Текст книги "Янтарная комната (ЛП)"

Автор книги: Хайнц Конзалик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 27 страниц)

«Почему не Тюрингия? – подумал он. – Почему не Гёттинген? Безопасные соляные шахты глубиной шестьсот метров были бы наилучшим местом, чтобы спасти сокровища. Взорвать входы, и никто, кроме нескольких доверенных лиц, не узнает, что лежит под землёй. Бомбоустойчивое, хорошо законсервированное, с постоянной температурой… лучшее место на тысячелетия, а в данном случае – всего на несколько лет. Ходят слухи о новом чудо-оружии, бомбе с делением атомного ядра, над которой непрерывно работает секретная команда исследователей под руководством Вернера фон Брауна, создателя ракет Фау-1 и Фау-2, теперь ежедневно обрушивающихся на Лондон, и эта бомба уничтожит всех врагов на земле в огненном шаре и даровало бы победу Германии».

В ночь на 22 января 1945 года, когда советские войска захватили Велау и теперь стояли в каких-то сорока километрах от Кёнигсберга, Кох позвонил не спавшему из-за беспокойства доктору Финдлингу.

– Пора! – сказал он. – Транспортная колонна на пути к вам. Руководитель колонны, капитан Лёйзер, имеет при себе план маршрута. На рассвете машины должны покинуть город.

– Я готов, гауляйтер.

– Почему вы? – удивился Кох. – Вы нужны мне здесь. Ящики могут ехать они. Партийная канцелярия гарантировала, что о них везде позаботятся и доставят в надёжное место. Вы уже ничего не сможете сделать для Янтарной комнаты.

У доктора Финдлинга встал комок в горле. Он понял, что у него нет выбора, ведь он носит форму ополченца и, как солдат, поклялся фюреру драться «до последней капли крови».

– А Вахтер? – спросил он.

– Финдлинг, не задавайте глупые вопросы, когда нужно спешить! Зачем Вахтер при транспортировке?

– Присматривать. Как всегда. Вот уже двести двадцать шесть лет!

– Он хочет последовать за ней в шахту на глубину шестьсот метров? – усмехнулся Кох. – Верный Вахтер, законсервированный в соли. После двухсот двадцати шести лет лет семья Вахтера заслужила отдых. Впрочем, он не слишком стар и сможет держать в руках винтовку! Он останется в крепости Кёнигсберг, как и мы с вами. Фюреру теперь нужен каждый мужчина. В листовке Ильи Эренбурга сказано, что нас ждёт. Сообщите об этом Вахтеру.

Через час после этого разговора, который Финдлинг запомнил на всю жизнь, во двор замка въехали двадцать грузовиков. Доктор Финдлинг не поверил своим глазам: на бортах и крышах машин были нарисованы большие красные кресты, как будто это колонна с гуманитарным грузом или с ранеными. Это впечатление подчёркивалось повязками с красным крестом на левых рукавах водителей. Лишь у капитана Лейзера, ехавшем на вездеходе, такой повязки не было.

– Ну и наглость, – сдавленно произнёс Вахтер. – А кругом твердят, что санитарные машины и поезда переполнены.

– Ради бога, замолчите, Михаил! – Доктор Финдлинг предостерегающе толкнул Вахтера в бок. – Думайте лишь о том, что в этих грузовиках Янтарная комната! Они замаскированы под Красный крест, чтобы её спасти. Вы должны думать только об этом. Я не хочу знать, сколько вещей перемещают под прикрытием Красного креста. Боже, не думайте в нашей ситуации о морали! – Доктор Финдлинг наблюдал, как машины выстраиваются в ряд. – Завтра всё будет позади. А мы остаёмся с ополчением.

– Я не останусь, доктор.

– Вахтер, что вы намерены делать?

– Как всегда, я уеду с Янтарной комнатой.

– Это безумие! Вы понимаете, что это значит? Дезертирство, трусость перед лицом врага! Военно-полевой суд приговорит вас к смерти, вас расстреляют или повесят.

– Только не меня.

– Почему для вас сделают исключение? Как вы вообще предполагаете выбраться из Кёнигсберга? У вас нет командировочного предписания. Капитан Лейзер побоится взять вас с собой тайком. Он теперь даже станет кавалером Рыцарского креста.

– У меня получится, доктор.

Вахтер глубоко вздохнул. Тревога за Яну не давала ему покоя. Для старшей сестры Фриды Вильгельми она стала незаменимой. Количество раненых, доставленных в Кёнигсберг эшелонами и санитарными машинами, давно превзошла вместимость больниц и пунктов скорой помощи, оборудованных в школах, в спортзалах и в разветвлённых помещениях крепости. Старые форты и бастионы были переполнены, не хватало врачей, медсестёр, санитаров и подсобных рабочих. Учительниц и других женщин социальных профессий обязали оказывать помощь. Они мыли раненых, поили их и кормили, закрывали глаза умершим, сидели около умирающих и часто заменяли матерей, жён или невест в последние часы их жизни.

– Когда мы уйдем? – спросила однажды Яна.

– Уйдем? – удивилась Фрида. – Когда прикажут.

– А если будет слишком поздно?

– Я останусь до тех пор, пока здесь находится хоть один раненый!

– Русские захватят Кёнигсберг…

– Ну и что? Разве раненые смогут убежать? Я принадлежу им, а они нуждаются во мне.

– Русские будут насиловать… вспомните призыв Эренбурга

– Меня? – Фрида, эта башня из костей и мяса, усмехнулась. – Для этого понадобится четыре сибирских великана.

– Они могут тебя убить! Просто убить.

– Дочка, можно подумать, что ты тоже заражена пропагандой! И немцы, и русские – все нуждаются во мне. И будут рады тому, что я ещё здесь. Мы, врачи и медсёстры, не делим людей на друзей и врагов. Для нас существуют только раненые, больные и нуждающиеся в помощи. Запомни это, дочка!

Последний визит к Сильвии стал для Яны мучительным. Сильвия постоянно передавала сообщения об обстановке в Швецию, а оттуда их пересылали в Ленинград. Десятки тысяч беженцев ожидали на пристани и на вокзале место на корабле или в вагоне. Рыли окопы для новой линии обороны, устанавливали противотанковые бетонные заграждения, прибывали последние резервы, чтобы защитить Кёнигсберг…. Эти сообщения показывали советскому руководству, что отчаяние может мобилизовать небывалые силы и прольётся много крови для захвата Кёнигсберга. И в Ленинграде это понимали. Там люди в условиях жесточайшего голода выдержал девятьсот дней блокады города немецкими войсками, пока в январе 1944 года силами 42-й армии Ленинград не освободили.

Но у Кёнигсберга не было надежды на освобождение. Счёт шёл на дни или недели… окружение стало неизбежным.

– Я хочу попрощаться, – сказала Яна. Она сидела напротив Сильвии, которая только что отставила радиоприёмник.

– Попрощаться? Почему? – Сильвия недоверчиво посмотрела на Яну и покачала головой. – Что это значит?

– Я уеду из Кёнигсберга.

– Ты сошла с ума? Куда ты уедешь?

– Не знаю. Пока не знаю…

– Яна, это же глупо! Ты останешься в Кёнигсберге, выбросишь немецкую форму, отметишься у советского коменданта, получишь советскую форму фельдшера и опять станешь собой – русской. А после победы снова встретишься со своим Николаем.

– Я не могу оставить Михаила Игоревича одного, Сильвия.

– И Михаила Игоревича примут с распростёртыми руками. Он станет героем.

– Без Янтарной комнаты? Чего стоит для него жизнь без Янтарной комнаты? Он останется при ней и последует туда, куда её повезут. Никто не сможет их разделить. И я должна быть с ним, Сильвия. Он присматривает за Янтарной комнатой, а я за ним. Это мой долг.

– Долг! Долг! Ты должна выжить! Ты хочешь где-нибудь сдохнуть, как немецкая медсестра? Яна, через несколько дней ты можешь снова стать русской!

– Без Янтарной комнаты и Михаила Игоревича.

– Ты сумасшедшая, сумасшедшая, сумасшедшая, – закричала Сильвия и вскочила. – Неужели Янтарная комната – самое важное, что есть на свете?

– Для нас – да.

– Тебя надо облить холодной водой, чтобы ты наконец пришла в себя. Что ты сможешь сделать, когда нацистские грабители где-нибудь ее закопают?

– Я буду там, буду знать, где она закопана, смогу выкопать ее после войны и вернуть в Пушкин, в Екатерининский дворец. Это единственная моя задача.

– И ради этого ты рискуешь головой.

– Да. Наши мужчины умирают на фронтах и сражаются за Родину. Я тоже сражаюсь, только на другом поле битвы.

– Боец невидимого фронта Яна! Как героически это звучит! Только… зачем ты пришла?

– Попрощаться, Сильвия. – Яна положила руки на колени. На сердце было тяжело. – Надеюсь, мы еще увидимся.

– Где?

– В Ленинграде или у тебя в Швеции, в Уппсале, или где-нибудь ещё. Чем займешься после войны?

– Пока не знаю. Буду учиться дальше или выйду замуж и нарожаю детей, заведу летний домик в шхерах, кто знает, что ждёт нас в будущем? Тебя найти будет нетрудно: где Янтарная комната, там и ты.

– Так угодно Богу, Сильвия.

– Ты веришь в Бога? – Сильвия озадаченно посмотрела на Яну. – Ты, коммунистка?! Бывшая комсомолка?

– Да. Я верю в Бога. И даже молюсь.

– И правильно.

Когда Яна встала, Сильвия обняла её и они поцеловались как сёстры. Потом Яна быстро выбежала из квартиры, как будто за ней кто-то гнался.

Издалека в сторону города катился грохот канонады. Ветер доносил гром смерти и разрушения.

Двадцать грузовиков с красными крестами наконец загрузили. Ящики с Янтарной комнатой, изнутри обитые войлоком, пометили красной точкой. В других ящиках находилась знаменитая коллекция серебра, картины старых русских и европейских мастеров, в том числе Рубенса, Каналетто и Шпицвега. В отдельный ящик поместили фландрский гобелен 1580 года – огромное полотно размером четыре с половиной на три с половиной метра. На этом ящике чёрной краской нанесли надпись «М-Д-Фос» букву «Б» в треугольнике. Это был гобелен из списка «предпочтений фюрера». «М-Д-Фос» означало Фоса, руководителя особого проекта «Линц», живущего в Дрездене директора музея, а буква «Б» в треугольнике, видимо, Берлин, Берхтесгаден или Борман.

Но теперь это всё не имело значения. Всё, что эвакуировалось на грузовиках Красного креста, считалось «коллекцией гауляйтера Коха».

Доктор Финдлинг попытался ещё один раз поговорить с Кохом. В пять часов утра с участка фронта под Велау доносился артиллерийский огонь. Но Кох оказался вне недосягаемости. Ко всеобщему изумлению, он предоставил свой спецпоезд в распоряжение ожидающим в порту и на вокзале беженцам. Военные и партийные работники регулировали, насколько возможно, начавшийся хаос, когда тысячи людей начали штурм поезда. Приказ «женщин и детей в первую очередь» стал абсолютно бессмысленным, чтобы занять место в поезде, люди толкались, дрались и избивали друг друга. В порту было тоже самое. Штурм предоставленных в распоряжение беженцам нескольких кораблей был борьбой не на жизнь, а на смерть. Клещи вокруг Восточной Пруссии сжимались с каждым часом все сильнее, армии Черняховского и Рокоссовского неудержимо рвались вперёд.

У аппарата Финдлинг застал только Бруно Велленшлага, чей голос, как ему показалось, дрожал от страха.

– Да, доктор, да! Отправляйтесь! – прокричал Велленшлаг в трубку. – Русские наступают на Эльбинг и скоро нас отрежут. Потом будет поздно! Просёлочной дорогой у вас должно получиться! Перегрузка в Берлине, оттуда поезд повезёт груз в Рейнхардбрунн. Гауляйтер обо всём договорился с гауляйтером Тюрингии Шаукелем, и из замка Рейнхардбрунн груз проследует дальше в соляной рудник. В Рейнхардбрунне, вероятно, будет новая ставка фюрера под названием «Волчье логово». Скорее всего. Послушайте, поезжайте наконец! – И положил трубку.

Стоявший рядом с Финдлингом капитан Лейзер всё понял и бросил на него смущённый взгляд.

– На окончательную победу непохоже, – произнёс он с сарказмом. – Что ж, пора! Вы остаётесь?

– Придется!

– Тогда желаю вам выжить. Это всё, что я могу вам пожелать.

Они пожали друг другу руки и вышли во двор разрушенного замка.

У готовых к отправке грузовиков, рядом с водителями с повязками Красного креста, его ждали Михаил Вахтер и юная медсестра. На левом плече у неё висела санитарная сумка с кожаным ремнём. Доктор Финдлинг испугался, но овладел собой и не показал этого. «Михаил, что вы делаете? – подумал он. – Сейчас вам вынесут смертный приговор!»

Капитан Лейзер удивлённо посмотрел на обоих и подошёл ближе. С Вахтером он познакомился при загрузке машин, а медсестра из Красного креста была ему незнакома.

– В чём дело? – коротко спросил он. – Что вам угодно?

– Я готов, – ответил Вахтер.

– К чему?

– Сопровождать спецкоманду, господин капитан.

– Вы? Я ничего об этом не знаю, – удивлённо произнёс Лейзер. – В сопроводительных документах нет вашего имени.

– Я сопровождаю груз по личному приказу гауляйтера. В какой-то мере, как его доверенное лицо. Здесь моё предписание, господин капитан.

Вахтер протянул капитану Лейзеру письмо, которое Кох дал ему после опустошительного воздушного налёта на Кёнигсберг.

«Михаилу Вахтеру предоставлять необходимую помощь. Он уполномочен давать распоряжения от моего имени в отношении ценностей замка Кёнигсберг…»

Капитан Лейзер опустил письмо. Доктор Финдлинг с тревогой посмотрел на Вахтера. «Как хладнокровно ты держишься, – подумал он. – Господи, как ты осмелился пойти на такое! Это письмо уже ничего не значит».

– Это не командировочное предписание, господин Вахтер, – сказал Лейзер. – Это доверенность, но…

– В ящиках находятся величайшие произведения искусства европейской культуры, господин капитан. Гауляйтер поручил мне не выпускать их из вида и везде сопровождать. Могут возникнуть огромные сложности, если я не выполню это поручение. Вы сами прочитали, что я имею право отдавать необходимые распоряжения.

– Без командировочного предписания… – неуверенно произнёс Лейзер.

– Уже нет времени на формальности, – вмешался доктор Финдлинг и подмигнул Вахтеру. – Вы слышали, что было сказано по телефону: транспорт должен отправиться немедленно.

– Хорошо. Садитесь! – Он повернулся к Яне и оглядел ее сверху-вниз, с явным мужским интересом.

– Я должна сопровождать колонну в качестве медсестры и санитарки, – сказала она уверенно. – Господин гауляйтер приказал, чтобы в санитарной колонне была медсестра. Для маскировки. Этот приказ поручили выполнить мне.

– И конечно же, в спешке, тоже без командировочного предписания.

– Нет, господин капитан, вот оно. – Она вынула из кармана бумагу. Командировочное предписание для медсестры Яны Роговской сопровождать спецкоманду гауляйтера Коха. Кёнигсберг, 21 января 1945 года. Подпись капитана медслужбы доктора Панкратца.

– Всё в порядке. – Лейзер вернул бумагу Яне. Доктор Финдлинг растерянно посмотрел на неё. – Вы поедете в моей машине, сестра Яна?

– Если позволите, господин капитан.

– С радостью. – Лейзер отступил на два шага и поднял правую руку. – По местам! – скомандовал он стоявшим рядом с машинами водителям. – Расстояние между машинами тридцать метров! Колонна – вперед!

В последний раз доктор Финдлинг и Вахтер пожали друг другу руки.

– Михаил, вы очень мужественный человек! Всего вам хорошего.

– Вам тоже всего хорошего. До свидания.

– Вы верите, что всё будет хорошо?

– Я хочу верить. Сохрани вас Бог, доктор.

Неожиданно они обнялись. Первая машина тронулась с места, Яна и капитан Лейзер побежали к своему вездеходу, где их поджидал ефрейтор Хассельманн.

– Меня тоже не покидает надежда, – тихо произнёс доктор Финдлинг. – Может быть, Кох заберёт меня вместе со своим штабом, а Кох очень хочет выжить. В этом случае я смогу отсюда выехать… это мой единственный шанс…

Вахтер побежал к девятой машине, с водителем которой, унтер-офицером Йозефом Зелхе, он заранее договорился, и залез в кабину. Доктор Финдлинг помахал ему вслед, потом повернулся и с опущенной головой пошёл обратно в подвал рядом с «Кровавым судом».

Ранним морозным утром грузовики проехали через разрушенный город по единственной улице, ведущей на запад: на Хайлигенбайль, Браунсберг, Эльбинг, а там – свободный путь на Берлин.

Утром, когда Фрида Вильгельми пришла в бюро, ее удивило, что Яна, как обычно в последние четыре года, не сидит за пишущей машинкой. «Проспала, – подумала она. – Что тут удивительного? Последние недели она работала до глубокой ночи. Телу тоже нужен отдых».

Но и в девять Яна не пришла. Фрида посмотрела на часы, покачала головой и пошла в комнату Яны. В тревоге за свою «доченьку» она прошлепала по коридору к комнате Яны, постучала и сразу же открыла дверь. Вот беда, если рядом с ней в кровати окажется мужчина! Кто бы это ни был, даже сам главврач – он получит оплеуху и будут изгнан. Яна тоже получит взбучку. И никакой снисходительности.

Но кровать была пуста, нетронута и приведёна в порядок с армейской аккуратностью, «построена», как говорят военные. Фрида Вильгельми остановилась у двери, не веря своим глазам. На сердце стало тревожно: «Она осталась на ночь у мужчины. Нет, этого не может быть! Она не успела на трамвай и осталась ночевать у своей подруги Сильвии. А у Сильвии нет телефона. Но через несколько минут Яна придёт, я её обязательно отругаю, но потом дам ей плитку шоколада».

Она уже хотела уйти, когда увидела на подушке конверт. Фрида Вильгельми закрыла глаза и сделала глубокий вдох. «Нет, – подумала она, – нет! Этого не может быть, не должно быть. Яна так не поступит. Она не могла так поступить! Это письмо не мне. Нет, я не подойду к кровати и не возьму его. Нет! Нет!»

Но она всё же взяла письмо. Медленно опустилась на край кровати, открыла конверт и уже первое предложение, обращённое к ней, подтвердило величайшую трагедию в её жизни.

«Дорогая «мама» Фрида!

Все письма тех, кто кого-то покидает, начинаются со слов: «если ты читаешь это письмо, значит я…». Нет, у нас этого не будет. Я тебя не покидаю. Я уезжаю лишь на короткое время и знаю, что мы снова увидимся. В лучшие времена, когда наступит окончательный мир и мы будем свободны, как парящие в воздухе птицы, как плывущие по небу облака. Мама, прости меня, но я должна так поступить. Не из трусости или страха, поверь. Я осталась бы с тобой, если бы не другое поручение, которое должна выполнить, но о нем я не могу тебе рассказать.

Но когда мы снова встретимся, ты поймёшь, я знаю. Я тебе очень многим обязана. Не только за пишущую машинку, не только за знания о шприцах, иглах и канюлях, о перевязках и уходе за ранеными, об утешении умирающих и об словах поддержки для их близких родственников. Как часто я их писала в письмах матерям и отцам, жёнам и детям. «Он заснул спокойно и не чувствовал боли…», а в это время он кричал и цеплялся за меня, как будто я могла продлить ему жизнь. Мы обманывали, чтобы их утешить, и считали это необходимым. Мама, я не буду тебе лгать. Тебя не обмануть, и я тебе многим обязана, и прежде всего за твою материнскую любовь, которая я спасала меня в минуты страха и страданий. Рядом с тобой я чувствовала себя как дома. С тобой я была под защитой. Ты была для меня крепостью. За это я буду тебе вечно благодарна. И когда-нибудь наступит день, когда я смогу излить тебе всю мою благодарность и говорить тебе – мама.

Фрида, я родом не из Лыка в Восточной Пруссии. Я русская и родом из Ленинграда. Меня зовут Яна Петровна Роговская и я оделась медсестрой Красного креста и шла вместе с немецким фронтом, чтобы выполнить задание. Клянусь тебе, что я не шпионка и не использовала твою любовь для шпионажа. Я не имею к военным никакого отношения и никого не предавала. Пожалуйста, поверь. Сейчас я больше не могу тебе ничего сказать.

Оставайся с Богом, мама Фрида. Господь окажет нам милость, и мы снова увидимся. Будь осторожна и не сдавайся, это было бы неправильно. Ведь ты никогда не сдаёшься! Обнимаю и целую тебя. Не разочаровывайся во мне. Где бы я ни была, ты всегда будешь в моём сердце.

Твоя Яна

PS: я тайком взяла из твоего письменного стола бланк командировочного предписания, подписанного доктором Панкратцем, и заполнила его. Прости меня, но оно мне необходимо, чтобы выжить».

Фрида Вильгельми медленно перечитала письмо, слово за словом, так медленно, будто хотела выучить его наизусть. Потом она порвала его и бросила остатки в печь. Когда оно сгорело, разворошила пепел кочергой и захлопнула дверцу печки.

Яна, дочка, Бог с тобой.

***

Утром 22 января 1945 года дорога и железнодорожная ветка на Эльбинг ещё функционировали. Советские 48-я армия, 65-я армия и Вторая танковая армия продвинулись через Остероде и Дейч-Эйлау к побережью, тяжёлая артиллерия взяла дорогу и железнодорожную ветку на прицел, штурмовики кружили над бесконечным потоком беженцев и армейскими колоннами, из Кёнигсберга ушёл на запад последний поезд. Но на рассвете 23 января путь из Кенигсберга на запад был отрезан.

Новость о том, что русские вот-вот прорвутся, вызвала жуткую панику. Важнейшие пункты питания, центральный склад снабжения и вещевой армейский склад в Понарте были сожжены по приказу командования. Все служащие аэродрома Люфтганзы «Девау», расположенного в пригороде Кёнигсберга, сбежали в рейх на самолёте, после их побега заполненные секретными документами сейфы остались открытыми.

Гауляйтер Кох бушевал. Смертные приговоры приводились в исполнение немедленно. Поскольку наземные пути были отрезаны, отчаявшиеся беженцы, ещё остающиеся в городе, устремились в порт и брали штурмом последние пароходы. Переполненные и перегруженные, они медленно тащились по Балтийскому морю в сопровождении небольших военных кораблей, которые не могли противостоять атакам советских подводных лодок.

У всех была только одна мысль: прочь, прочь из котла в Кёнигсберге. Прочь от русских, которые по призыву своих руководителей никого не пощадят. Лишь немногие из беженцев думали о том, что их постигла та же участь, которую то этого испытал русский народ во время наступления немецких дивизий. В одном лишь Ленинграде за время девятисотдневной блокады сотни тысяч людей умерли от голода, во время эвакуации и обстрелов. Умершие от голода лежали на улицах, их везли на кладбища на санках, на досках, на развёрнутых картонных коробках, на тележках, или просто несли на плечах. Сотни тысяч невинных людей. Кто может такое забыть?

Колонна машин Красного креста, двадцать грузовиков с Янтарной комнатой и «сокровищами гауляйтера», медленно тащилась в потоке беженцев в направлении Эльбинга. Капитан Лейзер внимательно смотрел на карту и качал головой.

– Если и дальше ехать с такой скоростью, то мы никогда не доберёмся до Берлина. После Эльбинга в направлении на Данциг и дальше через Штольп, Кёстлин и Штеттин дорога будет полностью забита беженцами! Мы должны свернуть и попытаться добраться до Берлина просёлочными дорогами через Эльбинг, Мариенбург, Грауденц, Бромберг, Шнайдемюль и Ландсберг. Если русские не будут слишком быстрыми. – Он посмотрел на сидящую рядом Яну. – Что вы об этом думаете?

– Не знаю. Мне эта дорога незнакома. Я знаю лишь то, что русские продвигаются слишком быстро.

Три дня и три ночи они ехали не останавливаясь и ели прямо на ходу. Когда они, наконец, миновали Грауденц, где уже не было такой паники, то облегчённо вздохнули. Отсюда и до Берлина путь был свободен, Вторая немецкая армия еще сопротивлялась пяти советским. Но дороги обстреливались артиллерией 65-й армии, а в направлении Торн-Бромберг вперёд продвигалась 47-я армия маршала Жукова. Одновременно с этим из района южнее Варшавы в направлении Лодзи, Позена и Бромберга двигались пять армий. 25 января, русская артиллерия уже обстреливала Кёнигсберг и порт – оттуда всё ещё продолжалось бегство из окружения.

Капитан Лейзер сделал короткую остановку и объяснил сложившуюся ситуацию.

– Мы правильно поступили, ребята, – сказал он. – Дороги на Бромберг, Шнайдемюль и Ландсберг ещё свободны. Если поднажмём, то приедем раньше Советов, которые двигаются за отступающей Девятой армией. Мы доедем до Берлина! Правда, будут налёты авиации, но не на нас. Так что по местам и вперёд!

Штурмовик... В воздухе раздаётся свист, надвигается крылатая тень, раздаётся стук тяжёлых пулемётов и лай бортовых пушек… И вот их уже три, четыре… а потом призрак снова исчезает в небе.

Девять раз над колонной кружили штурмовики, но по ней не стреляли. Яркий красный крест на крышах машин был надёжной защитой. Советские самолёты с воем проносились над колонной из двадцати грузовиков без единого выстрела, некоторые даже приветливо качали крыльями и улетали дальше вдоль дороги, чтобы атаковать железную дорогу, фабрики, поезда, колонны военных грузовиков и пехоту на марше.

– Если бы они только знали, что мы везём! – смеялся унтер-офицер Зельх. Сидящий рядом с ним Вахтер при каждом налёте втягивал голову в плечи. – Не волнуйся, приятель. По красному кресту они стрелять не будут. Русские так не делают.

На следующий день, 26 января, советские войска подошли к окраине города Грауденц и остановились перед новыми позициями Второй армии немцев. Капитан Лейзер узнал об этом от офицеров из пехотного резерва, который двигался им навстречу. Один из офицеров спросил, показывая на колонну машин:

– Раненые?

– Материалы и оборудование для лазарета, – ответил Лейзер.

Офицер ткнул пальцем в сторону передовой:

– Но раненые находятся там, приятель. Вы едете в неправильном направлении.

– А туда, – Лейзер показал пальцем на запад, – их привезут. Там будет развёрнут новый полевой госпиталь. Как ты думаешь, приятель, фронт долго продержится?

– К первому февраля кругом будут русские. – Офицер угрюмо рассмеялся. – Лучше всего не разворачивать здесь госпиталь. Спешите в Берлин, скоро вы там понадобитесь.

– Звучит мрачновато.

– Мрачнее некуда. – Офицер на прощание коротко отдал честь. Но не гитлеровским приветствием, а как это делали раньше, прикоснувшись рукой к козырьку фуражки. – Вот ведь дерьмо! Счастливого пути, приятель.

Это произошло по дороге от Бромберга на Шнайдемюль.

Колонна остановилась на краю леса. Штабс-ефрейтор Хассельманн, водитель вездехода, развёл костёр их пропитанных соляркой досок и начал готовить в большом котле жидкий суп из десяти гороховых колбасок, в который покрошил кусочки солдатского хлеба.

Все расселись на краю леса широкой дугой – сорок водителей, Вахтер, Яна и капитан Лейзер, и тут над макушками деревьев прозвучал знакомый гул и свист.

– Самолёты слева! – крикнул унтер-офицер Зельх. Он сразу плюхнулся в снег, а остальные врассыпную бросились в лес, укрыться за деревьями или кустами. Капитан Лейзер упал вместе с Яной в снег и крикнул ей:

– Пригните голову! Быстрее… Ползи к дереву!

Лишь один Вахтер остался сидеть неподвижно и с удивлением смотрел вслед трём советским истребителям, которые пронеслись над лесом, сделали широкую дугу, развернулись и полетели назад, прижимаясь к земле.

– В укрытие, болван! – крикнул ему Зельх. – Мы не в машинах, а снаружи!

Но было уже поздно. Из заострённой морды самолёта выплюнул очередь пулемет, прошив опушку пулями. Выстрел из бортовой пушки попал в котёл с супом, и он лопнул. Разбросанная и расколотая взрывом посуда закружилась в воздухе, под градом пуль танцевали на земле три каски, и теперь, уже слишком поздно, Вахтер широкими прыжками побежал к деревьям, в укрытие. Он почувствовал удар в левое плечо. Споткнувшись, он упал в снег и пополз в лес. Там его подхватили три водителя и затащили в укрытие. Самолёты развернулись и атаковали второй раз.

Вахтер лежал на животе и не чувствовал боли. Дрожь распространилась от плеча по всему телу, по коже текла липкая жидкость. «Это кровь, – подумал он. – Да, кровь. В меня попали, я ранен в левое плечо. Это было как удар молотком, но не больно. Вся правая сторона онемела, я не могу поднять руку. Я весь дрожу, как будто голый на снегу».

Его зубы стучали, но он не мог ничего с этим поделать. Перевернувшись на спину, он пристально посмотрел на дерево, под которым он лежал, и удивился, что контуры стали расплывчатыми, а снег приобрел голубоватый оттенок. Неожиданно Вахтер увидел над собой лицо Яны, её озабоченный взгляд и красивый изгиб губ, когда она спросила:

– Михаил Игоревич, вам не больно? Лежите спокойно, не шевелитесь.

Снова раздался треск пулемётов, пули стучали по стволам деревьев и по земле. Штабс-ефрейтор проворчал:

– Свиньи! Грязные свиньи! Не могли найти другую цель, кроме моего котла?

Снова появилась лицо Яны, она что-то сказала, Вахтер ее не понял и тихо произнёс:

– Доченька, я в порядке. Мне не больно. Всё не так уж плохо…

Потом он услышал голос Лейзера:

– Собирайтесь! Всё закончилось! Вы только посмотрите! Ни одного выстрела по машинам. Мастерская работа!

– Нужно его забрать, – сказала Яна. – Я сделаю ему временную перевязку… до ближайшего города…

И снова голос Лейзера:

– В Шнайдемюле…

Вахтера подняли, перенесли к машине и положили на откидной борт. Кто-то сказал:

– Разрежь его одежду.

Плечу вдруг стало холодно, Яна что-то сказала, он открыл глаза, но увидел только темноту. Затем боль прошила все тело, от головы до пальцев на ногах. Вахтер закричал. Перед его глазами как будто взорвалась звезда, он провалился в пустоту, где больше не было ни чувств, ни мыслей.

Когда он очнулся, то услышал шорохи, почувствовал под пальцами ткань, но вокруг опять была темнота, и он снова провалился в черную бездну. Когда он открыл глаза и вннезапно вернулась память, он заметил, что лежит не в снегу на краю леса, и даже не на откидном борту грузовика, а в постели, и белизна вокруг была не снежным покровом, а пододеяльником.

И над ним снова появилось лицо Яны.

Она улыбнулась, и Вахтер попытался улыбнуться в ответ, потом поднял голову и с удивлением увидел, что Яна в другой форме. Не в платье Красного креста, а зелёной широкая гимнастерке, длинной зелёной юбке и грубых сапогах. Потом он услышал, как люди разговаривают на другом, знакомом языке. Женский голос по-русски задал вопрос, и мужчина ответил тоже по-русски:

– Сестричка, смилуйся, сделай ещё укол. У меня всё болит…

Что это значит? Что происходит?

– Доченька, – произнёс он, с трудом ворочая языком. – Где… где мы?

– В Шнайдемюле, Михаил Игоревич. Вы проспали три дня. Вам сделали операцию, всё хорошо, рука восстановится. Лопатка срастётся. На нее наложили проволочную сетку, и кость срастётся. Всё прошло удачно, как сказал доктор Трофим Игоревич Федоренков. Он потрясающий хирург.

– Федоренков… – Вахтер попытался немного поднять голову. – Яна, доченька… у меня бред? Где я?

– В советском лазарете №3 Второй гвардейской танковой армии. Уже два дня, как русские заняли Шнайдемюль. Мы среди своих.

– А Янтарная комната? – спросил он чуть слышно.

– Надеюсь, она в Берлине.

– Без… без нас…

– Речь идёт о вашей жизни.

– Ты должна была остаться с ней, Яна.

– Ваша жизнь была для меня важнее.

– Янтарная комната… мы… мы больше ее не увидим, Яна… Мы не справились… через двести двадцать шесть лет Вахтер не справился… Почему ты не позволила мне умереть? – Он вдруг заплакал, слёзы покатились по морщинистым щекам к уголкам рта. Яна промокнула их марлевым тампоном. – Как мы посмотрим в глаза Николаю?

– Война скоро закончится, Михаил Игоревич. – Яна наклонилась над Вахтером и вытерла его лицо. – И мы потом найдём её, мы будем её искать. Мы знаем, куда её увезли. Сначала в Берлин, потом в замок Райнхардсбрунн в Тюрингии, оттуда в Зальцбергверк. Возможно, после войны только мы будем об этом знать. Мы найдём Янтарную комнату, и наступит день, когда она снова окажется в Екатерининском дворце. Николай будет за ней присматривать, а вы будете играть в парке со внуками и рассказывать им, как вас обстрелял истребитель, покажете им свои шрамы. А они будут рассказывать про дедушку-герой и гордиться вами.