Текст книги "Ненавистная фрау"

Автор книги: Heлe Нойхаус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 20 страниц)

Суббота, 3 сентября 2005 года

Боденштайн был немало удивлен, увидев Пию сидящей за письменным столом, заваленным кипой бумаг, компьютерных распечаток и папок. В воздухе, пропитанном густым дымом от бесчисленных сигарет, можно было «вешать топор».

– Почему вы ночью не спите? – спросил Боденштайн, беря себе стул.

– Я наверстаю. – Пия придвинула к нему стопку распечатанных газетных статей. – Здесь отчеты прессы о пожаре на вилле, расследовании и извещение о смерти Герберта Штайна, детективного агента. Ему было всего двадцать восемь, когда он во время пробежки был сбит машиной. Водителя так и не нашли. Странно, не правда ли?

Боденштайн пробежал глазами газетные вырезки. Сообщения о Марианне Ягоде, которая явилась единственной, глубоко скорбящей наследницей.

– Она унаследовала пятьдесят миллионов марок, – удивился Боденштайн.

– Кроме того, пивоварню, недвижимость, акции, коллекции произведений искусства, скаковых лошадей и прочие мелочи, – подтвердила Пия кивком головы. – «Морж» оказался золотой рыбкой.

Боденштайн продолжал читать дальше. В одной из статей речь шла о борьбе за власть в правлении пивоварни Дрешера после смерти шефа, которой Марианна Ягода положила конец, уволив без лишних церемоний «наследного принца» своего отца. Здесь же была газетная заметка о трагической смерти частного детектива из Франкфурта. Сообщения из различных биржевых журналов о стремительном восхождении Ганса Петера Ягоды. Потом Боденштайн еще раз взял черно-белые фотографии. Нет сомнений – женщина рядом с Гарденбахом была Марианна Ягода.

– Гарденбах и супруги Ягода были знакомы, – сказала Пия. – Он им однажды уже помог. Но, очевидно, старого дела было недостаточно, чтобы еще раз заполучить Гарденбаха в качестве помощника, поэтому пришлось применить новые репрессии. А именно – с помощью Изабель Керстнер.

– Как у нее оказалась эта фотография?

– Н-да! – Пия вздохнула. – Думаю, девушка была довольна хитра. Возможно, что-то поведал Гарденбах, когда спал с ней.

– Такими фотографиями просто так не разбрасываются, – покачал головой Боденштайн.

– Наверняка они и не валялись просто так где попало. – Пия развернула стул таким образом, чтобы лучше видеть шефа. – Хотите услышать мою теорию?

– Выкладывайте. – Оливер приготовился с интересом слушать. При расследовании ничего нельзя исключать, даже, казалось бы, абсурдные гипотезы.

– Итак, – Пия закурила сигарету, – Гарденбах не захотел больше получать откаты от Ягоды, поэтому тот натравил на него Изабель Керстнер. Она ложится с ним в постель и таким образом добывает материал для шантажа. Может быть, она действительно чувствовала расположение к этому человеку или только пользовалась им. Гарденбах рассказывает ей о Марианне Ягоде и о смерти ее родителей, и она видит в этом шанс получить для себя инструмент давления в отношении Ягоды. И она уговаривает его передать ей фотографии…

– Стоп! – прервал Боденштайн ее словесный поток. – Гарденбах никогда и никому не передал бы такие фотографии.

– А вдруг!

– Гм… – Боденштайн задумался. – Изабель Керстнер попыталась шантажировать Марианну Ягоду своей осведомленностью…

– …и у нас уже появилось следующее лицо с серьезным мотивом убийства.

Оба посмотрели друг на друга.

– Слишком смелая теория, – усмехнулся Боденштайн.

– Как и всегда. – Пия не собиралась так легко сдаваться. – Но супруги Ягода на сто процентов шантажировали Гарденбаха. Теперь Нирхоф должен будет согласиться, что нам необходимо решение о проведении обыска в его доме.

– И нам надо поговорить с Марианной Ягодой.

– Я бы этого пока не делала, – покачала головой Пия. – В отношении нее я бы придумала кое-что еще…

В это воскресное утро в отделе К-2 не было никого, кроме Боденштайна. Пия около восьми утра закончила свою добровольную ночную смену, дав обещание, что в течение всего дня будет на связи. Все остальные сотрудники тоже находились в зоне доступа. Оливер не придумал ничего лучше, кроме как заняться горами скопившихся бумаг, которые он давно должен был обработать. Лоренц куда-то уехал, Розали еще была в Риме со своим выпускным классом, а Козима уже два дня не звонила, но это он считал хорошим знаком.

Боденштайн дождался подходящего времени и позвонил по домашнему телефону приятелю, который был руководителем франкфуртского отдела по борьбе с экономическими преступлениями и мошенничеством. Еще два дня назад Оливер совершенно официально запросил информацию по делу «ЯгоФарм», и вновь полученные данные не позволяли ему ждать до следующей недели. То, что он узнал от своего коллеги, было невероятно любопытно. Отдел по борьбе с мошенничеством уже давно держал под прицелом компанию «ЯгоФарм» и ее председателя правления Ганса Петера Ягоду в связи с инсайдерской торговлей и другими предполагаемыми уголовно наказуемыми деяниями. Для обвинения материалов постоянно было недостаточно, так как, несмотря на все усилия и предположения, нельзя было предъявить какие-либо однозначные доказательства. В июне по распоряжению прокуратуры расследование было окончательно прекращено. Боденштайн не мог не признать ловкость Ягоды. Шантажируя старшего прокурора Гарденбаха, он дал себе передышку, в ходе которой с помощью нового препарата пытался поставить свою неблагополучную фирму на твердую почву, по меньшей мере в финансовом отношении.

Сразу после обеда зазвонил телефон. Комендант «Цауберберга», внимательный читатель газет и восторженный почитатель криминальных сериалов, на заднем дворе здания нашел одну-единственную дамскую туфлю. Так как он выяснил из газет, что полиция ищет вторую туфлю убитой девушки, а также зная, что каждая деталь может иметь огромное значение для расследования дела, то пренебрег всеми приказами, ранее строго им соблюдаемыми, и позвонил в уголовную полицию, не обсудив это предварительно со своим руководством. У Боденштайна не было запланировано никаких срочных дел, и он обещал незамедлительно приехать в Руппертсхайн, чтобы посмотреть на туфлю. Час спустя мужчина гордо и взволнованно предъявил ему обувь, которая, к сожалению, столь же мало походила на фирменное изделие марки «Маноло Бланик» с левой ноги Изабель Керстнер, как «Порше» – на «Шкоду». Тем не менее Боденштайн поблагодарил, положил туфлю в пластиковый пакет, чтобы не очень огорчать услужливого мужчину, и сел в машину. В этот момент он вспомнил о приглашении Инки Ханзен. Заезжай как-нибудь на чашку кофе, если будешь где-нибудь в этих краях… Он был как раз поблизости. И у него не было никаких планов.

Старый крестьянский дом абсолютно не затронули реконструкционные работы в ветеринарной клинике. В саду перед домом в изобилии цвели летние цветы и с любовью обрезанные розы. Газон был тщательно пострижен. Боденштайн чуть помедлил, прежде чем открыть ворота, и пошел к входной двери. Он улыбнулся, когда увидел старомодный шнур дверного звонка, и позвонил. В глубине дома раздался мелодичный звон, и через некоторое время он услышал звук приближающихся шагов. Сердце внезапно сделало скачок, когда Оливер увидел перед собой Инку.

– Я видела, как ты шел, – сказала она. – На самом деле я думала, ты появишься раньше.

Она повернулась, и Боденштайн пошел за ней в дом.

– Здесь, пожалуй, вряд ли что-то изменилось, – констатировал он. – Замечательно.

– Замечательно? – Инка насмешливо подняла брови. – Я бы с удовольствием сделала что-то более современное, но со строительством клиники я пока исчерпала все свои финансовые ресурсы.

Они посмотрели друг на друга.

– Я пришел не вовремя? – спросил Боденштайн. – Я не хочу мешать.

– Ты не мешаешь, – возразила Инка. – Сегодня спокойно. Мой ребенок улетел. Лошади получили все необходимое, бухгалтерия потерпит.

Они прошли на террасу и сели в уютные ротанговые кресла в перголе, заросшей фиолетовой глицинией. Это был один из дней золотого бабьего лета. Теплый полуденный воздух отдавал ароматы летней сирени и лаванды, которая густо росла возле террасы.

– Расскажи о себе, – попросила Инка. Она села напротив него на ротанговый диван, поджав под себя ноги и рассматривая гостя с растущим любопытством.

Боденштайн обрисовал свою жизнь за последние годы, упомянув жену, детей и работу. Ему оказалось тяжело беседовать с ней просто и непринужденно. Вдруг он спросил себя, хорошая ли это была идея – прийти сюда. Все эти годы он не думал о том, как сильно ему всегда нравилась Инка. Чувства, которые, казалось, давно были забыты, вспыхнули с такой остротой, что это его напугало.

– А ты? – спросил он наконец. – Чем занималась с тех пор, когда мы виделись в последний раз?

Мимолетная тень промелькнула на ее лице.

– Два семестра учебы за границей превратились в десять, – сказала она через некоторое время. – Вероятно, я бы осталась в Америке, если бы с моим отцом не случилось несчастье. Мама попросила меня вернуться.

Инка убрала со лба непослушные пряди волос.

– Я долго размышляла. В Америке у меня была прекрасная работа в одной из престижных клиник в Кентукки. В конце концов решение приняла моя дочь. «Мы не можем оставить бабушку в одиночестве», – заявила она, и все сразу стало ясно. Ну вот, так я и вернулась в Руппертсхайн.

Она посмотрела на него.

– Ты все еще вспоминаешь турниры, урожаи сена и занятия по верховой езде у твоего деда?

– Вряд ли, – сказал Боденштайн. – Только когда я снова увидел тебя, все сразу опять вернулось.

– У меня тоже. В последние семь лет вся моя жизнь вращалась лишь вокруг клиники.

– У вашей клиники хорошая репутация.

– Да, – кивнула она. – Если все так пойдет и дальше, вскоре мы будем иметь приличную прибыль. – Инка немного помолчала. – Надеюсь, так оно и будет.

Боденштайн понимал, что она имела в виду.

– Я не думаю, что Керстнер имеет какое-то отношение к смерти жены, – заметил он.

– Я тоже не могу себе этого представить. – Инке, казалось, стало легче.

У Боденштайна не было желания говорить с ней о деле. Он не хотел, чтобы Инка думала, будто он пришел к ней с целью что-нибудь разнюхать.

– Почему ты приехал сюда? – спросила она наконец.

Да, почему? Из-за детского желания двадцатипятилетней давности, которое он, как думалось, давно забыл и переварил в глубинах своих воспоминаний, пока случайно не встретил ее три дня назад? В своей юности они были неразлучны: Инка, Квентин, Ингвар, Симоне и он. Как она разбилась, эта крепкая дружба? Боденштайн вспомнил лето 1979 года, когда этот доктор Хагштедт приехал со своими лошадьми в замок Боденштайн. Лошадей звали Латус Лекс и Фиорелла. Хагштедт предоставил их Боденштайну для верховой езды. Он должен был с этими лошадьми принимать участие в турнирах, поэтому всю зиму работал с животными в маленьком манеже, тренировал их и обучал. Но все вышло иначе. Тяжелое падение при полевой езде внезапно разрушило все его планы на будущее. Ингвар взял обеих лошадей, и что из этого вышло, давно стало историей: с Латусом Лексом Ингвар участвовал в своем первом конкуре класса «S», на Фиорелле он стал чемпионом Европы среди юниоров. Боденштайн вздохнул. Он долго тогда спорил с судьбой. Был бы он сегодня знаменитым жокеем, если бы не тот несчастный случай? Лошадей получили Ингвар и Инка. Уже спустя три года, на свадьбе Симоне и Романа Райхенбаха, они считались парой. Но вскоре после этого произошло что-то, что заставило Инку уехать в Америку. Собственно говоря, это была ирония судьбы, что теперь все они опять оказались здесь: Ингвар Руландт, Инка и он. Боденштайн чувствовал, что Инка смотрит на него.

– Латус Лекс и Фиорелла, – громко сказал он.

– Бог мой! – Она скептически рассмеялась. – Ты шутишь.

– Тогда это было архисерьезно, – возразил он. – Все мое детство я был твердо убежден в том, что однажды буду управлять замком Боденштайн и жить на доходы от конного бизнеса.

Инка стала серьезной и внимательно посмотрела на него.

– После несчастного случая ты отстранился ото всех, как будто считал нас виновными в этой истории.

– У Ингвара остались мои лошади, – Боденштайн с удивлением обнаружил, что об этом в самом деле до сих пор тяжело вспоминать. – Я был инвалидом и чувствовал себя преданным и обманутым им. Каждый день я видел вас, тебя и Ингвара. Это было невыносимо для меня.

– Для меня это было так же невыносимо, – ответила Инка. – Мы всегда были хорошими друзьями, но ты в одночасье не захотел больше иметь со мной ничего общего.

– У меня складывалось впечатление, что все было совершенно иначе. – Боденштайн слегка улыбнулся. – У Ингвара была совесть нечиста по отношению ко мне, а ты была на его стороне.

– Это неправда. – Инка покачала головой. – Но от жалости к самому себе ты больше ничего не замечал. Ты ни разу не дал мне возможности с тобой поговорить. Я думаю, ты всегда был закрытым и немногословным, но внезапно ты стал…

Боденштайн почувствовал, что затронул опасную сферу, но он не мог иначе. Он хотел знать, что она тогда о нем думала.

– Я стал – кем? – спросил он.

Инка, казалось, почувствовала себя неловко и смущенно.

– Ах, ладно! – Она скрестила руки на груди и посмотрела в сторону. – Это все старые истории.

– Да, ты права. Все давно прошло. Мы все пошли своим путем. Кто знает, кому все это было нужно?

Стало совершенно тихо. Ее смущение перекинулось на него, и Боденштайн хотел помолчать. Вдруг Инка подняла голову и посмотрела на него долгим странным взглядом. Когда она вновь заговорила, то делала это осознанно легко и как будто невзначай.

– Мои отношения с Ингваром начались лишь значительно позже, – сказала она. – Всю мою юность был один-единственный парень, в которого я была влюблена, и это был ты. Я любила тебя с тех нор, как научилась думать, и всегда надеялась, что ты это заметишь, но этого не произошло.

Воскресенье, 4 сентября 2005 года

Сон начал расплываться и таять, и Боденштайн проснулся, так как солнце светило ему прямо в лицо и звонил его мобильник. Он потянулся и нащупал телефон. Который час?

– Боденштайн, – пробормотал он.

– Это Гарденбах, – услышал он нерешительный женский голос. – Извините, пожалуйста, за беспокойство.

Главный комиссар вскочил, но сразу пожалел, что сделал столь резкое движение. Тупая боль железным обручем сковала его голову и напомнила ему о двух бутылках красного вина, которые он опустошил минувшей ночью. Но еще хуже, чем похмелье, было чувство вины, которое его мучило. Ему снился постыдно реалистичный сон об Инке. Постепенно возвращалось воспоминание о встрече накануне; его мозг отказывался понимать, какую глубокую рану он вскрыл и какую кашу заварил. Ситуация могла перейти в иную стадию, но раздался звонок одного из владельцев лошади, который был клиентом Инки. Он просил незамедлительно приехать. Тем не менее своей затуманенной головой Оливер воспринимал произошедшее почти как супружескую измену.

– Фрау Гарденбах, – проговорил он, стараясь собраться с мыслями, – вы ничуть меня не побеспокоили. Я вас слушаю.

– Я долго думала над нашим разговором, – начала жена погибшего главного прокурора. – Извините, что я почти выгнала вас из дома, но я… Мне очень трудно осознать, что мой муж в действительности был не тем человеком, за которого я принимала его все эти годы. Я… я нашла кое-что, что могло бы вас заинтересовать. Вы не могли бы ко мне заехать?

– Да, конечно, – подтвердил Боденштайн.

– Я вас жду. До встречи.

И она тут же положила трубку. Оливер зажмурился от беспощадного яркого солнечного света и набрал номер Пии.

– К сожалению, я не в состоянии вести машину, – сказал он, коротко изложив ей причину того, почему она нужна ему этим воскресным утром. – Вы не могли бы за мной заехать?

– Конечно. Через полчаса я буду у вас.

Боденштайн, неуверенно ступая, поплелся в ванную комнату и чуть не споткнулся о собаку. Та, лежа перед дверью его спальни, терпеливо ждала, когда хозяин выйдет из комы, накормит ее и как минимум выпустит в сад. Какое-то время Боденштайн рассматривал в зеркале свое небритое и утомленное после бессонной ночи лицо, упершись руками в край раковины. В эту минуту он решил воздерживаться от дальнейших контактов с Инкой. После обильного душа, двух чашек крепкого кофе и долгого телефонного разговора с Козимой, находящейся на другом конце земного шара, он вновь обрел душевное равновесие. Разговор с Инкой казался ему сейчас только далеким сном. Он вновь энергично закрыл за собой дверь в прошлое. Так будет лучше.

Документы, которым старший прокурор Гарденбах в деле «ЯгоФарм» не дал хода и, следовательно, успешно препятствовал расследованию, помещались в двух картонных коробках, какие обычно используют при переезде для упаковки вещей, и были скрупулезно сброшюрованы, что свойственно щепетильному человеку. Сверху, на папках, в первой коробке лежал конверт, адресованный Боденштайну. Все сотрудники отдела К-2 были вызваны в комиссариат и теперь сидели в переговорной комнате за большим столом, с физиономиями, на которых было написано ожидание. После того как фрау Гарденбах посмотрела фильм с невольным участием в главной роли ее мужа, она пришла к заключению, что больше нет смысла покрывать человека, нарушившего супружескую верность. Исключительно ради детей она попросила Пию и Боденштайна, насколько это возможно, не упоминать имя ее мужа в официальных сообщениях. Боденштайн открыл конверт и пробежал глазами написанное от руки письмо. У него побежали мурашки по коже, как будто на него вылили ушат холодной воды.

Уважаемый господин Боденштайн, – читал он, – когда Вы будете читать эти строки, Вам уже будет известно, что я оказался слишком труслив, чтобы вынести последствия моих действий. Так как Вы, как руководитель уполномоченного отдела К-2, будете вести расследование моего дела, я адресую это письмо Вам. Может быть, в интересах моей семьи Вам удастся не допустить муссирования моего имени в прессе. В качестве приложения я передаю Вам документы по делу “ЯгоФарм”, которые я задержал. В течение нескольких месяцев мы преследовали Ягоду по пятам, но я допустил ошибку, когда попался на удочку этой девочки. Я думаю, мне не оставалось ничего другого. Я знаю, что должен был действовать иначе. По крайней мере, оставаться честным. Люди допускают ошибки. Возможно, меня бы посадили, но я смог бы жить дальше. Однако меня шантажировали, и моя жизнь стала бессмысленной. Этого я не мог себе простить. И я знал, что никогда не смогу искупить своей вины.

С уважением, Йоахим Гарденбах.

– Вот вам и Ягода, – сказал Боденштайн и вручил письмо своим сотрудникам. – Документы передадим завтра во Франкфурт, в отдел по борьбе с мошенничеством. Но сначала мы их просмотрим. Может быть, мы найдем здесь еще ниточки, которые ведут к пожару на вилле, при котором погибли два человека.

Понедельник, 5 сентября 2005 года

После трех ночей, проведенных в следственной тюрьме Вайтерштадта, Ганс Петер Ягода казался слегка измотанным. Когда он сидел напротив Боденштайна в его кабинете, ощущалась его нервозность и одновременно негодование. Молчание давалось ему со все большим трудом, и вдруг он взорвался.

– Боже мой! – воскликнул Ягода высоким, почти срывающимся голосом. – Вы вообще понимаете, чем это грозит, если вы будете и дальше удерживать меня здесь из-за этих смехотворных обвинений? Моей фирме настанет конец! Я несу ответственность за несколько тысяч рабочих мест, если вы понимаете, что это означает!

Его адвокат, вкрадчивый тип, имеющий привычку попеременно сдвигать очки то на голову, то на переносицу, попытался утихомирить клиента, но Ягоду, казалось, больше не устраивала стратегия отказа от дачи показаний.

– Именно по этой причине я не могу понять, почему вы наконец не выскажетесь по всем обвинениям, – холодно произнес Боденштайн.

– Что же вы хотите услышать? – Нельзя было не заметить, что Ягода подавлен.

– Если можно, правду. Вы обыскивали квартиру Изабель Керстнер? Да или нет?

– Мой подзащитный не будет отвечать на этот вопрос, – быстро проговорил доктор Петерс, но Ягода не стал протестовать.

– Нет, – ответил он, не обращая внимания на возрастающую нервозность своего адвоката.

– Господин Ягода, – Пия Кирххоф откашлялась, – нам известно, что вы шантажировали старшего прокурора доктора Гарденбаха с помощью видеофильма, так как он вел в отношении вас расследование в связи с инсайдерской торговлей и мошенничеством.

Ягода побледнел и быстро посмотрел на адвоката, который бросал на него умоляющие взгляды.

– Нам также известно, что вы таким же образом шантажировали некоторых из ваших бывших акционеров, которые на вас заявили, – продолжала Пия, – и не в последнюю очередь – директора и руководителя кредитного отдела банка вашей фирмы. Но это нас совсем не интересует, так как мы ищем убийцу Изабель Керстнер.

– Кто такой Морис Браульт? – попытался выяснить Боденштайн. – Вы встречались с ним и фрау Керстнер двадцать третьего августа, мы знаем это из дневника Изабель. Какова была цель той встречи?

Крылья носа Ягоды задрожали.

– Нам давно известно, как в действительности обстоят дела фирмы «ЯгоФарм». Фирма обанкротилась. Наши коллеги из отдела по борьбе с экономическими преступлениями и мошенничеством готовят сейчас обвинение против вас на основании затягивания с объявлением о банкротстве. Мы знаем, что конноспортивный комплекс в Келькхайме зарегистрирован на имя вашей жены и что официально вам принадлежит немногим больше, чем одежда, которую вы носите. Вы об этом заранее побеспокоились, так как точно знали, что «ЯгоФарм» лопнула.

Ягода смертельно побледнел, его ресницы затрепетали. В какой-то момент Боденштайн стал опасаться, что мужчина упадет в обморок.

– Не оказывайте давление на моего клиента… – начал адвокат, но Боденштайн оборвал его.

– Вы должны посоветовать вашему подзащитному открыть наконец рот, – резко сказал он, – так как иначе и вы от него ничего больше не получите.

– Что вы имеете в виду? – вскочил доктор Петерс, и его очки соскользнули со лба на нос.

– Господин Ягода уже вряд ли сможет заплатить вам гонорар, – спокойно улыбнулся Боденштайн, – а это наверняка было бы для вас серьезным убытком, не правда ли?

Доктор Петерс сел и уже открыл рот, чтобы возразить, но здесь вмешался Ягода.

– Я не собирался никого шантажировать с помощью видео, – глухо проговорил он, опустив голову. – Это была идея Изабель.

Недовольный доктор Петерс снял очки и скорчил гримасу, как будто у него разболелся зуб.

– Это была идея фрау Керстнер – снимать фильм во время полового акта? – Голос Боденштайна стал жестким. – И вы думаете, мы вам поверим?

– Нет, я имею в виду… я… – Ягода подыскивал нужные слова. – Я в отчаянной ситуации. После обвала Нового рынка мне всегда удавалось спасти мою фирму, но вдруг все свихнулись! Заявления акционеров, прокуратура, угрозы… при этом у меня вдруг появился шанс подвести под фирму действительно солидную основу. Все, что мне было нужно, это время.

– Господин Ягода! – Доктор Петерс предпринял последнюю отчаянную попытку прервать показания своего клиента. – Вы не должны здесь ничего говорить!

Ягода словно не слышал.

– Я был всего в миллиметре от своей цели, – сдавленным голосом произнес он. – Я все перепробовал, я умолял и убеждал, но никто не хотел ничего слышать. Никто не верил, что я действительно могу с этим справиться. И тогда Изабель пришла в голову идея с фильмами.

– Я вам не верю. – Боденштайн покачал головой.

– Изабель всегда говорила только о деньгах, – продолжал Ягода, не обращая внимания на протест Боденштайна. – Она копила деньги на новую независимую жизнь. То она хотела открыть школу дайвинга в Австралии, то – организовать конюшню скаковых лошадей в Тоскане или пансионат на побережье в Мексике. В любом случае она всегда была полна идей. Однажды Изабель рассказала о предложении участвовать в производстве порнофильмов. Она серьезно обдумывала эту мысль в течение нескольких дней, затем сказала, что ей предложили слишком маленький гонорар. Но это натолкнуло меня на идею с фильмами.

– Почему вы взломали и обчистили квартиру, которая была официально опечатана? – спросила Пия, не реагируя на гримасы, которые строил адвокат Ягоды.

– Потому что я не хотел, чтобы… – начал Ягода, но передумал и замолчал.

– Потому что вы не хотели, чтобы был обнаружен фильм с участием вас и Изабель? Это было причиной?

– Да, – кивнул Ягода со страдальческим выражением лица. – Моя жена… я не хотел, чтобы она узнала. Это… это бы ее глубоко ранило.

– И вы решились на уголовное деяние, чтобы пощадить чувства вашей жены, которую на записи сами назвали «жирной курицей»? – Боденштайн поднял брови. – Сказать вам, как я это вижу? Остановите меня, если я буду не прав. Думаю, речь никоим образом не идет о чувствах. Вам от жены срочно нужны были деньги, чтобы перебиться до того момента, когда этот препарат появится на рынке. Вы не могли допустить, чтобы хоть что-то вызвало ее недовольство.

На какое-то время в комнате воцарилась полная тишина. Только трель телефонного звонка приглушенно доносилась через закрытую дверь.

– Господин Ягода, – упорствовал Боденштайн, – деньги вашей жены – это истинная причина обыска квартиры?

Ягода закрыл лицо руками и покачал головой.

– И возможно ли, что вы устранили Изабель, так как, будучи посвященной в ваши сделки, она стала слишком опасной для вас?

На готовности Ягоды давать дальнейшие показания теперь можно было поставить точку. Он больше не отвечал ни на какие вопросы. Он ни на что не реагировал и сидел с совершенно опустошенным видом и неподвижным лицом. Когда через пару минут Боденштайн объявил допрос оконченным, он молча поднялся и без видимого душевного волнения позволил конвоиру, который его сюда доставил, надеть на него наручники.

Пия сидела за письменным столом и печатала на компьютере отчет о допросе Ягоды. У Ягоды в любом случае был серьезный мотив. Возможно, Изабель с помощью фильма вымогала у него деньги – деньги, которых у него не было. Он опасался, что Изабель передаст фильм его жене, и тогда и ему, и его дальнейшим планам по поводу «ЯгоФарм» пришел бы конец. Но при чем здесь тогда этот спектакль с пентобарбиталом и мнимым самоубийством? Пия перестала печатать и внимательно посмотрела на монитор. Здесь было еще что-то другое, то, что до сего времени вообще еще не упоминалось, но она не могла понять, что именно. Отдельные фрагменты пазла, которые, казалось на первый взгляд, сходились, в действительности оказывались неподходящими. Для выстраивания полной картинки недоставало еще многих деталей.

– Фрау Кирххоф, – неожиданно позвал Боденштайн, стоя рядом с ней, и она вздрогнула. – О чем размышляете?

– О Валентине Хельфрихе, – сказала она.

– И что?

– У него тоже есть доступ к пентобарбиталу. Я должна с ним еще раз поговорить.

– Хорошо, – кивнул старший комиссар. – А я попытаюсь побольше разузнать об этом Морисе Браульте в Федеральном управлении уголовной полиции.

В кабинете Боденштайна, который располагался по соседству, зазвонил телефон, и он вышел. Пия быстро допечатала отчет. Мысль о том, что Валентин Хельфрих мог иметь какое-то отношение к убийству своей сестры, не давала ей покоя.

Пия положила в карман фотографию, сделанную радаром двадцать седьмого августа. Потом она простояла в пробке на трассе А66 перед въездом в Бад-Зоден и опаздывала на десять минут. Стеклянная дверь аптеки «Лёвен» была закрыта.

– Так, замечательно, – пробормотала Пия. – С часу до трех обеденный перерыв.

В нерешительности она стояла на тротуаре перед аптекой, раздумывая, следует ли ей подождать или уехать, когда из въезда позади здания выехал золотистый кабриолет «Мерседес». За рулем сидела женщина, а рядом, на месте пассажира, – Валентин Хельфрих. Пия направилась к машине, помахивая при этом рукой. Женщина раздраженно опустила стекло и подозрительно посмотрела на нее.

– Добрый день, господин Хельфрих, – сказала Пия.

– А, дама из уголовной полиции! – воскликнул аптекарь. – Вы ко мне?

– Да, конечно, – кивнула Пия. – Мы можем где-нибудь недолго поговорить? У меня к вам есть еще пара вопросов.

Женщина сдала назад, и Пия последовала за машиной во двор, где находились вход для поставщиков аптеки и вход в «Леопольд-пассаж».

– Красивый автомобиль, – заметила Пия, когда Валентин Хельфрих и женщина, которую он представил ей как свою супругу Доротею, вышли из машины.

– Чем могу служить? – спросил провизор, не реагируя на фразу Пии. Та достала из кармана фото с радара и протянула Валентину Хельфриху.

– Это были вы? – спросила она.

– Да, – он передал фотографию жене, – моя супруга сидит за рулем.

Доротея Хельфрих была высокой костлявой женщиной, лишенной малейшего обаяния. Она выглядела на сорок с небольшим, но на ее лице обозначились резкие линии озлобленности.

– Вы знаете, когда и где было сделано это фото?

– Там наверняка это указано. – Доротея Хельфрих в первый раз открыла рот.

– Да, разумеется, – подтвердила Пия. – Это было вечером двадцать седьмого августа, в начале одиннадцатого, при выезде из Кёнигштайна в направлении Келькхайма. Примерно за полтора часа до этого, согласно протоколу вскрытия, умерла ваша золовка Изабель.

Она дала возможность супругам Хельфрих осознать значение ее слов.

– Автомобиль принадлежит не вам, не так ли?

– Он принадлежал моему отцу, – уточнил Валентин Хельфрих.

– Я это знаю, – кивнула Пия. – Но ваш отец умер четыре года назад. Почему вы до сих пор не перерегистрировали машину?

– До недавних пор она стояла в гараже дома моих родителей в Гиссене. – Хельфрих пожал плечами. – Я забрал ее лишь пару недель назад, когда продал дом.

– Вы были на этой машине не только около двадцати двух часов в Кёнигштайне, но и во второй половине дня двадцать седьмого августа на парковочной площадке «Макдоналдса» в Швальбахе.

– Да, это так, – подтвердил аптекарь. – Я встречался там со своей сестрой.

– По какому поводу? – спросила Пия.

– Известно, по какому, – вмешалась Доротея Хельфрих, презрительно фыркнув. – Она хотела денег, что же еще.

– От вас? Почему она требовала у вас денег?

Пия посмотрела на супругов Хельфрих, которые стояли вплотную друг к другу. Что-то в их поведении выглядело странным.

– Она хотела получить половину суммы от продажи дома. – Доротея Хельфрих не скрывала свою неприязнь к погибшей золовке. – При этом она никогда не проявляла к ним никакой заботы. Она ни разу не навестила свою мать, которая живет в доме престарелых в Бад-Зодене. Тем не менее она бессовестно требовала свою часть наследства.

Пия не могла сказать почему, но по какой-то причине она не верила, что деньги были единственной причиной встречи Валентина Хельфриха со своей сестрой.

– Георг Риттендорф рассказал моему коллеге, что пару лет назад у Изабель были отношения с вашим близким другом. Он также рассказал, что мужчина повесился в гараже после того, как Изабель послала его на все четыре стороны. Это так?