Текст книги "Глухая стена"

Автор книги: Хеннинг Манкелль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 33 страниц)

Хеннинг Манкелль
Глухая стена

Человек, сбившийся с пути разума,

водворится в собрании мертвецов.

Книга Притчей Соломоновых, 21:16

Часть I
Нападение

1

Вечером ветер неожиданно поунялся. И в конце концов совсем стих.

Он вышел на балкон. Днем меж домами напротив виднелось море. Но сейчас кругом царил мрак. Иной раз он брал с собой на балкон старый английский морской бинокль и смотрел в освещенные окна дома наискось через дорогу. Правда, кончалось это всегда одинаково: его одолевало смутное ощущение, что кто-то там его засек.

Небо чистое, в россыпях звезд.

Осень уже, подумал он. Ночью, наверно, подморозит. Хотя для Сконе все ж таки рановато.

Где-то поодаль проехал автомобиль. Он вздрогнул, вернулся в комнату. Балконная дверь закрывалась туго. В блокноте, который лежал на кухонном столе возле телефона, он сделал пометку, чтобы завтра заняться этой дверью.

Потом он прошел в гостиную. На миг задержался на пороге, обвел взглядом комнату. Поскольку было воскресенье, он успел прибраться и с неизменным удовлетворением отметил, как приятно находиться в чистом помещении.

У торцевой стены стоял письменный стол. Он выдвинул стул, зажег лампу, достал из ящика толстую тетрадь. По обыкновению, сперва перечитал записи вчерашнего вечера.

Суббота, 4 октября 1997 г. Весь день дул порывистый ветер. По данным ШГМИ [ШГМИ – Шведский гидрометеорологический институт. – Здесь и далее примечания переводчика.], 8-10 метров в секунду. По небу мчались рваные тучи. В шесть утра температура составляла 7 градусов тепла. В два часа дня поднялась до 8. А вечером упала до 5.

Ниже он приписал только:

В пространстве сегодня пусто, бесприютно. Никаких сообщений. К. на звонки не отвечает. Все спокойно.

Открыв чернильницу, он осторожно окунул в чернила стальное перышко. Эта ручка досталась ему от отца, который хранил ее с того самого дня, когда совсем молодым парнем начал работать помощником бухгалтера в маленькой банковской конторе в Тумелилле. Записи в своем журнале он всегда делал только этим пером.

Он записал, что ветер поунялся, а потом окончательно стих. Судя по термометру на кухонном окне, было 3 градуса тепла. Ясно. Далее он упомянул, что убрал квартиру, потратив на все про все три часа двадцать пять минут. На десять минут меньше, чем в прошлое воскресенье.

Кроме того, он совершил прогулку к шлюпочной гавани, а прежде полчаса медитировал в церкви Девы Марии.

Немного подумав, добавил еще одну строчку: «Вечером – короткая прогулка».

Потом осторожно просушил написанное промокательной бумагой, вытер перо и закрыл чернильницу крышкой.

Перед тем как захлопнуть журнал, бросил взгляд на старый судовой хронометр, стоявший тут же, на столе: двадцать минут двенадцатого.

Вышел в переднюю, надел старую кожаную куртку, обул резиновые сапоги, проверил карманы, на месте ли ключи и бумажник.

На улице он минуту-другую постоял, укрывшись в тени, огляделся по сторонам. Никого. Ну и хорошо. Он зашагал по тротуару. Как всегда, свернул налево, пересек дорогу на Мальмё, направился к торговому центру и краснокирпичному зданию налогового ведомства. Прибавил шагу, пошел в привычном спокойном ритме вечерней прогулки. Днем он ходил быстрее, нарочито напрягался и потел. Вечерами было иначе, он в первую очередь старался отключить дневные мысли, приготовиться ко сну и к завтрашнему дню.

Перед строительным супермаркетом какая-то женщина выгуливала собаку. Овчарку. Они встречались ему почти каждый вечер. Мимо на большой скорости промчалась машина. Он успел заметить молодого парня за рулем и, несмотря на закрытые окна, услышать музыку.

Они и не догадываются, что их ждет, подумал он. Все эти молодые ребята, что носятся тут на автомобилях под оглушительную музыку, от которой рано или поздно оглохнут.

Не догадываются они, что их ждет. Как не догадываются и одинокие женщины, выгуливающие собак.

Эта мысль развеселила его. Знали бы они, к какой мощи он причастен. Он – один из избранных. Из тех, кто в силах уничтожить старые, закоснелые истины и создать совершенно новые, неожиданные.

Остановился, посмотрел на звездное небо.

В сущности, все совершенно непостижимо, думал он. И моя жизнь, и, к примеру, то, что свет звезд, который я вижу сейчас, добирался сюда на протяжении бесконечных эонов. Единственное, чему я могу придать хоть какой-то смысл, – дело, каким я занимаюсь. Без малого двадцать лет назад мне было сделано предложение, и я без колебаний принял его.

Он зашагал дальше. Правда, быстрее, потому что мысли, роившиеся в голове, взбудоражили его. Отметил, что стал нетерпелив. Они так долго выжидали. И вот теперь близится минута, когда они опустят незримый прицел и увидят гигантскую волну, которая накроет весь земной шар.

Но час еще не пробил. Время еще не пришло. И нетерпение – непозволительная слабость.

Он опять остановился – кругом виллы, сады. Дальше идти не стоит. Сразу после полуночи надо быть в постели.

Он повернул, зашагал обратно. А когда миновал налоговую контору, решил наведаться к банкомату возле универмагов. Ощупал карман, где лежал бумажник. Деньги он снимать не собирался. Хотел взглянуть на выписку из счета, удостовериться, что все обстоит как надо.

Остановившись в круге света перед банкоматом, вытащил синюю банковскую карточку. Женщина с овчаркой уже ушла. По шоссе из Мальмё прогромыхал тяжелогруженый трейлер. Наверно, спешит к парому, идущему в Польшу. Судя по шуму, выхлопная труба требует ремонта.

Он ввел свой ПИН-код, нажал на кнопку «Выписка из счета». Банкомат выплюнул карточку, и он убрал ее в бумажник. Внутри механизма задребезжало, залязгало. Он усмехнулся, даже тихонько фыркнул.

Если б люди знали, подумал он. Если б только знали, что их ждет.

Из прорези выполз белый листок с выпиской. Он поискал в кармане очки и сообразил, что оставил их в пальто, в котором обычно ходил к шлюпочной гавани. На миг нахлынула досада: как же он их забыл!

Шагнул туда, где свет уличного фонаря был ярче всего, сощурясь, всмотрелся в выписку.

Автоматическая выплата, произведенная в пятницу, уже учтена. Как и наличные, снятые со счета накануне. Остаток равнялся 9765 кронам. Все как надо.

Случившееся затем грянуло без предупреждения.

Казалось, его настиг удар конского копыта. Боль была жуткая.

Он рухнул ничком, судорожно скомкав в ладони белую бумажку с цифрами.

Когда голова ударилась о холодный асфальт, он на секунду очнулся.

Последняя мысль была: я ничего не понимаю.

Потом его объяла тьма, нахлынувшая разом со всех сторон.

Только что минула полночь. Настал понедельник, 6 октября 1997 года.

По шоссе снова проехал трейлер, направляясь к ночному парому.

И опять все стихло.

2

Садясь на истадской Мариягатан в свою машину, комиссар полиции Курт Валландер крепко сердился на себя. Было утро понедельника, 6 октября 1997 года, самое начало девятого. Он выехал из города, не переставая думать о том, почему не ответил отказом. Похороны вызывали у него глубокое и сильное отвращение. И тем не менее сейчас он направлялся именно на похороны. А поскольку имел в запасе достаточно времени, не поехал прямо в Мальмё. Свернул на прибрежную дорогу в сторону Сварте и Треллеборга. По левую руку завиднелось море, паром на пути к гавани.

За семь лет это уже четвертые похороны, думал Валландер. Первым ушел его коллега Рюдберг, умер от рака. А перед тем долго, мучительно хворал. Валландер часто навещал его в больнице, где он в конце концов и угас. Смерть Рюдберга стала для комиссара тяжелым ударом. Ведь не кто иной, как Рюдберг, сделал из него полицейского. Научил задавать нужные вопросы. Помог мало-помалу овладеть сложным искусством – умением читать место преступления. До того, как начал работать вместе с Рюдбергом, он был самым что ни на есть заурядным полицейским. Лишь много позже, уже после смерти коллеги, Валландер понял, что обладает не только упорством и энергией, но и немалым профессиональным мастерством. Он и сейчас нередко вел с Рюдбергом безмолвные беседы, когда предстояло нелегкое расследование и он не знал, на каком направлении сосредоточить поиски. И чуть ли не каждый день сожалел, что Рюдберга нет рядом. Наверно, это сожаление сохранится в нем навсегда.

Потом скоропостижно скончался отец. От удара, в своей студии в Лёдерупе. Три года назад. И по сей день Валландер иной раз ловил себя на том, что у него в голове не укладывается, что никогда уже он не увидит отца там, среди картин и неистребимого запаха скипидара и масляных красок. После смерти старика дом в Лёдерупе продали. Несколько раз Валландер мимоездом видел, что теперь там живут другие люди, но не останавливался. Время от времени ходил на могилу, почти всегда со смутным ощущением нечистой совести. Сознавая, что промежутки между посещениями становятся все продолжительнее. И что ему все труднее вспомнить лицо отца.

В конце концов получалось, будто умерший вообще никогда не существовал.

Потом Сведберг. Его коллега, зверски убитый год назад в собственной квартире. В тот раз ему подумалось, как мало он знает о людях, с которыми работает бок о бок. Смерть Сведберга обнажила обстоятельства, о каких он даже не подозревал.

И вот теперь он едет на четвертые похороны, хотя его присутствие там совершенно необязательно.

Она позвонила в среду, под вечер. Валландер как раз собирался уходить. У него разболелась голова, почти весь день он просидел в кабинете, изучая материалы безнадежного дела о контрабанде сигарет: большая партия была обнаружена в одном из прибывших на пароме трейлеров. След привел на север Греции и затерялся в пустоте. Валландер обменялся информацией с греческой и немецкой полицией. Но до главаря они так и не добрались. И он понимал, что шофер, скорее всего знать не знавший о контрабандном грузе, на несколько месяцев загремит в тюрьму. А это ни в какие ворота не лезет. Ведь контрабандные сигареты, вне всякого сомнения, прибывали в Истад практически каждый день. И вряд ли им когда-нибудь удастся перекрыть канал поставок.

Вдобавок день был изрядно подпорчен перепалкой с прокурором, исполнявшим обязанности Пера Окесона, который несколькими годами раньше уехал в Судан и, видимо, уже не вернется. И отъезд Окесона, и регулярно приходившие от него письма будили у комиссара гложущую зависть. Окесон рискнул сделать шаг, о каком сам Валландер только мечтал. Скоро ему стукнет пятьдесят. И он понимал, хоть и не желал полностью себе в этом признаться, что большие, важные решения в его жизни уже позади. Он навсегда останется полицейским. До пенсии можно сделать только одно: постараться повысить свой профессионализм в расследовании преступлений. И передать кое-какой опыт молодым коллегам. Но поворотных пунктов в его жизни не предвиделось. Ни в Судане, ни в других местах его не ждут.

Когда зазвонил телефон, он стоял с курткой в руках.

И поначалу не сообразил, кто звонит.

Лишь немного погодя до него дошло, что это мать Стефана Фредмана. В мозгу вихрем пронеслись образы воспоминаний. За несколько секунд перед ним ожили события трехлетней давности.

Мальчишка, переодетый индейцем, попытался отомстить тем, кто довел до безумия его сестру и ужасно напугал младшего брата. Одним из убитых оказался его родной отец. Валландер, как наяву, увидел перед собой жуткую картину: мальчишка, стоя на коленях, плакал над телом сестры. О последующих событиях комиссар мало что знал. Разве только, что мальчишка попал не в тюрьму, а в закрытое отделение психиатрической лечебницы.

Анетта Фредман позвонила, чтобы сообщить о смерти Стефана. Он покончил с собой, бросился вниз с крыши клиники, где его держали под замком. Валландер выразил соболезнования и в глубине души действительно чувствовал печаль. Точнее, пожалуй, безнадежность и отчаяние. Но по-прежнему не понимал, зачем она позвонила. Стоял с телефонной трубкой в руке, пытаясь вспомнить, как Анетта выглядит. Ему довелось раза два-три встречаться с нею, в пригороде Мальмё, когда они искали Стефана, стараясь примириться с мыслью, что четырнадцатилетний подросток мог совершить столь жестокие деяния. Анетта казалась тогда напуганной и подавленной. В ней сквозила неуловимая опаска, словно она все время боялась, как бы не случилось самое страшное. И оно вправду случилось. Валландер смутно припомнил, что у него тогда мелькнула мысль, не страдает ли она какой-то зависимостью. В смысле, может, спиртным злоупотребляет или глушит тревогу медикаментами? Кто знает. Да и попытки вспомнить ее лицо успехом пока не увенчались. А голос в трубке звучал чуждо, незнакомо.

В конце концов она сообщила о цели звонка.

Попросила Валландера прийти на похороны. Ведь почти никого больше не будет. Только она да Йенс, младший брат Стефана. Что ни говори, Валландер отнесся к ним по-хорошему, желал добра. И он обещал прийти. Хотя тут же пожалел, что согласился. Но отступать было уже поздно.

После он попробовал выяснить, что, собственно, произошло с мальчишкой после ареста. Поговорил с врачом из лечебницы, где находился Стефан. Все эти годы мальчишка молчал, наглухо замкнулся в себе. Однако Валландеру рассказали, что лицо у мертвого подростка на асфальте было в боевой индейской раскраске, которая, смешавшись с кровью, превратилась в устрашающую маску, и маска эта, пожалуй, говорила не столько о раздвоенной личности Стефана, сколько об обществе, в каком он жил.

Ехал Валландер медленно. Утром, надевая темный костюм, он с удивлением обнаружил, что брюки сидят нормально. Стало быть, он похудел. Несколько лет назад у него признали диабет, и с тех пор ему пришлось в корне изменить свое отношение к еде, заняться моционом и тщательно следить за весом. На первых порах он от чрезмерного нетерпеливого рвения становился на весы в ванной по нескольку раз на дню. А потом со злости отправил весы на помойку. Не сумеет сбросить вес без постоянных проверок, ну и ладно!

Однако врач, к которому Валландер регулярно ходил на прием, не отступал, упорно твердил, что ему пора кончать с безалаберной жизнью, питаться не от случая к случаю, а по часам, причем пища должна быть здоровая, и не забывать про моцион, которым он пока пренебрегает. В итоге эти призывы не пропали втуне. Валландер купил тренировочный комбинезон и кроссовки и начал систематически совершать прогулки. Но когда Мартинссон предложил бегать вместе, наотрез отказался. Всему есть предел. И этим пределом были прогулки. Он проложил часовой маршрут – от Мариягатан через Сандскуген и обратно. И как минимум четыре раза в неделю выгонял себя из дому. Вдобавок изрядно сократил визиты в бары с гамбургерами. Врач сразу отметил результаты. Уровень сахара в крови снизился, Валландер похудел. И однажды утром за бритьем обнаружил, что лицо изменилось: щеки запали. К нему словно бы вернулся давний облик, долгое время скрытый под ненужным жиром и нездоровой кожей. Линда, дочь Валландера, была приятно удивлена, увидев отца. Но в полицейском управлении никто факт валландеровского похудания не комментировал.

Мы будто вообще не видим друг друга, думал Валландер. Работаем вместе. А друг друга не видим.

Комиссар миновал пляж Моссбю, сейчас, осенью, безлюдный и заброшенный. И вспомнил, как шесть лет назад здесь прибило к берегу резиновый плот с двумя мертвецами.

Резко тормознув, он свернул с главной дороги. Времени в запасе еще вполне достаточно. Заглушил мотор, вышел из машины. Ветра не было, температура плюсовая. Он застегнул куртку и зашагал по тропинке, змеившейся меж песчаными дюнами. К морю. И к пустому пляжу. Кругом следы – человеческие и собачьи. Отпечатки конских подков. Он бросил взгляд в морскую даль. Стая птиц тянулась к югу.

Валландер до сих пор точно помнил, в каком месте плот прибило к берегу. Позже многотрудное расследование привело его в Латвию, в Ригу. Там жила Байба. Вдова убитого латышского полицейского, с которым он еще успел познакомиться и к которому проникся симпатией.

Потом между ним и Байбой завязался роман. И долгое время он думал, что они будут вместе. Что она переедет в Швецию. Однажды они даже съездили посмотреть дом неподалеку от Истада. Но мало-помалу Байба стала отдаляться. Валландер ревниво заподозрил, что у нее появился другой. И как-то раз без предупреждения нагрянул в Ригу. Как выяснилось, другого Байба не завела. Просто сомневалась, хватит ли у нее духу второй раз выйти за полицейского и покинуть родину, где она имела плохо оплачиваемую, но весьма интересную переводческую работу. А потом все кончилось.

Валландер шел по пляжу и думал, что последний раз говорил с нею по телефону больше года назад. Но до сих пор иной раз видел ее во сне. Правда, поймать не мог. Стоило ему шагнуть ей навстречу или протянуть руку, как она исчезала. Он спрашивал себя, на самом ли деле тоскует по ней. Ревность давно унялась. Теперь он вполне мог спокойно представить ее рядом с другим мужчиной.

Все дело в утраченной человеческой близости. С Байбой я уходил от одиночества, которого раньше толком и не осознавал. Тоскуя по ней, я тоскую по человеческой близости.

Он вернулся к машине. Нет, надо остерегаться пустынных, заброшенных пляжей. Особенно осенью. Они с легкостью повергают его в гнетуще угрюмое настроение.

Как-то раз он довольно долго жил на северной оконечности Ютландии, в уединенном, заброшенном полицейском участке. Он был тогда на бюллетене по причине глубокой депрессии и уже не верил, что вернется в истадскую полицию. Прошли годы, а он до сих пор с ужасом вспоминал свое тогдашнее состояние. И ни под каким видом не желал снова пережить такое. Оттого-то безлюдные морские пляжи внушали ему страх.

Валландер сел за руль, продолжил путь в Мальмё. Осень вокруг, поздняя осень. Интересно, будет зима? Со снегопадами и ветром, с заносами и пробками на дорогах? Или, наоборот, зарядят дожди? Потом он задумался о том, как поступить с недельным отпуском, который надо бы взять в ноябре. Он уже говорил со своей дочерью Линдой, предлагал ей вместе махнуть чартером в теплые края. Однако Линда – она жила в Стокгольме, что-то там изучала, он понятия не имел, что именно, – сказала, что отлучиться не может. Даже если б хотела. Он прикинул, кого бы еще пригласить. Но таковых не нашлось. Друзей у него – раз-два и обчелся. Ну, скажем, Стен Виден, владелец конефермы неподалеку от Скурупа. Только вот комиссар очень сомневался, охота ли ему самому отдыхать в компании Стена. Не в последнюю очередь оттого, что у Стена большие проблемы с алкоголем. Он пил постоянно, тогда как Валландер, по настоянию врача, решительно сократил потребление спиртного, прежде весьма неумеренное. Можно бы, конечно, пригласить Гертруд, вдову отца. Но о чем он будет говорить с ней целую неделю, при всем желании придумать не мог.

Иных кандидатур не было.

Стало быть, он останется дома. А отпускные очень даже пригодятся – пора поменять машину. «Пежо» начал барахлить. Вот и сейчас по звуку мотора слышно, что с ним не все в порядке.

До мальмёского предместья Русенгорд он добрался в начале одиннадцатого. Похороны назначены на одиннадцать. Церковь новая, недавней постройки. Стайка мальчишек играла в футбол, лихо посылая мяч в каменную стену. Валландер наблюдал за ними из машины. Мальчишек было семеро: трое чернокожих, еще трое, похоже, опять-таки из иммигрантских семей и только один веснушчатый, с непокорной белобрысой шевелюрой. Они изо всех сил били по мячу и то и дело смеялись. На миг Валландера потянуло присоединиться к их веселой компании. Но он остался на месте. Какой-то мужчина вышел из церкви, закурил сигарету. Валландер вылез из машины, подошел к курильщику.

– Стефана Фредмана здесь будут хоронить? – спросил он.

Мужчина кивнул.

– Вы родственник?

– Нет.

– Мы не рассчитываем, что провожающих будет много, – сказал мужчина. – Думаю, вам известно, что он натворил.

– Да, – ответил Валландер. – Известно.

Глядя на свою сигарету, мужчина заметил:

– Такому, как он, лучше умереть.

– Стефану не было и восемнадцати, – возмущенно бросил Валландер. – Никто не заслуживает смерти в столь юном возрасте.

Задним числом Валландер сообразил, что не говорил, а кричал. Курильщик посмотрел на него с удивлением. Комиссар сердито мотнул головой и отвернулся. Как раз в эту минуту к церкви подъехал черный катафалк, откуда вынесли коричневый гроб и один-единственный венок. Тут только Валландер подумал, что надо было купить цветы, и, подойдя к юным футболистам, спросил:

– Кто-нибудь из вас знает поблизости цветочный магазин?

Один из мальчишек кивнул.

Валландер достал бумажник, нашел сотенную купюру:

– Сбегай купи букет цветов. Розы. И быстренько возвращайся. За труды плачу десятку.

Мальчик с любопытством взглянул на него, но деньги взял.

– Я полицейский, – добавил Валландер. – И опасный. Несдобровать тебе, если смоешься с деньгами.

Мальчишка покачал головой.

– Вы не в форме, – сказал он на ломаном шведском. – И вообще не похожи на полицейского. По крайней мере, на опасного.

Валландер вынул удостоверение. Мальчишка внимательно всмотрелся в документ, кивнул и побежал к магазину. Остальные продолжили игру.

Вполне возможно, он так и не вернется, хмуро подумал Валландер. Прошли те времена, когда к полицейским у нас относились с естественным уважением.

Однако мальчишка вернулся с розами. Валландер дал ему двадцать крон, накинув десятку за то, что он вправду вернулся. Многовато, конечно. Но на попятную идти поздно. К церкви подъехало такси. Он узнал мать Стефана. Хотя она постарела и выглядела не то что худой, а прямо-таки изможденной. Рядом с нею был мальчонка лет семи, видимо тот самый Йенс. Очень похож на брата. Глаза большие, широко распахнутые. И, как тогда, в них плещется страх. Валландер подошел, поздоровался.

– Будем только мы, – сказала Анетта Фредман. – И священник.

А еще наверняка кантор, который играет на органе, подумал Валландер. Но вслух ничего не сказал.

Они вошли в церковь. Молодой священник, сидя на стуле вблизи гроба, читал газету. Валландер почувствовал, как Анетта Фредман внезапно вцепилась ему в плечо.

Он ее понимал.

Священник отложил газету. Они сели справа от гроба. Анетта Фредман по-прежнему цеплялась за его плечо.

Сперва она потеряла мужа, думал Валландер. Бьёрн Фредман, человек неприятный и грубый, бил ее и до смерти пугал своих детей. Но как-никак он был их отцом. А потом родной сын убил его. После этого умерла ее старшая дочь, Луиза. И вот теперь она хоронит сына. Что у нее осталось? Половина жизни? А может, и того меньше?

Кто-то вошел в церковь. Анетта Фредман словно и не слышала. Наверно, целиком сосредоточилась на том, чтобы выдержать тягостные церемонии. По проходу шла женщина, не молоденькая, примерно в годах Валландера. Теперь и Анетта Фредман заметила ее, кивнула. Та села чуть поодаль, у них за спиной.

– Это доктор, – шепотом сообщила Анетта Фредман. – Агнета Мальмстрём. Однажды, когда Йенс прихворнул, она лечила его.

Имя показалось Валландеру знакомым. Но лишь через минуту-другую он сообразил, что именно Агнета Мальмстрём и ее муж дали в свое время чрезвычайно важные показания, которые очень помогли в расследовании дела Стефана Фредмана. Однажды ночью он долго говорил с ней через «Радио Стокгольм». Она была тогда на яхте в открытом море, где-то в районе Ландсорта.

Церковь наполнилась звуками органа. Валландер догадался, что никакого органиста тут нет. Священник включил магнитофон.

Странно, почему не звонят колокола? – подумал комиссар. Ведь погребальный обряд всегда начинается колокольным звоном. Но эта мысль тотчас отступила, потому что пальцы Анетты Фредман еще крепче впились ему в плечо. Он бросил взгляд на мальчика, сидевшего с ней рядом. Стоило ли брать с собой на похороны семилетнего ребенка? Вряд ли это правильно. Хотя мальчик казался спокойным и собранным.

Музыка умолкла. Священник начал речь, построив ее на словах Иисуса: «Пустите детей и не препятствуйте им приходить ко Мне». Валландер смотрел на гроб и, считая цветы в венке, старался задавить подступающий к горлу комок.

Говорил священник недолго. Потом они подошли к гробу. Анетта Фредман дышала тяжело, будто одолевала последние метры изнурительного забега. Агнета Мальмстрём присоединилась к ним. Валландер обернулся к священнику, которому явно не терпелось поскорее освободиться.

– Колокола, – сурово произнес Валландер. – Когда мы выйдем из церкви, должны звонить колокола. Причем по-настоящему, а не в записи.

Священник нехотя кивнул. Любопытно, что было бы, предъяви я полицейское удостоверение, мелькнуло в голове у Валландера. Анетта Фредман и Йенс вышли из церкви первыми. Валландер поздоровался с Агнетой Мальмстрём.

– Я вас узнала, – сказала она. – Мы не встречались. Но ваши фотографии были в газетах.

– Она попросила меня приехать. И вам тоже звонила?

– Нет. Я сама решила прийти.

– Что же теперь будет?

Агнета Мальмстрём задумчиво качнула головой:

– Не знаю. К бутылке она чересчур пристрастилась. И как будет с Йенсом, я себе не представляю.

За этим негромким разговором они подошли к боковому притвору, где ждали Анетта с Йенсом. Зазвонили колокола. Валландер отворил дверь, бросил взгляд на гроб, который похоронщики уже приготовились вынести из церкви.

Неожиданно его ослепила фотовспышка. Возле церкви караулил папарацци. Анетта Фредман неловко заслонила лицо рукой. А фотограф присел на корточки, направил объектив на мальчика. Валландер хотел помешать ему, но не успел. Папарацци, даром что его ровесник, оказался проворней, отснял кадр.

– Неужели нельзя оставить нас в покое! – крикнула Анетта Фредман.

Мальчик расплакался. Валландер схватил фотографа за плечо, оттащил в сторону и рявкнул:

– Ты что ж это вытворяешь, а?

– Не твое собачье дело! – огрызнулся тот, обдав Валландера скверным запахом изо рта. – Что хочу, то и снимаю. Похороны серийного убийцы Стефана Фредмана – да у меня эти кадры с руками оторвут. Жаль, на панихиду я опоздал.

Валландер полез было в карман за полицейским удостоверением, но передумал и вместо этого резко рванул к себе камеру. Фотограф опешил, однако тотчас попытался выхватить ее. Валландер отодвинул его в сторону, исхитрился открыть заднюю крышку и выдернул пленку.

– Всему есть предел, – сказал он, возвращая камеру владельцу.

Тот ошарашенно уставился на него, потом достал из кармана мобильник:

– Я звоню в полицию. Это самоуправство!

– Звони, – сказал Валландер. – Звони. Я из уголовной полиции, а зовут меня Курт Валландер. Работаю в Истаде. Давай звони моим мальмёским коллегам, жалуйся.

Валландер швырнул пленку на землю и растоптал. В этот миг колокола смолкли.

Он взмок от пота. И все еще был взбешен. В голове эхом отдавалась мольба Анетты Фредман: «Неужели нельзя оставить нас в покое!» Фотограф тупо смотрел на растоптанную пленку. Мальчишки, как ни в чем не бывало, играли в мяч.

Еще тогда, по телефону, Анетта Фредман спросила, не выпьет ли он с ними кофейку сразу после похорон. И у него не хватило духу отказаться.

– Фотографий в газетах не будет, – сказал он Анетте.

– Почему они не оставят нас в покое?

Ответа у Валландера не было. Он взглянул на Агнету Мальмстрём. Но и та не нашлась что сказать.

Квартира на четвертом этаже обшарпанного доходного дома выглядела так же, как несколько лет назад. В ожидании кофе Валландер и Агнета Мальмстрём молчали. Валландеру почудилось, что на кухне звякнула бутылка.

Мальчик, сидя на полу, тихонько играл с автомобильчиком. Валландер понимал, что Агнета Мальмстрём, как и он, испытывает гнетущую неловкость. Но сказать им было нечего.

Кофе пили в тягостном молчании. Глаза у Анетты Фредман стеклянисто поблескивали. Агнета Мальмстрём спросила, как ей, безработной, удается сводить концы с концами.

– Кое-как, – коротко бросила она. – Худо-бедно перебиваемся. С горем пополам.

Разговор оборвался. Валландер взглянул на часы. Двенадцать с лишним. Он встал, взял руку Анетты Фредман, пожал. Женщина заплакала. Валландер растерялся.

– Я побуду с ней, – сказала Агнета Мальмстрём. – А вы идите.

– При случае позвоню. – Валландер неловко потрепал мальчика по волосам и вышел из квартиры.

Сел в машину, но мотор завел не сразу. Думал о фотографе, который не сомневался, что в два счета продаст снимки с похорон серийного убийцы.

Не могу отрицать, что такое имеет место, думал он. Как не могу отрицать и что мне это непонятно. Ладно, пора возвращаться.

Через осенний Сконе он поехал обратно в Истад.

Случившееся угнетало его.

Сразу после двух он припарковал машину и прошел в ворота полицейского управления.

Поднялся восточный ветер, нагоняя на побережье тяжелые тучи.