Валландер сознавал, что просто ищет Мартинссону оправдание. Анн-Бритт не сгущала краски. И сказала ему все потому, что сама была возмущена.

Хотя сейчас все же лучше ухватиться за оправдательную соломинку. Разборка так или иначе неизбежна. Придет день, когда ее уже не отодвинешь.

Он подошел к столу, поздоровался с Робертом Мудином:

– Что у вас случилось?

– Роберт продолжает раскапывать виртуальные траншеи, – удовлетворенно сказал Мартинссон. – Мы все глубже проникаем в странный, но завораживающий мир Фалька.

Он предложил Валландеру свой походный стул. Тот поблагодарил, предпочел постоять. Мартинссон листал свои заметки, Роберт Мудин пил из пластиковой бутылки – кажется, морковный сок.

– Нам удалось установить еще четыре учреждения из фальковского списка. Во-первых, Госбанк Индонезии. Роберт получает отказ в доступе, когда пытается подтвердить идентификацию. Но мы все равно уверены, что это Госбанк Индонезии в Джакарте. Только не спрашивай почему. Роберт сущий кудесник по этой части.

Мартинссон еще полистал блокнот:

– Затем у нас есть лихтенштейнский частный банк «Людерс». Дальше посложнее. Если мы поняли правильно, то еще два кода соответствуют французской телефонной компании и коммерческому спутниковому предприятию в Атланте.

Валландер наморщил лоб:

– Но что это означает?

– Прежнее предположение, что все каким-то образом связано с деньгами, остается в силе. А вот при чем тут французская телефонная компания и спутники в Атланте, конечно, трудно сказать.

– Здесь нет ничего случайного, – неожиданно вставил Роберт Мудин.

Валландер повернулся к нему:

– Можешь объяснить по-человечески, чтобы я понял?

– Все люди расставляют книги в своих шкафах в определенном порядке. Или, скажем, папки с документами. В компьютере тоже обнаруживается определенная система. Тот, кто создавал здешнюю систему, действовал очень тщательно. Все у него чисто, прибрано. Ничего лишнего, избыточного. Общепринятые буквенные или цифровые последовательности тоже отсутствуют.

Валландер прервал его:

– С этого места, будь добр, поподробнее.

– Обычно человек организует свою жизнь либо в алфавитном, либо в цифровом порядке. Сначала идет «а», за ним – «б», за «б» – «в». За единицей следует двойка, а семерка не стоит впереди пятерки. Так вот здесь ничего такого нет.

– А что есть?

– Что-то другое. И это что-то говорит мне, что алфавитный и цифровой порядок не имеют значения.

У Валландера забрезжила догадка, к чему клонит Мудин:

– Стало быть, порядок есть, но какой-то иной?

Мудин кивнул, показал на монитор. Валландер и Мартинссон наклонились ближе.

– Здесь есть два компонента, которые появляются снова и снова, – продолжал Роберт. – Во-первых, я обнаружил цифру двадцать. И попробовал посмотреть, что будет, если добавить парочку нулей или поменять цифры местами. Получается кое-что интересное. – Он показал на экран: двойка и нуль. – Смотрите, что произойдет теперь.

Мудин пробежался по клавиатуре. Цифры выделились. И пропали.

– Они будто пугливые зверьки – убегают и прячутся. Как от света прожектора. Сразу ныряют в темноту. Но если я оставлю их в покое, они снова появятся. На том же месте.

– Как ты это трактуешь?

– Думаю, чем-то они очень важны. И точно так же ведет себя другой компонент. – Мудин опять показал на экран, на сей раз на буквы «ЯТ». – С ними та же история. Стоит их тронуть, как они сразу прячутся.

Валландер кивнул. Пока что объяснения были понятны.

– Они появляются снова и снова, – сказал Мартинссон. – Как только нам удается опознать новое учреждение, они тут как тут. Но Роберт обнаружил еще одну интереснейшую штуку.

Валландер жестом остановил их, протер очки.

– Они прячутся, как только их тронешь, – сказал Мудин. – Но немного погодя возникают снова, в другом месте. – Он опять показал на монитор. – Первый код, который мы взломали, был первым в фальковской системе. И эти ночные зверьки находятся тогда в самом верху первого столбца.

– Ночные зверьки?

– Мы их так назвали, – пояснил Мартинссон. – Имя вроде как подходящее.

– Продолжай.

– Второе учреждение, которое мы сумели идентифицировать, находится строчкой ниже во втором столбце. Тогда они сместились направо и наискось вниз. Продолжая двигаться дальше по списку, замечаешь, что их перемещения весьма упорядоченны. Можно сказать, целенаправленны. Они стремятся в правый угол.

Валландер выпрямился:

– Однако ж это не разъясняет нам, о чем идет речь.

– Пока нет, – сказал Мартинссон. – Но становится все интереснее. И жутковато.

– Я неожиданно уловил пульс времени. Со вчерашнего дня зверьки переместились. Значит, где-то в киберпространстве тикают часы. Для развлечения я сделал расчет. Если верхний левый угол символизирует нуль, а всего в системе семьдесят четыре кода и цифра двадцать представляет собой дату, скажем двадцатое октября, то вдруг получается вот это. – Мудин опять пробежался по клавишам, на экране возник новый текст. Валландер прочел название спутниковой компании в Атланте. Мудин указал на два компонента. – Этот код четвертый с конца. А сегодня, если не ошибаюсь, пятница, семнадцатое октября.

Валландер медленно кивнул:

– По-твоему, в понедельник наступит развязка? Зверьки достигнут финиша своего странствия? Точки под названием «двадцать»?

– Вполне возможно.

– А второй компонент? «ЯТ»? Что он означает? Двадцать – это дата. А что такое «ЯТ»?

Ответа нет. Валландер продолжил:

– Понедельник, двадцатое октября. Что произойдет в этот день?

– Не знаю, – просто ответил Мудин. – Ясно одно: сейчас идет некий процесс. Обратный отсчет.

– Так, может, выдернуть провод из розетки, и дело с концом, – заметил Валландер.

– Поскольку мы сидим у терминала, это не поможет, – возразил Мартинссон. – Мы же представления не имеем обо всей сети. Не знаем, сколько серверов обеспечивают нас информацией – один или несколько.

– Предположим, кто-то задумал взорвать своего рода бомбу, – сказал Валландер. – Откуда он ею управляет? Если не отсюда?

– Откуда угодно. Здесь даже не обязательно станция контроля.

Валландер задумался:

– Значит, мы начинаем что-то понимать. Только вот не знаем, что именно.

Мартинссон кивнул.

– Иными словами, нужно выяснить, какова связь между этими банками и телекоммуникационными компаниями. А затем попытаться найти общий знаменатель.

– Цифра двадцать не обязательно означает двадцатое октября, – сказал Мудин. – Может, тут что-то совсем другое. Я просто предположил такое толкование.

Внезапно Валландеру показалось, что они на совершенно ложном пути.

Что, если в компьютере Фалька вообще нет никакой разгадки? Теперь им известно, что Соня Хёкберг была изнасилована. Убийство Лундберга вполне может быть актом ошибочной, отчаянной мести. А Тиннес Фальк просто умер естественной смертью. Все прочее, включая смерть Ландаля, может иметь покуда не известные объяснения, которые впоследствии сложатся в логичную картину.

Комиссар чувствовал себя неуверенно. Сомнения, одолевавшие его, были очень сильны.

– Надо все проанализировать еще раз. От начала до конца.

Мартинссон посмотрел на него с удивлением:

– Нам что, прекратить работу?

– Необходимо провентилировать все от самого основания. Кое-что из случившегося тебе пока неизвестно.

Они вышли на лестничную площадку. Валландер коротко изложил, что удалось узнать насчет Карла-Эйнара Лундберга. В обществе Мартинссона он испытывал неловкость, но изо всех сил старался ее скрыть.

– Пока что мы отставим Соню Хёкберг в сторонку, – заключил он. – Я все больше склоняюсь к мысли, что кто-то боялся, как бы она не разгласила некую информацию о другом человеке.

– Как ты в таком случае объясняешь смерть Ландаля?

– Они были вместе. И возможно, Ландаль располагал той же информацией, что и Соня. И все это каким-то образом связано с Фальком.

Он рассказал, что случилось дома у Сив Эрикссон.

– Это вполне стыкуется со всем прочим, – заметил Мартинссон.

– Но никак не объясняет реле. Не объясняет, зачем похищали труп Фалька и почему были убиты Хёкберг и Ландаль. На силовой подстанции и в трюме парома. Во всем этом чувствуется безрассудное отчаяние. И вместе с тем холодный расчет. Осторожность и одновременно наглость. Какие люди ведут себя подобным образом?

Мартинссон задумался, потом сказал:

– Фанатики. Люди с убеждениями. Потерявшие контроль над собственными убеждениями. Сектанты.

Валландер кивком показал на контору Фалька:

– Там есть алтарь, где он поклонялся самому себе. И мы, кстати, говорили о том, что смерти Сони Хёкберг присущи ритуальные черты.

– Все-таки это вновь возвращает нас к содержимому компьютера, – сказал Мартинссон. – Процесс идет. И рано или поздно что-то случится.

– Роберт Мудин проделал замечательную работу, – сказал Валландер. – Но пришло время завязать контакт с компьютерщиками из Стокгольма. Не стоит рисковать. Вдруг в понедельник случится что-то такое, до чего они сумели бы докопаться.

– Стало быть, Роберта мы отстраняем?

– Думаю, так будет лучше. Ты должен немедля связаться со Стокгольмом. Хорошо бы, они прислали специалиста уже сегодня.

– Так ведь сегодня пятница!

– А нам по барабану. Главное, что в понедельник будет двадцатое.

Они вернулись в комнату. Валландер поблагодарил Мудина за блестяще проделанную работу и сказал, что больше в ней нет необходимости. Он заметил, что Роберт разочарован, хотя не сказал ни слова и сразу начал заканчивать свои дела.

Валландер и Мартинссон стояли к нему спиной, вполголоса обсуждая, как вознаградить Мудина за услуги. Валландер взял это на себя.

Ни тот ни другой не видели, что Мудин тем временем быстро скопировал доступный материал на свой компьютер.

На улице под дождем они расстались. Мартинссон отвезет Мудина в Лёдеруп.

Валландер пожал парню руку и еще раз поблагодарил.

Потом поехал в управление. Мысли без устали кружились в голове. Сегодня вечером у него свидание с Эльвирой Линдфельдт, она приедет в Истад. Он волновался и нервничал. А до тех пор надо снова проанализировать все случившееся. Изнасилование резко изменило их предпосылки.