Текст книги "История русской литературы XIX века. Часть 3: 1870-1890 годы"

Автор книги: H. Вершинина

Соавторы: Наталья Прокофьева,С. Сапожков,Б. Николаева,Александр Ауэр,Л. Крупчанов,Людмила Капитонова,Валентин Коровин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 45 страниц)

После «Некуда». «Соборяне»

Наступило время, драматичнее которого в жизни Лескова не было. Начался процесс отлучения писателя от литературы. О себе в эту пору Лесков мог сказать словами Савелия Туберозова («Соборяне»): «Да, одинок! всемерно одинок!»

Истоком процесса отлучения стала статья Д. Писарева "Прогулка по садам российской словесности", в которой критик призвал журналы не печатать "на своих страницах что-нибудь выходящее из-под пера" Лескова. Однако писаревский бойкот, объявленный весной 1865 г., провалился. Самый солидный журнал того времени "Отечественные записки" публикует одну за другой лесковские вещи: "Обойденные", "Воительница", "Островитяне". С марта 1867 г. здесь начинают печататься "Соборяне" – удивительная книга, открывающая галерею лесковских характеров – богатырей духа. И пошли они от трех божедомов: протоирея Савелия Туберозова, священника Захария Бенефактова и дьякона Ахиллы Десницына.

Первые главы будущей хроники "Соборяне" вышли под названием "Чающие движения воды". Окончательный текст появился в 1872 г. в журнале "Русский вестник" под заглавием "Соборяне. Старгородская хроника" с посвящением А. К. Толстому, духовно близкому Лескову писателю.

Подчеркнув, что создаваемая им книга задумана как "хроника, а не роман", Лесков обнаружил свою сознательную установку на то, чтобы придать изображаемым в ней событиям характер были и эпический масштаб.

"Былевому" повествованию в "Соборянах" содействуют, каждый по-своему, хроникер-инкогнито и автор "Демикотоновой книги" Савелий Туберозов. Иллюзия достоверности порождается максимальной приближенностью читателя к происходящему. Приглашенный хроникером в путешествие по Старому городу, он знакомится со старгородскими обитателями, их бытом и нравами, входит в их домики, наблюдает за склонившимся над своими записками протопопом Савелием и даже слышит его тихий шепот. Жизнь отдаленной провинции предстает на страницах хроники простой и обыденной, текущей естественным порядком, день за днем, без какой-либо внутренней выстроенности, и как бы свершающейся на глазах читателя. Эффект былевого повествования создается и за счет дневника Туберозова, призванного рассказать "всю правду" от первого лица.

В хронике, по мере развертывания ее событий, оказываются стянутыми в единый содержательный узел все сферы духовного и материального старгородского бытия, олицетворяющего в "Соборянах" уходящую русскую патриархальность. Однако, несмотря на свой исторический исход, мир "доброй старой сказки" представал у Лескова не утратившим гармонии и цельности. Хотя патриархальное прошлое уже виделось писателю неким "сонным царством", явившимся главной причиной драматической судьбы Туберозова. В этом отношении Лесков сознавал всю степень важности свершающихся в обществе перемен. Но было много и того, что тревожило и смущало Лескова в нарождающейся "новой жизни", прежде всего ее нравственная ущербность. Вот почему "Соборяне" исполнены такого искреннего тепла и глубокой грусти по уходящей старозаветной России, а с нею и той "непомерной" душевной силы, которую, по мысли Ф. Достоевского, воплощает Савелий Туберозов, но которою, считает он, "испокон века велась, ведется и будет вестись история наша".

Главные герои "Соборян" – люди духовного звания. Отсюда самым важным жизненным пристанищем героев соборного духовенства является Собор, или "Божий дом" (не случайно один из вариантов названия хроники был "Божедомы"). Собор для них – это не только церковное православное учреждение, но и Божье творение – мир видимый и невидимый, в котором растворены сердца лесковских соборян, отданные Богу. Один из них – Савелий Туберозов, провинциальный русский священник, духовное лицо в высоком смысле этого слова. Его беспокоит отсутствие в церковной жизни животворящего, одухотворенного начала. И потому, даже умирая, он продолжает роптать на церковнослужителей за то, что "мертвую букву блюдя, они здесь… Божие живое дело губят".

Лесков в "Соборянах" не скрывал своего критического отношения к современной церкви, которое с годами у него будет только возрастать. Позицию писателя в этом вопросе проявляет разговор протопопа Савелия с "умным коллегой своим", отцом Николаем. На замечание протопопа о том, что "христианство еще на Руси не проповедано", тот, развивая мысль собеседника, дает выразительную характеристику существующего в современном мире разрыва между внешним религиозным опытом и внутренним (истинным) богопознанием: "Да, сие бесспорно, что мы во Христа крестимся, но еще во Христа не облекаемся".

Между тем, подобно Туберозову, воспринимающему себя в духовном звании "не философом, а гражданином", Лесков, не озабоченный постижением сущностных основ христианского вероучения, в первую очередь видел в нем воплощение действенных гуманистических идей – любви к ближнему, помощи страждущим – и связывал путь истинного христианина с их практическим претворением. Здесь Лесков был близок Л. Толстому, который в учении Христа усматривал прежде всего этическую сторону, сопряженную с деятельностью на благо людям.

Таков лесковский отец Савелий, сознающий свое земное назначение быть охранителем человеческой души, обреченной на пребывание в мире, живущем "без идеала, без веры, без почтения к деяниям предков великих". Неправедному миру, полагает протопоп, может противостоять только дух "кроткий". Чтобы воспитать его в людях, он отдает все великие силы своей души. И сам же является олицетворением душевной крепости, будь то защита интересов крестьян или собственного достоинства перед высоким сановником.

Гордо называя себя "русским попом", Савелий Туберозов желает сполна соответствовать этому званию. Состояние героя подтверждают слова, которыми он ответил на совет предводителя Туганова "поберечь себя": "Бережных и без меня много; а я должен свой долг исполнять". Вот почему отца Савелия так беспокоит содержание его проповедей, посредством которых он стремится воздействовать на умы и сердца прихожан, стараясь заронить в них добрые семена. Связывая со словом проповедника исполнение долга священника, Туберозов воспринимает проповедь единственно как "живую речь, направляемую от души к душе" во имя христианских идеалов единения людей, братской любви друг к другу. Уверенный, что слово истинного проповедника "падает из уст, как уголь горящий", он не может смириться с "холодностию бесстрастною" официальной церковной проповеди. Болью отзывается в Савелии Туберозове и распространившееся в церковных кругах "небреженье о молитве…, сведенной на единую формальность". В этой ситуации его потрясла удивительная своим содержанием молитва бедняка Пизонского, возносящего Всевышнему просьбу взрастить хлеб на засеваемом им поле "на всякую долю": "на хотящего, просящего, на производящего и неблагодарного". Такой молитвы, исполненной неподдельной искренности и заботливости о ближнем, по словам Туберозова, "он никогда не встречал… в печатных книгах".

В конечном итоге Туберозов отказывается идти на компромисс с церковными властями, вознамерившимися регламентировать и направлять его проповедническую деятельность, "любимый дар" отца Савелия: "Я сей дорогой не ходок. Нет, я против сего бунтлив, лучше сомкнитесь вы, мои нельстивые уста, и смолкни ты, мое бесхитростное слово, но я из-под неволи не проповедник".

Фактом проповеднического инакомыслия Савелия Туберозова явилась его служба в Преображеньев день, когда он в своем слове "не стратига превознесенного воспомнил… в подражание, но единого малого" – все того же бедняка Пизонского, взявшего "в одинокой старости" на воспитание детей-сирот. Проповедь содержала в себе недвусмысленный нравственный урок и скрытую укоризну собравшимся в храме "достопочтенным и именитым согражданам". Местная знать не замедлила обидеться на протопопа.

Призывающий "силу иметь во всех борьбах коваться, как металл некий, крепкий и ковкий, а не плющиться, как низменная глина, иссыхая сохраняющая отпечаток последней ноги, которая на нее наступила", Савелий Туберозов сам проявляет в жизненных невзгодах удивительную твердость духа. Подобно опальному Аввакуму, "запрещенный поп" Лескова готов пострадать во имя утверждения своих идеалов. Враги Туберозова вольны обрекать его на тяжелые испытания, но сломить его упорство и мужество они не властны, хотя протопоп Савелий невыносимо трудно проживает ситуацию отрешения от благочиния.

В дневнике протопопа этой поры доминирует слово «скука». От скуки он покупает себе игорные шашки и органчик, под который учит петь чижа. Немалое время проводит «за чтением отцов церкви и историков». «Но ныне без дела тоскую», – запишет Туберозов в дневнике и тем обозначит свое устойчивое настроение. Активная натура протопопа взывает к «беспокойству». Пронзительной горечью веет от его записей: «нужусь я, скорблю и страдаю без деятельности», «даже секретно от жены часто плачу». Однако не только аввакумовский страстный темперамент деятеля-борца [111]111
  Столярова И. В. В поисках идеала. Творчество Н.С. Лескова. С. 96.


[Закрыть]проявляется в поведении «бывого благочинного». В Туберозове воплощена донкихотовская устремленность к подвигам «в духе крепком, в дыхании бурном,… и, чтобы сами гасильники загорались!»

Однако, подобно ему, испанскому идальго, протопоп Савелий живет в негероическое время, понуждающее деятельные натуры томиться в бездействии. "Сам не воюю, никого не беспокою и себе никакого беспокойства не вижу", – подытоживает свое жизненное положение Туберозов. Или, как абсолютно точно заметил дьякон Ахилла, размышляющий с отцом Захарием о судьбе протопопа: "Уязвлен". Уязвлен общим состоянием жизни, русской жизни.

Но даже обреченный на неосуществление своих идеалов, усугубленное отлучением от духовного поприща, Савелий Туберозов стремится успеть высказать правду о современном мире в поучении перед всеми собранными им в храме чиновниками. Духовный подвиг, совершаемый восставшим против неправедных земных дел протопопом, поднимает его до высоты героической и трагической одновременно.

События, последовавшие за обличительной проповедью, делают фигуру Туберозова почти равновеликой Аввакумовой. Как и неистовый Аввакум, герой Лескова отказывается подчиниться требованию властей "принести покаяние и попросить прощения" за содеянное. "Упрямый старик" непреклонен и по отношению к просьбе Николая Афанасьевича "смириться". И только обманный ход карлика возымел успех: Туберозов-таки подает начальству просительную бумагу, но озаглавленную с явным сарказмом, как "Требованное прошение".

Поистине трагическую личность являет собой протопоп Лескова, завершающий свой жизненный путь. Делал он это осознанно и внутренне сосредоточенно: Савелий Туберозов "собирался", иначе, "жил усиленной и сосредоточенной жизнью самопроверяющего себя духа". Итогом этого внутреннего "собирания себя" стала сцена, когда отец Захарий молит Туберозова "все им", врагам истинной веры, "простить". Однако тот и в момент смерти продолжает оставаться "бунтливым" попом: "Ту скорбь я к престолу… владыки царей… положу и сам в том свидетелем стану,…"

В первоначальном замысле Туберозов приходил к концу жизни готовым порвать с церковью. Однако увещевания редактора "Русского вестника" М. Каткова, печатавшего окончательный вариант "Соборян", возымели действие на Лескова. Он смягчил окончательную развязку. Подобно Дон-Кихоту, Савелий Туберозов тоже избавился перед смертью от "заблуждений", отошел в мир иной со словами прощения тем, которые "Божье живое дело губят". Но, главное, они оба умирают потому, что оказались лишенными возможности выполнять свое назначение на земле.

Хроникой зачитывались. По словам И. А. Гончарова, "Соборяне"… обошли и обходят "beau monde" Петербурга, что свидетельствовало о происшедшем в обществе резком переломе в отношении к Лескову. Но не обошлось и без критики в адрес писателя, дескать, по-прежнему искажавшего образы нигилистов.

Появление "новых людей" в хронике довольно символично. Оно приходится на тот момент разговора Туберозова с Дарьяновым о мире "старой сказки", когда протопоп высказывает свое желание умереть в нем, "с моею старою сказкой", и одновременно выражает опасения, что не сможет его осуществить. И как ответ на вопрос собеседника протопопа о том, "кто же может помешать" этому, из облака пыли вырастает тарантас с сидящими в нем князем Борноволоковым и его секретарем Термосесовым.

Цель прибытия петербургских гостей в патриархальную провинцию озвучивает Измаил Термосесов: "Пробирать здесь всех будем". Письмоводитель при беспринципном и бесхарактерном хозяине, он предлагает ему услуги "Серого Волка" при "Иване-Царевиче" и эту же роль с блеском разыгрывает в мире "старой сказки". Оба они – из бывших "красных", с той лишь только разницей, что Борноволоков удачно "свернул" в "белые", в "сатрапы", а Термосесова никто брать не хочет, прежний "формуляр" мешает. Поэтому свою случайную встречу со "старым товарищем" в Москве на Садовой Термосесов расценивает как реальный "случай способности свои показать".

Лесков изображает бывшего "нигилиста" не только развращенным циником, не гнушающимся никакими средствами в достижении цели. Главное в Термосесове – действительно волчий "оскал", усугубленный нигилистическим атавизмом "прежде все разрушить", и склонность к доносительству. Именно Термосесову принадлежит идея "хлестнуть по церкви", "подобрать и подтянуть" веру, "доказать вредность" попа Туберозова, и все это с одной только целью – зарекомендовать себя в глазах властей пригодным для получения выгодной вакансии в петербургской полиции. С образом Термосесова в хронику вошла атмосфера русской жизни 70-х годов, опознавательными знаками которой были слежка, доносы, цензура.

Осознающий неизбежность ухода патриархальной старины, Лесков завершает "Соборян" "прощанием с героями" – вначале уходят Туберозов и Бенефактов, затем Ахилла Десницын, бывший самим олицетворением жизни. Уходят старгородцы, уступая дорогу новоприбывшим героям. Старое умирало, но новое, по Лескову, не обещало ничего утешительного. Возможно поэтому после "Соборян" писатель вновь обращается к жанру исторической хроники, открытому в прошлое, которое, в отличие от настоящего, согревало надеждами на жизнедатные силы русской нации в лице таких героинь, как "народная княгиня" Варвара Протазанова и подобных ей, и вселяло веру в исторические перспективы страны.

«Отходящая Русь»

Лесков называл «Захудалый род» (1874) «любимой вещью». «Я люблю эту вещь больше „Соборян“ и „Запечатленного ангела“», – признавался он в письме к А. Суворину. Как и в «Соборянах», повествование в «Захудалом роде» ведет хроникер, младшая из рода Протазановых, Вера Дмитриевна Протазанова, или княжна В. Д. П. Ее «записки», обогащенные рассказами Ольги Федотовны, княгини Варвары Никаноровны, Доримедонта Рогожина, содержательно представляют семейную хронику, воспроизводящую историю дворянского рода. Лучшие страницы родовой истории Протазановых связаны с княгиней Варварой Никаноровной – главной героиней хроники.

Смыслообразующей основой «Захудалого рода» естественным порядком выступает понятие «род», но не в его социально-историческом, а в этическом, историософском толковании – род человеческий. Это подтверждает и эпиграф, цитирующий слова из Ветхого Завета: «Род проходит и род приходит, земля же вовек пребывает» (Еккл. 1, 4), обращающие читателя к тому Вечному, что пребывает всегда: Земля, Бог [112]112
  Мосалева ГЛ. Поэтика Н.С. Лескова. Ижевск, 1993. С. 77.


[Закрыть]. Отсюда для Лескова главным в осмыслении дворянского рода является то, что обусловливает его органическую принадлежность к человеческому роду – чувство Родины, Дома, Веры, Любви, Памяти, Верности, Благодарности, Наследия…

Идеальной носительницей и охранительницей этих высоких чувств, что спасает протазановский род от "захудания", является Варвара Никаноровна, личность исключительная, в понимании Лескова воплощение национального идеала. Писатель не склонен распространять свою оценку героини на весь протазановский род. Но именно ей принадлежит заслуга обретения родом нравственного лица, приобщения его к вечным основам и ценностям человеческого рода.

Определенная судьбой представительствовать от "древнего", "владетельного" рода Протазановых, героиня, как отмечает семейный хроникер, "отнюдь не была почитательницею породы". Убежденная в том, что в России "есть знать, именитые роды, от знатных дел и услуг предков государству прославившиеся", княгиня Протазанова положила себе за жизненное правило "помнить, что горе тому, у кого имя важнее дел его". За это она слывет в окружающем дворянском обществе чудачкой, но ни одно дело не решается в губернии без ее совета и участия, в спорах ей принадлежит определяющее слово; ни у кого так зажиточно не живут крестьяне, как у Варвары Никаноровны Протазановой. Участие в народной судьбе героиня считает Богом данным правилом дворянского сословия, делом его чести. Не случайно род, к которому княгиня принадлежала по рождению, имел фамилию Честуновы. И она "им не даром досталась, а приросла от народного прозвания".

Принадлежность к роду означает для Варвары Никаноровны не избранность, а исполненное большой значимости жизненное положение, обязывающее, по ее мнению, "беречь и по мере сил увеличивать добрую славу предков". Это ощущение становится особенно понятно героине, когда она, потеряв на войне мужа, оказывается прямой наследницей рода, и теперь единственно от нее зависят его прочность и основательность.

Лесков изображает стоический женский характер. Даже в трагические минуты жизни – известие о смерти мужа – героиня не теряет самообладания. "Не было с княгиней Варварой Никаноровной ни обморока, ни истерики… бабушка, стоя за обеднею у клироса, даже мало плакала… не хотела, чтоб ее видел кто-нибудь слабою и слезливою…". В состоянии глубокого вдовьего горя и ожидания ребенка она начинает заниматься хозяйственными делами, собирать и укреплять родовые земли в память мужа, на благо детям и упрочения протазановского рода, проявляя при этом незаурядные организаторские способности.

Протазанова-помещица умна, рачительна, строга, но всегда справедлива, в заботах о будущем никогда не забывает о настоящем, о тех, кто ее окружает и помогает, умеет быть благодарной людям. Подтверждением этому служит история с Грайвороной, трубачом мужа, бывшим с ним в последнем бою до конца, за что и обласкала его Варвара Никаноровна. За верную службу мужу пожаловала Протазанова и вольноотпускную крепостному человеку Патрикею Семенычу – одному из самых верных и преданных людей княгини, отказавшемуся оставить свою госпожу ("ее… рабом… умру").

Вообще чувства верности и преданности отличают всех героев-протазановцев, будь то крепостная Ольга Федотовна или Марья Николаевна, "дочь слепого заштатного дьякона", или бедный дворянин Доримедонт Рогожин. Вместе с Варварой Никаноровной они ощущают себя одной большой семьей. Стоило только показаться Рогожину, что княгине угрожает опасность, как тут же, не раздумывая, они с Марьей Николаевной отправляются в далекий Петербург, чтобы успеть предупредить о возможной беде находящуюся там Протазанову. Подобно Патрикею Сударичеву, всю свою жизнь без остатка отдает княгине Ольга Федотовна. Отсюда вполне объяснимо, почему так тяжело дается Протазановой отъезд в Петербург: ему сопутствует разлука с домом и родным ее сердцу окружением. "Я в карете не могу жить", – признается героиня.

Вынужденная встреча княгини с давно оставленной столицей и ее обитателями – это встреча поместно-усадебной России и петербургского света, чуждого для таких, как Протазанова, и людей ее круга. Варвара Никаноровна не приемлет эгоизма Петербурга и его собственнических настроений, духа приобретательства, но главное, ханжества в человеческих отношениях и особенно в вопросе веры.

Антипод христианки Протазановой – религиозная ханжа Хотетова. Протазановская вера освящена бескорыстными делами на благо народа. Графиня Антонида за "свою веру" требует особого отличия собственной персоны. Ведь это она "тратила свое… несметное богатство" на монастыри. "Ею было восстановлено множество обедневших обителей; много мощей ее средствами были переложены из скромных деревянных гробниц в дорогие серебряные раки…". И в то же время Хотетова совершенно забывает о том, в какой нищете живут принадлежащие ей крестьяне, что дает право Протазановой заявить: "гробы серебрить, а мертвых морить – это безбожно".

Графиня Хотетова, рассчитывающая на награду за веру ("она даже хлопотала об учреждении в России особого знака отличия за веру"), обрела в лице графа Функендорфа своего прямого союзника, для которого вера и выгода также являлись равновеликими. Расположив к себе "богомольную графиню", он приобрел верный шанс стать зятем Протазановой. И стал им, благодаря Хотетовой.

Но даже проиграв в поединке с петербургским ханжеством, Варвара Никаноровна продолжает сохранять независимость своего положения и своих суждений о современном дворянстве. Хотя сам Лесков по-прежнему, как и в "Соборянах", сознает исход былой России, в "Захудалом роде" – исход России истинно дворянской, "родовитой", "именитой", наделенной "духом благородства", уступающей деляческой, внутренне опустошенной эпохе Функендорфов.

"Отходящая, самодумная Русь", представленная "на чужине" "кривым дворянином", "умной, но своенравной княгиней, да двумя смертно ей преданными верными слугами и другом с сельской поповки", еще была жива. Но за стенами петербургского дома Варвары Никаноровны Протазановой уже "катилась и гремела другая жизнь, новая, оторванная от домашних преданий: люди иные, на которых страна смотрела еще как удивленная курица смотрит на выведенных ею утят". Однако этим "иным" людям из своего "ингерманландского болота" ("как звали тогда Петербург люди, побывавшие за границей") невозможно было разглядеть и расслышать то, что оказывается доступным человеку, "отходящему", стоящему у раскрытого окна усадебного дома и слушающему, как "гудут, несясь в пространстве мировом, планеты", стараясь вообразить гармонию Вселенной.

Но не только о Вселенной думает и размышляет лесковская "отходящая Русь". В отличие от современного века, теряющего свое нравственное лицо, она озабочена тем, как "дух благородства поддержать от захудания". И помогают ей в этом Доримедонты Рогожины и Червевы, которые, "имея высокий идеал, ничего не уступают условиям времени и необходимости". Недаром Протазановой кажется, что "не по грамоте, а на деле дворянин" Рогожин "один своим благородством удивить свет может". Потому и летели рогожинские "Россинанты", "как птицы", а сам он "водил во все стороны носом по воздуху, чтобы почуять: не несет ли откуда-нибудь обидою, за которую ему с кем-нибудь надо переведаться".

На фоне "дивных своею высотой и величием характеров" "отходящей Руси" становился более отчетливым скепсис княгини Протазановой; а с ним и лесковский скепсис в отношении дворянского сословия России, его исторических перспектив. Эта ситуация коренным образом повлияла на взаимоотношения писателя с редактором "Русского вестника" М. Катковым, печатавшим "Захудалый род", обозначив их разные мировоззренческие полюса. Неверие Лескова в общественную преобразовательную роль дворянства разведет его с журналом, которому он составил немалую "славу" своим "Очарованным странником" и "Запечатленным ангелом".

Лесков не потерпит вмешательства Каткова в текст хроники, не согласится с редакторскими правками. Оборвав ее печатание ("Захудалый род" кончать невозможно…"), он уйдет из "Русского вестника". "Мы разошлись… Разошлись вежливо, но твердо и навсегда". Отторжение было взаимным. "Не нашим" назвал писателя Катков. Своим категорическим поступком Лесков провозгласил "нехотение подчиняться презренному и отвратительному деспотизму партий".

Работая над "Соборянами" и "Захудалым родом", Лесков впервые за все писательские годы испытывает чувство творческого удовлетворения. Исторические хроники явятся своеобразным переломом в его литературной биографии. Более того, именно от протопопа Туберозова и княгини Протазановой – чистых духом, непреклонных в делах человеческой правды и совести – можно вести отсчет будущих лесковских героев-праведников, исповедующих вечные нравственные заповеди добра и справедливости, которыми, по мысли Лескова, можно спасти мир. Возле них и подобных им героев – швейцара Певунова ("Павлин", 1874), дикаря-язычника ("На краю света", 1875) и других – постепенно выздоравливал болящий дух Лескова. Вместе с ними он приобщался к тем жизнедающим силам, которые помогали окрепнуть духовно, преодолеть "посленекудовский" кризис и войти в зрелую полосу творчества.