Текст книги "Янтарная комната (ЛП)"

Автор книги: Хайнц Конзалик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 27 страниц)

– Пощадил бы, ваше величество. Отправил бы в отдалённый монастырь и предал забвению.

– Ты думаешь прямо как царица. – Пётр прислонился к стене, и взгляд его стал неподвижным. – Пощадить! А кто пощадит меня самого? Я не знаю, что делать. Иди к жене, Вахтеровский. Я тоже так поступлю. И не думай, что царь подобен дьяволу…

Тёплым вечером 24 июня 1718 года в последний раз на суд собрались сто двадцать семь сановников со всего государства, они заслушали признания цесаревича и зачитали его показания, которые Алексей под пытками написал собственноручно. Заканчивались они словами: «…ничто бы не остановило меня в осуществлении желания…» То есть в покушении на жизнь царя.

После короткого совещания, во время которого царь неподвижным взглядом сердито смотрел на судей, они единогласно вынесли ожидаемый приговор, без малейшей попытки найти в деле смягчающие обстоятельства. Никто не осмелился возразить царю. Приговор гласил:

«24 июня 1718 года, мы, нижеподписавшиеся министры, сенаторы, общественные деятели, офицеры и гражданские лица, собравшиеся в зале Сената Санкт-Петербурга, после тщательного размышления и вдохновлённые нашей христианской верой в силу святых заповедей Старого и Нового Заветов, Святого Писания Евангелистов и Апостолов, правил и уставов отцов Церкви, в права римских, греческих императоров и других христианских властителей, в силу русского права, единогласно и без возражений решили, что цесаревич Алексей за свою вину и бунт против властителя и отца, в равной степени как сын и как подданный его величества, заслуживает смерти».

С тяжёлым сердцем и слезами на глазах – как об этом говорилось позже – они приговорили цесаревича к смерти за тайный заговор и план отвратительного двойного отцеубийства – отца страны и кровного отца.

При провозглашении приговора цесаревич потерял сознание, его пришлось вынести из зала.

Царю потребовалось почти два дня, чтобы подписать приговор. Он опять закрылся в Янтарной комнате, ходил от стены к стене, прижимался лбом к холодному солнечному камню, молился и стучал себя кулаками в грудь. Смерть от палача или помилование и ссылка монахом в Сибирь, что означало прижизненное погребение? Кто я прежде всего: царь России или отец плохого сына? Какова моя обязанность перед Отечеством, Богом и остальным миром? Кто мне поможет? Мне, всемогущему царю, который теперь один, совсем один – и плачет?

В ночь на 26 июня Вахтер опять стоял в вестибюле около Янтарной комнаты и ждал царя. Он снова увидел свет и полный плохих предчувствий прибежал во дворец. Постучавшись, он не услышал ни ответа, ни окрика. Доносился только топот громких шагов, когда царь беспокойно ходил взад-вперёд, и глухие удары, происхождения которых Вахтер не мог понять. Это царь колотил себя кулаками в грудь.

В четыре часа утра царь открыл дверь и вышел. Выглядел он ужасно: утомлённое лицо, бледный, с дрожащим ртом и неподвижным взглядом. Его снова одолевали судороги, оставив след на лице.

– Ты опять здесь! – произнёс Пётр устало. – Я от тебя никогда не отделаюсь?

– Только если обезглавите меня, ваше величество.

– Возможно, когда-нибудь так и будет. – Царь прислонился к стене. – Чего тебе здесь надо? Я знаю, я знаю… Ты увидел свет. Но ты же знал, кто здесь, и всё же пришёл!

– Меня привела забота, ваше величество.

– Забота о ком? Обо мне или о цесаревиче?

– Об обоих, ваше величество. Только это.

– Если скажешь еще хоть слово, твоя голова уже сегодня слетит с плеч! – закричал царь. – Прочь!

– Будь по вашему, ваше величество. – Вахтер глубоко вздохнул. – Все знают про приговор цесаревичу. Все смотрят на Петербург. Как поступит царь?

– Как он поступит? – Пётр сжал кулаки. – Он одинок. С ним только Бог! Он один на один со своей совестью! Один на один со своим долгом! Никто не может мне ничего посоветовать! Никто не осмелится сказать хоть слово. Я – самый одинокий человек на земле… Мне придется принять решение, которое не примет за меня никто другой, такое ни приходилось делать еще никому. Я царь, Вахтеровский, стоящий голым на сибирском морозе.

– И нет никого, кто подал бы вам шубу?

– Нет!

– Позвольте мне, ваше величество?

– Нет! Держись подальше, Фёдор Фёдорович. Твоё сочувствие может стать смертельным. А я этого не хочу. Все, кто ползает вокруг меня – птичий помёт, вызывающий отвращение. Что за день! Ни я, ни кто-либо в мире никогда его не забудем.

В восемь часов утра 26 июня 1718 года в Петропавловскую крепость прибыли царь, князь Меншиков, князь Долгорукий, адмирал Апраксин, канцлер Головин, вице-канцлер Шафиров, генерал Бутурлин и другие – все, кто подписывали приговор. Они быстро вышли из карет и исчезли в тёмном входе Трубецкого бастиона, двери за ними плотно закрылись. Сразу после этого, как рассказывали рабочие, стоящие неподалёку новую башню, из зарешеченного окна раздался крик, который мог принадлежать только Алексею Петровичу. Но он умолк очень быстро, и над Трубецком бастионом нависла гнетущая тишина.

В одиннадцать часов ворота крепости открылись, из них вышел царь вместе с сопровождающими, и они без каких-либо признаков волнения, скорби, ужаса или озабоченности расселись по каретам и разъехались. Царь выглядел как обычно – неукротимый гигант в простой рабочей одежде, с холодным взглядом и раскачивающейся походкой моряка.

Вернувшись в Зимний дворец, царь с аппетитом пообедал, выпил стакан кваса и два стакана анисовой водки. Обед был обычным: щи из кислой капусты, холодное жаркое с огурцами и грибами, пирожки с капустой и в конце – любимый лимбургский сыр, размер которого царь проверял циркулем, подозревая, что повар Вайтен тайно лакомится этим чудесным, дурно пахнущим сыром. В этот день после кваса и анисовки он выпил ещё два стакана токайского, поцеловал в глаза царицу Екатерину и ушёл в свой кабинет. Всю вторую половину дня он работал там, давал распоряжения по запланированному на следующий день торжеству по случаю годовщины славной победы под Полтавой, определял порядок благодарственного богослужения, в хорошем настроении обсудил некоторые политические дела и потом удалился в Янтарную комнату. Никто не спрашивал его ни о чём. Даже Екатерина лишь молча наблюдала за ним во время обеда и пыталась прочитать по его лицу ответы.

Вахтер, как обычно, был в Янтарной комнате и протирал влажной кожаной тряпкой складки на вырезанной из янтаря голове.

– Убирайся отсюда! – мрачно буркнул царь. – И не вздумай мне мешать! Я не хочу никого видеть… даже Бога…

Низко поклонившись, Вахтер вышел из с озабоченным видом.

В шесть часов вечера от коменданта крепости и врача стало известно о смерти цесаревича Алексея Петровича. Это произошло неожиданно, он умер от апоплексического удара. Сразу после того, как в царь покинул его в одиннадцать часов утра, с ним случился глубокий обморок, и он уже не очнулся.

Волна ужаса прокатилась по Петербургу, а позднее по всей России и династиям Европы. Кто же поверит в апоплексический удар? Что произошло между восемью часами утра и шестью часами вечера в Трубецком бастионе? Посвящённые молчали, в ужасе затаившись. Но вскоре появились слухи, из которых нельзя было понять, где правда, а где вымысел.

Австрийский посланник Плейер через три дня после смерти цесаревича доложил в Вену, что Алексея зарубили саблей или топором, якобы царь лично нанёс сыну смертельный удар.

Голландский посланник Якоб де Бай писал в рапорте, что палач вскрыл цесаревичу вены, и тот истёк кровью в присутствии царя.

Камеристка Екатерины, немка Анна Крамер, рассказывала, будто цесаревичу по приказу царя и в его присутствии перерезали горло. И одна женщина из Нарвы потом искусно пришила отрезанную голову, чтобы цесаревича можно было положить в открытый гроб. А широкая и повязка на горле скрыла разрез.

Распространялся и ещё один слух: Алексея задушили подушкой четыре гвардейских офицера. Один из них, по фамилии Румянцев, рассказал об этом перед смертью – но кто ж ему поверит?

Но домысли возникали снова и снова. Был ли цесаревич задушен? Отравили ли его ядом? Бил ли его отец кнутом до тех пор, пока он не умер от этой ужасной пытки? Чем можно объяснить ужасный крик сразу после того, как царь и его сопровождение вошли в Петропавловскую крепость? Был ли ещё цесаревич жив после отъезда царя в одиннадцать часов утра?

Кто осмелится спросить? Кто хочет подвергнуться гонениям? Кто хочет оказаться на виселице?

Цесаревич был мёртв – это единственное было известно наверняка. Всё остальное было лишь предположениями, которые никогда не подтвердятся.

В этот вечер, 26 июня 1718 года, Пётр I остался в Янтарной комнате в одиночестве, а Вахтер стоял снаружи, прогоняя всех, кто хотел поговорить с царём. Он запретил тревожить царя самому Меншикову и вице-канцлеру Шафирову, на что Меншиков ему пригрозил:

– Запомни хорошенько: ты, лакей, тоже смертен.

Прежде чем уйти, они передали Вахтеру свиток, и Шафиров сказал:

– Передай это царю! Здесь то, о чём он просил. Ему надо поставить подпись. Дело спешное.

Опять Вахтер до самого утра сидел на скамейке перед дверью Янтарной комнаты и ждал. Один раз к нему пришла Адель и принесла корзинку с фруктами и холодными блинчиками, кружку пива и трубку с табаком.

– Тебе надо немного поесть, – шепнула она. – Будь осторожен, Фриц. Он собственноручно убил сына?

– Я этого не знаю.

– По всему Петербургу об этом шепчутся. Он до смерти забил его плёткой, а потом отрезал голову!

– Об этом будут еще много болтать. А сейчас ступай и оставь меня с царём. Он очень одинок… но никто этого не видит.

Утро ещё только начиналось, когда открылась дверь Янтарной комнаты. Царь распахнул её, согнувшись от боли, с дергающимся лицом и перекошенным ртом, из уголка стекала слюна. Его скрутил новый приступ, ему было так тяжело, что Пётр в эту минуту поверил в свою смерть. Сначала цесаревич, теперь он… Бог наказывает Россию.

– Фёдор, – прохрипел он, увидев Вахтера. – Фёдор, помоги мне. Я умираю… я умираю… Бог покинул меня… Моя бедная Россия…

Он опёрся о плечо Вахтера, но потом выгнулся, борясь со своей болезнью, и всей тяжестью гигантского тела навалился на спину Вахтера. Тот широко расставил ноги, чтобы удержать этот вес, и почувствовал, как сгибается под ним, как трещат его кости. Из последних сил он прислонил царя к стене, прижимая плечом.

– Вы должны жить, – прохрипел он.

– Зачем? Зачем я должен жить?

– У вашего величества много планов, чтобы сделать Россию самой сильной в мире. Вам надо их выполнить.

– А если я не смогу, Фёдор Фёдорович?

– Сможете, ваше величество. Вы – как скала… и смерть цесаревича вас не сломает.

Давление на плечо Вахтера уменьшилось, царь выпрямился, приступ проходил. По лицу Петра струился пот, рот был перекошен. Опираясь на стену дрожащими руками, он вернулся в Янтарную комнату и с глубоким вздохом упал в кресло, вытянув ноги.

– Что тебе известно о смерти моего сына? – спросил Пётр I.

– Ничего… только то, что он мёртв.

– И ты не хочешь меня об этом спросить?

– Я хочу, как и вы, остаться в живых, ваше величество. – Он вынул из кармана свиток и протянул его царю. – Это мне дали князь Меншиков и канцлер Шафиров. Нужна только ваша подпись.

– Меншиков, Шафиров! Они были здесь?

– Да, я не пустил их к вам. Я знал, что ваше величество хочет побыть в одиночестве.

– Ты правильно сделал. Я тебя отблагодарю.

Царь развернул свиток и начал читать красиво написанный текст. Следы приступа прошли, и судороги прекратились. Спокойно, как и в обычные дни, с наморщенным лбом и немного поджатыми губами, он закончил чтение письма и посмотрел на Вахтера.

– Ты умный человек, я это знаю, – сказал царь. – Слушай, что я хочу сообщить миру:

«При вынесении приговора нашему сыну, мы, его отец, колебались между естественным состраданием с одной стороны и заботой об обеспечении мира в империи с другой. Мы не могли принять решение в таком мучительном и серьёзном деле. Но всемогущий Бог в своей доброте захотел освободить нас от сомнений и защитить наш дом и нашу страну от опасности и позора. Вчера, 26 июня, он прервал жизненную нить цесаревича Алексея, который стал приступа, случившегося с ним во время оглашения смертного приговора и перечня его преступлений против нас и государства.

Болезнь началась с апоплексического удара. Потом сознание снова вернулось к нему, он исповедался, принял последнее причастие и попросил нас, забыв его преступления, действовать от имени наших министров и сенаторов. Он откровенно признался во всех преступлениях против нас, много плакал и получил прощение, которое мы, его отец и государь, должны были ему дать. 26 июня около шести часов вечера он умер, как христианин».

– Хорошо написано, Фёдор Фёдорович?

– Умно составлено, ваше величество… но никто этому не поверит.

Царь вскинул голову, в его глазах загорелся опасный огонь.

– Почему? Это же правда!

– Даже если это правда, никто не захочет в неё верить. Звучит слишком просто.

– Но я же написал: «он прервал жизненную нить…». Я написал: «… с апоплексического удара…». И я был рядом с ним до одиннадцати часов. Что здесь неправда?!

– Вы всё свалили на всемогущего Бога. Он всё урегулировал и освободил вас от решения. Ваше величество, это звучит так, как будто вы прикрылись Богом.

Царь пристально посмотрел на Вахтера, словно тот его ударил. В первый раз в жизни с ним так разговаривали. Никто не осмеливался обвинять его во лжи. Если кто-нибудь до этого говорил о царе что-нибудь плохое,его били плетьми, вешали, рубили голову или колесовали. Царь всегда прав – всё, что он делает, угодно Богу.

– В народе тоже так думают? – спросил он.

– Боюсь, что да, ваше величество.

– И ты говоришь мне это прямо в лицо?! Вахтеровский, ты разве не боишься, что тебя могут посадить на кол?

– Я полностью в вашей власти, ваше величество. Судите меня… я обещал вам всегда говорить правду.

Царь отложил документ и посмотрел на игру света от на янтарных стенах. Его губы задрожали, но новый приступ не начался. Тихим, сдавленным голосом он произнёс:

– Скажи, будут ли меня сравнивать с Иваном IV? С Иваном, которого назвали Грозным? Он и правда убил своего сына, цесаревича Ивана, ударил его железным посохом. Это произошло в 1582 году… Станут ли теперь говорить, что в 1718 году царь Пётр стал Грозным?

– Вас всегда будут называть Петром Великим.

– Даже если я действительно убил своего сына?! – воскликнул царь.

– Вы всё равно останетесь Великим. Вы привели старую Россию в современную эпоху и сделаете её ещё сильнее. Кто вспомнит после этого об Алексее Петровиче? Дорога к свету всегда орошена кровью. Смерть цесаревича, ваше величество, вы будете всегда помнить. Будете переживать в одиночестве. Только Богу известно, что у вас на душе.

– А ты философ, философ из народа. Какое счастье, что ты у меня есть! Всё, что ты сейчас сказал, стоит сотню смертей. Фёдор Фёдорович… я могу тебя сделать графом.

– Вот всё, что у меня есть, ваше величество. – Вахтер поднял обе руки ладонями вверх. – Окажите мне и честь, позволив остаться при Янтарной комнате и заботиться о ней. Что мне от графского титула без Янтарной комнаты? В России много бояр, графов и князей, а Янтарная комната только одна.

– Даю тебе тысячу рублей… и моё доверие.

– Благодарю, ваше величество. – Вахтер опустил руки и поклонился. – Это больше, чем быть князем или митрополитом.

– Тогда за работу! – Царь поднялся, огромный и здоровый как бык. – Сегодня у нас праздник в честь победы под Полтавой. С пушечной канонадой, звоном колоколов, богослужением, парадом кораблей, музыкой и танцами. И с огромным фейерверком, чтобы видел весь мир!

– Нам одеться в траур?

– Нет! Почему? – Царь строго посмотрел на Вахтера. – Цесаревич умер по своей вине.

Оставив Вахтера, царь широкими шагами прошёл мимо и вскоре стало слышно, как он ругает лакеев на лестнице и прогоняет ожидающих.

Праздник прошёл так, как приказал Пётр. Все сидели за роскошными столами в крытом зале Летнего сада, присутствовали все члены дипломатического корпуса. Царица сидела за столом задумчиво и молчаливо, а Пётр пребывал в хорошем настроении и много шутил. Князь Меншиков, записал в своём дневнике: «После кушаний все спустились в сад его величества, где вели светские беседы».

В безоблачном ночном небе Петербурга взрывались ракеты, крутились колёса фейерверка, падал звёздный дождь и снопы света. Огненные каскады озаряли небо, со всех сторон гремел гром, всё вокруг сверкало. Это был самый большой фейерверк, устроенный Петром, а в это время в Трубецком бастионе тело цесаревича омыли, одели и уложили в обитый чёрным бархатом гроб.

За этими действиями наблюдал священник и молился об отпущении грехов, в то время как в небе трещали ракеты и весь Петербург смеялся и танцевал.

– Весь горизонт светится, – воскликнул царь, размахивая бокалом, и все ликовали вместе с ним. Никто не осмеливался выглядеть серьёзным или печальным.

Только Вахтер, сидя вместе со своей женой Адель и сыном Юлиусом в углу крытой галереи, сказал с грустью:

– Мне страшно, когда я вижу, на что способны люди…

После этого он закрыл глаза, потому что не мог смотреть на фейерверк. Достаточно было и грохота.

Всё произошло так, как и предсказал Вахтер: за прошедшие годы Россия стала мировой державой, и никто больше не вспоминал о цесаревиче Алексее. Реформы Петра, жёстко осуществлённые железной рукой, изменили картину мира. Екатерину официально короновали, были основаны гимназии и университеты, армия набрала гигантскую силу, и европейская политика не могла больше обходиться без влияния России. Шведы были побеждены, Турция и султанаты заключили с Петром мир, Петербург становился одним из самых красивейших городов Европы. Из «медведей» и «варваров», как раньше называли русских, они стали союзниками и лидерами, несмотря на то, что народ страдал от налогов и кнута. Однако несколько столетий назад жизнь была совсем другой.

Петра I называли Великим не только из-за двухметрового роста, но и за его дела, как государя. Однако на вершине славы он стал совершенно больным человеком. Ослабевшему великану всё чаще приходилось лежать в постели, ездить на лечение, его изматывали судороги, но он мог есть и пить непомерно много, жить, как простой крестьянин, и менять любовниц, как рубашки, хотя любил только жену, свою Екатерину. Она родила ему двенадцать детей: шесть мальчиков и шесть девочек, но остались живы только дочери Елизавета и Анна, ее выдали замуж за Карла Фридриха Гольштейн-Готторпского.

Петр был царем, появившимся как из сказки, из какой-то дали. В России мечтали о более добром царе, который относился бы к народу по-отечески и свой путь к успеху не обрамлял виселицами, колёсами, кольями и отрубленными головами. Но разве на Руси был когда-нибудь такой царь? Каждого государя гигантской империи народ ненавидел: миллионы крестьян и крепостных, мастеровые и ремесленники. Пётр I был своего рода светлым образом, его называли «батюшкой», отцом новой России.

У Фридриха Теодора Вахтера и его жены Адель в эти годы родились три ребёнка: двое умерли почти сразу после рождения, а дочь утонула тёплым летним днём 1723 года в Неве, никто не помог ей, когда она звала на помощь. Прыгнуть? В Неву? Что за глупость! Кто попал в эту воду, сам виноват в своей беде. Так у Вахтера остался только Юлиус, первенец, о котором царь часто говорил своему тайному доверенному лицу:

– Фёдор Фёдорович, хорошенько присматривай за своим сыном! Заботься о наследнике. Он хороший мальчик, правда? О нём говорят только хорошее.

– Он хочет стать медиком.

– Запрещаю! Он принадлежит Янтарной комнате!

– Я ему об этом говорил, но у него другие планы, ваше величество.

– Врач! – Пётр махнул рукой и поморщился. – Ты знаешь, что я думаю о врачах? Все они болтуны, латинское дерьмо, шарлатаны, всезнайки без знаний, знахари. Ты знаешь, сколько их у меня? Я и сам не знаю, но они кишат вокруг, как муравьи. Доктора немецкие, английские, французские, русские, голландские, австрийские, даже перс среди них есть. Но помогают ли они мне? Облегчили ли мои боли? Об излечении я уже и не говорю! Они мне дорого обходятся, тысячи рублей, а они стоят вокруг моей кровати, таращат глаза, и у каждого своё мнение о моей болезни! Каждый готовит своё снадобье. А в действительности они совершенно ничего не знают. Вахтеровский, твой сын не будет медиком!

В 1725 году, после Рождества, во время которого царь вместе с друзьями, продолжая Рождественские песнопения, объезжал дом за домом и с петухом в руках собирал деньги, которыми его щедро одаривали, Юлиусу Вахтеру исполнилось девятнадцать лет.

Он был влюблён в дочь камергера Кондратия Михайловича Куракина, красавицу Софью Кондратьевну, тайком изучал под руководством царского врача, немца доктора Блюментроста, анатомию, искусство делать операции и описание болезней, которое называлось диагнозом. В то же время, отец учил его ухаживать за Янтарной комнатой.

– Папа, – спросил однажды Юлиус, – почему врач не может и смотреть за комнатой? Для этого остаётся достаточно времени.

– А почему хранитель комнаты не может быть врачом? – ответил Вахтер. – Потому что правильно можно служить только одному делу – медицине или янтарю! Делать и то, и другое – значит каждое дело делать только наполовину. А половины, сынок, для янтаря недостаточно.

Новогодний праздник закончился грандиозным фейерверком, который царю очень понравился. Во время Крещения он погрузился в прорубь на промерзшей Неве, но больше не был тем царём, который мог согнуть серебряное блюдо или размахивать молотом в кузнице, или на маленьком, быстром корабле выйти в Балтийское море и проклинать шторм.

Теперь это был больной человек, который не хотел ничего знать о своей болезни и противился всему, что его разъедало, и, вероятно истерзанный воспоминаниями, почти каждый день устраивал праздники, вёдрами пил водку и спирт, обжирался медвежатиной, олениной, говядиной и зайчатиной. В качестве алкогольного близнеца австрийской «Табачной коллегии» Фридриха Вильгельма он учредил «Всешутейший, всепьянейший и сумасброднейший собор», на котором после избрания «князя-папы» подавали жареных волков, лисиц, кошек и крыс, и каждый должен был откусывать по очереди, а царь – первым.

За этим буйством скрывалась правда. Она стала очевидной, когда 16 января Пётр I слёг в постель и больше уже не вставал.

О его болезни доктор Блюментрост знал уже давно, но не мог ничем помочь. Воспаление мочевого пузыря в первый раз поразило его во время персидского похода летом 1722 года и явилось следствием воздействия убийственной жары. Четыре врача объясняли болезнь камнями в почках, а затруднение мочеиспускания – воспалением мочеиспускательного канала вследствие неоднократных заболеваний триппером во время безумных утех с фаворитками – от крестьянских девушек до придворных дам. Летом 1724 года боли в мочевом пузыре буквально свалили царя. Он кричал от боли, его изнуряли судороги, и весь мир казался ему сплошным страданием.

Доктор Блюментрост, личный врач царя, понимая всю свою ответственность и беспомощность, как и его коллега доктор Бенджамин ван Рейн, пригласил в Петербург английского хирурга Хорна, и он провёл всестороннее обследование царя.

– Это неизбежно, – сказал доктор Хорн и с сочувствием посмотрел на Петра. – Нам нужно ввести катетер для мочеиспускания. Сейчас самое важное – отвести мочу.

Операция проходила мучительно. Доктору Хорну не удавалось ввести катетер до мочевого пузыря, хотя он безуспешно пытался сделать это несколько раз. При этом вытекло немного крови и гноя. После очередной попытки ему наконец удалось достичь устья пузыря и вывести полный стакан мочи. Всего лишь стакан.

Царь отказался от обезболивания и вместо этого крепко держал за руки доктора ван Рейна и доктора Дюпона. Как бы он себя ни сдерживал, боль была слишком сильной, и он кричал, стискивая руки врачей. Когда, наконец, вышел самый большой камень, доктор ван Рейн был почти в обморочном состоянии – царь сдавил его руку, как стальными тисками.

Сейчас, 16 января 1725 года, Пётр I катался из стороны в сторону на кровати и кусал кулаки, задыхаясь от боли. Его бил озноб, и, несмотря на теплое одеяло и медвежьи шкуры, царь не мог согреться. Он ругался, проклиная врачей, придворных и даже свою любимую Катериночку, свою «маленькую сердечную подружку», как он её нежно называл – но от этого теплее не становилось. Некоторые даже шёпотом предлагали положить рядом с ним молодую и горячую восточную женщину, чтобы она согрела его своим теплом, но врачи отвергли это предложение, как абсолютно бессмысленное.

Впервые доктор Блюментрост понял, что не может одолеть болезнь. Снова вернулась старая инфекция, к тому же из почек стал выходить песок, начиналось отравление организма из-за нарушения циркуляции, а главное, доктор Блюментрост опасался гангрены.

Курьеры на самых лучших лошадях мчались от станции к станции в Берлин, к доктору Шталю, в Голландию, в Ляйден, к доктору Бёрхаафе, с письмами , в которых доктор Блюментрост в отчаянии просил помощи или совета.

Но было уже поздно, слишком поздно. Царю снова пришлось пережить страшные муки, когда 23 января английский хирург доктор Хорн по совету итальянского врача Лацаротти проколол мочевой пузырь и опорожнил его. Свидетель этой операции, французский посланник Кампредон, который хотел порекомендовать некоторых парижских врачей, записал в дневнике: «У него откачали четыре литра мочи. Она страшно воняла, и в ней были частички ткани».

Это конец?

Нет. Избавившись от мочи, царь съел несколько ложек овсяной каши, час поспал, проснулся посвежевшим и даже сказал несколько слов герцогу фон Гольштейну.

– Скоро я окончательно поправлюсь, и мы вместе съездим в Ригу, – сказал он, как ни в чем не бывало.

Екатерине, днями и ночами сидевшей у его постели, засыпавшей в кресле, вытиравшей ему лицо, удерживавшей его, когда начинались судороги, плакавшей и вздыхающей, когда он извивался от боли и много раз падающей в обморок, когда ему делали операцию, он сказал:

– Катенька, моя душечка, моё счастье… не плачь. Моё время умирать ещё не пришло. Смотри, у меня всё хорошо…

Все в комнате застыли от ужаса. Пётр I поднялся, крепко ухватился за доктора ван Рейна и встал с постели. Великан стоял на колоннообразных ногах, которые выглядели ещё мощнее, распухнув от застоя жидкости, и попытался сделать шаг. Внизу у него всё горело, но ни один мускул не дрогнул на его лице.

– В Янтарную комнату, – произнёс он. – Я хочу...

– Это невозможно, ваше величество.

Врачи побледнели и с тревогой посмотрели на царя. Екатерина крепко держала его за ночную рубашку. Принцессы Анна и Елизавета громко ахнули. Меншиков, который, как всегда, тоже присутствовал, выжидая, как лис на охоте, регистрируя каждое движение, замечая каждую неловкость, преградил ему путь.

– Это глупо, – сказал он. – Ложись в постель, Пётр Алексеевич.

– Кто здесь царь?! – привычно загрохотал Пётр. – Кто? Всё ещё я! Я ещё жив! И проживу дольше всех вас вместе взятых.

Он хотел идти дальше, но чуть не упал, если бы доктор ван Рейн и доктор Блюментрост его не подхватили. Царь опустил голову.

– Позовите его ко мне, – сказал он слабым голосом. – Я хочу увидеться с Фёдором Фёдоровичем. С хранителем Янтарной комнаты. Приведите его и оставьте нас наедине. Я сказал – наедине. Ни медиков, ни тебя, мерзавец Меншиков, ни тебя, Екатерина. Наедине.

Приказ царя летел из уст в уста, от лакея к лакею, пока не дошёл до Янтарной комнаты.

– Царь зовет! – сказал лакей Вахтеру, который, как всегда, протирал янтарные панели куском замши. – Срочно!

Когда Вахтер вошёл в комнату больного царя, все с удивлением его оглядели, как редкого зверька, ведь мало кто его знал, да и то – лишь как тихоню, обитающего где-то в Зимнем дворце. Все вышли, а Екатерина, выходившая последней, внимательно посмотрела на этого странного человека, который оказался самым близким другом её мужа.

Царь подождал, пока закроется дверь, и сделал знак Вахтеру приблизиться. Сам он тяжело дыша сел на край кровати, сжимая правой рукой одеяло. Боль буквально жгла его изнутри.

– Недолго осталось, – с трудом произнёс он. – Фёдор Фёдорович, я хочу попрощаться. Я знаю своё состояние, но ввожу всех в заблуждение. Я вижу в их жадных взглядах вопрос: кто будет новым царём? Кто унаследует мою империю? Кто останется фаворитом при царском дворе? Кто будет предан анафеме? Кто будет с жадностью загребать деньги? Всё это – дерьмо, всё дерьмо! Вахтеровский, что будет после меня с Россией? Ты знаешь ответ? Что будет… вот моя единственная забота, а смерть меня не пугает. Кому ещё я могу доверять? Меншикову? Он самый отъявленный негодяй из всех. Толстому? Подхалим! Апраксину? Этот думает только о карьере. Головину? Это волк, который лижет мне руку. Я не должен умирать, мне надо жить вечно, жить для России, но Господь рано или поздно всех призывает к себе. Мне ещё рано умирать, но ничто уже не поможет. – Он снова от боли стиснул пальцами одеяло, его взгляд стал рассеянным. – Скажи мне правду, как всегда, Фёдор Фёдорович: я правда должен умереть?

– Да, ваше величество. Врачи вам уже ничем не помогут. Мой сын Юлиус такого же мнения.

– Он всё-таки стал медиком за моей спиной?

– Ещё не выучился. Он учится у доктора ван Рейна, смотрит, как тот работает, помогает. Простите его, ваше величество.

Царь кивнул. От приступа боли он несколько минут не мог говорить. Потом, с хрипом вздохнув, сказал слабым голосом:

– Янтарную комнату я больше не увижу. Мой самый любимый кабинет, моя исповедальня, место, где я мог разговаривать со своей душой. Никогда больше! Вахтеровский...

– Да, ваше величество. – Вахтер подошёл ближе и теперь стоял совсем рядом с задыхающимся царем.

– Осмелишься ли ты на необыкновенный поступок, если твой царь этого пожелает? Не прикажет… а просто пожелает. Повредишь ли ты Янтарную комнату?

– Я… я не знаю, – запинаясь ответил Вахтер. Мысль о том, чтобы нанести ущерб Янтарной комнате, ему никогда не приходила в голову.

– Я хочу иметь какую-нибудь частичку. Маленький кусочек. Отколи мне что-нибудь от стены. Гирляндочку, голову, листик… что-нибудь. Я хочу положить это себе на грудь, когда буду умирать. Маленькую частичку моей комнаты… лучик солнечного камня.

– Я исполню ваше желание, ваше величество, – сказал Вахтер с дрожью в голосе. – На четвёртой панели есть головка ангела… Я принесу её вам.

– Ангел! – Царь стал заваливаться на спину. Вахтер подбежал к нему, помог улечься и аккуратно укрыл одеялом. – Ангел улетит вместе со мной в вечность. Фёдор Фёдорович, мир никогда этого не узнает. Ни Меншиков, ни Апраксин, ни Бутурлин, ни Толстой, ни Шафиров, ни другие марионетки. Только ты, мой верный друг. Благослови Бог тебя и твою семью…