Текст книги "Ненавистная фрау"

Автор книги: Heлe Нойхаус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 20 страниц)

Неле Нойхаус
Ненавистная фрау

Моим родителям

Бернарду и Кароле Лёвенберг,

а также моему мужу Харальду

посвящаю.

Спасибо за все.

Воскресенье, 28 августа 2005 года

Пия Кирххоф прислонилась к изгороди выгона. Положив руки на верхнюю жердь, она с удовольствием наблюдала за парой лошадей, которые спокойно брели по влажной траве, щипали ее, набивая полную пасть, и выискивали место, где зелень была особенно сочной.

Капли росы сверкали в лучах восходящего солнца, лоснились шкуры лошадей. Пия с улыбкой смотрела, как обе лошади, опустив головы, шаг за шагом медленно идут рядом по большому выгону с высокими деревьями, и удовлетворенно вздохнула.

Разрыв с Хеннингом, как выяснилось впоследствии, оказался только во благо. Шестнадцать лет Пия прожила во Франкфурте, в старинных домах Вестенда и Заксенхаузена, играя роль супруги доктора Хеннинга Кирххофа. И только теперь, в свои тридцать восемь, оставив шикарные городские апартаменты, она наконец полностью обрела себя. Благодаря счастливому стечению обстоятельств удалось купить небольшое поместье неподалеку от трассы А66 в направлении Висбадена, где она наслаждалась жизнью рядом со своими любимыми лошадьми. Кабриолет «БМВ» сменился на внедорожник. Свободное время уходило на то, чтобы привести в порядок маленькое хозяйство, очистить стойла от навоза, уложить в кипы солому и сено и подремонтировать дом.

Вот уже месяц Пия вновь работала по своей прежней профессии в уголовной полиции. То, что она получила место в организованном всего два года назад отделе К-2 дирекции уголовной полиции Хофхайма, было таким же счастливым стечением обстоятельств, как и приобретение поместья Биркенхоф в Унтерлидербахе. Собственно говоря, в этот выходной должен был дежурить ее коллега Франк Бенке, но, когда он предложил подежурить вместо него, Пия не стала отказываться. Было четверть восьмого, когда дежурная диспетчерская служба сообщила ей, что сборщик винограда из Хофхайма полчаса назад обнаружил в своем винограднике труп мужчины. Пия перенесла уборку конюшни на более позднее время, сменила старые джинсы на те, что поновее, завела внедорожник и направилась по вымощенному щебнем выезду из Биркенхофа в сторону автострады. Последний взгляд на лошадей: травы и воды достаточно, кроны деревьев вполне защищают от солнца. Затем она сконцентрировалась на первом собственном деле в своей новой работе.

Еще не было случая, чтобы Козима перед поездкой не забыла в офисе что-нибудь жизненно важное. Поэтому Оливер фон Боденштайн не особенно удивился, когда его жене в половине восьмого утра срочно потребовались накладные на фотооборудование, лежащие в сейфе в офисе фирмы. Уже приготовленный прощальный завтрак был отменен, и расставание с дочерью и собакой состоялось на скорую руку в дверях.

– Где твой брат? – спросила Козима семнадцатилетнюю дочь Розали.

Сурово вырванная из глубокого воскресного сна, с растрепанными волосами и стеклянным взглядом, зевая, она сидела на нижней ступени лестницы. К торопливому отъезду матери в какую-нибудь далекую страну и ее недельному отсутствию дочь привыкла с детства.

– Наверное, в коме где-нибудь валяется. – Девушка пожала плечами. – Очередная шлюха послала его для разнообразия на все четыре стороны. Это его доконало.

Для Розали не было новостью, что ее старший брат часто меняет подружек, и каждое расставание, которое следовало всякий раз после четырех-шести месяцев страстной и душераздирающей любви, уже давно перестало быть темой для дискуссий в семье Боденштайнов.

– Мы должны идти, Козима. – В дверях появился глава семейства. – Если еще что-нибудь случится, самолет улетит в Южную Америку без тебя.

– Береги себя, малышка. – Козима ласково взъерошила дочери волосы. – И не прогуливай занятия, пока меня не будет.

– Ну разумеется! – Розали закатила глаза и поднялась, чтобы обнять мать на прощание. – Ты тоже береги себя. Я здесь справлюсь.

Мать и дочь встретились взглядами, чуть принужденно улыбнулись. Они были очень похожи и действительно хорошо понимали друг друга.

Было сухое и ясное утро уходящего лета. Над Таунусом простиралось голубое безоблачное небо. Солнце растопило тонкую вуаль утреннего тумана. Все обещало теплый погожий день.

– У Лоренца любовные страдания. – Голос Козимы звучал сочувственно, но весело. – Я бы никогда этого не допустила.

Боденштайн бросил взгляд на жену. Козима была привлекательной женщиной с тонкими чертами лица, очаровательными зелеными глазами и волосами медного цвета. Она обладала страстным темпераментом и метким умом, а также отличалась широтой взглядов, хотя зачастую воспринимала мир цинично.

Даже по прошествии многих лет Оливер все еще ощущал себя счастливым человеком. Возможно, это связано с тем, что в силу профессии жены они часто и надолго расставались, а возможно, причиной тому – их практически диаметрально противоположные характеры. Так или иначе, несмотря на заботы, связанные с детьми, и напряженную работу, им удалось сохранить драгоценную искру любви, которая у других пар зачастую быстро исчезает под давлением однообразных будней.

– Я знаю его последнюю подружку? – поинтересовался Боденштайн у супруги.

– По крайней мере, должен был бы знать, – улыбнулась та. – Ее зовут Мона. Невероятная молчунья. Рози утверждает, что она немая. Я тоже не слышала от нее ни слова.

– Для того чтобы расстаться, она все же раскрыла рот.

– Или послала ему эсэмэску, – ухмыльнулась жена. – Сегодня это делается так.

Мыслями Боденштайн был совершенно в другом месте. Каждый раз, когда Козима отправлялась в одну из своих приключенческих киноэкспедиций, его охватывало отчаянное желание никогда больше ее не отпускать. Он казался себе невестой моряка, которая провожает своего жениха в гавань и смотрит ему вслед, наблюдая, как он отплывает в неизвестное будущее. Они выехали из Фишбаха в направлении Руппертсхайна. Пару лет назад в небольшом местечке Таунус Козима нашла новое помещение для своей киносъемочной группы, так как после третьего повышения арендной платы офисы во Франкфурте стали очень дорогими. Это был импозантный комплекс зданий, охраняемый законом о защите памятников. Пару лет назад предприимчивый консорциум инвесторов выкупил бывший туберкулезный санаторий, ранее влачивший жалкое существование и постепенно разрушающийся, и преобразовал его в престижный объект под названием «Цауберберг»[1]1
  Zauberberg (нем.) – «волшебная гора». (Здесь и далее прим. перев.)


[Закрыть], с частными квартирами, художественными мастерскими, врачебными кабинетами, офисами и рестораном, где арендная плата была пока еще доступной. Не в последнюю очередь по этой причине два года назад Боденштайн легко принял решение добровольно перейти на должность руководителя вновь образованного отдела К-2 Франкфурта в округе Майн-Таунус. В ходе реорганизации гессенской полиции возник самостоятельный отдел по расследованию особо тяжких преступлений при Региональном управлении уголовной полиции в Хофхайме, и главный комиссар Оливер фон Боденштайн не жалел о том, что после двадцати лет жизни в суетливом мегаполисе перебрался в провинцию. Правда, у начальника уголовной полиции Хофхайма работы было немногим меньше, чем прежде во Франкфурте, но условия оказались значительно выгоднее.

Боденштайн свернул на свободное парковочное место у «Цауберберга».

– Мы могли бы вместе позавтракать в аэропорту, – предложил он, припарковав свой «БМВ». – До твоей регистрации у нас еще уйма времени.

– Хорошая идея, – улыбнулась Козима и вышла из автомобиля. – Я сейчас вернусь.

Боденштайн тоже вышел на улицу, прислонился к крылу автомобиля и какое-то время наслаждался великолепным видом на Рейн-Майнскую область. В этот момент зажужжал его мобильник.

– Доброе утро, шеф, – раздался голос его новой коллеги Пии Кирххоф. – Простите, что беспокою так рано.

– Нет проблем, – откликнулся он. – Я уже на ногах.

– Это хорошо, у нас будет много работы, – сказала Пия Кирххоф. – Сборщик винограда из Хофхайма сегодня утром обнаружил в своем винограднике труп мужчины. Я уже там. Похоже на суицид.

– Тогда зачем вам нужен я? – спросил Боденштайн.

– Вы знакомы с погибшим. – Пия Кирххоф понизила голос. – Это главный прокурор Йоахим Гарденбах.

– Кто? – Боденштайн выпрямился и почувствовал, как у него по коже пробежали мурашки. – Вы уверены?

Главный прокурор Франкфуртской прокуратуры доктор Йоахим Гарденбах был известнейшим борцом с преступностью. Безжалостный, лишенный чувства юмора противник компромисса, с немалыми политическими амбициями, он многим внушал страх. Ни для кого не секрет, что в случае победы Христианско-демократического союза на сентябрьских выборах в Бундестаг и связанного с этим переезда нынешнего гессенского министра юстиции в Берлин Гарденбах должен был стать его преемником. Боденштайн пребывал в растерянности. Он знал главного прокурора уже более двадцати лет и во времена работы во Франкфурте постоянно имел дело с этим человеком.

– Да, я уверена, – ответила Пия Кирххоф. – Он покончил с собой, выстрелив себе в рот из охотничьего ружья.

Боденштайн увидел Козиму, быстрым шагом направляющуюся к нему через парковочную площадку. Завтрак в аэропорту, очевидно, тоже отменяется.

– Я буду через полчаса, – сообщил он своей новой коллеге. – Где мне вас найти?..

Когда Боденштайн закончил разговор, Козима с любопытством спросила:

– Что там? Что-нибудь случилось?

– Конечно. – Оливер открыл ей переднюю дверцу. – Главный прокурор Гарденбах застрелился. Наш прощальный завтрак, к сожалению, не состоится.

По дороге в Хофхайм Боденштайн молчал. Ему уже множество раз приходилось бывать на месте преступления. Он видел трупы разной степени обезображенности, во всех стадиях разложения, но всякий раз им овладевало это странное чувство. В который раз Оливер спрашивал себя, станет ли он когда-нибудь менее восприимчивым или просто фаталистом, чтобы больше ничего не чувствовать, направляясь к месту обнаружения трупа.

Пия Кирххоф как раз беседовала с руководителем отдела по обеспечению сохранности следов, когда увидела своего шефа, пробирающегося с застывшим лицом между виноградными опорами. Как всегда, он выглядел безупречно. Рубашка в полоску, галстук, легкий льняной костюм. Ей было чрезвычайно любопытно, как им вместе будет работаться над каким-нибудь делом. До сего момента они едва обменялись десятком фраз.

– Доброе утро, – поздоровалась Пия. – Простите, что испортила вам выходной, но я подумала, будет лучше, если вы сами станете руководить расследованием.

– Доброе утро, – кивнул Боденштайн. – Все в порядке. Это действительно Гарденбах?

Пия была женщиной довольно высокой, сто семьдесят восемь сантиметров, но при разговоре с шефом ей приходилось запрокидывать голову.

– Да, – подтвердила она. – Без сомнений. От его лица, правда, почти ничего не осталось, но у него при себе был бумажник.

Боденштайн направился дальше, чтобы осмотреть страшно изуродованный зарядом дроби труп главного прокурора, уже накрытый простыней. Сотрудники отдела по обеспечению сохранности следов тоже находились здесь, исследуя сантиметр за сантиметром и производя фотосъемку.

– Вы фрау Кирххоф?

Вопрос прозвучал за ее спиной. Пия обернулась и увидела стройную рыжеволосую даму, с любопытством взирающую на нее. Пия кивнула.

– Козима фон Боденштайн. – Женщина улыбнулась и подала ей руку. Пия с удивлением протянула руку в ответ.

– Рада познакомиться, – сказала она, задаваясь вопросом, что делает фрау фон Боденштайн в это время на месте преступления.

– Я тоже, – ответила Козима фон Боденштайн. – К сожалению, мне уже пора. Мы ехали в аэропорт, когда вы позвонили. Как думаете, могу я тоже взглянуть на труп?

Пие пришлось сделать усилие, чтобы не уставиться на собеседницу с открытым ртом, как это сделал бы туповатый двенадцатилетний подросток. Жена ее шефа явно не являлась утонченным аристократическим созданием, каким ее описывали.

Козима заметила удивление Пии и весело улыбнулась.

– Я видела уже достаточно трупов, – объяснила она. – Раньше, когда я еще работала на телевидении, это было частью моей повседневной жизни. Окровавленные части тел, разбросанные по автотрассе и лежащие в кювете… Однажды я сама обнаружила голову убитого мотоциклиста после аварии наверху у Фельдберга.

Пия молчала.

– Так я, впрочем, познакомилась со своим будущим мужем, – призналась Козима фон Боденштайн. – В некотором роде у ног самоубийцы, который повесился у себя в конторе. Я была там со съемочной группой, а муж только начал работать в полиции. Это был его первый труп, и его тошнило. Я дала ему «Клинекс».

Завидев идущего навстречу шефа, Пия подавила насмешливую улыбку.

– Ну как? – спросила его жена. – Это действительно Гарденбах?

– К сожалению, да, – ответил Боденштайн и скорчил гримасу. – Ты можешь взять такси до аэропорта? Здесь серьезное дело.

Пия тактично отошла в сторону, чтобы шеф мог проститься с женой. Главный комиссар фон Боденштайн, казавшийся до сего момента столь недоступным и совершенным, тоже всего лишь человек, которого, оказывается, тошнило при виде его первого трупа. Эта слабость сделала его в глазах Пии неожиданно симпатичным.

Вдова главного прокурора Гарденбаха была не в состоянии беседовать с Боденштайном и Пией, после того как они, проявив максимум сочувствия, сообщили ей страшную новость о самоубийстве ее мужа. У них не было времени ждать, когда женщина преодолеет первый шок, так как руководство приказало им выехать на новое место, где в этот прекрасный августовский день обнаружили еще один труп. Боденштайн оставил фрау Гарденбах и ее всхлипывающих детей на попечение соседки и их приятеля-врача и отправился с Пией в Таунус. Молодая парочка наткнулась на труп женщины под смотровой башней на вершине Атцельберга между Руппертсхайном и Эппенхайном. По дороге Боденштайн созвонился с директором уголовной полиции Нирхофом, своим непосредственным начальником, сообщил необходимые детали по делу Гарденбаха и попросил его провести назначенную на час дня пресс-конференцию в управлении полиции Франкфурта.

– Я могу и одна поехать в Руппертсхайн, – предложила Пия, когда Боденштайн закончил разговор. – Ведь пресс-конференция определенно важнее…

– Нет-нет, – быстро перебил ее Боденштайн. – Мы с Нирхофом согласовали распределение обязанностей в подобных ситуациях. В отличие от меня, он любит свет рамп и сделает все это с удовольствием. Тем более когда речь идет о таких видных… клиентах.

– Клиентах?

На напряженном лице Боденштайна мелькнуло подобие улыбки:

– Звучит приятнее, чем «труп». Вы так не считаете?

Спустя полчаса Боденштайн и Пия перед самым въездом в Эппенхайн увидели стоящий на обочине патрульный автомобиль. Немного проехав через лес, они выехали на просеку с башней, у подножия которой расположилась еще одна патрульная машина и кабриолет «Мерседес». Боденштайн и Пия вышли из машины.

– А, господин главный комиссар, – поприветствовал их один из присутствовавших – облаченный в униформу крупный мужчина с подбородком Михаэля Шумахера[2]2
  Знаменитый немецкий автогонщик, выступавший в соревнованиях «Формула-1».


[Закрыть] и усыпанным угрями лицом. – Вы могли бы и воздержаться от утренней экскурсии. Тут самоубийство.

– Привет, Шёнинг. – Боденштайн из собственного опыта знал о готовности многих коллег по профессии опрометчиво квалифицировать факт смерти как суицид или несчастный случай и не обращал на это внимания.

В тени высоких деревьев ощущалась прохлада. Трава была еще влажной от ночной росы.

– Доброе утро, – поприветствовал Боденштайн врача.

Стоя на коленях, тот обследовал тело и на приветствие ответил скудным кивком. Женщина лежала на спине в траве, левая рука находилась под телом, ноги согнуты в коленях. Светлые волосы веером разметались по бледному лицу. Пристальный, но уже угасший взгляд широко раскрытых глаз. Боденштайн поднял голову и посмотрел вверх, на башню. Массивное деревянное сооружение, преодолев кроны деревьев, высоко уходило в бледно-голубое небо.

Уперев руки в бока, Пия внимательно рассматривала погибшую, лежавшую в высокой растительности.

– Суицид? – с сомнением спросила она и бросила взгляд на врача, который вновь склонился над мертвой женщиной.

– Не знаю. Ни жакета, ни сумочки, зато каблуки – сантиметров десять. Не совсем подходящая обувь для прогулки по лесу.

– Это самоубийство, – нагло настаивал Шёнинг. – Ясное дело.

– Не думаю, – возразила Пия. – Самоубийцы инстинктивно отталкиваются от поверхности, если они бросаются вниз, и приземляются достаточно далеко. А этот труп лежит почти непосредственно под башней. Она не сама бросилась.

Шёнинг поднял брови. Надменная ухмылка стала озлобленной.

– Ну как дела? – осведомился Боденштайн у врача.

– Плохо, – заявил тот. – Она мертва.

– Невероятно, – заметила холодно Пия. – И это все, что вы сумели выяснить?

Врач бросил на нее обиженный взгляд и поднялся с земли. Боденштайн отметил, что доктор едва достает его коллеге до подбородка. Гном, который, очевидно, пытался компенсировать свой неказистый рост неуместными шутками.

– Труп женского пола, примерно лет двадцати пяти, – сказал он, когда понял, что его шутка не достигла цели. – Перелом затылочной области головы, различные повреждения, вызванные падением с тридцатиметровой высоты. Ярко выражено rigor mortis[3]3
  Трупное окоченение (лат.).


[Закрыть]. Это означает, что женщина скончалась как минимум десять часов назад, и все говорит о том…

– Трупные пятна? – перебила его Пия.

– Они исчезают при надавливании. – Гном все еще злился. – Смерть наступила не более суток назад. Полагаю, она скончалась вчера, между восемью и одиннадцатью часами вечера.

– Есть ли признаки, указывающие на причастность к делу иных лиц? – вмешался Боденштайн.

– Нет, – покачал головой гном. – Все говорит о суициде. И это не в первый раз. Люди постоянно бросаются с этой башни.

Шёнинг самодовольно хмыкнул.

Боденштайн задержал взгляд на лице погибшей и попытался представить, как она выглядела при жизни. Ее кожа была тонкой, как фарфор. Высокие скулы, изящный нос. Даже насильственная смерть не смогла испортить великолепной симметрии ее лица. Он склонился ниже. В пупке погибшей был пирсинг, а выше – татуировка в виде дельфина. Пия сидела на корточках и разглядывала туфлю на левой ноге женщины.

– Маноло Бланик[4]4
  Известный испанский дизайнер обуви.


[Закрыть], – констатировала она. – У нее был эксклюзивный вкус. – Потом выпрямилась и обошла по траве вокруг тела.

– Что там? – спросил Боденштайн.

– Второй туфли нет.

– Вы позволите? – спросил один из мужчин из бюро ритуальных услуг. Представителей этой службы вызвал лейтенант полиции Шёнинг.

– Нет, – ответил Боденштайн и стал задумчиво разглядывать труп. – Куда делась туфля?

– Какая туфля? – резко спросил Шёнинг.

– На ней только одна, – заметила Пия. – Вряд ли она ходила здесь в одной туфле. А на башне ваши сотрудники ничего не нашли.

– Как она вообще сюда добралась? – добавил Боденштайн. – Десять часов назад было десять вечера, то есть довольно темно. Нет ли поблизости какого-нибудь припаркованного автомобиля, на котором она могла проехать через лес?

– Разумеется, – торжественно провозгласил Шёнинг, словно эта новость обосновывала его теорию самоубийства. – На парковке «Ам Ландсграбен» стоит кабриолет «Порше». Закрытый.

Боденштайн кивнул, затем повернулся к ожидающему полисмену:

– Все должны немедленно покинуть место происшествия. Шёнинг, распорядитесь проверить государственный номер «Порше», а вы, фрау Кирххоф, вызовите сотрудников отдела по обеспечению сохранности следов.

Шёнинг едва смог скрыть злобу. Пия взяла мобильник и вызвала бригаду, которая как раз завершила работу на месте обнаружения трупа Гарденбаха. Затем она вновь включилась в происходящее.

– Я напишу в свидетельстве о смерти, что причина смерти не установлена, – сообщил врач Боденштайну. – О’кей?

– Если вы придерживаетесь этой версии, тогда пишите, – с сарказмом ответил тот. – Или, думаете вы, женщина умерла естественной смертью?

Гном покраснел и фыркнул:

– Вы много о себе воображаете.

– Я не люблю работать с дилетантами, – резко возразил главный комиссар.

Пия едва сдержала ухмылку. Первое дело, которое она расследует, работая в провинции, явно не лишено развлекательного элемента.

Боденштайн достал из кармана пиджака две пары латексных перчаток, одну из которых протянул коллеге. Они опустились на колени рядом с трупом и начали осторожно просматривать содержимое карманов джинсов. Из заднего кармана Пия извлекла пачку денежных купюр и пару записок. Она передала деньги шефу и осторожно развернула бумажки.

– Квитанция с заправочной станции, – объявила она и подняла глаза. – Вчера в шестнадцать часов пятьдесят пять минут она была еще жива. Заправлялась на заправочной станции «Араль» на трассе А66 в направлении Висбадена. Кроме этого, купила три пачки сигарет, мороженое и «Ред Булл».

– А это ведь уже улика. – Боденштайн поднялся и сосчитал денежные купюры. – Пять тысяч евро! – удивился он. – Неплохо.

– Здесь у нас еще квитанция из химчистки в Бад-Зодене от двадцать третьего августа… – Пия проверила передние карманы. – …и ключ от автомобиля. – Она протянула шефу ключ с эмблемой «Порше».

– Я все меньше склонен думать, что это самоубийство, – сказал старший комиссар. – Если кто-то с пятью тысячами евро в кармане заливает полный бак бензина, покупает три пачки сигарет и сдает в чистку одежду, то у него явно нет намерения покончить с собой.

– Автомобиль с государственным номером МТК-IK 182, – объявил Шёнинг, – зарегистрирован на имя Изабель Керстнер. Проживает в Келькхайме, Фельдбергшграссе, сто двадцать восемь.

– Это она, – кивнул Боденштайн. – У нее ключ от «Порше» в кармане.

– Ну вот… – начал было Шёнинг, но Боденштайн не дал ему договорить.

– Мы сейчас едем туда, – заявил он. – Кроме того, я позвоню дежурному прокурору. На всякий случай надо сделать вскрытие трупа.

Сообщение о самоубийстве Гарденбаха стало главной новостью всех радиостанций. На пресс-конференции директор уголовной полиции Нирхоф сообщил лишь тот факт, что, по имеющейся на данный момент информации о расследовании, Гарденбах покончил с собой. Но, как и ожидал Боденштайн, средства массовой информации немедленно пустились в самые дикие спекуляции.

Дом номер сто двадцать восемь на Фельдберг-штрассе в Келькхайме оказался строгим зданием пятидесятых годов, которому пристройкой эркера и зимнего сада попытались придать некую индивидуальность. На крытой автостоянке находились только два контейнера для мусора и горный велосипед. Палисадник, окруженный живой изгородью из дикорастущей туи, выглядел заросшим. Газон давно не стригли, и на цветочных клумбах густо разросся сорняк. Возле двери в дом стояло несколько пар обуви и прислоненный к стене детский велосипед. Боденштайн и Пия вышли из машины и остановились перед деревянными воротами с облупившейся белой краской. «Доктор Михаэль Керстнер» – гласила надпись на бронзовой табличке рядом со звонком. Боденштайн вынул почту из почтового ящика. Целая пачка писем и газет «Келькхаймер Цайтунг». Это свидетельствовало о том, что как минимум накануне почту никто не забирал. Уже во второй раз за этот день ему предстояло выполнить печальную миссию: без всякого предупреждения огорошить ничего не подозревающих людей страшной новостью.

– Это надо пережить. – Оливер решительно нажал кнопку звонка. Из дома не донеслось ни единого звука. Так же, как и после второго, и после третьего звонка.

– Вы напрасно звоните, – заставил обоих обернуться чей-то голос. – Никого нет дома.

В соседнем палисаднике, аккуратном и тщательно ухоженном, стояла пожилая женщина с редкими седыми волосами и морщинистым лицом Кобольда[5]5
  Кобольд – в мифологии Северной Европы являлся добродушным домовым. Однако в ответ на пренебрежение к себе мог устроить в доме хаос и беспорядок.


[Закрыть]. В ее глазах в равной степени читались любопытство и недоверие. Она протиснулась через неплотные ветви изгороди и неодобрительно покачала головой, увидев сорняки и мусор.

– Их никогда не бывает дома, этих Керстнеров, – проворчала она. – Господин доктор уезжает ранним утром, а возвращается часто за полночь. Мой муж Карл Хайнц говорил, что с такой женщиной, как эта, все это долго не протянется. Так и вышло, не правда ли? С тех пор как она с девочкой уехала, господин доктор вообще не появляется дома. Вот так. Срам какой!

– Когда уехала фрау Керстнер? – Пия без труда перешла на гессенский диалект, и Боденштайн сдержал насмешливую ухмылку.

– Точно сказать не могу. – Старуха нагнулась, чтобы выдернуть сорняк у своих ног. – Этой часто не бывало дома целыми днями. Господин доктор больше заботился о ребенке, чем она.

Стало очевидно, на чьей стороне симпатии соседки.

– Она голая загорала на террасе, если не занималась своей лошадью или не веселилась на какой-нибудь вечеринке. – Фрау презрительно фыркнула. – А бедный муж горбатился на нее день и ночь.

– Вы не знаете, где мы сейчас можем найти господина доктора Керстнера? – вежливо поинтересовался Боденштайн.

– В клинике. Он всегда там. Такой старательный милый мужчина этот господин доктор… – начала соседка новую тираду, которую Боденштайн быстро оборвал.

– В клинике? – удивленно переспросил он.

– Да, в ветеринарной клинике для лошадей. Наверху, в Руппертсхайне. Доктор Керстнер – ветеринар. – Похоже, женщина хотела спросить, кто такие вообще эти двое визитеров, воскресным утром наводящие справки о соседях, но Боденштайн и его коллега уже направлялись к автомобилю.

– Зачем он вам, собственно говоря, нужен? – все-таки крикнула соседка, но ответа не получила.

Боденштайн ехал через Фишбах, чтобы в третий раз за это утро оказаться в Руппертсхайне. Он думал о Козиме. К нему опять вернулось хорошо знакомое чувство одиночества, а вместе с ним и неодолимое желание, чтобы в один прекрасный день она потеряла интерес к этим утомительным приключениям. Но он скорее прикусил бы себе язык, чем попросил бы ее отказаться от киноэкспедиций, поскольку слишком хорошо знал: Козима обожает свою работу и растворяется в ней без остатка. Тем не менее ему становится все тяжелее неделями ждать ее возвращения.

– Надо было узнать адрес этой ветеринарной клиники. Придется теперь расспрашивать прохожих. – Голос Пии отвлек старшего комиссара от невеселых мыслей.

– Я знаю, где она находится.

– В самом деле? – Женщина удивленно посмотрела на шефа.

– Я вырос неподалеку от этих мест, – пояснил Оливер. – В поместье Боденштайн. Возможно, вы знаете. Оно расположено между Фишбахом и Келькхаймом.

– Да, конечно, я знаю, – подтвердила Пия, которая, правда, до этого момента не проводила параллели между исторической усадьбой и именем своего шефа.

– У нас всегда были лошади, – продолжал тот, – и доктор Ханзен из Руппертсхайна был тогда единственным ветеринаром в этой местности. Пару лет назад он погиб в результате несчастного случая, и с тех пор клиникой руководит его дочь Инка.

– Ого! – Пия с любопытством смотрела на шефа. – Уверена, раньше вы участвовали в охоте на лис.

– С чего вы взяли?

– Ну, – пожала плечами Пия, – в ваших кругах любят охоту, разве не так?

– В каких кругах?

– Графиня такая-то приглашает герцога такого-то поохотиться на лис…

– Да, действительно так, фрау Кирххоф. – Боденштайн покачал головой, но в его голосе прорезались веселые нотки. – Что за ерунда! Что за допотопные клише!

Он сбавил скорость и сразу за въездом в Руппертсхайн свернул направо.

– Я бы никогда не подумала, что в таком захолустном городишке может быть ветеринарная клиника для лошадей, – добавила Пия.

– Почему нет? – возразил Боденштайн. – Здесь, в этой местности, достаточно лошадей, а прежде всего, достаточно их состоятельных владельцев. Конноспортивный комплекс сзади у леса принадлежит, между прочим, Ингвару Руландту.

– Ингвару Руландту? – Пия была поражена. – Знаменитому жокею? Невероятно!

На парковочной площадке ветеринарной клиники в это ранее воскресное утро стоял один-единственный автомобиль-фургон для перевозки лошадей, с опущенной погрузочной платформой. Массивные, выкрашенные зеленой краской ворота были раскрыты настежь, но во дворе клиники никого не наблюдалось. Проходя мимо, Пия прочитала на латунной табличке: «Специализированная клиника по лечению лошадей. Ветеринары: доктора медицины Инка Ханзен, Михаэль Керстнер, Георг Риттендорф».

Они вошли в большой двор, посреди которого рос могучий каштан. Слева и справа располагались боксы для лошадей с выкрашенными в зеленый цвет дверями, верхняя половина которых была открыта. У Боденштайна внезапно возникло ощущение, будто он перенесся в прошлое. Он приезжал сюда в последний раз, должно быть, лет двадцать пять тому назад, и вдруг он вспомнил даже ту лошадь, которую привел тогда в клинику доктора Ханзена. Но только двор и остался тем же самым, все остальное полностью изменилось. К старому зданию конюшни в том месте, где когда-то стоял большой сарай, пристроили современное здание с плоской крышей. Судя по указателям, там размещались регистратура, операционная, лаборатория, рентгеновский кабинет и кабинет для обследования. В этот момент из боксов вышла приземистая веснушчатая женщина с ярко-рыжей шевелюрой и лицом мопса.

– У нас сегодня нет приема, – просипела она.

– Добрый день. – Оливер сунул ей под нос полицейский жетон. – Меня зовут Боденштайн, уголовная полиция Хофхайма. Это моя коллега, фрау Кирххоф. Мы хотели бы поговорить с господином доктором Керстнером.

– Уголовная полиция? – Женщина бросила на посетителей оценивающий взгляд. – Доктор сейчас как раз в операционной. Экстренный случай. Это может затянуться надолго.

– Может, вы сообщите доктору Керстнеру о нашем визите? – вежливо, но требовательно спросил главный комиссар. – Это очень срочно.

Женщина пристально посмотрела на него, затем развернулась и направилась к двери в головной части нового здания. На указателе значилось, что здесь располагаются приемная, администрация и аптека клиники.

– Она выглядит как чудище Франкенштейна, – пробормотала Пия.

Боденштайн усмехнулся и пропустил коллегу вперед в неуютный холл четырехметровой высоты с белыми стенами и светлым плиточным полом. В середине помещения находилась полукруглая стойка регистрации, на двух компьютерных мониторах мерцали экранные заставки. На светлых стенах висели дипломы в рамках, а в середине – большое фото с изображением шестерых человек с радостными лицами. Боденштайн остановился и стал рассматривать фотографию. Он улыбнулся, увидев в центре Инку Ханзен. Двое мужчин слева и справа от нее были доктор Керстнер и доктор Риттендорф.

– Можете подождать здесь, в приемной. – Рыжеволосый мопс указал на одну из дверей. – Кофе в автомате.

– Спасибо. – Боденштайн одарил ее приветливой улыбкой, которая, правда, абсолютно не произвела нужного эффекта.

В приемной уже сидели пожилой мужчина и молодая девушка с заплаканными глазами, вскинувшаяся, едва открылась дверь. Вероятно, это были владельцы «экстренного случая».

– Хотите кофе? – спросила Пия своего шефа. Тот повернулся к стене, увешанной многочисленными фотографиями в рамках.