Текст книги "Янтарная комната (ЛП)"

Автор книги: Хайнц Конзалик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 27 страниц)

– 1716 года… – Кох откинулся на спинку, сложил руки на животе и опять пристально посмотрел на Вахтера. – Сталин тоже придерживался этого договора?

– Все придерживались, господин гауляйтер. Все цари и царицы, а также Керенский, Ленин и Сталин.

– А теперь вы ждёте того же от фюрера…

– От вас, господин гауляйтер. Фюреру безразлично, кто будет смотреть за Янтарной комнатой. Пока она находится в Кёнигсберге, ответственность за неё лежит на вас.

– Она останется в Кёнигсберге навсегда! – воскликнул Кох.

Этот человек, как там его… Вахтер, произвёл на него хорошее впечатление. Прежде всего он мог стать его глазами, присматривать за доктором Финдлингом и обо всём докладывать. С Янтарной комнатой не произойдет ничего без участия Вахтера. Это и впрямь нужный человек.

– Где вы жили в Пушкине, Вахтер?

– В Екатерининском дворце, недалеко от Янтарной комнаты.

– Здесь будет так же. Вы получите квартиру в замке.

– Это значит, что я… Господин гауляйтер, я могу остаться? Я должен и дальше заботиться о комнате? Я…

Кох кивнул. Ему было неприятно смотреть на слёзы, неожиданно выступившие на глазах у этого человека. Он считал это недостойным мужчины, хотя сам довёл его до этого.

– Возьмите себя в руки! – грубо, без всякого сочувствия, сказал Кох. – И обо всем мне докладывайте. У вас есть семья?

– Моя жена уже давно умерла.

– Детей нет?

– Только сын. Его звали Николаус. Он погиб в аварии. Разбился на мотоцикле, господин гауляйтер. Перелом черепа.

– Гнал, как дурак, да?

– Как вся молодёжь, – Вахтер пожал плечами. – Хорошо, что его мать этого не видела. Я возлагал на него большие надежды. Теперь вместе со мной умрёт фамилия Вахтер.

– Сколько вам лет, Вахтер?

– Пятьдесят пять, господин гауляйтер.

– На десять лет старше меня! Вахтер, это ещё не старческий возраст. Можно ещё произвести на свет сына… с молодой, темпераментной женой! Подумайте над этим. Мужчина всегда может…Смелее! – Кох засмеялся. Когда разговор касался его любимой темы, он становился дружелюбным. – Вы же не хотите, чтобы цепь преемственности длиной в двести двадцать пять лет прервалась? В мужчинах заключено бессмертие Германии. Оглянитесь вокруг, Вахтер, Кёнигсберг кишит одинокими, голодными женщинами.

– Я подумаю над этим, герр гауляйтер.

Кох положил ногу на ногу и снял фуражку. Вахтер насторожился. «Значит допрос не закончен, – подумал он. – Так быстро Коха не убедить».

– Расскажите мне что-нибудь из истории Янтарной комнаты, – попросил тот уже не приказным тоном.

– Это займёт несколько дней, герр гауляйтер.

– Ну и что? У нас есть время. Сейчас час… а завтра продолжим. Например, что сказал Ленин, когда впервые увидел комнату?

– Что она построена на горбах трудящихся!

– Это на него похоже! – Кох раскатисто засмеялся. – Продолжайте, мой дорогой Вахтер. Продолжайте.

***

Через три дня Яна научилась довольно бегло печатать двумя пальцами. Правда, она тренировалась непрерывно, по десять часов просиживая за пишущей машинкой, и запомнила расположение букв на клавишах. Она сразу попробовала печатать с закрытыми глазами, но ничего не вышло. Вечером третьего дня она нарисовала на большом листе картона клавиши машинки. Фрида Вильгельми ознакомилась с рисунком, когда вернулась после обхода. Как обычно, это вызвало немалый шум. Трубный голос Фриды раздавался во всех коридорах, несколько сестёр с плачем убежали. Она считала, что для пользы дела иногда надо поддавать пару. Для работы машины требуется пар. Без пара всё остановится.

– Для чего это, дитя? – спросила она и отложила картонку в сторону. – Тебе так легче будет запомнить буквы?

– Нет, но так я смогу везде тренироваться.

– Умница – Фрида посмотрела на Яну почти с нежностью. – У тебя нет желания прогуляться на свежем воздухе?

– Идёт дождь, старшая сестра.

– Как ты смотришь на то, чтобы сходить в кино? В «Уфа-Паласт» идет фильм с Сарой Леандер. Он называется «Путь к свободе». А в «Тифоли» – «Еврей Зюсс»… Тебе надо обязательно посмотреть, дитя моё.

– Если мне можно…

– Конечно, тебе можно. Ты же не в тюрьме. Вне рабочего времени можешь делать всё, что пожелаешь. Само собой, в рамках приличия и морали.

– Я бы охотно посетила музей в замке, старшая сестра. – При этом Яна смотрела на пишущую машинку, чтобы Фрида Вильгельми ни о чём не догадалась. – Мне нравятся картины и скульптуры. На фронте во время своего кратковременного отпуска я сразу поехала и осмотрела замок в Петергофе. Я была по-настоящему поражена.

– Так посети и здешний музей, дитя моё.

– Он открыт только днем, когда я занята.

– Это верно. – Фрида ненадолго задумалась. – Завтра я даю тебе свободный день.

– Правда, старшая сестра? Ох, спасибо… спасибо…

Она хотела вскочить и обнять Фриду, но снова опустилась на стул и потёрла глаза.

– Только не вой! – сказала грубо Фрида, но не прежним трубным тоном. – Тебе полагается один свободный день. Сходи завтра в музей, а потом расскажешь, на что там стоит посмотреть. Я бы пошла с тобой, но я не могу покинуть больницу. А послезавтра вечером мы посмотрим на Сару Леандер.

В эту ночь Яну потревожили. Сквозь сон она услышала стук, и ей сразу пришла мысль: «Как хорошо, что я закрыла дверь на ключ».

Еще не зная, кто стучит, она уже догадалась, кто у двери.

– Да? – крикнула она, подражая Фриде. В коридоре за дверью кто-то закашлял. Потом приглушённый голос произнёс:

– Откройте. Пожалуйста…

– Кто это? – спросила она, хотя уже обо всем догадалась.

– Ганс…

– Я не знаю никакого Ганса.

– Ганс Филипп.

– Ах, это вы, герр доктор? Что-то случилось? Но я не работаю ни в одном отделении, вы же знаете.

– Да, случилось, сестра. Откройте дверь.

– Нет.

– Не ломайтесь.

– Я же дева.

– Что, простите?

– Я Дева по зодиаку.

– Да вы с юмором! Это мне нравится. Нам надо познакомиться поближе, не через дверь.

– Не думаю, что в этом есть необходимость.

– Я мог бы вас убедить, если вы меня впустите.

– Даже тогда вы меня не смогли бы меня убедить.

– Это зависит от опыта, сестра Яна. Редко можно наткнуться на то, с чем никогда не сталкивался.

– Я как раз принадлежу к такой редкости, герр доктор. Пожалуйста, дайте мне поспать. А почему вы в это время в больнице?

– У меня ночное дежурство. Откройте же. Я принёс две бутылки пива.

– Писсолина?

Молчание. Доктор Филипп озадаченно моргал глазами. Что это? – спрашивал он себя. Неприступная малышка и вдруг такое слово. Да она себе на уме. И уж точно не недотрога. Просто играет, как кошка с мышкой.

– Девочка, – сказал он и прижался губами к дверной щели. – Ты чертовски хороша. Поверни ключик…

– Нет. Спокойной ночи, герр доктор.

Яна опять легла и укрылась одеялом с головой. Она больше ничего не слышала и не знала, как долго доктор Филипп дёргал ручку двери, уговаривал, умолял и заманивал. В конце концов он сдался, первый раз не соблазнив женщину. Для него это было совершенно неизвестное чувство и он, полный разочарования, пошёл в свой кабинет в хирургии. «Ну, ладно. Сегодня не получилось, – подумал он. – Еще есть время. Когда-нибудь и получится. Кто там дежурит ночью? Сестра Вероника. Врони. С кругленькой задницей. Лучше, чем ничего».

Он засунул пиво в карманы халата и пошёл в третье отделение, в палату пробуждения после наркоза.

– Привет, Врони, – сказал он упитанной девушке, наклонился к ней, поцеловал и потискал за грудь.

– Давай устроимся поудобнее. Чтобы не заскучать ночью.

И сестра Врони расстегнула халат.

Около десяти часов утра Яна вошла в музей замка Кёнигсберга. Она купила билет, но не осмелилась спросить, где хотят установить Янтарную комнату. Никто, кроме нескольких посвященных, не знал о прибытии этого сокровища. Кассирша, продающая билеты, наверняка вообще ничего не знала.

Чтобы не бросаться в глаза, Яна переходила из зала в зал, останавливалась около некоторых картин, поднялась на второй этаж, но нигде не заметила пустого зала или деятельности, указывающей на распаковку Янтарной комнаты.

Когда она решила подняться на третий этаж, дорогу перегородила толстая верёвка с табличкой «Закрыто». А на лестнице была прикреплена табличка: «Проход закрыт».

Яна остановилась и внимательно прислушалась. Комната точно там. Там должен быть и Михаил Игоревич. Что он скажет, когда неожиданно ее увидит? Она услышала удары молотка, обрывки речи, потом что-то проволокли по полу, и ясный голос произнёс:

– Карл, помоги! Осторожно, дурень! А сейчас подними повыше!

Яна приподняла верёвку, пролезла под ней и стала подниматься по лестнице. В углу широкого коридора она услышала отчётливые удары молотка. Двое мужчин у бокового прохода повернулись и посмотрели на медсестру Красного креста.

– Как вы сюда проникли, сестра? – спросил один из них. – Сейчас здесь не на что смотреть.

– Там внизу разве нет таблички? – спросил второй.

– Я здесь по службе. В больницу поступил звонок. Я не знаю, что здесь случилось.

– Наверное, кто-нибудь придавил себе палец этим чёртовым ящиком, – весело произнёс первый.

– Надо надеяться, ничего серьезнее не произошло, – засмеялся второй. Он махнул в боковой коридор. – Можете идти, сестра. И осторожней с пальцем...

Громко рассмеявшись, они скрылись в одной из комнат. Яна на мгновение замешкалась, потом поджала губы и пошла дальше. Перед широкой дверью, где висела табличка с цифрой тридцать семь, она остановилась. Из-за двери раздавалось стаккато молотков и гул голосов. Яна собралась с духом, открыла дверь и вошла в большой пустой зал.

На паркетном полу лежала сложенная панель Янтарной комнаты, два человека в офицерской форме рассматривали ангела из янтаря, которого один из них держал на вытянутых руках, за их спиной трое забивали крюки в голую стену, а четвёртый с чертежом в руках размечал толстым карандашом новые отверстия.

Около лежащей на полу панели на коленях стоял Михаил Вахтер и исследовал с большой лупой в руке мозаику из отполированного и сверкающего янтаря.

Первым обратил внимание на Яну доктор Руннефельдт. Он с удивлением перевёл взгляд с ангела на неё. Доктор Финдлинг заметил это и обернулся. Он тоже удивился.

– Вы заблудились, сестра, – вежливо сказал доктор Руннефельдт.

– Не понимаю. Кто-то позвонил в больницу и сообщил, что здесь произошёл несчастный случай. – Присутствие духа у неё было исключительное. При этом она посмотрела на панель, около которой стоял на коленях Вахтер. Я здесь, Михаил Игоревич! Не надо обо мне беспокоиться. У меня всё хорошо.

Уже при первых её словах Вахтер вздрогнул, хотел обернуться и вскочить, но, оценив ситуацию, остался стоять на коленях и только втянул голову в плечи. Яна, это Яночка… это её голос. Яна тоже в Кёнигсберге.

Медленно, не теряя самообладания, он обернулся. Когда Яна посмотрела на него, ему пришлось взять себя в руки и удержаться от желания ее обнять. Моя доченька. Господи, моя доченька. Мы опять вместе. Как у тебя дела? Где ты спряталась? Откуда ты узнала, что я в замке? Он поднялся с колен, отряхнул пыль с брюк и прижал обе руки к сердцу. Доченька, я приветствую тебя.

Тем временем доктор Руннефельдт покачал головой.

– Несчастный случай? Здесь, у нас? Я ничего не знаю. А вы, доктор Финдлинг?

– Нет. Здесь никто не пострадал. Может быть, внизу, у машин?

– Мы ничего такого не знаем. – Доктор Руннефельдт подошёл ближе к Яне. В его голосе прозвучало сожаление. – Видимо, кто-то глупо пошутил, сестра.

Вдруг в его глазах вспыхнуло удивление. Слегка наклонив голову, он снова внимательно посмотрел на Яну.

– Мы не знакомы?

– Нет. Точно нет.

– Мы раньше нигде не встречались? До сих пор я никогда не ошибался. У меня хорошая память на лица. Где-то я вас видел…

– Может быть, на фронте? Я работала на главном перевязочном пункте. Под Ленинградом. – Она произнесла это так уверенно, что ни у кого не могло возникнуть сомнений. – Вы были на фронте?

– Нет. Я первый раз в жизни ошибаюсь. Извините, сестра. Моя фамилия Руннефельдт.

– Финдлинг, – с лёгким поклоном представился доктор Финдлинг. – Как уже было сказано, здесь не происходило никакого несчастного случая.

– Это действительно была чья-то плохая шутка. – Она бросила быстрый взгляд на Вахтера и прижала к себе сумку. – Как теперь мне выйти отсюда? В этом замке можно точно заблудиться.

– Нет проблема, сестра. – Вахтер шагул вперёд, но смотрел больше на доктора Руннефельдта, чем на Яну. – Я покажу вам дорогу. Пойдёмте.

– Спасибо. Простите за вторжение, но я в этом не виновата. – Она повернулась и вышла из зала, следуя за Вахтером. В коридоре они остались одни. Вахтер быстро взял её за руку, потянул в зал с картинами Либермана и Паулы Модерзон-Беккер, и со всхлипом обнял.

– Доченька… – запинаясь произнёс он. – Ох, доченька. Теперь все трудности позади Где ты живёшь? Где укрылась? Проголодалась? У тебя есть деньги? У тебя новое платье. Откуда ты его взяла? Ох, доченька, как я счастлив…

Некоторое время они стояли обнявшись, рядом с картинами Либерманна, после первых сбивчивых слов не произнося больше ни звука, и были счастливы. Их разлука длилась всего несколько дней, но путь Михаила Вахтера после расставания лежал в неизвестность и встреча не предвиделась. А теперь они снова вместе, Яна была здесь, в Кёнигсберге, в замке, настоящее чудо, внезапное и безмолвное.

Как только Вахтер перевёл дух, Яна освободилась из его объятий и сказала:

– Михаил Игоревич, я устроилась в хорошем месте. Здесь, в городской больнице. Работаю секретаршей у старшей сестры. Это отличное место. У меня есть комната, я получаю жалование и питание, старшая сестра оберегает меня, как коллекцию икон, я учусь печатать на машинке, могу везде свободно передвигаться, ходить в кино, в театр, в кафе, в рестораны – в общем, живу, как нормальная немецкая бюргерша… Форма медсестры избавляет меня от всякого контроля. Это нормальная форма, не украденная, как первая. У меня есть аусвайс, пропуск, продовольственная карточка, табачная карточка, спецпаёк, – она широко раздвинула руки и повернулась кругом. – Я полноценный человек. А вы, Михаил Игоревич?

– Гауляйтер и директор музея доктор Финдлинг оставили меня при Янтарной комнате. Я буду и о нейи заботиться.

– Значит, ничего не изменилось!

– Только место, доченька. Только место… но эта перемена создаст нам много сложностей. Кто знает, как закончится война?! Здесь все говорят только о победе немцев…

– Но вы ведь тоже немец, Михаил Игоревич.

– Да, верно. Я пруссак, как и мои предки… но я не такой немец, как многие, которые называют себя сейчас немцами. Которые верят в окончательную победу, кричат «хайль», поклоняются Гитлеру, сверхчеловеки, для них все остальные – лишь недочеловеки, и прежде всего вы, славяне, народы, живущие на востоке. Всё это я услышал здесь за последние дни. Доченька, неужели людям не стыдно быть такими?

На короткое мгновение Яна вспомнила про Юлиуса Пашке и покачала головой.

– Но есть и другие, Михаил Игоревич. Возможно, их много. Мы просто мало об этом знаем.

– Однако почти все верят в победу. В уничтожение России. Они стоят под Москвой, под Ленинградом, захватили Крым, двигаются на Кавказ…

– Но скоро наступит зима… об этом они не думают. И перед ними лежит Урал, потом бескрайняя Сибирь, Амур, китайская граница, Камчатка, Владивосток и дальше Тихий океан… Никто, даже немцы, не сможет завоевать Россию. Наша обширная земля – гарантия вечного существования.

– Ты правильно всё говоришь, доченька. Поглядим – увидим, чем порадует нас генерал Мороз.

Им хотелось поговорить о многом, но долгое отсутствие Вахтера показалось бы подозрительным. Он осторожно приоткрыл дверь, высунулся в коридор и только потом вывел Яну из зала Либермана. Проводив её до лестницы, он кивнул ей, подождал, пока спустится, и вернулся в Янтарную комнату.

Доктор Финдлинг, доктор Руннефельдт и доктор Волтерс не обратили внимания на его отсутствие. Они стояли около разложенной на полу настенной панели и сравнивали ее с фото из старого музейного каталога Екатерининского дворца. Лицо доктора Финдлинга выражало растерянность.

– Если все панели выглядят, как эта, – как раз произнёс он, – нас ждут неприятности. Здесь отсутствует верх замыкающего настенного фриза, орнамент между фризом и потолочной росписью, который, конечно, остался в Пушкине. В панелях не хватает многих фрагментов мозаики. Мне это кажется странным. Ведь это всё было в наличии, когда вы демонтировали комнату, господа! Или нет?

– У меня в портфеле ничего нет! – оскорбился доктор Волтерс. – Мы разбирали то, что там имелось.

– Там было всё, что над настенным фризом! Янтарная комната стояла в зале в таком виде. – Доктор Руннефельдт прошёлся вокруг разложенной панели. – Ничего не пропало! Могу поклясться! Нам бы бросилось в глаза… Голые стены на метр высоты! И отсутствие орнаментов между фризом и потолком было бы заметно! Нет, комната выглядела неповрежденной.

– Спросим Вахтера. Если кто и знает, так это он…

Тут как раз вернулся Вахтер и слышал последние слова.

– Они бесчинствовали, как варвары, – громко сказал.

– Кто? – доктор Фндлинг повернулся к Вахтеру, не услышав, как он вошёл.

– Солдаты…

– Мы так и думали. Эта русская солдатня… – Доктор Волтерс сжал кулаки. – Для них нет ничего святого…

– Немецкие солдаты, герр ротмистр, – сказал Вахтер.

Волтерс качнулся, как будто Вахтер подставил ему подножку.

– Какая наглость! – закричал он, побагровев. – Ваши слова можно расценить как подрыв оборонной мощи! За это предусмотрена смертная казнь, если я о них доложу. Если я о них доложу! Немецкий солдат – это носитель культуры, ясно вам?!

– Не очень...

– Вы… вы предатель! – доктор Волтерс задохнулся от возмущения. – Вы обвиняете наши передовые части в вандализме?! Просто слов нет!

– Вам было бы интересно кое-что узнать. – Вахтер не видел предупреждающие жесты доктора Финдлинга и доктора Руннефельдта. Замолчите, Вахтер! Ради всего святого, не говорите больше ничего! Вы не представляете, к чему это приведёт! Если Волтерс разозлится, мы не сможем вам помочь. Никто не сможет… даже сам гауляйтер Кох.

– Какую? – взревел Волтерс. – Сделайте милость!

– Я могу представить вам одного свидетеля, герр ротмистр, которому можно доверять: генерала фон Коррте. Он лично видел, как солдаты бесчинствовали в Янтарной комнате. В грязных сапогах, облепленных комьями глины, они валялись на драгоценной мягкой мебели, штыками ковыряли мозаику и кусками выламывали из стены, чтобы оставить на память или отправить в качестве подарка жёнам, своими сапогами они испоганили бесценный наборный паркет. Я попытался предотвратить вандализм… И что они сделали? Ударили так, что я потерял сознание и чуть не умер, эти мерзавцы…

– Довольно! – вышел из себя Волтерс. – Описывать наших героических солдат, как бандитов… Господа, вы все это слышали! Будете моими свидетелями!

– Мы можем засвидетельствовать, что герр Вахтер, когда мы прибыли в Пушкин, носил на голове повязку. Также от генерала фон Кортте мы узнали о том, что после этого инцидента он приказал освободить Янтарную комнату, и войска разместились в другом месте. – Доктор Руннефельдт пожал плечами. – К сожалению, всё это правда, дорогой коллега… и вы это знаете. Вы тоже там были. Наши солдаты вели себя в Янтарной комнате, как в каменоломне.

– Не приувеличивайте, Руннефельдт! – Доктор Волтерс прошёлся несколько раз вокруг сложенной на полу настенной панели. – Я почти ничего не заметил.

– А я заметил значительно больше. – Вахтер не позволил себя запугать. Он был прав, за плечами у него лежала безупречно прожитая жизнь, и он был честен до конца. – Я находился там, хотел это предотвратить и меня в ответ чуть не убили.

– Наши пехотинцы не могли украсть весь настенный фриз.

– Верно.

– А речь сейчас идёт как раз об этом, а не о нескольких выковыренных камешках. Настенный фриз не был повреждён. Это так?

– Да.

– Тогда закройте рот, Вахтер и не превращайте мелкие проступки в клевету на немецких солдат! Прозвучало так, будто наша доблестная армия представляет собой свору грабителей произведений искусства!

– Нет… это случилось только один раз. Одно подразделение.

– Ну вот! Зачем делать из мухи слона? Нам безразличны ваши стоны…

Волтерс не замечал, что строевым шагом торопится в ловушку. Доктор Финдлинг и доктор Руннефельдт уже распознали двойной смысл слов. Они с интересом посмотрели на Михаила Вахтера, ожидая дальнейших событий, а Руннефельдт затаил дыхание, когда понял, что ротмистр не осознает готовящийся удар.

– Давайте оставим эту тему, господа, – предложил Руннефельдт. – Мы должны довольствоваться тем, что привезли из Пушкина. Кроме того, не все ящики ещё открыты.

– Но это же просто свинство! – возмутился Волтерс. – Из грузовиков ничего не могло пропасть, мы все это подтвердим. Если в Янтарной комнате что-то отсутствует, то эти фрагменты остались в Пушкине. Как такое возможно? Где эти ящики? Или, чтобы было понятнее: кто их украл?

– Если ящики исчезли здесь, то мы этого никогда не узнаем, коллеги. – Доктор Руннефельдт сел на край стоящего у стены открытого ящика. – Мы можем только отметить, что произошло. А после окончательной победы мы восстановим всё исчезнувшее по фотографиям. Задействуем самых известных резчиков по янтарю. Это не проблема… Но что меня раздражает, так это наглая изощрённость, с которой нас обманули!

– Это сделали не простые солдаты, – сказал Вахтер совершенно спокойно. – У них просто не было возможности.

– Увы, мы можем распрощаться с кое-какими важными фрагментами, господа, – вмешался доктор Финдлинг. – Из трёх бесценных дверей, резных и покрытых сусальным золотом пропали две! Прибыла только одна. Почему?

– Чёрт побери! – доктор Волтерс сжал кулаки. – Если сам за каждым винтиком не присмотришь...

– Две огромные двери трудно не заметить, – зло вставил директор музея. – При распаковке отдельных частей я сразу обратил на это внимание. Надо немедленно позвонить в Пушкин.

– Нам вряд ли предоставят линию для частного разговора. – Доктор Руннефельдт покачал головой. – Пушкин расположен в зоне боевых действий, а после приказа фюрера об окружении Ленинграда там проходит передний край линии фронта. Поэтому связь только для военных. Если удастся воспользоваться телефоном, мы должны поговорить с начальником службы снабжения 18-ой армии. Только он может найти эти двери и, возможно, настенные фризы, если они там, и отправить в Кёнигсберг.

– Ну так попробуйте, господа! – доктор Финдлинг обвёл рукой пустой зал. – Иначе как нам заполнить все эти пробелы?

– Гауляйтер должен помочь, – прошептал Руннефельдт.

– Да, гауляйтер. – Вахтер с надеждой кивнул. – Теперь он может показать, действительно ли имеет такую власть, как об этом говорят.

– Кто-нибудь может призвать этого старика к порядку? – раздражённо воскликнул Волтерс. – Теперь он критикует гауляйтера. Послушайте, во всём только ваша вина. Вам велели заботиться о Янтарной комнате еще двести двадцать пять лет назад, как вы сами заявляете! Вы обязаны были заметить пропажу! Почему же не заметили?!

Когда начальник чувствует себя загнанным в угол, он обвиняет подчинённых. Элегантным и всегда безопасным способом он возлагает вину на беззащитных. Клятвы обвиняемых не имеют значения. Прежде чем покатится его собственная голова, ее должны лишиться другие. Жертвенный агнец должен умереть. Но Вахтер не собирался становиться жертвенным животным. Одним предложением он сбросил ротмистра с коня.

– Как я мог это сделать? – спросил он спокойно и с сожалением пожал плечами. – Вы выгоняли меня из Янтарной комнаты десятки раз, пока занимались разборкой, герр ротмистр. Я не мог больше заниматься своим делом...

– Ага! – только и произнёс доктор Финдлинг. Больше ничего, но этого оказалось достаточно, чтобы Волтерс снова взорвался. Он выпрямился, приосанился и бросил уничижительный взгляд на доктора Финдлинга.

– Ваше замечание совершенно излишне! – заорал он. – Я беру на себя ответственность за всё, что произошло в Пушкине! Этого достаточно?!

– В принципе, да. – Доктор Финдлинг покачал головой, что, в сущности, противоречило этому «да». – Но дверей и фризов это не вернет...

Тем временем на лестнице произошла роковая встреча: спускавшаяся вниз Яна наткнулась на поднимавшегося гауляйтера Коха. Она его никогда раньше не видела, но опознала по форме с золотым галуном и описанию внешности. Коренастый мужчина среднего роста смотрел на всё оценивающим холодным взглядом, над его верхней губой топорщились усики, нос с широкими ноздрями. Его широкие брюки-галифе выглядели как крылья и придавали значимость невысокой фигуре. Это наверняка он, мгновенно решила Яна. Уж больно похож.

Кох, как и все люди небольшого роста, стремился компенсировать этот изъян через власть, решительность, грубый приказной тон и жуткую несговорчивость.

Гауляйтер никогда не проигрывал и не капитулировал. Его ужасные и беспощадные методы оправдывали преувеличенную самоуверенность и льстили параноидальному стремлению быть великим, недосягаемым и всегда правым. Его окружению всегда было жарко… все дрожали от страха, а Кох считал это высшим достижением.

Яна и Кох резко остановились на лестнице и посмотрели друг на друга. Гауляйтер оказался на две ступеньки ниже Яны, это был определённый недостаток, ведь смотреть сверху вниз лучше, чем снизу вверх. Эта ситуация была для него непривычна.

– Ого, кто это?! – восторженно воскликнул Кох. Он окинул Яну наглым, раздевающим взглядом, исследовал её фигуру от стройных ног до чёрных волос, вернулся к груди, обтянутой платьем медсестры, и остановился. – Какая чудесная сестричка пришла к нам в замок! Здесь кто-то заболел? Кому понадобилась ваша помощь? Какая мука для пациента… теперь у него появится новая болезнь: повышенное давление и учащённое сердцебиение!

– Ложная тревога, герр гауляйтер. Никто не болен.

– Вы меня знаете? – кокетливо спросил Кох, хотя был уверен, что в Восточной Пруссии его знает каждый. Его нельзя сравнить с другими гауляйтерами: ни с Мучманом в Заксене, ни с Грое в Кёльне, ни с Вагнером в Вестфалии. Они тоже известны, но такой сомнительной популярности, как у Коха, не достигнут никогда.

– Кто же вас не знает, герр гауляйтер? – ответила Яна. Она не стала подходить ближе и осталась на той же ступеньке, глядя на Коха сверху вниз. Он тоже не стал подниматься, его вполне устраивала текущая позиция.

– Даже если, как вы сказали, тревога была ложной, она сделала доброе дело: я встретил вас. Иначе этого никогда бы не случилось… к большому сожалению. Как вас зовут, сестричка?

– Яна Роговская, герр гауляйтер.

– Это звучит по-восточнопрусски.

– Я родилась в Лыке.

– Это в Мазурии?

– Да, герр гауляйтер.

– Яна, быть мазурской девушкой – значит всегда быть верной долгу и обещаниям…

– Как это понимать, герр гауляйтер?

– Мазурская девушка в любви пылкая и ненасытная, рай и ад в одном лице. Ты пылкая, Яна?

Само собой разумеется, он перешёл на «ты» после первых же слов и продолжил нагло и обстоятельно разглядывать её фигуру. При этом он улыбался… это должно было подбадривать, но Яна стала ещё более осторожной. Как ему ответить? Как повели бы себя другие женщины? Если улыбнуться, это можно расценить как согласие. Покачать головой – это спровоцирует его на новые вопросы. С любым другим можно было бы поступить просто – оставить его без ответа и уйти, но можно ли так поступить с гауляйтером? С тираном вроде Коха? Она решила уклониться от прямого ответа.

– Я не знаю, герр Кох, – сказала она и отлично изобразила смущение.

Коху это жеманство очень понравилось. Его раздевающий взгляд стал требовательнее, и Яна буквально почувствовала, как его руки скользят по её коже.

– С тобой так никто не говорил?

– Нет.

– Нужно проверить эту народную примету. Пылкость можно определить только тогда, когда её вызовешь. Не разочаровывай мазуров, Яна. Когда у тебя свободный день?

– Это определяет старшая сестра Вильгельми.

– Глупости! Это определяю я! – Кох поднялся на две ступеньки вверх, но все равно оказался на несколько сантиметров ниже Яны. Это его не удивило – все женщины, побывавшие в его постели, обычно были выше. Да и какое это имеет значение? Среди подушек он был гигантом.

Он попытался обнять Яну за талию, и она, молчаливо защищаясь, отступила вверх по лестнице, что для Коха стало неожиданностью. Большинство женщин, которых он «завоёвывал», считали за честь, если такой мужчина клал руку им грудь, когда прицеплял орден.

– В чём дело? – спросил сердито немного сбитый с толку Кох. Глаза Яны сверкнули, и он ждал объяснений.

– До меня ещё не дотрагивался ни один мужчина, герр гауляйтер, – сказала она почти жалобно.

– Этого не может быть! Ты что, до сих пор жила среди слепых?

– Все вокруг за мной присматривали. Дома – отец и старший брат, в общежитии – заведующая, в больнице – старшая сестра.

– Правда?

Кох подошёл ближе, вытянул вперёд руки, растопырил пальцы и неожиданно прижал их к груди Яны. Она оцепенела и стиснула кулаки, ей нестерпимо захотелось треснуть Коха по широкому носу. Но это, как она ясно понимала, означало бы для неё конец. Высылка из Кёнигсберга в рабочий лагерь для восточных рабочих. А если раскроется, кто она на самом деле, то в концлагерь или сразу смертный приговор. У Коха для этого достаточно власти. Ни один «независимый» судья не осмелится пойти против него. Незаменимых судей нет…

– В среду у тебя будет свободный день! – сказал Кох и сжал её груди. От этого прикосновения его глаза жадно заблестели. – И мы отпразднуем мазурский праздник любви.

– Я… я не знаю.

– Я знаю, и этого достаточно. В среду вечером, Яна. Я заеду за тобой. Поедем в чудесный охотничий замок… Он тебе понравится.

– Если старшая сестра меня отпустит.

– Не сомневайся. Как зовут этого дракона?

– Фрида Вильгельми, городская больница.

– Ну, тогда до среды, Яна.

– Да, герр гауляйтер.

Кох ласково похлопал её по щеке, и, когда она спускалась по лестнице, долго смотрел ей вслед, пленённый раскачивающимися бёдрами, которые пробуждали в нём дикие фантазии. Какая женщина! Проклятье, что за женщина!

С великолепным настроением он вошёл в зал номер тридцать семь, как раз когда доктор Волтерс воскликнул:

– Надо немедленно связаться с Пушкиным! Если там побывал спецторяд Розенберга, мы можем позабыть о пропавших предметах.

– Что там с Розенбергом? – спросил Кох. Его резкий голос застал учёных врасплох, как воров на месте преступления. Хорошее настроение Коха как ветром сдуло. Достаточно услышать имя Розенберга, и весь день отравлен.

– Герр гауляйтер… пропало несколько вещей из Янтарной комнаты. – Доктор Финдлинг показал на разложенную на полу янтарную панель. – Верхний фриз, орнамент, соединяющий потолочные росписи, и две из трёх дверей. По всей видимости, их забыли погрузить.

– Какое свинство! – возмутился Кох и топнул правой ногой. Он подсмотрел это у фюрера и заметил, что это производит сильное впечатление. – Забыли! Как можно было забыть? Кто отвечал за погрузку?