Текст книги "Янтарная комната (ЛП)"

Автор книги: Хайнц Конзалик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 27 страниц)

Проникающий через прорехи в брезенте свет позволил ей прочитать надписи на ящиках, сделанные доктором Руннефельдтом.

На ящике, из которого она выдернула щепочку, было написано: «№ 23, четыре ангела, голова воина и скульптурная композиция из ваз». А потом уже другим карандашом доктор Руннефельдт дописал: «Янтарная мадонна из спальни императрицы Елизаветы Петровны».

Яна наклонилась, поцеловала ящик и имя императрицы и перекрестилась. Богородица, помоги, пусть всё пройдет хорошо. И прошу тебя, позаботься о Михаиле Игоревиче.

Машина доктора Руннефельдта, открытый внедорожник марки «Адлер», не подходил для местных дорог. Брезентовая крыша защищала от дождя сверху, но не сбоку. К кузову она прилегала неплотно. Кроме того, дул сильный боковой ветер, и дождь хлестал через щели. Рядом с водителем сидел доктор Волтерс. Он ясно дал понять, что не хочет сидеть сзади, рядом с Вахтером, которого зря взяли с собой. Доктор Руннефельдт не возражал и поменялся с ним местами. Как раз там в откидной крыше была большая дыра. Правая сторона кителя Волтерса начала промокать. Материал впитывал воду как губка, а ведь форму он сшил на заказ, из лучшего аахенского сукна.

– Дерьмо, а не машина! – возмутился он и повернулся к доктору Руннефельдту и Вахтеру.

На них тоже капал дождь через пару щелей, но вполне терпимо. Доктор Руннефельдт заткнул широкую щель носовым платком и усмехнулся Волтерсу с некоторым пониманием.

– Кто подсунул вам это старьё? – спросил Волтерс.

– Для лета открытая машина идеально подходит, – парировал доктор Руннефельдт.

– Тогда от пыли невозможно будет дышать. А зимой? Дрожать от холода?

– Зимой я буду сидеть в своей конторе в Берлине.

– И не будете заниматься произведениями искусства на занятых территориях?

– Нет. Мой дорогой герр Волтерс… Как известно, войны начинаются летом или осенью, когда зерно стоит налитое, поля колышутся, улицы и дороги сухие и твёрдые. Вы когда-нибудь слышали, чтобы война начиналась зимой? Даже много веков назад. И посмотрите на нашу войну: Польша – первого сентября, Франция – десятого мая, Советский Союз – двадцать второго июня… всегда в самое благоприятное время. А до зимы мы еще успеем заняться конфискованными произведениями искусства.

– Да, но когда наступит зима…

– Это меня не пугает. Если мы в этом году захватим Москву, то не сможем эвакуировать ценности до весны. Понадобится время, чтобы всё зарегистрировать. Один только Кремль чего стоит.

Вахтер удержался, чтобы не задать вертящийся на языке вопрос: вы действительно верите, что немцы захватят Москву? Через три, максимум через четыре недели наступит зима со снегом и холодами. Придёт «генерал Мороз», как его называют со времён нашествия на Москву Наполеона. Кто-нибудь из вас знает, что такое русская зима? Знаете ли вы, что когда над землей завоет вьюга, то вы станете беспомощными, несмотря на всю технику, несмотря на танки и самолёты? Вы все замёрзнете и окоченеете… Не поможет и приказ Гитлера идти только вперёд и ни шагу назад. Русская зима сильнее... Это она сделает с вами всё, что захочет, а не вы. Хотите захватить Москву несмотря на генерала Мороза? Мы подождём. Разве войска под Москвой уже не остановились?

Ротмистр Волтерс молчал. Ему осточертели нравоучения, на которые не скупился доктор Руннефельдт. Но он достал из кармана носовой платок и заткнул им щель впереди, хотя это мало помогло – вскоре и платок насквозь промок. Вода лилась, как из крана.

– Можно хоть чем-нибудь заткнуть эту чёртову дыру? – возмущенно воскликнул он. – Я уже насквозь промок.

– Сзади вполне терпимо. – Доктор Руннефельдт с удовольствием потянулся. – Вы сами захотели сесть спереди.

Доктор Волтерс стиснул зубы. Даже если я здесь поплыву, меня не заставишь поменять мнение, подумал он со злостью. То, что этот полурусский тащится с нами, просто наглость.

В полдень они остановились отдохнуть на каком-то крестьянском хуторе. Хозяйка с двумя детьми, дочерью и сыном лет четырнадцати, и дед при наступлении немцев не убежали. Они переждали, пока серая лавина пронесется мимо, пережили то время, когда немецкая артиллерия и самолеты бомбили линию Сталина, которая считалась неприступными оборонительными сооружениями Красной армии, и решили, что лучше умереть под обломками собственного дома, чем спасаться бегством. Недалеко находился город Псков, который теперь назывался Плескау. Двести лет назад этот хутор крестьянин Ермила Константинович Грималюк получил в награду за службу от князя Михайлова. После отмены крепостного права дом и земля достались Грималюку, и он, довольный жизнью, ездил на Чудское озеро ловить рыбу, воздавая хвалу Господу за его милость.

Сейчас хозяин хутора, Илья Владимирович, воевал где-то на фронте снайпером. От него не приходило никаких известий, ни писем, ни открыток – да и как иначе, если его родные места были оккупированы. Никто не знал, жив ли он вообще.

Его жена Прасковья с детьми и Трофим, еще бодрый старик, примирились с судьбой. Они жали зерно, копали картофель, собирали овощи на грядках, чтобы сделать запасы на зиму, а лишнее продать оккупантам. При этом их два раза подло обманули – немцы купили свинью с поросенком и расплатились немецкими банкнотами.

– Это деньги, – сказал им солдат. – Немецкий рубль, понимаешь? Получишь в комендатуре. Таушен, капирт? Меньять… чего смотришь, старый болван!

Дед Трофим взял банкноты, через три дня поехал в комендатуру под Островом и предъявил немецкие рубли. Над ним посмеялись и выпроводили вон, ведь он выложил на стол старые немецкие лотерейные билеты фонда «Зимняя помощь 1940 г.».

Когда машина доктора Руннефельдта подъехала к дому, Прасковья стояла на крыльце в выцветшем переднике и держала над головой мешок, чтобы защититься от дождя. Дети сплющили носы, прижавшись к стеклу, а Трофим приготовился отказаться от лотерейных билетов.

Доктор Волтерс посмотрел на хозяйку и старый дом сквозь ветровое стекло. Дождь лил как из ведра. Дворники не справлялись с потоками воды.

– Здесь? – спросил он и обернулся.

– Да, – ответил доктор Руннефельдт.

– В этой развалюхе? В этом клоповнике? Посмотрите на эту бабу… До неё только кусачками можно дотрагиваться…

– Мы не собираемся до неё дотрагиваться, дорогой Волтерс. Нам надо передохнуть и перекусить.

– Я здесь ни к чему не притронусь. У меня нет никакого желания подцепить желтуху.

– По крайней мере, у здешних крестьян хороший и свежий творог, – сказал Вахтер и удостоился сердитого, пронизывающего взгляда. – Молоко, соленые огурцы, лук, собственноручно испеченный хлеб, а может, и колбаса.

– Гадость! Мы разве не можем доехать до какой-нибудь воинской части? Ведь где-то здесь должны стоять немецкие подразделения! Лучше скверная полевая кухня, чем эта жратва для свиней.

– Надо подождать колонну. – Доктор Руннефельдт надел фуражку, оценил расстояние от машины до дома – метра три, можно промокнуть и придется скакать по раскисшей земле. – Мы-то добрались, а как это удастся грузовикам в такую скверную погоду? Это меня беспокоит больше, чем еда. Я успокоюсь только тогда, когда все машины будут здесь.

Он открыл дверцу, выскочил из машины и большими прыжками побежал под дождём к Прасковье. Вахтер последовал за ним. Брюки сразу забрызгались грязью, а к ботинкам налипли комья глины.

Водитель молча посмотрел на доктора Волтерса.

– Дело дрянь, – обреченно произнёс ротмистр. Он резко открыл дверцу, выскочил из машины и помчался к дому. Прасковья уже многое выяснила про немцев и опознала старшего офицера. Она сняла с головы мешок из-под картошки и накинула его на плечи Волтерсу. Он тут же отшвырнул его под дождь, в грязь.

– Вы это видели? – возмутился он, когда вошёл в избу, где доктор Руннефельдт и Вахтер уже столкнулись с дедом Трофимом. – Эта старая карга накинула мне на голову свой вонючий мешок!

Он внезапно замолчал, потому что дед отчётливо произнёс:

– Гутен таг… Никс нейме лоттери…

– Чего ему надо? – Волтерс внимательно посмотрел на бодрого старика. – Совсем сдурел что ли?

– Позвольте мне. – Вахтер кивнул старику и произнёс несколько фраз по-русски. Трофим удивленно вытаращил глаза, облизнул жёлтые от табака зубы и молча его выслушал.

Это опасно, решил он. Ох, как опасно. Этот человек говорит по-нашему. Видимо, он предатель, лижет немцам задницу и пресмыкается. Надо быть осторожнее с этой сволочью.

– Мы здесь проездом, – сказал Вахтер, – и хотим переждать ливень. У вас найдется что-нибудь поесть? Каша или еще что? Свекла или соленые огурцы, или горшочек топлёного сала? Молоко есть?

Дед выпятил нижнюю губу, как верблюд, когда собирается плюнуть. Но не плюнул, потому что хотел ещё пожить и дождаться возвращения с войны любимого сына Ильи.

– У нас уже всё забрали, всё, – ответил он, когда Вахтер замолчал. – Поросёночка и телёночка, бочку масла, муку, крупу – всё. И заплатили за всё твои новые друзья бесполезными бумажками.

– А как вы тогда живёте? – спросил Вахтер.

– У нас есть немного картошки. Супчик, да несколько луковиц… нам хватает. Тяжёлые сейчас времена.

– Что там болтает старик? – спросил доктор Волтерс.

Он снял промокший до нитки китель, подошёл к печке из речного камня и повесил форму на натянутую верёвку. Печь протопилась и была горячей.

Вахтер с удовольствием подумал, что зима будет ранней. Крестьяне лучше понимают природу и начинают топить печи, чтобы камень прогрелся до наступления холодов.

Дед Трофим ошеломлённо уставился на офицера. Штаны Волтерса держались на подтяжках – широких, ярких, с кожаными петлями. Вот чудо невиданное! Трофим не мог оторвать от них глаз и жалел, что не может обменять их на курицу. Он спрятал в сарае семь кур, немцы пока что их не нашли. Но эти удивительные подтяжки...

– Несколько крошек я смогу наскрести, – сказал Трофим, не отрывая глаз от Волтерса. Ротмистр сел на скамейку у печки, прислонился мокрой спиной к теплому камню и удивился тому, что в комнате пахнет не потом, а кислым молоком.

Прасковья стояла у двери и ждала. Дети спрятались в соседней комнате, где стояла большая деревянная кровать с соломенным матрасом. Здесь спал под теплым одеялом дед, из-за ревматизма, несмотря на бодрость, он не мог залезть на лежак печи, где спала зимой вся семья.

Вахтер дружелюбно кивнул.

– Поскреби по сусекам, старик, – сказал он. – Может, ещё что-нибудь найдётся.

Трофим оторвал взгляд от подтяжек, цокнул языком и потёр верхней губой кончик носа.

– Можно обменяться, – сказал он и подмигнул Вахтеру.

– На что? – удивился тот.

– Вкусную еду на одну вещицу. Всего на четверть часика. Честный обмен, товарищ. Что такое четверть часа в человеческой жизни? А мне в радость.

– Что ты хочешь обменять, старик?

– Сейчас покажу. – Дед хитро подмигнул. – Это подтяжки герра офицера…

Не сказав ни слова, Вахтер бросил взгляд на доктора Волтерса. Ротмистр сидел у печки, расслабившись от приятного тепла, и ждал, когда подадут еду.

– Из ума выжил, старик? – поразился Вахтер. – Я не могу просить ротмистра, чтобы он одолжил тебе подтяжки. Даже на четверть часа. Невозможно.

– Спроси его, братишка. Ни пятнышка я на них не оставлю, ни пылинки.

Вахтер потер по лицо и повернулся к доктору Руннефельдту.

Тот стоял в красном углу и рассматривал икону. Грубая роспись краской для пасхальных яиц, худые фигуры с вытянутыми лицами и большими круглыми глазами. Примерно 1600 год, подумал он. И никто не осознаёт, какая это ценность. Надо забрать её с собой, здесь ей не место.

Но вдруг он заметил тревожный взгляд Прасковьи. Эта икона – единственное, что осталось от их веры. Деревянное распятие разбили о стену красноармейцы, которые останавливались у них по пути к сталинской линии обороны. И лампады разбили.

– Повесьте там Сталина! – проворчал сержант. – Лицемерные боголюбы.

Но икону с изображением Петра и Павла в боярских одеждах они не тронули.

Ладно, пусть останется, решил доктор Руннефельдт и отвернулся от иконы. У нас почти пятьсот икон. Будем считать, что эту я никогда не видел.

– Герр доктор, – тихо позвал его Вахтер, чтобы не услышал Волтерс. – Старик обещает найти что-нибудь съедобное, если доктор Волтерс позволит ему немного поносить подтяжки. Несколько минут…

– Вот так шутка! – удивился доктор Руннефельдт.

– Нет, герр доктор. Вы не могли бы попросить об этом доктора Волтерса?

– Но это же смешно!

– Небольшой обмен: хорошая еда на… – он сглотнул. – Иначе нам предложат только соленые огурцы. Мы никогда не найдём их тайник с припасами.

– Какая глупость! – Доктор Руннефельдт подошёл к Волтерсу и внимательно осмотрел дурацкие подтяжки. Волтерс приободрился, а одежда на нём почти высохла.

– В чем дело? – спросил он. – Я же говорил, что это свинарник и я ни к чему здесь не прикоснусь.

– Вы не одолжите свои подтяжки на несколько минут?

– Что? – Волтерс с ужасом посмотрел на доктора Руннефельдта. – И часто у вас такие припадки?

– Старик хотел бы их немного поносить… в обмен на хорошую еду.

– Да это же… – Волтерс чуть не задохнулся от возмущения. – Неслыханно! – Он сердито посмотрел на старика. Трофим по-дружески и с надеждой улыбнулся в ответ. – И эту глупость говорите мне вы, доктор Руннефельдт!

– Я считаю, это хороший обмен.

– Он не оставит на них ни пятнышка, ни пылинки, – добавил Вахтер. – Но от этого старик будет счастлив…

– Мы здесь на войне или для того, чтобы осчастливить каждого? – рявкнул Волтерс.

– Именно для этого, – нанёс сокрушительный удар доктор Руннефельдт . – Как сказал фюрер, мы пришли сюда, чтобы освободить славян от большевизма. То есть сделать их счастливыми. Здесь наше будущее, в этой огромной стране на востоке. Расширение великого германского рейха.

Доктор Волтерс молча встал с тёплой скамейки, отстегнул подтяжки и бросил Трофиму. Старик ловко их поймал, повернулся и проворно, как юноша, скрылся в соседней комнате.

Вскоре он снова появился. Поверх синей крестьянской рубахи на нём были пёстрые подтяжки, которые держали поношенные и грязные тёмно-серые штаны. С сияющим и гордым видом он прошёлся по комнате, остановился перед снохой, засунул большие пальцы под подтяжки и щёлкнул ими, потом прошагал обратно с высоко поднятой головой. Дети из соседней комнаты с удивлением смотрели на деда, который промаршировал как на параде от печки до двери и обратно. От счастья он позабыл даже про ревматизм.

С тем же видом он вышел из комнаты и скрылся в своей спальне, открыл дверь широкого шкафа и нащупал потайную дверцу. Семь спрятанных курочек радостно закудахтали и вытянули шеи, выпрашивая зёрнышки.

– Такова жизнь, мои дорогие! – торжественно объявил Трофим. – Я обещал, а Грималюки держат слово.

Дед выбрал самую жирную и пожал плечами.

– Лидочка, пришёл твой черёд. Будь умницей.

Сняв со стены топор и сложив в два счёта лидочкины крылья, он подошёл к чурбаку и отрубил курице голову. Чтобы не забрызгать подтяжки кровью, он отодвинул птицу подальше от себя, подождал, пока вытечет кровь, и вернулся через шкаф обратно.

Доктор Волтерс посмотрел на часы.

– Время идёт! – сказал он. – Это неслыхано, что здесь со мной вытворяют. Почему вы не отдали свои подтяжки, доктор Руннефельдт?

– Во-первых, у меня нет таких пёстрых подтяжек. А во-вторых, я ношу ремень. Ну вот, дед уже вернулся.

Трофим вошёл в комнату. В правой руке он держал подтяжки, а в левой – зарезанную курицу. Прасковья глубоко вздохнула. Как нарочно Лидия, самая лучшая несушка! Дед совсем рехнулся.

Доктор Волтерс забрал подтяжки и сразу же их надел.

– Дед действительно зарезал курицу! – сказал он.

– Вот и поменялись. – Доктор Руннефельдт ободряюще кивнул старику. – Это была хорошая сделка, герр Волтерс. Мы все благодарим вас за замечательный обед, который нас ожидает.

В доме поднялась суматоха. Прасковья выпотрошила курицу, а дети её ощипали. Трофим предложил всем табак – грубо порезанную махорку, для которой надо иметь лужёное горло, и достал из-под половицы в сенях бутылку настойки из крыжовника.

– Скажите хозяйке, – обратился доктор Руннефельдт к Вахтеру, – что курицу надо порезать на сорок кусочков. Нас трое, водитель, и тридцать шесть человек в колонне. Суп будет не очень наваристый, но хотя бы всем достанется.

Прасковья поставила на плиту большой котёл, налила воды и оставила закипать. В этом котле обычно готовили еду для свиней, но немцы этого не знали. Догадался только Вахтер, но никому не сказал.

Правда, суп получился густой, потому что Прасковья, порезав курицу на маленькие кусочки, добавила в кипящую воду несколько горстей крупы и четыре больших луковицы. Суп вышел больше похожим на кашу. Трофим потянул носок, как поросенок, принюхиваясь к аппетитному запаху, и довольно произнёс:

– Вкусно, как у моей матушки!

Подобные слова семидесятилетнего старика равносильны самой большой похвале.

Через четыре часа из завесы дождя появилась колонна грузовиков. Забрызганные грязью по самый верх, они проделывали в дороге глубокие борозды и скользили в грязи юзом, как бесформенные пьяные исполины. Больше всего доставалось Юлиусу Пашке, как последнему в колонне, ему приходилось ехать по совершенно разбитой колее.

– Так невозможно! – пару раз возмутился Долль. – Дурацкая идея – ехать последними! Они разбивают дорогу, а я тащусь сзади по уши в дерьме! После остановки мы снова поедем впереди…

– Останемся сзади, – сказал Пашке. – Мне лучше знать.

Он беспокоился о Яне, которую швыряло в кузове. У неё красивые ноги, он ещё ни разу их не погладил.

– Ну и дерьмо же ты!

Восемнадцать грузовиков подъехали к избе, длинной вереницей. Из первого грузовика передали, что машина шефа стоит во дворе. Пашке отдал приказ остановиться на перекус.

Водители выскочили из машин и побежали к дому. Серозелёная волна быстро заполнила комнату, завоняло промокшей одеждой и прочим. Старик мирно сидел на скамейке около печки рядом с доктором Волтерсом и с интересом разглядывал солдат. Волтерс снял китель с верёвки и быстро надел.

– Спецподразделение «Гамбург» прибыло! – доложил Пашке и щёлкнул каблуками. – Без происшествий.

Доктор Руннефельдт кивнул. Пашке расслабился. Запах куриного супа ударил ему в нос.

– Как дорога? – спросил доктор Руннефедьдт.

– Так себе, герр зондерфюрер. Но если она и дальше будет такой… До Кёнигсберга ещё целых шестьсот километров.

– В рейхе начнутся хорошие дороги, Пашке. Вы голодны?

– Так точно, герр зондерфюрер.

– Тогда доставайте котелки. Для вас готова каша с курятиной.

– Как хорошо, когда всё ладится, как говорил мой беззубый дедушка. – Пашке развернулся. За его спиной толпились тридцать пять водителей. – Приготовиться к приёму пищи!

Спустя двадцать минут каждый солдат получил по полному черпаку каши. Они стояли, прислонившись к стене, или сидели на полу в сенях. Какое-то время слышался только стук ложек.

Доктор Руннефельдт, Волтерс и Вахтер сидели за столом и ели из керамических тарелок. Прасковья, дети и Трофим молча смотрели на них. Сегодня Трофим был счастлив – он носил самые красивые на свете подтяжки.

Пашке съел немного каши и сказал чавкающему Доллю, внимательно ковыряющему луковицу:

– Я схожу отлить. Может, найду где-нибудь сухой уголок…

Он вышел.

Пригнувшись, он побежал к своей машине, запрыгнул на бампер и быстро перемахнул через борт. Эти несколько метров он пробежал, как сквозь водопад.

– Это я, девочка, – сказал он в полутьме. – Не бойся. Всё идёт как по маслу. Твои кости целы? Я принёс тебе немного поесть. Каша с курятиной. Выглядит не очень аппетитно, но на вкус лучше, чем я думал.

Он протиснулся между ящиками и подошёл к Яне.

Она сидела, прислонившись спиной к кабине, и протянула правую руку. Пашке подал ей котелок.

– Хороший ты человек, – сказала она.

Слова Яны его немного смутили.

– Я уже ел этой ложкой. – сказал он. – Но можешь не беспокоиться. У меня нет сифилиса.

Он облокотился на ящик с Богородицей и головой ангела и некоторое время смотрел на Яну. Она съела всего несколько ложек и вернула ему котелок.

– Спасибо, Юлиус…

– Можешь всё съесть, Яна.

– А ты?

– Я себе ещё возьму. Тебе не понравилось?

– Я сыта, Юлиус.

– Моя морская свинка и то ест больше. Я держу дома морскую свинку. Её зовут Эмма. Как мою тёщу. Сначала Йоханна, моя жена, очень обиделась на это. Но потом купила канарейку и назвала её Кларой. Как мою маму. Так она со мной расквиталась.

Он взял котелок и доел остатки каши. Потом протянул Яне фляжку.

– Чай, – сказал он. – С лимонным порошком. Но вкусно.

Яна с жадностью пила, наполняя рот так, что раздувались щёки. И только после этого проглатывала. Три глотка. Когда фляжка опустела наполовину, она вернула её Пашке.

– Ты отличная девушка, – сказал он. – Что только война с вами делает.

– Она скоро закончится, Юлиус.

– Ты так думаешь? Я не знаю. Посмотрим.

Он бегом вернулся в дом, промокнув до нитки, и встал рядом с Доллем у стены.

Доктор Руннефельдт пару раз подходил к окну и смотрел на дождь. Не было никакой надежды на то, что он скоро закончится.

– Ничего не поделаешь, – обратился он к доктору Волтерсу. – Надо ехать. Несмотря на дождь. Мы ведь не сахарные. В Литве будет лучше. Там хорошие дороги. – Он повернулся к солдатам и хлопнул в ладоши. – Ребята, едем дальше! Мы не капитулируем перед русскими дорогами. Отдохнём в Кёнигсберге…

Последними избу покидали Волтерс и доктор Руннефельдт. Вахтер уже занял место на заднем сиденье, а водитель прикрыл порванный верх машины обрывком мешка из-под картошки.

– Не хотите поменяться местами? – спросил доктор Руннефельдт. – Вы сзади, а я спереди?

– Нет! – бросил Волтерс.

– Или Вахтера посадим вперед…

– Я останусь на своём месте! – Волтерс втянул голову в плечи, подбежал к машине, открыл дверцу и уселся впереди. Доктор Руннефельдт протянул Трофиму руку. Старик так удивился, что его рука на ощупь оказалась вялой, как тряпка.

– Будь здоров, дед, – сказал доктор Руннефедьдт, отпрянув от Прасковьи, которая пыталась поцеловать ему другую руку.

Как хорошо, что они сегодня уезжают! Не шарили по дому, ничего не забрали, только Лидией пришлось пожертвовать, но это невысокая цена за доброту немецких офицеров. Они даже разрешили дедушке надеть подтяжки. Это ведь такое событие в его жизни. Почему же нельзя отблагодарить старым способом?

– И береги свою икону…Шестнадцатый век. Потом, после войны, построишь новый дом, – сказал доктор Руннефельдт.

Трофим, конечно, ничего не понял, но по голосу уяснил, что сказали что-то хорошее. Он предусмотрительно кивнул, проводил доктора Руннефельдта до машины и долго смотрел вслед колонне, которая сквозь дождь медленно продвигалась по дороге.

***

В этот день дежурный офицер внёс в журнал боевых действий 50-го армейского корпуса следующую запись:

16 октября. Красногвардейск.

Ротмистр Волтерс и зондерфюрер Руннефельдт окончательно завершили работу (изъятие произведений искусства) в штабе генерального командования 50-й дивизии.

Так было задокументировано величайшее в истории похищение произведений искусства.

***

Они ехали два дня и три ночи: девятьсот тридцать километров по дождю, грязи, скользкой глине и вязким болотам. Три машины сломались, их с трудом дотащили до Каунаса, где имелись мастерские. Командир третьей роты обеспечения, старший фельдфебель, определил, что поломаны две рессоры, коробка передач и треснула ось.

– Ремонт займёт три дня, – доложил он. – Для этого машины придется разгрузить.

– Ремонт должен занять не более трёх часов! – приказал доктор Волтерс. – И с грузовиков не снимут ни пылинки!

Ротмистр проявил себя в этой ситуации лучше, чем горе-офицер зондерфюрер. Волтерс побывал у командира батальона обеспечения, предъявил бумаги и подождал реакции. Капитану понадобилось много времени, чтобы прочитать.

– Задание фюрера! – сказал Волтерс. – Мы не можем ждать три дня. В штаб-квартире фюрера ждут мой доклад о выполнении. А я должен доложить, что задержался в Каунасе из-за чьей-то нерасторопной задницы?

Капитан вернул документы и сдержанно посмотрел на Волтерса. «Вот напыщенная обезьяна, – подумал он. – Даже фюрер не сможет заменить ось на полностью загруженном грузовике».

– Мы постараемся всё сделать, – сказал он холодно. – Будем работать всю ночь.

– Я так и предполагал.

Волтерс попрощался и покинул расположение батальона, чувствуя себя победителем. В мастерскую распоряжение поступило по телефону. Одна машина уже стояла на подъемнике. Юлиус Пашке, заботясь о Яне, семенил рядом с доктором Руннефельдтом и уговаривал его:

– Остальные пятнадцать грузовиков могут ехать дальше! А ещё лучше, если четырнадцать машин поедут в Кёнигсберг, а я останусь здесь и догоню вас вместе с оставшимися тремя. Ничего страшного не случится. – Он искренне заглянул в глаза доктору Руннефельдту. – Я вам обещаю.

– Мы останемся все вместе, Пашке. – покачал головой доктор Руннефельдт. – Одним днем больше или меньше – никакой разницы. Герр ротмистр зря поднял шум…

«А как быть с Яной, – с ужасом подумал Пашке. – Она не сможет высунуться наружу, и я не смогу ей ничего передать, это сразу же заметят. И без того ей было рискованно вылезать по ночам. А здесь, во дворе мастерской… где столько глаз. И что теперь делать?»

Он попытался ещё раз убедить доктора Руннефельдта, что лучше ехать, чем ждать. Тем более опять начался дождь.

– Я справлюсь, герр зондерфюрер, – заверял он. – Мне грязь не страшна…

– После Каунаса дорога улучшится, Пашке. Будет так, как я сказал: мы останемся вместе.

Не было смысла настаивать.

Пашке вышел из мастерской, побродил среди вереницы грузовиков и забрался в кузов своей машины. В этом не было ничего странного, ведь и раньше унтер-офицер Пашке каждый день проверял груз, чтобы ничего не выпало и не повредились ящики.

– Это я! – сказал он в полутьме кузова. – Всё очень плохо, девочка…

Он протиснулся мимо ящиков и опять прислонился к ящику с Богородицей. Яна сидела на полу и смотрела на него широко открытыми глазами. В углу стояло ведро, которым она ещё не пользовалась.

– Придется здесь задержаться, – беспомощно пожал плечами Пашке. – Я хотел ехать дальше, но ничего не вышло. Что теперь делать?

– Остановка надолго? – спокойно спросила Яна, стараясь не показывать волнение.

– Кто же знает? На ночь наверняка. Я принесу тебе поесть, это не вызовет подозрений… но с туалетом… не получится. Придётся пользоваться ведром, девочка, нельзя вылезать из машины даже ночью. Здесь кругом полно солдат.

– Всё получится, Юлиус, – сказала Яна. Это не ей следует успокоиться, а скорее встревоженному Пашке.

– Сколько ещё до Кёнигсберга?

– Километров сто семьдесят.

– Примерно день в пути.

– Где тебя высадить?

– Где-нибудь в Кёнигсберге. Возможно, на окраине, когда вы остановитесь передохнуть.

– Чтобы тебя увидели? Нет! Это надо сделать ночью…

– Тогда перед Кёнигсбергом, Юлиус.

– Поговорим об этом, когда уедем отсюда. – Пашке достал из кармана шинели два бутерброда с сыром и бутылку минеральной воды. – Это всё, что мне удалось раздобыть в столовой. Может, смогу ещё организовать порцию супа. Теперь всё значительно усложнилось, девочка. Слишком много глаз вокруг.

Он вылез из кузова, проверил ещё три машины для вида, забрёл назад в мастерскую и посмотрел на механиков, которые в яме и на подъёмнике ремонтировали полностью нагруженный грузовик. Ротмистр Волтерс и доктор Руннефельдт уехали на своей машине в офицерский клуб батальона обеспечения, чтобы освежиться и прилично поужинать. Но прежде между ними произошла небольшая стычка.

– Мы возьмём этого Вахтера с собой? – надменно поинтересовался Волтерс. – Он штатский, ему не место в офицерском клубе.

– Но он наш гость, герр Волтерс.

– Ваш гость. В этом разница, если говорить откровенно. Какой-то музейный работник в офицерском клубе. Вы не знаете меры, герр Руннефельдт.

– Вахтер может оказаться нам очень полезен. Доктор Финдлинг будет доволен.

– С какой стати?

– Вахтер вырос рядом с Янтарной комнатой. Если кто-то до малейших деталей ее и знает, так это он, и при восстановлении её в Кёнигсберге или в Линце это может очень пригодиться. Стоит об этом позаботиться.

– Благодарю за разъяснения! – Волтерс всем своим видом показывал недовольство. Он не сказал Вахтеру ни слова и первым вошёл в клуб, демонстрируя, что он, как ротмистр, старше по званию.

Ремонт трёх грузовиков длился не так долго, как предполагал начальник мастерских. Уже на следующий вечер старший фельдфебель доложил:

– Ремонт закончен.

– Самое время! – проворчал Волтерс.

– Это был исключительный случай, герр ротмистр. Откуда у вас это старьё? Все детали еле держатся и проржавели.

– Лично от гауляйтера Коха.

– Тогда я ничего не говорил. – Старший фельдфебель поднял руки, но при этом широко улыбнулся. – Это замечательные машины, в прекрасном состоянии. Неприятность может произойти и с самой надёжной машиной…

– Уезжаем сегодня! – Доктор Руннефельдт пожал руку начальнику мастерской, а Волтерс посчитал это ниже своего достоинства. – В Кёнигсберг мы прибудем примерно в час ночи.

– Вы хотите поднять гауляйтера Коха из постели?

– Вряд ли он будет спать. – Доктор Руннефельдт сдержанно засмеялся. – Я уже коротко переговорил с ним по телефону и сказал о нашем отъезде. Насколько я знаю Коха, эту ночь он проведёт не в постели, даже если кто-нибудь будет его там ждать…

Волтерс с удивлением посмотрел на доктора Руннефельдта. Что за разговоры! Потом взглянул на часы.

– У нас ещё есть время для ужина?

– Конечно.

– В клубе сегодня рулет с капустой. – Волтерс поднял брови. – Этот музейный работник опять идёт с нами?

– Герр Вахтер должен палец сосать, по-вашему?

Волтерс проглотил ответ, и старая игра продолжилась. Он первым вошёл в офицерский клуб, за ним следовал Вахтер и лишь потом Руннефельдт. Водители грузовиков ужинали в столовой при мастерской и заправлялись супом с мясом и лапшой. Пашке удалось дважды заполнить на кухне котелок.

С наступлением темноты он опять пробрался к грузвику и передал Яне котелок с дымящимся супом. Она уже воспользовалась ведром, и под брезентом пахло мочой.

– Извини, – уныло сказала Яна, – но я не могла больше терпеть.

– Я же ничего не говорю. Природа сильнее. Я потом вынесу ведро. Сначала поешь. Около полуночи мы прибудем в Кёнигсберг. Тогда твои мучения закончатся.

– Как мне тебя отблагодарить, Юлиус?

– Я подумал вот о чем. – Взгляд Пашке скользнул по фигуре Яны и остановился на выпуклостях в верхней части. – Но так не пойдёт. Я навещу тебя потом в госпитале. Где тебя найти?

– В городской больнице, – ответила она не задумываясь. – Я должна там зарегистрироваться. Куда меня направят, я не знаю.

– Я тебя найду. – Пашке взял ведро и вылез из кузова.

Он выплеснул содержимое ведра в ближайшую канаву и ополоснул его водой из-под крана в мастерской. Первый раз в жизни я ношусь с женской мочой, думал он. Но чего только не сделаешь ради любви. Любви? Ну, скажем, симпатии. Дома ждёт Йоханна. Тоже небось не одна… после войны всё опять будет нормально. Всё забудется. И приключение с Яной.