Текст книги "Янтарная комната (ЛП)"

Автор книги: Хайнц Конзалик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 27 страниц)

– Я обязательно побываю в Линце, обязательно… Если Янтарная комната окажется там.

Улыбка Яны мгновенно очаровала Мюллера-Гиссена. Он был профессором искусствоведения чуть старше пятидесяти, и дома его ждали немолодая толстая жена и дочь-учительница.

В пятьдесят лет улыбка симпатичной медсестры бьет в самое сердце. Мюллер-Гиссен попробовал старый трюк.

– Вы попали в плен к искусству, сестричка? – спросил он с обаятельной улыбкой. – Позвольте мне ненадолго стать вашим тюремным надзирателем? Я расскажу обо всех сокровищах Екатерининского дворца. Вы будете поражены. Что вы делаете сегодня вечером?

– Занята на дежурстве. – Яна улыбнулась ещё ярче. Интуиция подсказывала ей, что этот мужчина в офицерской форме – очень важный человек.

– А завтра?

– Вы надолго в Пушкине?

– В Пушкине? Дней на пять. Нам надо ещё посетить другие музеи и всё там переписать. – Мюллер-Гиссен ощутил приятное покалывание на затылке. То же самое было 29 августа 1940 года, когда он осматривал во Франции собор фон Хартера и познакомился с Люсиль Дамброус. С этой очаровательной девятнадцатилетней блондинкой с волосами до плеч он всей душой расслаблялся по ночам. Он осыпал её шоколадом, вином, коньяком и маленькими презентами, которые брал в церквях и музеях «на сохранение». Теперь перед ним стояла черноволосая красавица, и кожа на его голове снова начала зудеть.

– Тогда до завтра, до вечера, – заявил Мюллер-Гиссен. – Сестричка, я покажу вам всё,что пожелаете.

Другие мужчины из его группы, все без исключения искусствоведы, широко улыбнулись. Да, майор смельчак… в настоящем смысле этого слова.

Михаил Вахтер сидел в своей комнате на любимом диване в стиле бидермайера, который притащил из Оранжерейного зала. Диван был не очень ценным – во дворце имелась мебель в сотни раз дороже, но Вахтер чувствовал себя уютно. На диване можно было вытянуться или удобно устроиться на высокой и упругой спинке. Вахтер листал старый каталог с произведениями искусства

Екатерининского дворца еще тех времен, когда всё Царское Село было одним огромным, известным всему миру музеем. Теперь, когда советские войска отступили, здесь ещё оставалось достаточно много предметов, при взгляде на которые любой специалист-искусствовед затаил бы дыхание.

Когда в комнату вошла Яна, Вахтер поднял взгляд.

– Вы здесь, Михаил Игоревич, – сказала она и упала в кресло.

– Яна!

Она поморщилась.

– Герр Вахтер… я знаю. Ими руководит один старый, похотливый офицер. Завтра вечером он хочет встретиться со мной и всё показать. Я знаю, что именно он хочет показать!

– Ты, конечно, не пойдёшь. – Вахтер внимательно на неё посмотрел. – Или?..

– Я спрячусь. – Она взяла со столика большую чашку и глотнула холодного чая. Вдруг лицо у нее перекосилось, а дыхание перехватило. – Там же водка!

– Да. Плеснул чуть-чуть.

– Так мало, что горло горит!

– Доченька…

– Герр Вахтер! – она погрозила пальцем и рассмеялась.

– Госпожа Роговская… Такой чай успокаивает нервы. Мне это сейчас необходимо. – Вахтер положил каталог на диван. – Что вы узнали?

– Завтра утром они нучнут разбирать Янтарную комнату.

– Они так и сказали?

– Я слышала, как один офицер шепнул другому: «Как нам не повредить потолочную роспись?» Это значит, её разберут и увезут.

Вахтер поднялся с дивана и накинул на рубашку легкую куртку.

– Взгляну на неё ещё разок, – хрипло произнес он. – Вдруг нам посчастливится, и две эти банды нацистских грабителей переругаются между собой из-за добычи. А пока они будут договариваться, кто знает, что может произойти. Каждый день что-то меняется.

Он вышел из комнаты и медленно направился по коридору во дворец. Пробегающие мимо немцы, в основном офицеры штаба, не обращали на него никакого внимания. Из двух обустроенных под жилье залов раздавался смех, гул голосов и тянуло запахом сигарет. По дороге ему встретился адъютант генерала фон Кортте, который дружески его поприветствовал. В дверях Вахтер некоторое время стоял молча, наблюдая, как эксперты спецштаба рейхсляйтера Розенберга снимают обшивку со стен и изумленно на них взирают. Впервые они видели Янтарную комнату не на фотографиях.

Мюллер-Гиссен почувствовал, что кто-то смотрит ему в спину, как будто на затылок направили солнечный луч через лупу. Он повернулся и бросил на Вахтера сердитый взгляд.

– Кто вы такой? – спросил он резко. – Как вы сюда попали?

– Через дверь, герр майор.

– Оставьте ваши дурацкие шуточки! – выкрикнул Мюллер-Гиссен. – Вон отсюда! Стойте! Не двигаться! Почему штатский разгуливает по дворцу?

– Я и дворец – единое целое. Я живу здесь.

– Давно?

– С рождения.

– Ах вот как! – голос зазвучал протяжно и воинственно. – Вы русский?!

– Нет, я немец. – Вахтер обвел широким жестом зал. – Я смотритель Янтарной комнаты.

– С каких пор?

– С 1716 года…

Лицо Мюллер-Гиссена вытянулось, как будто он глотнул уксуса. Он заорал, а это он умел превосходно, как певец используя дыхание диафрагмой.

– Идиот! Что вы себе позволяете?! Кривоногий мужлан! Я вас отучу издеваться над людьми! Кто ваш начальник?

– У меня нет начальника.

– У вас нет… А на что вы живете? У кого состоите на службе?

– В настоящее время я живу на ничейной земле.

– Вы живёте в Германии! – закричал Мюллер-Гиссен, и его лицо побагровело от злости. – Везде, где мы находимся – Германия! Пора это усвоить. – Он глубоко вздохнул. – Вы были смотрителем Янтарной комнаты? Хорошо, я с этим разберусь. В ближайшие дни комнату демонтируют.

– Кто?

– Не ваше собачье дело!

– Я знаю кто, герр майор: спецкоманда АА…

Удар попал в цель. Точно в солнечное сплетение Мюллер-Гиссена. Все остальные повернулись и с интересом следили за спором начальника с плохо одетым штатским.

– Вы уверены? – буркнул Мюллер-Гиссен.

– Так сказал сам ротмистр Волтерс.

– Волтерс. Опять этот Волтерс! – закричал Мюллер-Гиссен. На это имя у него была аллергия. Даже скручивало живот. Уже семь раз доктор Волтерс опережал его и всегда имел при себе распоряжение рейхсляйтера Мартина Бормана. Против Бормана никто выступать не решался, и меньше всего Розенберг. Среди высших партийных руководителей существовала определённая иерархия, которую всегда учтивый Борман неизменно соблюдал: перед Розенбергом стоял Йозеф Геббельс. Но сейчас, в Янтарной комнате, Мюллер-Гиссен хотел стать победителем. Ему нужно было несколько грузовиков, двадцать или двадцать два, но… именно эту проблему он пока не мог решить. Но и у АА тоже наверняка не было грузовиков.

Заполучить двадцать грузовиков было так же трудно, как и демонтировать расписной потолок.

– Что ещё вам рассказал Волтерс? – Мюллер-Гиссен произнёс это имя с таким отвращением, как будто его сейчас стошнит.

– Ничего.

– Сроки?

– Нет. Только: как можно быстрее.

– Это «как можно быстрее» меня несколько успокаивает. Он тоже не волшебник.

– Люди Риббентропа имели при себе предписание из ставки фюрера. Согласно распоряжению Бормана…

– Дерьмо! Дерьмо! – Мюллер-Гиссен сжал кулаки. Остальные потупились. – В восьмой раз состязание двух групп экспертов? Как там говорил Ричард III при битве под Босвортом? «Коня! Коня! Полцарства за коня!» Мне не нужен конь… мне нужно двадцать грузовиков! Господа, нам нужно раздобыть для фюрера двадцать грузовиков!

Как оказалось, Мюллер– Гиссен недооценивал положение дел.

Уже у генерала фон Кортте он потерпел неудачу. Когда Мюллер-Гиссен сказал генералу, что срочно нуждается, именно срочно, подчеркнул он, в двадцати грузовиках, фон Кортте с сочувствием посмотрел на него и постучал себя по лбу.

– Герр майор, вы в своём уме, – сказал он, как отрезал.

– Ведь в вашем корпусе найдётся двадцать машин.

– Для перевозки боеприпасов, продовольствия, пополнения, для быстрой передислокации войск на фронте, для транспортировки раненых… но не для янтаря.

– Речь идет о Янтарной комнате для фюрера!

– Тогда я должен получить приказ лично от фюрера.

– Герр рейхсляйтер Розенберг…

– Мне отдает приказы командующий армией и главнокомандующий вермахта.

– Вас ясно уведомили о нашем спецзадании, герр генерал.

– Я не могу этого решить. Обратитесь к командующему 18-й армией, генерал-полковнику фон Кюхлеру. Если кто и выделит вам грузовики, то только по его распоряжению.

– Это значит, что вы не хотите?

– Я не могу. – В голосе фон Кортта слышались нотки иронии. В душе он был рад тому, что Мюллер-Гиссен уедет, как и надменный доктор Волтерс. – Как ученый, вы должны понимать разницу между «мочь» и «хотеть». Сожалею, герр майор.

Мюллер-Гиссену ничего не оставалось. Он встал на вытяжку, отдал честь и, кипя от ярости, покинул Китайский зал. В широкой прихожей, где дожидались другие члены группы, он дал волю гневу.

– Какой фат! – воскликнул он. – Это же саботаж! Как будто мы куча дерьма! Я доложу об этом рейхсляйтеру. Этот Кортте получит по заслугам! Им займутся кому положено. Ха! Он нас ещё не знает.

Махнув рукой, он сказал:

– Пойдёмте, господа. – Оглянувшись, он заметил, что Вахтер, сопровождавший его до двери генерала Кортта, исчез. – Где этот русско-немецкий штатский?

– Ушёл. Он должен был подождать, герр майор? – пожал плечами эксперт в звании старшего лейтенанта. – Мы не знали, что…

– Хорошо. Нам нужно срочно в штабквартиру 18-й армии. На этот раз мы должны быть первыми!

Но и к генерал-полковнику фон Кюхлеру они прибыли слишком поздно. Доктор Волтерс там уже побывал. Так же, как и ему, фон Кюхлер передал Мюллер-Гиссену через адъютанта, что во время сражения под Ленинградом все машины будут использоваться исключительно для военных целей.

– Ну, теперь началось! – воинственно воскликнул Мюллер-Гиссен.

***

В замке под Кёнигсбергом гауляйтер Кох обустроил собственную Восточно-Прусскую область. Этот замок был единственным местом, где он мог жить и работать.

Бывший маляр и нынешний гауляйтер Восточной Пруссии, а также рейхскомиссар Украины больше всего любил три вещи: власть, женщин и роскошь. Именно в такой последовательности. Власть у него была – он правил, как король, в Восточной Пруссии и на Украине. При его жестоком правлении тысячи мужчин, женщин и детей были убиты и исчезли в концентрационных лагерях. Он разрушал, жёг и стирал с лица земли деревни. Его власть и ненависть к «славянским недочеловекам» была настолько сильной, что Розенберг и шеф полиции на Украине, обергруппенфюрер СС Ганс Прютцманн, жаловались на него фюреру. Но без последствий. Кох оказался сильнее.

Получать отпор от женщин гауляйтер не привык, но не потому, что был красавцем. Среднего роста, с большими, слегка оттопыренными ушами, с широким носом и короткими усиками, точь-в-точь как у обожаемого им фюрера Адольфа Гитлера, он мог выпить столько, как будто вместо желудка у него был бездонный бурдюк. Его успехи в постели объяснялись тем, что женщины боялись оказывать ему сопротивление. Женщин он принципиально называл бабами, или, когда был в хорошем настроении, «похотливыми виляющими задницами», или «сиськами с ногами». В Кёнигсберге и в других местах у него были разбросаны оборудованные «домики для утех». Самым роскошным было старое, благородное дворянское поместье «Наша Польша» между Варшавой и Назильском. Здесь в спальне у Коха имелись зеркальные стены, и даже над широким балдахином под потолком было вмонтировано огромное зеркало. Куда ни бросишь взгляд во время любовных утех, везде увидишь себя со всех сторон: комната, заполненная сплетённым парами. Здесь Эрих Кох чувствовал себя хорошо, здесь он был австрийским «королём-солнце». Бабы – вот это жизнь!

К третьей своей страсти, роскоши, у него было особое отношение. Его планы как настоящего властелина окружить себя ценными произведениями искусства выполнялись лишь частично и редко. После захвата новых территорий многие бросились собирать картины, гобелены, мебель, ковры, драгоценности, книги и фарфор. Геринг грабил для своих шикарных поместий Каринхалл в Шорфхайде, Розенберг – для Гитлера и задуманного им музея в Линце, Гиммлер – для своей виллы в Оберзальцбурге, Риббентроп отбирал коллекционные предметы для Гитлера, генерал-губернатор Франк – для собственных домов. Только Мартин Борман не проявлял особого интереса к произведениям искусства, зато все остальные страстно увлекались собирательством. Борман постоянно ругался из-за вывоза ценных предметов, занесенных в список «прерогатив фюрера», требовал неукоснительного соблюдения приказа фюрера и заявлял всем представителям верхушки рейха, что прекрасно обо всём осведомлен и от имени фюрера будет принимать решительные меры.

Гауляйтер Кох очень сожалел о том, что не мог удовлетворить свою страсть – ему доставались лишь крохи с барского стола. Конечно, их хватало, чтобы украсить дом великолепными произведениями, но это были, так сказать, второсортные вещи, что в высшей степени ранило гордость Коха. Здесь, на востоке, он был первым номером, Восточная Пруссия считалась красивейшей из всех территорий рейха. Кому должно причитаться всё самое прекрасное из захваченных дворцов, библиотек, монастырей и музеев?

19 сентября 1941 года, когда кольцо блокады вокруг Ленинграда замкнулось и генерал-фельдмаршал Риттер фон Лееб, главнокомандующий группой войск «Север», приказал деморализовать население города восемнадчатичасовым артиллерийским обстрелом – восемнадцать часов город поливал дождь из снарядов, – гауляйтер Кох пригласил выпить по бокалу своих доверенных лиц – руководителя администрации области Бруно Велленшлага и директора городского музея Кёнигсберга доктора Вильгельма Финдлинга.

Доктор Финдлинг, серьёзный и тихий человек, предпочитающий заниматься наукой, а не попойками, плотно поел и проглотил таблетку магнезии.

– Опять будет пьянка! – сказал он жене. – Звонил Кох.

Тем вечером они сидели в глубоких креслах, потягивали французский коньяк и слушали разглагольствования Эриха Коха. Тот не сообщил ничего нового или примечательного: хвалил активность фюрера, победившего Россию небывало быстрым наступлением. «Восточная провинция», как называл Кох захваченную территорию, будет житницей и овощной грядкой рейха. Вдруг он прервался и наклонился к доктору Финдлингу.

– Вы знаете город Пушкин? – спросил он.

– Да. Это бывшее Царское Село, герр гауляйтер.

– Дворец на дворце, не так ли?

– Прежде всего, два: Екатерининский и Александровский.

– Вы там были?

– Три раза, герр гауляйнер.

– Тогда вы знаете и Янтарную комнату.

– И прекрасно. Ничего подобного нигде нет и не будет. Самое крупное произведение искусства из янтаря. Как говорит фюрер, немецкое золото Балтики. Сотни лет его называют также «солнечным камнем».

Доктор глотнул коньяка. Он восхищался янтарём так же, как Кох красивыми женщинами. Знаменитая кёнигсбергская коллекция янтаря хранилась в его музее. Это были великолепные работы из янтаря и одна бесценная вещь: книжный шкаф с двустворчатой дверью и выдвижными ящиками, весь в сверкающей янтарной мозаике. Доктор написал несколько восторженных книг и с тех пор считался крупным специалистом по янтарю.

– Я знаю, герр гауляйтер, – продолжил он, – о чём вы думаете.

– Именно о ней, доктор Финдлинг. – Кох был в хорошем настроении. Коньяк отменный, а Бруно Велленшлаг привез ему новую женщину. Она ждала в замке, в дальней комнате, которую Кох называл залом для скачек.

– Янтарная комната. Вы могли бы заполучить ее в Кёнигсберг…

– Мог бы? Да она должна быть здесь, в этом замке и нигде больше! Доктор Финдлинг, вы только представьте – Янтарная комната здесь, у нас в замке!

– Невероятная мысль, герр гауляйтер.

– Ничего невероятного! Я хочу, чтобы это стало былью! Я этого добьюсь.

– Все самые ценные произведения искусства занесены в список «прерогатив фюрера». Комната наверняка тоже там.

– Ну, тогда… я поговорю с Борманом. Я имею на это право. Разве не я позаботился о том, чтобы третьего мая 1933 года издали закон о защите янтаря?

– Это было эпохальное событие, герр гауляйтер.

Доктор Финдлинг был честен. Когда речь заходила о янтаре, он больше ни на что не обращал внимания, даже собственные политические взгляды не имели значения. Он не был ни членом партии, ни какой-либо другой организации, за исключением национал-социалистического союза служащих, и то лишь для того, чтобы сохранить за собой место директора музея и не допустить, чтобы фанатичные гитлеровцы растащили ценности. У него не было звания, он никогда не носил форму, не считая формы унтер-офицера Первой мировой войны, хотя все твердили ему, что он делает глупость, отказываясь стать офицером. Он охотнее смотрел на Ван Гога, чем на автомат, а с такими взглядами никогда не станешь солдатом. Даже в кайзеровской армии. С Кохом его связывало только то, что гауляйтер устроил в замке свою резиденцию и так же очень любил янтарь. Финдлинг старался держаться подальше от этой пьяной компании, но понимал, что частые отговорки могут вызвать у Коха подозрения.

Услышав громкий голос Коха, доктор Финдлинг вздрогнул.

– Поезжайте в Пушкин и проследите, чтобы никто не прибрал нашу Янтарную комнату к рукам.

Он произнёс «нашу Янтарную комнату» так обыденно, как будто она уже была его собственностью.

– Но меня не пропустят в Пушкин. – Доктор Финдлинг опять глотнул коньяка. – Это прифронтовой район. Туда никого не пропускают, тем более штатских. Меня арестуют при первой же проверке.

– Я позабочусь о том, чтобы вы попали в Пушкин. – Эрих Кох поднялся, взял с другого стола ведёрко со льдом и бутылками и покачал головой, когда Бруно Велленшлаг вскочил, чтобы ему помочь. Во время подобных встреч Кох отказывался от услуг ординарца. Он предпочитал проводить без лишних глаз и ушей эти встречи, так же как и любовные утехи, когда он пыхтел, посматривая в зеркала. – Я позвоню Борману, или еще лучше – поеду прямо в ставку фюрера. В «Волчьем логове» для меня всегда открыты двери. А насчёт музея фюрера, доктор Финдлинг? Конечно же, фюрер получит от нас Янтарную комнату для своего гигантского музея в Линце. Я смогу убедить его, что величайшее произведение искусства из янтаря принадлежит тому месту, где добывают янтарь, то есть Восточной Пруссии, Кёнигсбергу!

– Вы знаете, что понадобится для перевозки, герр гауляйтер?

– Говорите, доктор Финдлинг.

– По меньшей мере двадцать грузовиков.

– Они у нас есть! – Кох рассмеялся и откинулся в кресле. – Может у кого-то их нет, а у меня есть! Соберу «колонну машин Коха», и вперёд! – Он откупорил первую бутылку «Рюдесхаймера» из коллекции 1931 года, понюхал горлышко, плеснул на донышко бокала, потом понюхал пробку и вино в бокале, отхлебнул маленький глоток и подержал во рту. – Божественный вкус, – сказал он с восторгом. – Что самое чудесное в жизни? Сладострастные женщины, хорошее вино и...

– И достаточная потенция! – вставил Велленшлаг.

– Бруно, у меня когда-нибудь её не было?! – Кох наполнил бокалы и пнул Велленшлага кулаком в бок. – Ты просто завидуешь. После первой ты уже храпишь. А я только после четвёртой прихожу в норму! За потенцию! За нашу Янтарную комнату!

Они подняли бокалы и чокнулись. Доктор Финдлинг незаметно вздохнул. Он не переносил подобные разговоры и считал их вульгарными и непристойными, но приходилось терпеть, если хотел ладить с Кохом. Даже племяннице гауляйтера не удавалось избежать двусмысленных намёков и вульгарных выражений, которыми Кох унижал всех женщин за способность рожать. Он считал это замечательным.

Попойка длилась до трёх часов утра.

Доктор Финдлинг на ощупь, по стеночке, добрался по коридорам до своей квартиры. Ему с трудом удавалось держаться в вертикальном положении, страшно хотелось упасть и ползти дальше на четвереньках. Однако он благополучно, без царапин и шишек добрался до своего жилья, упал на кровать рядом с женой, и, не имея сил даже на то, чтобы раздеться, пробормотал:

– Если все удастся… если всё получится... – и мгновенно уснул. Лишь счастливая детская улыбка застыла на его лице.

Бруно Велленшлаг проводил гауляйтера до комнаты, где его уже несколько часов ждала женщина. Полуголая красотка с рыжеватыми волосами уже заснула.

– Ты настоящий специалист, Бруно, – сказал Кох. Он снял китель, спустил подтяжки и начал расстёгивать штаны. – Замечательный десерт. А теперь скройся, сутенёр!

Велленшлаг быстро удалился. Он не обиделся. Кто постоянно работал у Коха, тот разучился обижаться. Так было спокойнее, ведь того, кто много знает, не увольняют. Только смерть могла прервать эти отношения, а это для гауляйтера было раз плюнуть.

Голый Кох стоял перед спящей женщиной и раскачивался на цыпочках. Он чувствовал себя чертовски хорошо, а изрядное количество алкоголя превратило его в неутомимого любовника.

Но даже гауляйтер Кох не достиг особых успехов со «своей» Янтарной комнатой. Мартина Бормана он не застал ни в Растенбурге, ни в партийной канцелярии. Позвонить ему на виллу в Оберзальцберге, где Борман жил на горе с великолепным видом, рядом с Герингом и Гиммлером, Кох не осмелился.

Лишь 22 сентября, после громких споров с адъютантом по телефону Коху удалось доложить Мартину Борману о своём предложении. Борман, который как раз собирался на обед к Гитлеру, похоже, встретил предложение Коха с пониманием.

– Фюрер уже интересовался музеями в Ленинграде и его окресностях, – сказал он. – Все находящиеся там произведения искусства нужно сохранить. В соответствии с пожеланием фюрера генерал-фельдмаршал Кейтель направил указание в группу войск «Север», чтобы демонтировали фонтан с бронзовой статуей Нептуна в верхнем парке дворца Петергофа. Эту статую в семнадцатом веке создал нюрнбергский скульптор, и фюрер верно заметил, что она принадлежит Нюрнбергу! Ее демонтируют вместе со знаменитой статуей Самсона и другими фигурами Большого каскада. Янтарная комната… хм, я поговорю об этом с фюрером. Ждите дальнейших указаний, гауляйтер.

У Коха появилась надежда. Он не услышал однозначного «нет», а это уже почти «да». Розенберг, Риббентроп, Геринг и все остальные заинтересованные лица, похоже, останутся не у дел. «Король Восточной Пруссии» был доволен разговором со ставкой Гитлера.

Между тем майор Мюллер-Гиссен был очень зол и с трудом примирился с разочарованием. Вместе со своей группой он занял пару комнат в летней резиденции императора Александра, искупался и взял у денщика почищенную форму, съел яичницу из четырёх яиц и выпил полбутылки красного вина. Он решил, что набрался достаточно сил, чтобы провести время с симпатичной медсестрой и, как они договорились, показать ей всё, что она пожелает. Его окрыляли воспоминания о французском романе.

Но в Янтарной комнате медсестры не оказалось. Мерзкий штатский, этот русско-немецкий Вахтер, дожидался его на своей скамеечке. Мюллер-Гиссен резко остановился.

– Что вы здесь делаете? – сердито спросил он. – Вас освободили от обязанности присматривать за комнатой!

Михаил Вахтер не стал спорить с Мюллер-Гиссеном. Он поднялся со скамеечки и вежливо ответил:

– Меня просили передать, герр майор, что медсестра Яна прийти не сможет.

– Ах, вот в чём дело! – просопел Мюллер-Гиссен. – А она не могла мне это сама сказать?

– Тогда она была бы здесь.

– А где она?

– Я не знаю. Она сказала, что ей срочно нужно в госпиталь.

– В какой?

– Этого она не сказала. А я не спросил, герр майор, потому что она сильно торопилась.

– Дерьмо! – Мюллер-Гиссен прошёлся по Янтарной комнате взад-вперёд, пытаясь успокоиться, потом резко повернулся и не прощаясь вышел из зала. В замке он разузнал, где в штабе дивизии расположился полковник медицинской службы, и обратился к нему с вопросом.

– Сколько госпиталей в Пушкине?

– Непосредственно в Пушкине или в окрестностях?

– В близлежащем районе, герр полковник.

– Ой-е! Не могу сказать так сразу. Учитывая отставшие перевязочные пункты, места сбора раненых и полевые лазареты, их в районе Пушкина будет не меньше девятнадцати. – Полковник с удивлением посмотрел на Мюллер-Гиссена. – А почему это вас интересует?

– Меня интересует, есть ли госпиталя во дворцах, где находятся ценные произведения искусства, – достаточно правдоподобно ответил Мюллер-Гиссен. Он был крайне разочарован. Не менее девятнадцати… В поисках медсестры все не обойдешь. А известно лишь её красивое имя. Яна – оно ей очень подходит. Яна…

– Врачей и санитаров интересуют только раненые, а не картины и антиквариат, – начал раздражаться полковник. Мюллер-Гиссен понял, что не имеет смысла продолжать расспросы.

Всё кончено, с горечью подумал он. Всё кончено, так и не начавшись. Послезавтра надо быть в Петродворце, где зондерфюрер доктор Ганс-Хайнц Руннефельдт демонтирует фонтан Нептуна. Он-то получил от 18-й армии необходимые грузовики… без всяких проволочек, ведь это приказ фюрера.

– Спасибо, герр полковник, – вежливо попрощался Мюллер-Гиссен и вышел. Лишь в прихожей он громко произнёс своё любимое слово: «Дерьмо!» – и покинул Екатерининский дворец. Его машина стояла у крыльца. Шофёр, унтер-офицер, читал солдатский иллюстрированный журнал «Вермахт», в котором военные корреспонденты со всех участков фронта описывали происходящие там события, публиковали фотографии и схемы. Как только на лестнице появился Мюллер-Гиссен, водитель отложил журнал на соседнее сиденье.

– Обратно в Александровский дворец! – приказал Мюллер-Гиссен. Он плюхнулся на заднее сиденье и откинулся на спинку. – Нет… Поехали в город. Остановимся на Большой площади. И побыстрей, уже скоро стемнеет.

Ночь он провёл с пышнотелой крестьянской девкой, которую подобрал по дороге в Пушкин. Она его особенно не возбуждала, просто лежала, как доска, с закрытыми глазами и ждала, когда потный немецкий офицер закончит своё дело. Мюллер-Гиссен не получил никакого удовольствия. Он отблагодарил девушку тремя плитками шоколада, двумя пакетами печенья и консервной банкой паштета. Она была счастлива, поцеловала Мюллеру-Гиссену руку и убежала. Всё только ради еды, подумал Мюллер-Гиссен, смывая её запах. С Яной всё было бы по-другому. Непередаваемый восторг. Но обойти девятнадцать лазаретов – это немыслимо!

– А завтра, – во весь голос произнес он, – я достану двадцать грузовиков! Я лично поговорю с Кюхлером!

Какое наивное желание. Генерал-полковник Кюхлер его даже не принял.

– Он ушёл, – сказал Вахтер, потирая руки. – Только сопел, как разъярённый бык. Он больше не вернётся.

Когда Вахтер вернулся в комнату, Яна сидела перед маленьким радиоприемником. Она убавила звук и слушала, склонившись к громкоговорителю. Шла передача из Ленинграда, в которой звучали призывы к жителям, сообщения о мероприятиях по защите города и событиях на фронте. Ничто не приукрашивалось и не смягчалось. Жители Ленинграда знали, что их ожидает во время блокады: голод, смерть, бомбы со снарядами и наступающая зима с морозами. Но никто не поднимет руки и не сдастся. Ленинград останется советским.

Она выключила радио, выпрямилась и провела руками по волосам, как обычно делала, когда была чем-то взволнована.

– Спасибо, герр Вахтер, – сказала она послушно. Ей хотелось вскочить, подбежать к нему и обнять.

Три дня Яна не выходила из квартиры Вахтера. Лишь когда оказалось, что Мюллер-Гиссен со своим спецштабом рейхсляйтера Розенберга, СРР, больше не появится в Пушкине, Яна осмелилась ходить по Екатерининскому дворцу в платье медсестры Красного Креста.

Как и ожидалось, никто не обращал на неё внимания. Никто не спрашивал, откуда она здесь появилась и что делает. Её лишь спрашивали, есть ли у неё время… Офицеров волновало в основном лишь то, как бы скрасить скучные вечера. Но при всей приветливости и очаровательной улыбке Яна оставалась неприступной и даже стала объектом пари в офицерском казино. Кому удастся затащить в постель эту сладкую сестрёночку? Кто будет победителем при штурме её нижней части тела? Она ещё девственница? И что за врачи суетятся около такого ангелочка? Друзья, шпаги наголо...

С двадцать восьмого сентября во дворце менялся хозяин.

Генерал фон Кортте прощался с Вахтером, как с хорошим другом. Его корпусу предстояло передислоцироваться в восточную часть кольца окружения. А в Екатерининском дворце разместится штаб 50-го корпуса.

– Желаю вам всего хорошего, – сказал фон Кортте на прощание. – Возможно, мы ещё встретимся… где-нибудь… Вас легко будет найти. Где Янтарная комната – там и вы.

– Если мы выживем в войне, герр генерал. – Голос Вахтера звучал неуверенно. – Я благодарен вам за всё. Если молитвы помогут, я буду за вас молиться. Может, Господь проснётся… а пока он спит…

– Потише, Вахтер. За пораженческие настроения расстреливают. Думайте и говорите лишь об окончании войны, тогда останетесь в живых. Янтарная комната нуждается в вас. – Фон Кортте похлопал Вахтера по плечу. – У вас нет детей, наследников?

– Нет, герр генерал. – Вахтер попытался улыбнуться. – Но ещё не поздно… мне всего пятьдесят пять.

– Тогда поспешите, мой дорогой, поспешите!

Фон Кортте засмеялся и протянул Вахтеру руку.

– А кто разместится здесь?

– 50-й корпус. Командир – генерал Джобс фон Хальденберге.

– Вы с ним знакомы?

– Немного. С ним можно говорить. Я сообщил ему о вас. Это серьёзный, но приятный человек. Вы сумеете его убедить в необходимости сохранить Янтарную комнату, как убедили меня…

Вечером к Екатерининскому дворцу подъехала длинная колонна машин штаба 50-го корпуса. Генерал Джобс фон Хальденберге занял для рабочего кабинета Китайский зал, как и генерал фон Кортте, а спальню устроил в опочивальне Екатерины II. Эта комната видела небольшую армию любовников царицы, её стены могли бы рассказать о самых необычных любовных утехах.

На следующее утро Вахтер представился генералу фон Хальденберге. К удивлению адъютанта, командующий не заставил его долго ждать. Хальденберге не любил, когда его беспокоили по пустякам.

– Мне о вас уже сообщили, герр Вахтер, – сказал генерал. При этом он не протянул Вахтеру руку, как это делал фон Кортте. Он считал рукопожатие фамильярностью. – У меня есть полчаса времени. Вы могли бы показать мне легендарную Янтарную комнату.

Там уже находилась Яна, она пришла познакомиться с генералом фон Хальденберге, но он не обратил на неё внимания. Медсестра, которая в свободное время рассматривает произведения искусства… Что в этом особенного?

– Феноменально! – сказал фон Хальденберге, когда Вахтер показал ему открытые панели и фигурки. – Ничего подобного я прежде не видел. Ничего удивительного, что фюрер хочет сохранить её для рейха. Это неповторимо.

– Фюрер? – сдавленно переспросил Вахтер.

– Да. Вам Кортте не рассказал? – Генерал фон Хальденберге рассматривал великолепный расписной потолок. – Мы получили приказ фюрера… От генерал-фельдмаршала Риттера фон Лееба и генерал-полковника фон Кюхлера он поступил ко мне, как к новому хозяину Пушкина. Он так и сказал – «хозяин Пушкина». Вахтер поёжился, будто от озноба. – Через два-три дня во дворец прибудет подразделение «Гамбург» спецотряда АА.