Текст книги "Самостоятельные люди. Исландский колокол"
Автор книги: Халлдор Лакснесс
Жанр:
Классическая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 43 (всего у книги 67 страниц)
Палатка ландфугта в Тингведлире убрана коврами. Деревянный пол вымыт дочиста. В глубине – альков, посредине – стол, скамьи и два мягких кресла. На полке – статуэтка: его всемилостивейшее величество верхом на коне. За жилищем ландфугта, неподалеку от скалы, раскинуты еще две палатки: одна – большая и добротная, из нее только что вышли двое говорящих по-датски слуг; другая – маленькая, из коричневого войлока, под самой скалой. Перед второй палаткой сидит человек гигантского роста, в кожаных штанах и с трубкой во рту.
Послав за людьми, ландфугт велел им приготовить постель для дочери судьи и прислуживать ей за столом. Жаркое и вино появились как раз в тот момент, когда судья прощался с дочерью и собирался вернуться к гостям.
Йомфру, очень бледная, стояла в дверях и, пока слуги накрывали на стол, смотрела на восток, на облака, которые уже золотило восходящее солнце. Она окинула взглядом также угрюмые скалы, бурлящую реку, холмы, лес и озеро.
– Зачем этот большой человек сидит там, перед маленькой палаткой? – спросила она.
– Это страж, – ответили ей слуги.
– Какой страж?
– В палатке сидит в цепях преступник, которого мы привезли из Бессастадира. Но завтра утром его, слава богу, казнят!
– Ох, как бы мне хотелось поглядеть на него! – воскликнула йомфру, оживившись. – Любопытно взглянуть на человека, которому завтра отрубят голову.
– Йомфру изволит шутить, наша йомфру может испугаться. Ведь это черный дьявол Йоун Регвидсен, тот, что украл леску, оскорбил его величество и убил королевского палача.
– Пойди к ландфугту и скажи, что я боюсь. Передай ему от меня: я хочу, чтобы, пока я сплю, перед моей дверью стоял страж.
Она едва притронулась к мясу, съела немного каши и слегка пригубила вино. Однако она долго полоскала пальцы в серебряной чаше и смачивала себе лоб. Затем пригладила волосы и освежилась мускусом.
Вернулся слуга, он получил приказ, чтобы милостивую йомфру, пока она спит, охранял Йоун Йоунсен.
– Пусть он сидит у меня на пороге, – приказала она.
Слуги позвали стража и велели ему охранять милостивую йомфру, ибо она желает почивать.
– А как же убийца?
– Что значит мерзкий убийца в сравнении с честью благородной йомфру, – возразили они.
Человек лениво поднялся и перенес свою жаровню к двери йомфру. Он присел на порог и продолжал курить. Йомфру отослала слуг и велела им ложиться спать.
– Ты исландец? – спросила она стража.
– Что? Я из Кьёса.
– А что это – Кьёс?
– Кьёс – это Кьёс.
– У тебя есть оружие?
– Еще чего не хватало!
– А что же ты собираешься делать, если на меня нападут?
Он показал ей свои огромные ручищи, сначала тыльную сторону, потом ладони, и сжал кулаки. Затем он сплюнул и снова затянулся.
Йомфру вошла к себе и заперла дверь. Кругом было тихо. Слышалось журчание Эхсарау, растворявшееся в тишине, да равномерные удары топора: кто-то спокойно и старательно колол дрова.
В скором времени, когда все стихло, дочь судьи стремительно поднялась со своего ложа, приоткрыла дверь и выглянула. Страж по-прежнему сидел на пороге и курил.
– Я хотела посмотреть, здесь ли ты, – тихо проговорила она.
– Как? – переспросил он. – Что такое?
– Ты мой слуга.
– Ложись-ка спать.
– Как ты смеешь говорить мне «ты»? Разве ты не знаешь, кто я?
– Гм. Подумаешь, какая персона!
Он широко зевнул.
– Послушай-ка, сильный Йоун, о чем ты думаешь?
– Меня вовсе не зовут сильный Йоун.
– Хочешь войти сюда и присесть ко мне на край постели?
– Кто? Я?
Он медленно повернул голову и взглянул на нее, прищурившись, сквозь клубы дыма.
– Нет, черт меня подери, – прибавил он, сплюнув, и снова засунул трубку в рот.
– Тебе не нужно табаку?
– Мне? Табаку? Нет.
– А что тебе нужно?
– Трубки.
– Какие трубки?
– Из глины.
– Но у меня же нет глины.
Он промолчал.
– Зато у меня есть серебро.
– Вот как.
– Какой же ты неразговорчивый!
– Ложитесь-ка спать, дорогая мадам.
– Вовсе я не мадам. Я – йомфру. И у меня есть золото.
– Ну и что с того? Пусть себе.
Он снова медленно повернул голову и еще раз взглянул на нее.
– Ты мой слуга. Хочешь золота?
– Нет.
– Почему?
– Меня повесят.
– А серебра?
– Это другой разговор, – если только оно в монетах, тогда никто ничего не заметит.
Она вынула из кошелька серебряную монету и подала ему.
– Ступай к палатке, что у самой скалы, и освободи того человека.
– Как? Человека? Кого же это? Йоуна Хреггвидссона? Нет!
– Дать тебе еще серебра?
Он сплюнул.
– Мы освободим его, – сказала она и дала ему еще серебра, потом схватила его за руку и заставила подняться.
– Мне отрубят голову.
– С тобой ничего не случится. Я – дочь судьи.
– Гм, – промолвил он и заглянул в свою трубку: она погасла.
Йомфру чуть не силой тащила его за собой, она сама приоткрыла палатку и заглянула внутрь. Йоун Хреггвидссон в лохмотьях, черный как смоль, лежал ничком на голой земле и спал. Руки у него были скованы за спиной, а на ножных кандалах висели тяжелые болты. Только плечи его слегка приподнимались при каждом вздохе. Возле него стояла миска с остатками еды. Девушка вошла в палатку и внимательно посмотрела на черного человека, спавшего таким мирным сном, несмотря на то что суставы у него опухли, а лодыжки были до крови стерты кандалами. Его густые волосы и длинная борода были всклокочены.
– Так, значит, он спит, – прошептала девушка.
Страж с трудом протиснулся в палатку.
– Да-а, – протянул он, очутившись наконец внутри и став на колени, чтобы не задевать головой верх палатки.
Йоун Хреггвидссон все не просыпался.
– Я думала, что в таких случаях не спят.
– У него нет души, – заметил сильный Йоун.
– Разбуди-ка его.
Сильный Йоун наклонился и дал такого пинка спящему, что тот сразу очнулся. Йоун Хреггвидссон подскочил, подобно развернувшейся пружине, и в недоумении уставился на вошедших. Однако кандалы на ногах не пускали его, и он снова упал.
– Ты пришел, чтобы отвести меня на плаху, сатана? – спросил он. – А что надо здесь этой бабе?
– Тсс, – произнесла девушка и приложила ему палец к губам. Она велела стражу снять кандалы с узника. Страж вытащил ключ из кисета и отомкнул их. Но хотя с Хреггвидссона и сняли оковы, он все еще стоял на коленях, изрыгая проклятия. Руки он по-прежнему держал за спиной.
– Вставай, – приказала девушка и, обернувшись к стражу, добавила: – А ты уходи!
Оставшись наедине с приговоренным, она стянула с пальца золотое кольцо и протянула Йоуну. Это была змейка, кусавшая собственный хвост.
– Постарайся добраться на корабле до Голландии. Затем ты отправишься в Копенгаген, разыщешь там друга короля Арнаса Арнэуса и попросишь его ради меня заняться твоим делом. Если он подумает, что ты украл кольцо, передай ему привет от златокудрой девы, от стройной аульвы. Этих слов не знает никто, кроме него. Скажи ему вот что: если только мой повелитель может спасти честь Исландии даже ценой бесчестья своей златокудрой девы, образ его будет неизменно окружен сиянием в ее глазах.
Она вынула из кошелька серебряный далер, дала его Хреггвидссону и исчезла.
На Полях Тинга снова наступила тишина; слышалось только журчание потока да удары топора, разносимые гулким эхом.
Йоун Хреггвидссон поднялся и облизал опухшие запястья. Он выглянул из палатки, но не увидел и не услышал ничего подозрительного. Тогда он вышел. Трава была влажная. Йоун огляделся. В эту пору года ночь уже не могла служить защитой преступникам. На скале сидел бекас. Человек взобрался вверх по Альманнагья, в том месте, где недавно прошел оползень, и укрылся в расщелине, чтобы как следует поразмыслить.
Затем Йоун двинулся в путь. Он решил добраться до пустоши, лежавшей на восток от Сулна, потом повернуть на север, через Уксахрюггир. Он пробирался ложбинами и ущельями, стараясь держаться подальше от проезжей дороги. Ноги у него были крепкие, а царапин от камней и колючего кустарника он не боялся. Теперь в ссадины забивался чистый песок, а не грязь, которой он набрался в яме. Он спешил со всех ног, останавливаясь только у родников, чтобы глотнуть воды. Над его головой кружили степные птицы. Взошло солнце и осветило человека и вершины гор.
Около девяти часов утра он подошел к одинокому хутору над долиной Люндаррейкья. Назвавшись конюхом из Скагафьорда, он сказал, что ищет двух вьючных лошадей, которые отбились по дороге близ Халлбьярнарвердура. Ему вынесли большую миску скира [79]79
Скир – кислый молочный продукт кремообразной консистенции, исландское национальное блюдо. (Прим. Л. Г.).
[Закрыть]и кварту овечьего молока. Старая крестьянка подарила ему пару поношенных башмаков. Поев, он двинулся дальше к селению. Но, отойдя на достаточно большое расстояние от хутора, он обогнул долину, свернул к Оку и поднялся на глетчер. Он хотел немного остыть и поразмыслить, куда ему теперь направиться, так как с вершины глетчера перед ним открывалась вся дорога на север.
К полудню он уже стал различать очертания пасторского дома в Хусафьедле. Дом стоял в долине, между горами, и оттуда по лощине можно было спуститься на проезжую дорогу.
Скир, съеденный им на хуторе, ненадолго насытил Йоуна, и крестьянин ощущал пустоту в желудке. По другую сторону низменности начинались обширные пустоши – Арнарватн и Твидегра, – отделявшие северную часть страны от южной. Путник был голоден, и у него не было никаких припасов. Все же он не решался зайти в пасторский дом, стоявший у самой дороги, где беглеца могла подстерегать конная стража. Он спросил у попавшегося ему навстречу подпаска, не проезжали ли через Калдадаль люди с юга. Пастух ответил, что нынче здесь никого не было с юга и лишь сегодня к вечеру ожидают оттуда гостей. Крестьянин смекнул, что, выйдя спозаранку, он намного опередил людей из Тингведлира, возвращавшихся к себе домой на север. К тому же он шел почти все время напрямик.
За домом несколько служанок укладывали дрова и торф. Йоун Хреггвидссон повторил им ту же басню о конюхе из Скагафьорда и о двух вьючных лошадях из Кьяларнеса и Халлбьярнарвердура. Он знал эти названия лишь понаслышке. Служанки тотчас бросились в дом к пастору, который у себя в комнате слагал римы об Иллуги Гридарфостри, сидевшем на черепичной крыше, и сообщили ему, что явился какой-то изгнанник. Пастор, седой великан, положил мел, подтянул штаны и, что-то напевая, вышел во двор.
– Если ты из Скагафьорда, то спой мне стих о том, как пить пиво и приударять за женщинами. Тогда ты честно заработаешь свой хлеб.
Йоун Хреггвидссон запел:
Владычица песен, привет!
На землю спускается вечер.
Мед в кубках и факелов свет.
Кровь храбрых прольется здесь в сече.
– Ни напев, ни стихи не имеют отношения к Скагафьорду. Сдается мне, что это из вступления к древним римам о Понтусе, автор коих поступил бы умнее, утопившись в торфяной яме. Но поскольку ты ловко вывернулся, пусть уж тебя накормят, кто бы ты ни был.
Йоуна Хреггвидссона впустили в дом. Он все же постарался устроиться поближе к двери. Внесли кашу из исландского мха, кусок баранины, тресковые головы, кислое молоко и жесткое, как камень, прозрачное мясо акулы.
Пастор громовым голосом пел гостю свои римы, в которых шла речь об одних великаншах: они назывались там коварными морщинистыми старухами, мерзкими рожами и горными ведьмами. Пока гость ел, хозяин не заговаривал с ним.
Выслушав римы и наевшись, крестьянин поцеловал пастора и сказал:
– Награди вас господь. – Он прибавил, что не может больше задерживаться.
– Я провожу тебя до загона, сын мой, – ответил пастор, – и покажу тебе камень, возле которого отец моей матери прикончил семерых преступников, а я сам семьдесят один раз наложил на них заклятье.
Он вывел гостя со двора, крепко сжав своими сильными пальцами его исхудалую руку выше локтя и подталкивая его перед собой. Две женщины, старая и молодая, раскладывали на каменной кладбищенской ограде шерсть для просушки. На одной из могил спал дворовый пес. Пастор окликнул женщин и велел им сопровождать его и гостя до загона к востоку от хутора.
– Моей матушке восемьдесят пять зим, а дочери четырнадцать. Они привыкли иметь дело с кровью.
Обе женщины выглядели величественно, но держались просто, без высокомерия.
К востоку от хутора, в открытом поле, находился загон для скота, обнесенный каменной оградой в форме сердца. Загон был разделен на две части с двумя воротами: одни выходили на север, другие – на юг. Можно было подумать, что сама природа – высокие глетчеры, лесистые склоны гор и ущелья, по которым струились ручьи, – обрела здесь покой. Казалось, что именно здесь родина Исландии. На южной стороне вход в загон закрывал огромный валун, и пастор сказал, что этот камень отлично может служить плахой для преступников или надгробием для сатаны.
Йоун Хреггвидссон подумал про себя, что тут не хватает только топора. Перед входом в загон лежал другой камень. Пастор назвал его осколком и попросил гостя, в признательность за гостеприимство, положить этот осколок на большой валун.
Йоун Хреггвидссон нагнулся над камнем, но это была отшлифованная водой базальтовая глыба, за которую невозможно было ухватиться. Он не сумел даже оторвать ее от земли и лишь поставил камень на ребро и перевернул. Обе женщины держались поодаль и с каменными лицами смотрели на Йоуна. Наконец гость сказал, что ему пора идти.
– Милая матушка, – обратился пастор к старшей из женщин, – не обойдешь ли ты с этим осколком вокруг загона? Покажи этому человеку, что в Исландии еще не перевелись настоящие женщины.
Старуха была грузная. На ее крупном лице с двойным подбородком выделялись густые брови. Кожа была синеватая, как у ощипанной птицы. Старуха подошла к камню, склонилась над ним и, чуть согнув ноги в коленях, подняла камень сперва на ляжку, а затем на грудь и обошла с ним вокруг загона. В ней не чувствовалось никакого напряжения, и только походка ее стала чуть медленней. Затем она осторожно опустила свою ношу на большой валун. При этом зрелище у гостя закипела кровь в жилах. Он забыл, что ему надо уходить, и снова попытался приподнять камень. Но как он ни напрягался, все было тщетно. Пасторская дочка следила за ним невозмутимым взглядом. Щеки у нее были сизые, а лицо – шириной в добрую сажень, как говорится в старых сагах, повествующих о юных великаншах. Но наконец ее каменное лицо дрогнуло от смеха. Ее бабка хрипло захохотала. Йоун Хреггвидссон распрямил спину и выругался.
– Доченька, – продолжал пастор, – покажи-ка этому молодцу, что в Исландии еще есть молодые девицы. Обеги с этим камешком два-три раза вокруг загона.
Девушка нагнулась над камнем. И хотя ей не мешало еще подрасти, ноги у нее были мускулистые и, пожалуй, ни одна йомфру на Боргарфьорде не могла бы похвалиться такими крепкими икрами. Поднимая камень, она даже не согнула ноги в коленях и трижды, смеясь, обежала вокруг загона, слегка придерживая свою ношу, словно мешок с шерстью. Затем она положила камень на большой валун.
И тут пастор заговорил:
– Ступай себе с богом, Йоун Хреггвидссон из Рейна. Ты уже достаточно наказан здесь, в Хусафьедле.
Много лет спустя Йоун Хреггвидссон рассказывал, что никогда, ни до, ни после этого, он не чувствовал себя таким униженным перед богом и людьми. Он пустился бежать что было мочи, а пес провожал его заливистым лаем до самой реки, которая текла на север.
Он шел весь день и всю следующую ночь, часто останавливаясь, чтобы напиться воды, – благо на пустоши Твидегра не было недостатка в озерах. Он сторонился проезжей дороги и старался двигаться на север, чтобы выйти к морю. Стояла тихая, ясная погода. Часто до него доносились крики диких лебедей, и он не раз замечал стаи этих зловещих птиц, более многочисленные, чем иная отара.
Поздно вечером, когда взошла луна, Йоун Хреггвидссон все еще шел, хотя ноги уже отказывались служить ему. Но он не замечал усталости, пока не упал. Не в силах подняться, он лежал на теплой болотистой земле. Сначала он лежал на животе, потом перевернулся на спину. Проснулся он уже днем. Земля все больше нагревалась. Открыв глаза, он заметил, что солнце стоит уже высоко. Вокруг него расположилась стая воронов, видимо собиравшихся выклевать ему глаза. Должно быть, они приняли его за мертвеца. У него ныли все кости, но жажды он не испытывал. Зато он горько раскаивался, что мало съел в Хусафьедле акульего мяса. Пока он спал, пустошь не стала меньше.
Шел он теперь с бо́льшим трудом, чем раньше. Вчера он еще был в силах оглядываться по сторонам, а сегодня пустошь представлялась ему бесконечной. Чем больше он углублялся в нее, тем дальше, казалось, отодвигался северный край. Внезапно он заметил трех бородатых всадников, которые везли в ящиках форелей. Старший из них был богатый хуторянин из Боргарфьорда. Люди эти возвращались домой с рыбной ловли на озерах пустоши Арнарватн. Заметив Йоуна, они спешились, и хуторянин спросил его, кто он такой, человек или призрак. Оба его работника даже не решались подойти близко. Но Йоун со слезами на глазах поцеловал всех троих. Он рассказал им, что он бродяга с севера и что на юге его должны были заклеймить за кражу в Бискупстунгуре, но ему удалось бежать. Он плакал навзрыд и слезно молил бога и людей сжалиться над ним во имя святой троицы. Крестьяне дали ему поесть. Он подкрепился и уже собрался было тем же плаксивым тоном благодарить их, как хуторянин вдруг сказал:
– Брось эти глупости, Йоун Хреггвидссон.
Йоун сразу перестал плакать и, взглянув на своего собеседника, удивленно спросил:
– Что такое?
– Ты что же, воображаешь, будто мы, жители Боргарфьорда, не способны узнать человека, которого мы секли? И надо сказать, что нам еще не приходилось видеть, чтобы кто-нибудь держался так храбро.
Услышав эти слова, оба работника вскочили. Встал и Йоун Хреггвидссон.
– Может, ребята, вам хочется померяться с ним силами? – спросил хуторянин.
– Это тот человек, что убил бессастадирского палача? – поинтересовались они.
– Да. Он убил королевского палача. Можете теперь расквитаться с ним за это убийство.
Парни переглянулись, и один из них произнес:
– Король найдет себе другого палача.
– Я-то не пойду в королевские палачи, – заметил второй.
После этого хуторянин заявил, что раз уж они повстречались на пустоши, где не действует ни право, ни закон, ни десять заповедей господних, то самое лучшее им всем – сесть и выпить по глотку. Все трое опустились на землю, и Йоун Хреггвидссон последовал их примеру. Он больше не плакал и не молился, а лишь разглядывал свои босые ноги и смачивал слюной царапины.
К тому времени, когда он наконец распрощался с людьми из Боргарфьорда, погода испортилась, и после теплого дня с севера надвинулся густой туман. Начал моросить холодный дождь. Туман быстро растекался подобно идущему в бой войску и напоминал красный дым, вырвавшийся из раскаленной печи. Становилось все темнее и темнее. Солнце померкло, и наконец наступила кромешная тьма. Некоторое время человек пробирался все в том же направлении, откуда, как ему казалось, надвигался дождь. Но, наткнувшись в третий раз на одну и ту же груду камней возле скалы, он понял, что дело плохо. Он присел на камень и задумался.
Он сидел долго; пустошь была окутана тьмой. Промокнув насквозь, он снова запел римы о Понтусе, а закончив их, заметил: «Ну, теперь-то уж бессастадирские вши на теле Йоуна Хреггвидссона наверняка померзнут». Он засмеялся, выругался, потом встал и начал размахивать руками, пытаясь согреться. Затем он опять опустился на землю и привалился спиной к камням. Когда он сидел так, ему вдруг почудилось, что с пустоши на него надвигается что-то большое и бесформенное. Казалось, что к нему приближается всадник на черном коне. Некоторое время Йоун напряженно вглядывался в этот призрак, затем встал и нерешительно двинулся прочь от скалы в глубь пустоши. Загадочное существо пугало его. А призрак все приближался и рос. Йоун хотел остановиться и окликнуть привидение, но едва он раскрыл рот, как дикий страх сжал ему горло, и он остался на пустоши с разинутым ртом. Фигура все приближалась и увеличивалась. Наконец она подошла так близко, что, несмотря на туман, можно было различить ее контуры. Перед ним стояла великанша. Он не мог бы поклясться, что это была мать или дочь хусафьедльского пастора, но она бесспорно принадлежала к их роду. Лицо у нее было шириной в сажень, не меньше были и челюсти. Из-под короткой юбки выступали настоящие колоды. Ляжки у нее были под стать кобыле, отъевшейся на горном пастбище. Она уперлась в бока дюжими кулаками и не слишком приветливо разглядывала крестьянина. Он понимал, что если попытается удрать, она мигом догонит его, свалит на землю, размозжит ему хребет о камень, оторвет руки и ноги и вопьется зубами в тело. На этом истории Йоуна Хреггвидссона пришел бы конец.
Стоя в нерешительности, он вдруг ощутил прилив сил и храбрости. Его охватила ярость, и он услышал, как кто-то произнес его голосом:
– Раз в Исландии есть настоящие женщины, то заруби себе на носу, мерзкое чудовище, что здесь не перевелись и настоящие мужчины.
Он стремительно бросился на великаншу, и между ними завязалась борьба. Она была долгой и упорной, и противники не щадили себя. Йоун сразу почувствовал, что она сильнее, но не такая ловкая и быстрая. Она оттесняла его все дальше в глубь пустоши; земля у них под ногами была вся изрыта. Схватка продолжалась до поздней ночи. Они молотили друг друга кулаками, царапались, щипались. Наконец Йоун изловчился и изо всех сил ударил великаншу в бок. Ведьма свалилась навзничь, увлекая за собой Йоуна. Она нагло и яростно заорала ему в ухо:
– Если ты мужчина, Йоун Хреггвидссон, то воспользуйся случаем.
Когда Йоун пришел в себя, дул южный ветер, отогнавший туман с пустоши. Прямо перед собой он увидел длинные узкие челюсти Хрутафьорда и синевшие вдалеке горы Страндир. И в эту минуту он подумал, что дела его не так уж плохи.
Он не останавливался, пока не достиг отрогов Страндира на северном побережье. Он шел то пустошами, то горными тропами, называя себя разными именами и придумывая себе разные занятия. Но пока он не добрался до Трекюлисвика, он ничего не слышал о голландцах.
Ни одно преступление не каралось в те времена так тяжко, как торговля с иноземными шкиперами. Поэтому очень трудно было снискать доверие людей, занимавшихся этим промыслом. Когда Йоун пытался расспрашивать, ему указывали на видневшиеся у берега коричневые паруса, поднятые на кораблях этого проклятого народа. Когда же он заговаривал здесь, на севере, о своем намерении добраться до Голландии, всем казалось, что дело его безнадежно.
На эти корабли, рассказывали ему, никогда не берут пассажиров, разве иногда детей, по преимуществу рыжих мальчиков, которых голландцы покупают здесь, чтобы, как они сами говорят, воспитать их по-своему. И только узнав всю правду о Йоуне Хреггвидссоне, о том, что ему довелось пережить и какой он тяжкий преступник, люди решили помочь ему. Однажды ночью, когда голландские шхуны стояли довольно далеко от берега, один крестьянин переправил к ним осужденного преступника на своей лодке. Шкипер презрительно оглядел чумазого нищего, так отощавшего в Бессастадире, что он не годился даже на приманку акулам. Но когда крестьянин из Трекюлисвика объяснил голландцам, что этот человек убил одного из палачей датского короля, они смекнули, в чем дело, и стали громко выражать ему свое одобрение и обнимать его. Датский король нередко посылал сюда военные корабли, чтобы топить, по возможности, голландские шхуны или захватывать их по подозрению в контрабанде. Поэтому ни к кому голландцы не питали такой лютой ненависти, как к датскому королю.
Йоуна взяли на борт и дали ему леску, чтобы ловить рыбу. Судно было уже почти нагружено. Йоун не понимал ни слова из того, что говорили эти люди. Но когда они принесли полную до краев деревянную миску, он широко ухмыльнулся и жадно набросился на еду. Вечером голландцы поставили перед ним ведро морской воды. Он подумал, что над ним смеются, обиделся и толкнул ведро, так что оно перевернулось. Тогда голландцы набросились на него, связали и сорвали с него одежду. Они подстригли ему бороду и волосы и смазали голову чем-то похожим на деготь. С шумом и ревом без конца окатывали они голого Йоуна морской водой, а двое матросов в деревянных башмаках приплясывали вокруг него; один из них даже наигрывал на флейте. Позднее Йоун Хреггвидссон рассказывал, что никогда еще не был так уверен в том, что наступил его последний час.
Кончив мыть Йоуна, они развязали его и дали ему полотенце. Потом ему выдали белье, фризовые штаны, куртку и деревянные башмаки, но чулок он не получил. Затем голландцы сунули ему в зубы деревянную трубку и дали прикурить. В благодарность Йоун спел им свои римы.
На следующий день Йоун обнаружил, что судно уже вышло в открытое море. Вдали виднелись лишь вершины гор. Он посылал проклятья этой стране и молил дьявола погрузить ее в морскую пучину.
Потом он вновь запел римы о Понтусе.
