Текст книги "Ненавистная фрау"

Автор книги: Heлe Нойхаус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)

Когда Боденштайн вошел во двор ветеринарной клиники, он сразу увидел Риттендорфа и Инку Ханзен, которые занимались какой-то лошадью. При виде Инки у него мгновенно подскочил уровень адреналина, но он надел на лицо непроницаемую маску. Приблизившись, главный комиссар заметил, как оба обменялись быстрыми взглядами единомышленников, и предположил, что они говорили о нем.

– О, привет! – Риттендорф улыбнулся без особого восторга. – Опять вы? Может быть, хотите пройти у нас практику?

– Доброе утро. – Боденштайн оставался серьезным. – Может быть. Для разнообразия.

Риттендорф опять сконцентрировал свое внимание на ноге лошади и со знанием дела наложил повязку.

– Что привело тебя к нам? – деловито осведомилась Инка.

Боденштайн почувствовал, как растворилось в воздухе его безрассудное желание повернуть время вспять.

– Мне надо переговорить с доктором Риттендорфом, – сказал он.

Риттендорф дал владельцу лошади указания по режиму ее содержания, затем повернулся к Боденштайну и Инке.

– Итак? – Он закурил. – Что случилось?

– Где вы были минувшей ночью? – спросил Боденштайн.

– Прошлой ночью? – Ветеринар сделал удивленный вид. – Не могли бы вы несколько ограничить временные рамки?

– Разумеется. Между часом и пятью утра.

– Я был дома.

– У вас есть свидетели?

На лице ветеринара появилось ироничное выражение.

– Моя жена.

– Ваша жена исключается как свидетель, вы это прекрасно знаете.

– Да, но больше дома никого не было. – Риттендорф сунул руки в задние карманы своих джинсов и покачался на кончиках пальцев.

– Вы чувствуете себя очень уверенно, не правда ли? – Боденштайн ощутил, что постепенно начинает раздражаться.

– Уверенно? С какой стати я должен чувствовать себя уверенно или неуверенно?

– Фридхельм Дёринг сегодня утром был обнаружен у ворот комплекса «Гут Вальдхоф», – сказал Боденштайн. – Он был профессионально кастрирован.

– О! – Риттендорф не был особо поражен. – Это печально.

Инка молчала.

– Не знаю, верным ли является в этой связи слово «печально». – В голосе Боденштайна прозвучала резкая нотка. – Он был подвергнут истязаниям и в обнаженном виде прикован к въездным воротам комплекса. Но, как я вижу, вас это ничуть не поразило?

Циничная улыбка мелькнула на губах ветеринара, а в его глазах за стеклами очков появилось необъяснимое выражение. Это был то ли триумф, то ли удовлетворение.

– Человек человеку волк, – пожал он плечами.

– Это из Ветхого Завета? Как и Левит, глава двадцать четвертая, стихи с девятнадцатого по двадцатый? – уточнил Боденштайн, и Риттендорф смерил его долгим взглядом.

– Нет, это Плавт. – Риттендорф оставался невозмутим. – «Homo homini lupus est».

– Прекратите ломать комедию. – Боденштайн совсем потерял терпение. – Я направлю сюда специалистов из отдела по сохранности следов. До этого никто не должен входить в вашу операционную. Нанесение телесных повреждений – это не пустяк.

Как по условному сигналу, в этот момент открылась дверь с табличкой «операционная», и из кабинета вышла Сильвия Вагнер. Ее удивленный взгляд поочередно перескакивал с Инки на Риттендорфа и Боденштайна.

– Вы можете начинать, – сказала она. – Мы закончили дезинфекцию, и лошадь уже можно уложить.

Риттендорф посмотрел на Боденштайна.

– Слишком поздно для сохранения следов, – усмехнулся он. Его наигранное сожаление было чистой иронией.

Когда Боденштайн в начале двенадцатого приехал в комиссариат, Бенке и Остерманн уже так обработали Теодора ван Ойпена, именуемого Тедди, что тот был готов давать показания.

Анна Лена Дёринг опознала в нем человека, который в понедельник вечером похитил ее и с тех пор караулил. Тедди уже много лет работал на Дёринга. Официально он числился водителем грузовика, но в действительности отвечал за всю грязную работу. На публике Дёринг никогда не появлялся в обществе Тедди, так как он всегда заботился о том, чтобы поддерживать образ серьезного бизнесмена. Присутствие рядом с ним такого молодчика, как Тедди, этому вряд ли способствовало бы. Остерманн и Бенке вышли из комнаты для проведения допросов, так как Боденштайн хотел вместе с Пией продолжить беседу.

Их взору предстал здоровый темноволосый мужчина с лицом, сплошь покрытым угрями, и с кожей, задубевшей от чрезмерно частых посещений солярия. На нем был красный спортивный костюм, горы мышц делали его движения неуклюжими. На шее, окружность которой соответствовала размеру его бедра, натянулась броская золотая цепочка плоского плетения. Даже если он испытывал по отношению к Фридхельму Дёрингу прямо-таки собачью преданность, то понимал серьезность своего положения и искренне признался: по заданию Дёринга он выследил Керстнера и Анну Лену Дёринг, нанес ветеринару удар, связал его и похитил женщину. По приказу шефа для этой акции он одолжил джип у Манфреда Йегера. После того как он оставил Анну Лену связанной в охотничьей сторожке Дёринга под Реннеродом в Вестервальде, он привел в порядок джип и отогнал назад, затем поехал на собственной машине обратно в Реннерод. По дороге он выполнил еще один приказ: швырнул камень в окно гостиной дома Боденштайна. Услышав это, Пия бросила на шефа вопрошающий взгляд, на который Оливер, однако, не отреагировал.

– Дальше, – обратился он к Тедди. – Итак, вы поехали назад в эту сторожку…

О причине похищения Тедди ничего не знал, но признался, что освобождение Анны Лены Дёринг не планировалось.

– Я должен был ее караулить, пока шеф с ней не поговорит, – объяснил Тедди. – А затем следовало ее прикончить.

У Пии мурашки побежали по коже от того хладнокровия, с которым этот человек рассказывал о планируемом убийстве. Поскольку Тедди никогда не подвергал сомнению приказы Дёринга, то он также не колебался, когда тот позвонил ему среди ночи и истерически закричал, что надо немедленно отвезти Анну Лену в Кёнигштайн, к полицейскому посту.

– Дёринг звонил вам вчера ночью? – переспросил Боденштайн. – В котором часу это было?

Тедди поскреб голову и, задумавшись, скорчил отвратительную гримасу.

– Примерно в половине четвертого, – сказал он наконец.

– После этого он вам больше не звонил?

– Нет.

– Вам что-нибудь говорит имя Морис Браульт?

Тедди опять на какое-то время задумался. Боденштайн нетерпеливо барабанил костяшками пальцев по столу.

– Да.

– Да – что? Откуда вы его знаете?

– Я работал на него, прежде чем перешел к Дёрингу.

– Хорошо. Когда вы видели Браульта в последний раз?

– Недели две назад.

– А где? По какому поводу? – Боденштайн закатил глаза. Из этого парня нужно воистину все выуживать!

– Он мне позвонил, – сказал Тедди, – по поводу специального заказа.

– Продолжайте, – надавил Боденштайн.

– За это всегда платят дополнительные бабки. Морис просил, чтобы я съездил в Бордо.

– В Бордо? – переспросила Пия. – Зачем? Что это за поездка?

Тедди напряженно размышлял.

– Я должен был отвезти в Бордо ребенка.

Боденштайн и Пия переглянулись.

– Ребенка?

– Да, – кивнул Тедди, – девочку. Я забрал ее в Эшборне.

– Какое отношение к этому имел Морис Браульт?

– Он организует такие дела, – пожал плечами здоровяк.

– Итак, – резюмировал Боденштайн, – вы по указанию Мориса Браульта забрали ребенка в Эшборне, в транспортно-экспедиционном агентстве «Дёринг». Верно?

– Да, – подтвердил Тедди. – Она глубоко и крепко спала. Я выехал в три утра, это было в пятницу на позапрошлой неделе. Я ехал одиннадцать часов. В четыре я был в Бордо, в порту.

– И что там происходило? – продолжала Пия.

– Я отдал ребенка капитану яхты шефа для его сына.

– Как зовут сына вашего шефа?

Тедди, кажется, удивил этот вопрос.

– Дёринг, конечно, – ответил он, – Филипп Дёринг.

– Он тоже при этом присутствовал?

– Нет. Он ведь в Аргентине. Я отдал ребенка капитану. Потом я поехал назад.

– В тот же день?

– Да. В промежутках пару часов поспал, но в воскресенье утром я уже был здесь.

Таким образом, Тедди однозначно исключался из числа возможных убийц Изабель.

– Что за яхта у Филиппа Дёринга? – спросила Пия.

– Что-то вроде яхты. Шикарная штука! Изнутри отделана деревом и вообще…

– Это моторная яхта или парусная? И какого размера? – Пия терпеливо ждала ответа. Тедди усиленно поскреб свою сальную голову, затем его туповатое лицо просветлело.

– Я знаю, как называется яхта. Довольно забавно.

– Да, и как же?

– Яхта называется «Goldfinger»[15]15
  Goldfinger (нем.) – безымянный палец.


[Закрыть]…

Остерманн без особых проблем выяснил, что «Goldfinger II» – это моторная яхта класса люкс с верфи «Фидшип», серии 45 Vantage, приспособленная для плавания в открытом море, ходит со скоростью 14,5 узла по морям Мирового океана под флагом Аргентины. В свои лучшие времена Ганс Петер Ягода, будучи тогда еще миллиардером, сделавшим себя сам, и биржевой звездой, жаждавшей сенсационных заголовков в газетах, с удовольствием приглашал сюда важных партнеров по бизнесу, журналистов и друзей, чтобы отпраздновать свои успехи на подобающем уровне. Была еще яхта «Goldfinger I», которая также являлась собственностью Филиппа Дёринга, или Филипе Дуранго, и являлась постоянным местом проведения необузданных вечеринок в портах Антиба, Ниццы, Монте-Карло или Пальма-де-Майорки. Молодой человек, должно быть, купался в деньгах.

На какое-то время в комнате воцарилась мертвая тишина. Боденштайн посмотрел на лица своих сотрудников.

– У меня такое чувство, что мы совсем близко подошли к раскрытию целой серии преступлений, так как я сейчас совершенно четко вижу, что здесь речь идет о банде преступников. Ягода, Дёринг, сын Дёринга, этот Морис – все связаны между собой.

– Торговля наркотиками, торговля людьми, – кивнул Остерманн. – Для такого профессионала в области логистики, как Дёринг, это пустяк.

– Но, к сожалению, мы не намного приблизились к убийце Изабель Керстнер, – заметил Франк Бенке. – Мои любимые кандидаты – Керстнер и Тедди – исключаются.

– Подождите. – Боденштайн поднялся. – Сейчас я буду беседовать с Анной Леной Дёринг и готов поспорить: мы узнаем именно то, чего еще не знаем.

Он оказался прав. Анна Лена, бледная, но решительная, передала Боденштайну и Пие целую кипу копий, которые раскрывали темные махинации Дёринга, начиная с ведомостей по черной зарплате и тайных телефонных номеров до счетов практически в каждом налоговом рае мира, на которые поступали доходы от незаконного бизнеса. Боденштайн листал копии.

– Почему вы были так уверены, что то сообщение по электронной почте, которое ваш муж получил от Браульта, как-то связано с Мари Керстнер? – спросил он.

– Потому что я читала подобные сообщения, в которых каждый раз речь шла о торговле людьми. – Анна Лена Дёринг отметила удивленные взгляды. Затем она глубоко вздохнула, набрав в легкие воздуха, и начала свой рассказ. Боденштайн и Пия не решались ее перебивать.

– Грузовики моего мужа редко ездят без груза и совершенно точно никогда не бывают пустыми, если они прибывают с Ближнего Востока, из Восточной Европы или из Марокко. Время от времени водителей задерживают, но они получают хорошие деньги, чтобы прикидываться дурачками или немыми. В девяноста восьми процентах всех случаев так или иначе все проходит удачно. В Бельгии существует фирма под названием «Карготранс С.А.», которая официально принадлежит женщине по имени Магали Делорье, но в действительности под этим именем скрывается мой муж. Фирма не имеет ни офиса, ни грузовиков, а только адрес почтового ящика в Генке. Через «Карготранс» выполняются заказы, которые, собственно говоря, не существуют. «Карготранс» выставляет счета экспедиции «Дёринг», а «Дёринг» переводит деньги, или наоборот. Таким образом, мой муж всякий раз переводит эти деньги самому себе. «Черные» деньги становятся «белыми». Деньги, получаемые в результате сделок по торговле людьми, сразу становятся легальными. Совсем просто. Поэтому он использует множество подобных фирм в Голландии, Бельгии, Люксембурге и Гибралтаре, но также и за океаном. Сын Фридхельма Филипп организовывает все, что идет в США и Канаду, из Буэноса-Айреса. Транспортировка одного человека из Пакистана или Румынии в Америку стоит пятьдесят тысяч евро. Перевозчики получают из этой суммы лишь небольшую часть, а остальное принадлежит ему. С помощью мнимой продюсерской компании Филиппа в Германию нелегальным путем доставляются сотни молодых девушек с Востока и из Азии. Они верят, что их ждет карьера кинозвезд и свобода, но здесь они все попадают в качестве проституток в какие-нибудь бордели.

– Какую роль в деле играет Ганс Петер Ягода? – спросила Пия.

– «ЯгоФарм», – вмешался Флориан Клэзинг, – с начала до конца был чистым обманом, мыльным пузырем, так как ни разу фирмой не была оказана ни одна услуга. Просто «прачечная» для отмывания денег. Правда, никто и не рассчитывал на то, что это будет успешный мыльный пузырь. Они делали гигантскую прибыль, так как инвесторы и аналитики на удивление долго довольствовались прогнозами и стратегиями роста. Когда они захотели однажды получить факты, все рухнуло. Ягода и Дёринг уже давно увеличили в сто раз свои вложения через котировку акций на бирже и опять извлекли пользу от сделки. Деньги были переведены за рубеж.

– О! – в один голос воскликнули Боденштайн и Пия.

– Мой зять хотел отказаться от «ЯгоФарм», – продолжал Клэзинг, – но Ягода помешался на идее действительно стать звездой на Новом рынке. Он нравился себе в этой роли. Престиж, интерес со стороны средств массовой информации, шумиха вокруг его персоны – вот что ему было нужно. Внезапно он решил создать для «ЯгоФарм» солидную основу, но Фридхельм в игре не участвовал. У обоих имелась пара скелетов в шкафу. Таким образом мой зять оказывал давление на своего делового партнера.

– Откуда же вы все это знаете? – спросила Пия.

– Я уже несколько лет слежу за деятельностью своего зятя, – пожал плечами Клэзинг. – У меня есть друзья на бирже; кроме того, я проверил эти документы и кое-что сопоставил. Я только не знаю, что за средство давления имел в своих руках Дёринг против Ягоды.

– Зато мы это знаем, – возразил Боденштайн и улыбнулся, увидев удивление на лицах доктора Клэзинга и его сестры. – Я думаю, вы, фрау Дёринг, тоже это знаете.

– Простите?

– Зачем вы дали Изабель Керстнер фотографии Марианны Ягоды и прокурора Гарденбаха? – спросила Пия.

– Что за фотографии?

– Фотографии, которые доказывают, что Гарденбах еще раньше был подкуплен супругами Ягода. – Боденштайн открыл папку, вынул из нее черно-белые фотографии, передал их Клэзингу и посмотрел на Анну Лену Дёринг. – Ваш муж знал, что Марианна Ягода имела отношение к смерти своих родителей, не правда ли?

– Не совсем так, – тихо проговорила Анна Лена. Брат внимательно смотрел на нее. – Марианна действительно знала, что Ганс Петер и Фридхельм что-то планировали, но она этого не делала. Они также не знают, что мне кое-что об этом известно. Гансу Петеру в преддверии котировки акций на бирже нужно было три миллиона марок, которых у него не было. Фридхельм в то время тоже не располагал такой суммой свободных денег. По-настоящему разбогател он лишь благодаря «ЯгоФарм». Ганс Петер попросил в долг у своего отчима, но тот его просто послал куда подальше. И тогда Фридхельму пришла в голову идея отправить на тот свет… родителей Марианны. Я в то время не поняла, что они затеяли. Только узнав о пожаре и увидев Ганса Петера, который явился к нам что-то отмечать без малейшей скорби на лице, все осознала. Я была убеждена, что полиция докопается, но этого не случилось. Фридхельм организовал контроль над Марианной. Он ей не доверял, потому что она достаточно умна. Пару недель назад я выяснила, что у Ганса Петера и Фридхельма появились видеофильмы, где была снята Изабель с разными мужчинами: недовольными бывшими акционерами, банкирами, адвокатами и даже кем-то из органов расследования нарушений налогового законодательства. Они шантажировали мужчин этими роликами. Как-то вечером к нам пришел Ганс Петер, он был вне себя. Они проследовали в кабинет и забыли закрыть дверь, поэтому я слышала все, о чем они говорили. Ганс Петер по глупости сам залез в постель к Изабель, и сразу появился очередной фильм с Ягодой в главной роли. Фридхельм набросился на него. Он сказал, что с фильмами они могли бы еще некоторое время потянуть, пока там все не прояснится. Что он имел в виду, я не знаю. Он обещал Гансу Петеру позаботиться о том, чтобы убрать Изабель с дороги, так как она и без того слишком много знает и уже потеряла совесть. Ганс Петер сказал, что чем быстрее это случится, тем лучше, так как он намерен перевернуть всю ее квартиру, чтобы найти эту пленку. Для Фридхельма важны были деньги, а Ганс Петер хотел осуществить свою мечту и расширить «ЯгоФарм». В этот момент я поняла, что у меня есть хорошая возможность посадить в лужу всех троих.

– Каким образом? – полюбопытствовала Пия.

– Я знала, что в сейфе моего мужа лежат фотографии. Я их взяла и анонимно послала в конверте Изабель. К ним я приложила письмо, в котором написала, что, имея эти фотографии, она получит компромат против супругов Ягода, так как с их помощью можно доказать, что именно они стоят за смертью родителей Марианны. Мне ведь и в голову не могло прийти, что Изабель тоже знала Гарденбаха.

– Зачем ты это сделала? – Флориан был ошарашен. – Ты ведь сама нарушила закон!

– Мне было все равно, – горько усмехнулась женщина. – Я знала, что Изабель очень алчна и наверняка будет шантажировать Ганса Петера имеющимися у нее сведениями. Я хотела только одного – чтобы она оставила Миху в покое. Одновременно я желала покончить с Фридхельмом. Ганс Петер предположил бы, что Изабель получила фотографии от него. В конце концов, он ему никогда не доверял.

– Вероятно, Изабель погибла из-за этих фотографий, – заметил Боденштайн.

– Я тоже это предполагала, – призналась Анна Лена, и при этом создалось впечатление, что из-за этой истории она пережила не одну бессонную ночь.

– Я думаю, тебе нужен адвокат, – сказал пораженный Флориан.

– Вы уже слышали о том, что случилось с вашим мужем? – спросила Пия.

– Нет, – покачала головой Анна Лена. – Я вообще о нем ничего не слышала. Но я не исключаю, что он мертв.

– Нет, это не так, – возразила Пия, отслеживая малейшее изменение в выражении лица женщины, – но его, очевидно, подвергли пыткам ударами тока. И кроме того, его лишили… его мужского достоинства.

– Что вы сказали? Его кастрировали? – Анна Лена перевела взгляд с Пии на своего брата.

Какое-то время она недоверчиво и рассеянно смотрела перед собой, а затем закрыла рот руками и начала смеяться. Запруду, так долго сдерживавшую страх и отчаяние, прорвало; она смеялась и смеялась, почти истерически.

– Анна Лена, – прошептал ее брат, ощущавший неловкость от столь открытого, выставленного на всеобщее обозрение удовлетворения. – Прекрати!

– Я не могу! – Она жадно ловила ртом воздух, вытирая слезы со щек. – Это просто потрясающе! Боже, это потрясающе! Как я рада, что он получил по заслугам, эта свинья!

Боденштайн стоял в тени деревьев на кладбище в Бад-Зодене. Несколько человек, пришедших на погребение: Валентин Хельфрих, его жена Доротея и одна пожилая женщина – молча наблюдали за тем, как гроб опускается в вырытую могилу. Несшие гроб мужчины отошли в сторону. Пастор сказал несколько слов, которые Оливер не расслышал. Не было ни слез, ни громких рыданий, только спокойные сдержанные лица. Изабель Керстнер за свою жизнь принесла своей семье много горя, и ее ранняя насильственная смерть вряд ли потрясла ее родственников больше, чем то, что она вытворяла при жизни. Какое чувство должны испытывать родители, провожающие в последний путь своих детей? Боденштайн знал родителей и братьев или сестер людей, которые становились убийцами и насильниками; он видел их растерянность и их ужас, но также и их беспомощность. Все они искали вину за поступки своих детей в себе, мучая себя упреками и сомнениями, и страшно от этого страдали. С неприятным чувством Боденштайн размышлял о том, что бы он ощущал, если бы его сын или дочь однажды сделали нечто подобное, и он знал, что так же упрекал бы себя в том, что, как отец, где-то в чем-то важном не справился со своей задачей.

Мужчины несшие гроб, степенно поклонились и отступили назад. Затем они ушли вместе с пастором, оставив семью наедине с их печалью. Они сделали свою работу. Боденштайн видел, как Валентин Хельфрих подошел к открытой могиле и положил руку на плечо своей матери. Он не бросил на гроб ни землю, ни цветы. С сухими глазами он простился со своей красавицей сестрой, которая всю свою жизнь его только горько разочаровывала.

У выхода с кладбища Боденштайн заговорил с семьей погибшей Изабель Керстнер.

– Извините, что беспокою вас в этот печальный момент, – сказал он, выразив соболезнования Валентину Хельфриху и обеим женщинам. Оливер вспомнил, что мать Хельфриха страдает болезнью Альцгеймера. Возможно, она вообще не осознавала, что здесь происходило.

– Ничего страшного, – откликнулся Хельфрих, чуть помедлив.

Боденштайну бросилось в глаза, что у него усталый, почти болезненный вид, как будто он не спал уже несколько суток подряд. Его глаза покраснели, а щеки ввалились.

– Я отвезу мать, – сказала Доротея Хельфрих. – Пока.

Валентин Хельфрих помог ей усадить мать в машину. Он подождал, пока автомобиль отъедет, и опять повернулся к Боденштайну. В последние часы главный комиссар все больше склонялся к выводу, что Хельфрих, несмотря на алиби, имел какое-то отношение к смерти своей сестры. Он был одним из тех молодых смеющихся мужчин, которые были изображены на фотографии в ветеринарной клинике, близким другом Керстнера и Риттендорфа, и он резко осуждал поведение своей сестры.

– Господин Хельфрих, – чуть помедлив, начал Оливер, – с какой целью двадцать седьмого августа, после обеда, вы встречались на парковочной площадке «Макдоналдса» с вашей сестрой?

– Она мне назначила эту встречу. – Валентин Хельфрих скрестил руки за спиной. – Вы предполагаете, что я имею какое-то отношение к смерти моей сестры, не правда ли?

– У меня складывается впечатление, что вы ненавидели вашу сестру за то, что она сделала вашим друзьям, – ответил Боденштайн.

– Ненависть – это слишком сильное слово. – Голос Хельфриха звучал ровно. – Я ее презирал. Моя сестра совершала чудовищные поступки. Непростительные. На ее совести смерть одного из моих лучших друзей, а жизнь другого она превратила в ад. Она вела себя невероятно грубо по отношению к родителям. Но ненависти у меня к ней не было.

– В отличие от вашего друга Георга Риттендорфа, – добавил Боденштайн.

– Да, верно, – устало кивнул Хельфрих.

– Так что хотела от вас Изабель?

Хельфрих ответил не сразу.

– Мы с женой несколько лет мечтали о ребенке, и все напрасно, – проговорил он наконец, казалось, без всякой связи. – Мы подали заявление о намерении усыновить ребенка, но для такой процедуры в Германии мы оба уже слишком стары. О других вариантах не было и речи. Это случилось в мае, когда Изабель захотела получить аванс от своей части наследства. Я ей отказал. Пока жива моя мать, ей принадлежат деньги моего отца и я ими распоряжаюсь. Это я и сказал Изабель. Тогда она попросила у меня взаймы. Такое происходило часто. Я сказал, что больше не дам ей денег, потому что она их не возвращает. Она настаивала.

– Сколько денег она у вас просила?

– Пятьдесят тысяч евро.

– Немало. – Боденштайн задумался. Ведь в мае Изабель Керстнер уже проворачивала сделки с Ягодой и Кампманном. – Она вам не сказала, для чего ей нужны деньги?

– Не напрямую. Она лишь сказала, что ей это нужно для инвестиций в ее будущее. И просила меня ничего не говорить об этом Михе.

– И что? Вы выполнили ее просьбу?

– Да, – кивнул Валентин Хельфрих. – Ведь их брак и без того был только фарсом. Миха и Анна Лена сблизились, и я думал, что мой друг будет с ней более счастлив, чем с моей сестрой.

– Вы дали Изабель деньги? – спросил Боденштайн.

– Да, – Хельфрих снова кивнул. – Но на сей раз не без взаимной услуги.

– Вот как. И что же это была за услуга?

– Ребенок.

– Простите? – Боденштайн решил, что ослышался.

– Изабель была в тот период беременна. Она предложила отдать ребенка Доротее и мне. За пятьдесят тысяч евро.

Оливер на мгновение потерял дар речи.

– Кто был отцом ребенка? – спросил он потом.

– Я не спрашивал. Да мне это было и не важно. – Хельфрих пожал плечами. – Изабель получила деньги, а я от нее – обещание, что после рождения ребенка она навсегда исчезнет из моей жизни. На эти деньги она хотела приобрести школу дайвинга в Австралии, которую ей предложили купить по выгодной цене.

– Вы ей поверили?

– Да. Эта школа дайвинга действительно существует. Правда, мне следовало бы знать, что она может менять свое мнение так же быстро, как ветер – свое направление. Спустя пару недель о школе дайвинга речи больше не шло, зато она стала ездить на «Порше».

Хельфрих снял очки и потер веки.

– В субботу утром она позвонила и сказала, что хочет со мной поговорить. С глазу на глаз. Она предложила время и место встречи, и я приехал. Изабель сообщила мне, что она сделала аборт, так как у нее возникли какие-то проблемы, и что она в ближайшее время уедет из Германии. Я был ошарашен. То легкомыслие, с которым она распорядилась жизнью нерожденного ребенка, глубоко меня потрясло. Когда я стал ее упрекать, она только засмеялась и сказала, что может отдать мне «Порше», тогда она будет со мной в расчете.

В течение некоторого времени ни Хельфрих, ни Боденштайн не произносили ни слова. Было совершенно тихо, только ветер шевелил кроны деревьев.

– Вы осознаете, что то, что вы мне рассказали, является в моих глазах серьезным мотивом преступления для вас? – тихо спросил Боденштайн.

– Да. – Валентин Хельфрих снова надел очки и распрямил плечи. – Это мне абсолютно ясно. Но я этого не делал.

Боденштайн скрестил руки на груди.

– А если я предположу, – начал он, – что вы и Риттендорф схватили Изабель, убили и положили в багажник ее собственного автомобиля, чтобы позже – после того, как было обеспечено алиби в виде ужина в Кёнигштайне, – перенести на смотровую башню и сбросить вниз в надежде, что это будет воспринято как самоубийство?

Валентин Хельфрих на мгновение задумался.

– Такое могло бы иметь место, – признал он, – но этого не было. Сожалею. Мы поужинали, потом Георг и его жена должны были возвращаться домой, так как они договорились с няней, что вернутся через три часа. Мы с Доротеей тоже поехали домой. Правда, в Келькхайме мы еще что-то выпили. В коктейль-баре под названием «XXS» на Франкфуртерштрассе. Там мы были примерно до часу. Я расплачивался кредитной карточкой, потому что у меня не было больше наличных денег. Вы все это можете проверить.

– Я проверю. – Боденштайн постарался скрыть свое разочарование, вызванное сообщением о столь твердом алиби. – Где вы, кстати, были вчера ночью?

– Вчера ночью? – Хельфрих с удивлением посмотрел на него. – Когда?

– Между часом и четырьмя часами утра?

– Где же я, на ваш взгляд, мог быть? – В уголках рта Хельфриха появилось какое-то подобие улыбки.

– В камере пыток, – ответил Боденштайн. – Вместе со своими собратьями по сообществу.

Выражение полного удовлетворения в глазах Валентина Хельфриха было исчерпывающим ответом Боденштайну. Он узнал то, что хотел знать.

Ганс Петер Ягода сжался, как воздушный шар, из которого выпустили воздух, когда Боденштайн и Пия под вечер представили ему показания Анны Лены Дёринг. Он узнал, что главный прокурор Гарденбах перед своей добровольной смертью оставил письменное признание, в котором серьезно изобличал его. Его кредиторы, которых он шантажировал компрометирующими секс-фильмами, объединились и подали в отношении него иск об обмане и шантаже. Банкротство «ЯгоФарм» невозможно было затормозить, и ягоферонил, медикамент, в который он вложил все свои надежды, принес бы деньги разве что конкурсному управляющему. Ягода понял, что больше не имеет смысла молчать и лгать, и решил расставить все точки над «i». Он признался, что «ЯгоФарм» изначально действительно была образована для того, чтобы, как полагается, получать прибыль, и что из-за этого между ним и Дёрингом произошла ссора. О сложных деталях Боденштайн не хотел ничего знать, в ближайшие недели и месяцы это будет предметом разбирательства прокуратуры и отдела по борьбе с мошенничеством. Его интересовало только одно: пыталась ли Изабель шантажировать Ягоду черно-белыми фотографиями.

– Нет, – заявил Я года, быстро взглянув на снимки. – Я эти фотографии никогда не видел. Почему меня должны были шантажировать ими?

– Вы абсолютно уверены? – настойчиво спросил Боденштайн.

– Конечно, я уверен. – Ягода провел обеими руками по лицу. – Зачем мне вам теперь еще лгать? Ведь все уже позади.