Текст книги "Тунеядцы Нового Моста"

Автор книги: Густав Эмар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 32 страниц)

ГЛАВА III. Как понимали гостеприимство в семнадцатом веке

Через час после того как граф Оливье уехал из дому, на расстоянии мушкетного выстрела от стен замка остановились двое всадников, по всей видимости господин и слуга, и, став за группой деревьев, как будто советовались между собой. Они были плотно закутаны в широкие плащи, и поля надвинутых на лоб шляп закрывали им верхнюю часть лица; видимо, им не хотелось быть узнанными. Породистые, но забрызганные грязью лошади едва шли, вероятно проделав большой и тяжелый путь.

– Лектур, – спросил господин, – далеко ли еще до Парижа?

– Три с половиной мили, монсеньор, – почтительно доложил его спутник.

– Далеко, дружище! – с нетерпеливым жестом произнес незнакомец.

– Да, монсеньор, особенно с измученными двухдневной дорогой лошадьми.

– А между тем мне непременно надо в город; что делать? Ах, мой бедный Лектур, не везет нам в нашем предприятии! Жаль, что я не послушался твоего совета!

– Не жалейте, монсеньор, – успокаивал его спутник, стараясь придать веселость тону, – может быть, в эту самую минуту Бог помогает нам больше, чем вы думаете.

– Что ты хочешь сказать, друг мой? – полюбопытствовал незнакомец.

– Посмотрите, монсеньор, вы видите, что это перед вами?

– Да что? Высокие стены замка, который, насколько я могу судить отсюда, должен быть значительным и в хороших руках мог бы в случае надобности славно выдержать осаду.

– Он в хороших руках, монсеньор. Это замок Мовер, принадлежащий графу Оливье дю Люку.

– Неужели, Лектур?! – быстро вскричал незнакомец. – Но в таком случае мы спасены! Ведь граф дю Люк, помнится, один из самых ревностных наших единоверцев?

– И один из самых преданных ваших сторонников, монсеньор.

– Так, так, мой друг; хотя я и не знаю графа лично, но мой брат де Субиз очень хвалит его. Не думаю, чтобы он отказал нам в гостеприимстве.

– Ваше имя, монсеньор, откроет вам…

– Тс-с, Лектур! Мое имя не должно произноситься! Мы беглецы, мой друг, не забывай этого. Если бы мсье де Люинь знал, как мы близко, он бы живо арестовал нас. Надо быть осторожными; как ни честен и благороден граф дю Люк, мы должны хранить самое строгое инкогнито.

– Это правда, монсеньор; не будем вводить ближнего в искушение, как говорит своим медовым голосом епископ Люсонский, – отвечал, смеясь, де Лектур.

– Конечно, – весело сказал незнакомец. – Ведь граф не один живет в замке.

– А в наше несчастное время деньгами самого честного можно подкупить.

– Разумеется.

– Так мы отправимся прямо в замок, монсеньор?

– Я – да; а ты поезжай в деревню, вон там, на берегу реки, и добудь лошадь, а если нельзя, переночуй в трактире и завтра чуть свет незаметно проберись в Париж. Ты имеешь мои словесные инструкции, ты мой молочный брат; все знают, что у меня нет от тебя секретов; мои друзья хорошо тебя примут и поверят тебе.

– Но вы как же, монсеньор?

– Я буду ждать здесь, в замке; тут я в безопасности и по первому твоему знаку явлюсь к тебе.

– Хорошо, монсеньор, тогда я ухожу; завтра до полудня повидаюсь с вашими друзьями и узнаю, насколько можно верить их обещаниям.

– Да постой же, ветреник, дай прежде руку!

– Ах, простите, монсеньор! – вскричал де Лектур, почтительно прикасаясь губами к протянутой руке.

– Эх, дитя мое, разве мы не братья по душе? – ласково промолвил незнакомец. – Не забывай же, что я пока барон де Серак!

– Слушаю, монсеньор; не забуду, тем более что вы ведь уже не в первый раз барон де Серак, – лукаво прибавил де Лектур.

– Ты несносный болтун, но добрый малый, поэтому я тебя прощаю, – засмеялся незнакомец.

– Благодарю вас и до свидания! Счастливого успеха, монсеньор!

– И тебе также, мой неизменный друг! Только, пожалуйста, не заставляй меня долго сидеть в этом замке. Ты знаешь, окрестности Парижа небезопасны для нас теперь. Кроме того, и время не терпит.

– Будьте спокойны, монсеньор, ни секунды терять не стану.

Незнакомец сделал легкий дружеский знак рукой и шагом поехал к замку, а де Лектур – к деревне, огни которой сверкали, точно звезды, в ночной темноте.

– Кто идет? – окликнул через минуту часовой. Незнакомец остановился.

– Эй, друг мой! – крикнул он ему. – Один из единоверцев графа дю Люка желает его видеть и передать ему письма.

– Потрудитесь подождать немного, ваша милость, я сейчас позову кого-нибудь, – ответил часовой.

– Хорошо, мой друг; но я издалека, лошадь моя измучилась, и я тоже.

– Всего только несколько минут!

Через пять минут приотворилась калитка, и в нее проскользнул человек, весь в черном. Это был мэтр Ресту, моверский мажордом.

– С кем имею честь говорить? – спросил он, почтительно кланяясь.

– Я барон де Серак, – представился приезжий, – единоверец графа дю Люка, и прошу впустить меня в замок; я приехал издалека с важными письмами.

– Господина графа нет дома в настоящую минуту, но сохрани Бог, чтобы двери замка не открылись перед таким почтенным вельможей, как господин барон де Серак.

Мост сейчас же был опущен, и мнимый барон въехал на парадный двор замка, где его встретил тот же мажордом, вошедший через калитку.

– Добро пожаловать в Мовер, господин барон, – сказал он с поклоном, – и позвольте попросить вас распоряжаться, как у себя дома.

– Благодарю вас за гостеприимство, mon maitre44
  Мой господин (фр.).


[Закрыть], – отвечал барон. – Не могу ли я засвидетельствовать свое почтение графине, так как графа нет дома?

– Графиня ушла к себе, сударь; в отсутствие графа она никого не принимает, но все желания господина барона будут исполнены.

– В таком случае нельзя ли передать графине вот этот пакет?

Барон достал несколько писем, запечатанных по тогдашним обычаям шелковинкой; одно из них он подал мажордому, с поклоном взявшему его и передавшему слуге.

– Пожалуйста, – продолжал приезжий, – распорядитесь, чтоб позаботились о моей лошади; она отличной породы, и я очень дорожу ею.

– Не беспокойтесь, господин барон, мы знаем толк в дорогих лошадях. Какова бы ни была ваша лошадь, уход за ней будет хороший.

– Так покажите мне дорогу, mon maitre!

Мажордом провел барона по ярко освещенным коридорам в большую и высокую комнату, отлично убранную, с огромной кроватью на возвышении, ярко пылавшим камином и обильным ужином на столе.

Приезжий улыбнулся.

– Вот так гостеприимство! – весело воскликнул он.

– Гость всегда посылается Богом, – с почтительным поклоном произнес мажордом. – Все, что есть лучшего в доме, должно быть к его услугам.

– Друг мой, – обратился к нему барон, – у меня есть слуга тут, в деревне, около Парижа… возможно, он будет меня спрашивать.

– Его сейчас же проведут к вам, господин барон, в любое время дня и ночи.

– Я его жду дня через два. А долго не приедет господин дю Люк?

– Мы ждем господина сегодня ночью.

– Прекрасно! Так если бы граф приехал ночью и пожелал меня видеть, я буду готов и счастлив явиться к нему, несмотря ни на какой поздний час.

В эту минуту вернулся слуга, относивший графине письмо, и низко поклонился.

– Графиня, – доложил он, – получила письмо господина барона. Графиня благодарит, что господин барон удостоил принять ее скромное гостеприимство, и за отсутствием господина графа дю Люка сама будет иметь честь пожаловать к господину барону после ужина, если господин барон согласен принять их на несколько минут, прежде чем ляжет почивать.

– Передайте мое глубочайшее почтение графине, мой друг, за ее любезность; скажите, что я полностью к ее услугам и сочту за счастье лично извиниться перед ней за беспокойство, которое произвел в ее доме своим неожиданным приездом.

Слуга поклонился и ушел за мажордомом. Барон принялся ужинать, бросив на стул шляпу, плащ и рапиру. Он с самого рассвета скакал, не останавливаясь перекусить чего-нибудь.

Барон де Серак, как мы его будем называть пока, по наружности был настоящий принц, путешествующий инкогнито. Он был высок и, несмотря на свои пятьдесят лет, очень строен; манеры ясно обличали в нем придворного. У него были каштановые волосы, белая, нежная кожа с легким румянцем, чудесные зубы, пунцовые губы, большие, блестящие глаза, немножко длинный нос и высокий лоб; маленькие, изящные руки и ноги свидетельствовали о хорошем происхождении.

Костюм был в высшей степени прост, но сшит с большим вкусом.

Утолив немножко голод, барон глубоко и серьезно задумался, так глубоко, что по временам поднимал вилку взять кусок дичи и снова опускал ее на тарелку, не замечая, что ничего не взял; стакан стоял перед ним пустой. Наконец, вынув из потайного кармана какие-то бумаги, он стал внимательно, с лихорадочной поспешностью просматривать их; они были все шифрованные. Глубокое внимание к своему делу не мешало ему, однако, быть настороже, потому что при послышавшемся за дверью легком шуме он быстро поднял голову, скомкал и спрятал письма в карман и опять принялся за ужин.

Почти вслед за тем поднялась портьера, и вошел слуга; доложив о графине дю Люк, он мигом скрылся, и портьера опустилась за молодой женщиной.

Барон бросил салфетку и поспешил к ней навстречу.

– Графиня, – сказал он, слегка кланяясь, – мне совестно…

– Что я так бесцеремонно принимаю такого достойного вельможу, как вы! – перебила она. – Господин барон, я пришла лично извиниться перед вами.

Слегка опершись кончиками пальцев на протянутую руку барона, она подошла к креслу у камина и села. Барон почтительно стоял перед ней.

– Прошу вас сесть, – проговорила она, – ведь вы здесь дома!

Он сел.

– Барон, – продолжала графиня, – я обычно никого не принимаю без мужа, но делаю исключение для вас, потому что вы приехали с письмом от одной из самых близких моих подруг.

– От мадмуазель де Росни, нынешней герцогини де Роган, – добавил барон.

– Да. Мы с Мари де Росни вместе воспитывались и очень дружны между собой; я знаю свою подругу и, читая ее письмо, заключила, что человек, которого она так горячо мне рекомендует, должен быть или хороший друг ее, или очень близок ей.

– Действительно, графиня, я имею честь принадлежать к самому интимному кружку мадам де Роган и могу подтвердить, что очень близок ей, – отвечал, тонко улыбнувшись, барон.

– Я все хорошо знаю из письма, барон, и хотела показать вам, как высоко ценю рекомендацию своей подруги, принимая вас сама в отсутствие графа!

– Я не знаю, как выразить вам свою благодарность за такую честь, графиня.

– Приняв мое гостеприимство так же чистосердечно и с таким же удовольствием, как я предложила его вам, и пользоваться им, сколько угодно.

– Благодарю вас, графиня, но не решусь злоупотреблять вашей любезностью; я пробуду в замке не больше двух-трех дней.

– Позвольте надеяться, барон, что графу удастся уговорить вас остаться подольше.

Барон низко поклонился прелестной женщине, которая, казалось, действительно так счастлива была принять его в своем доме.

– Граф дю Люк, – сказал он, помолчав с минуту, – благородный, прекрасный вельможа и пользуется большим уважением между единоверцами; я знаю, что герцог де Роган, по лестным отзывам о нем своего брата, господина де Субиза, очень хотел бы с ним познакомиться.

– Дружба, с которой господину де Субизу угодно относиться к графу, делает его снисходительным.

– Нисколько, графиня; господин де Субиз в этом отношении только отголосок общего мнения всех вождей нашей партии; мне очень жаль, что отсутствие графа лишает меня чести засвидетельствовать ему мое почтение.

– Он скоро вернется, барон, сегодня ночью, вероятно, и завтра утром будет к вашим услугам.

Поговорив таким образом еще некоторое время, графиня простилась и встала. По свистку явились ее горничные. Барон почтительно проводил графиню до дверей и низко поклонился. Поблагодарив его за любезность милой улыбкой, она ушла.

Через несколько минут вошли слуги, убрали со стола, освежили воздух в комнате, открыв и потом снова закрыв окна, подложили дров в камин, поставили у постели вазу с розмариновой веткой в вине, смешанном с медом, и ушли, спросив сначала, не нужно ли еще чего-нибудь барону.

Он поблагодарил их и остался один, но не лег спать, а, надев приготовленный для него великолепный парчовый халат, снова принялся за чтение шифрованных бумаг, прерванное приходом графини.

Несколько часов сряду барон читал, приводил бумаги в порядок и написал несколько, большей частью тоже шифрованных, писем. Только в четвертом часу утра он лег, не имея больше сил выдерживать, положил бумаги под подушку, придвинул на всякий случай пистолеты и шпагу и крепко заснул.

На другой день, рано утром, приехал от графа нарочный сказать графине, что, к своему большему сожалению, по не зависящим от него обстоятельствам граф не может быть раньше чем дня через три.

Графине это было очень неприятно, но пришлось покориться. Она любезно извинилась перед гостем; он, боясь показаться назойливым, собрался было уехать, но графиня просила его остаться подождать возвращения графа в полной уверенности, что муж одобрит ее поступок.

Познакомившись ближе, они перестали церемониться между собой и изгнали скучный этикет. Графиня и Диана всеми силами старались сделать жизнь в замке приятной гостю, болтали с ним, гуляли в моверском парке и окрестностях, устраивали рыбную ловлю с факелами – одним словом окружали его всевозможным вниманием, как умеют это делать только женщины, когда захотят.

Прошло пять дней, а о графе не было ни слуху, ни духу; графиня тревожилась, не зная, чему приписать такое продолжительное отсутствие и упорное молчание.

Раз утром мэтр Ресту доложил барону де Сераку, что его спрашивает какой-то господин, называющий себя де Лектуром.

Барон велел сейчас же привести его. Они долго о чем-то говорили между собой; после этого секретного разговора барон сделался очень серьезным и собрался ехать в тот же день.

Ни графиня, ни Диана не могли убедить его остаться. Он уехал вместе с де Лектуром.

ГЛАВА IV. К кому прежде всего отправился граф дю Люк, и что из этого вышло

Все писатели того времени единодушно подтверждают, что при Людовике XIII, особенно в первые годы его царствования, столица Франции хранила еще почти нетронутым свое древнее варварство в его главных чертах, то есть гадкий, почти грязный и крайне феодальный вид.

Гражданские войны, беспечность вождей Лиги и внесенные ими беспорядки и неурядицы оставили глубокие следы на несчастном городе; Генриху IV, несмотря на все усилия, не удавалось сгладить их: он пробивал улицы, обстраивал площади, возводил общественные здания, расширял набережные и кончил постройку Нового моста, начатую при Генрихе III, но прерванную Днем Баррикад.

Правление умного и храброго Беарнца было во всех отношениях слишком коротко для осуществления и десятой доли его проектов.

Париж, и теперь еще не вполне освободившийся от грязи, тогда был настоящей мусорной ямой.

В эпоху нашего рассказа он состоял из целого лабиринта узеньких, извилистых, частью немощеных улиц с ветхими, полуразвалившимися домами, между которыми кое-где только поднимались богатые здания; потоки грязной воды и всевозможные сваленные в кучу нечистоты запружали нередко дорогу; а если прибавить к этому отсутствие всякого освещения, кроме лунного, бродячих собак и ночных воров, так будешь иметь верную, невеселую картину Парижа в начале семнадцатого века.

На всех городских часах пробило десять, когда граф дю Люк приехал в город. Он хорошо его знал, так как долго жил там с отцом, и потому без труда нашел дорогу в лабиринте улиц.

Кроме того, ночь была лунная, и граф смело ехал, не замедляя шага лошади; у берега Сены, на его счастье, случился паромщик, согласившийся за хорошую плату, несмотря на поздний час, перевезти путешественника и его лошадь на другую сторону; затем граф отправился на улицу Короля Сицилии.

Эта дорога отняла у него не меньше часа, на протяжении которого ему встречались подозрительные личности с поднятыми до носу воротниками плащей и в опущенных на самые глаза шляпах; однако они не решились или просто не захотели напасть на него; голодные стаи собак долго преследовали его своим воем.

Граф пустил лошадь шагом и остановился почти против улицы Дежюиф, у крыльца старого, мрачного особняка. Это был особняк герцога Делафорса.

Дю Люк осмотрелся кругом, не следит ли за ним кто-нибудь, и эфесом шпаги три раза стукнул в калитку, сделанную в двери, – два раза сряду, потом один раз. Калитка сейчас же отворилась, и на пороге явился огромный детина с длинным бердышом в руке.

– Хвала Богу! – сказал он мрачным голосом, точно говоря сам с собой.

– И мир на земле людям с твердой волей! – отвечал граф и подал в горсти левой руки как-то особенно обрезанную золотую монету.

Тот внимательно осмотрел ее и важно поклонился.

– Войдите, монсеньор! – произнес он с явным оттенком почтения в голосе. – Привет всем входящим от имени Божия!

Граф сошел с лошади, взяв ее под уздцы, ввел во двор особняка. Калитка сейчас же заперлась за ним.

Человек с бердышом свистнул; на свист мигом явился другой человек, точно выросший из-под земли.

– Идите за ним, – лаконично проговорил первый, взяв у графа лошадь.

Оливье молча сделал второму слуге знак идти вперед. Везде было темно в особняке, который казался вымершим. Граф прошел за своим молчаливым проводником широкий двор, поднялся по заросшим мхом ступенькам крыльца и вошел на широкую мраморную лестницу. Долго еще они шли по разным ходам и переходам, наконец проводник остановился, поднял портьеру, отворил двери, прошел большую переднюю, освещенную лампой, спускавшейся с потолка, подошел к другой двери, тоже с тяжелой портьерой, обернулся к графу и почтительно спросил:

– Как прикажете доложить, монсеньор?

– Граф Оливье дю Люк де Мовер.

Проводник поднял портьеру, отворил дверь и громко повторил имя и титул прибывшего, потом отошел, пропустив гостя.

Граф вошел, волоча перьями шляпы по полу и молодецки опершись на эфес шпаги. Он очутился в громадной ярко освещенной зале, заполненной множеством вельмож всех возрастов; одни были в роскошных придворных мундирах, другие – в военных доспехах, а некоторые, как и сам граф, – в дорожных костюмах.

При входе графа разговоры умолкли, все взгляды обратились на него; старик вельможа, одетый по старинной моде времен покойного короля, отделился от группы разговаривавших и поспешно подошел к дю Люку.

– Милости просим, граф, – приветствовал он его, кланяясь с самой утонченной вежливостью, – мы все здесь с нетерпением вас ждали.

– Ваша просьба для меня закон, монсеньор, – так же вежливо отвечал Оливье, – и я бросил все, чтобы явиться к вам.

– Благодарю вас, граф; впрочем, мы в вас и не сомневались; нам известна ваша преданность нашему святому делу и непоколебимость вашей веры.

– Послушайте, любезный Делафорс, – весело вмешался другой вельможа, дружески пожимая руку графа, – не бросайте, пожалуйста, камни в мой огород! Я здесь у вас немножко волк в овчарне: хоть и не из истых католиков, но все-таки католик, а между тем нахожусь между вами. Презабавно, не правда ли, граф?

– Господин, де Бассомпьер, – проговорил, поклонившись, Оливье, – был слишком предан покойному королю, чтоб не находиться между нами.

– Тс-с, милый граф! Тише! Не говорите так! Если бы здесь случился кто-нибудь из шпионов Люиней, то сочли бы, что мы составляем заговор, – прибавил он, расхохотавшись.

Оливье был тут в кругу высшей знати королевства и главных вождей реформатской партии. Большую часть их он знал, с остальными его познакомил герцог Делафорс; все любезно обошлись с ним.

Жаку Номпару де Комону, герцогу Делафорсу и маркизу де Кастельно, родившемуся в 1559 году, было в то время немного за пятьдесят.

Это был высокий, еще бодрый старик с аристократической физиономией и манерами, человек высокого ума и больших военных дарований. Еще подростком чудом спасшийся во время Варфоломеевской резни благодаря тому, что притворился мертвым, он пристал к партии короля Наваррского и был одним из самых преданных его товарищей; и король Наваррский оценил его по заслугам. Беспокойный, деятельный, а главное, искренне ненавидевший католиков, герцог, несмотря на свои лета, душой и телом посвятил себя протестантской партии и сделался одним из самых влиятельных ее вожаков.

Бассомпьер, которому было едва сорок лет, не имел никакой серьезной неприязни к двору, так как три года перед этим был произведен в генерал-фельдцейхмейстеры55
  Генерал-фельдцейхмейстер – титул и должность главного начальника артиллерии в армиях ряда европейских стран XVI – нач. XX вв.


[Закрыть]; но это был ветреный, опрометчивый человек, и присоединился он к протестантской партии, сам не зная, почему; может быть, потому, что все его старинные друзья принадлежали к ней; кроме того, ему, как он выражался, ненавистна была эта клика Каденетов, Брантов и Морна, этих нищих, которые пришли в Париж без сапог, лгали, уверяя, что они потомки Альберти Флорентийских, и за короткий срок составили себе при французском дворе состояние очень подозрительного свойства. Короче, Бассомпьер, не решаясь сознаться самому себе, завидовал герцогу Люиню, который пользовался при Людовике XIII такими же привилегиями, какими он обладал при покойном Генрихе IV, если еще не большими.

Между тем разговор, прерванный приходом графа, возобновился с прежним жаром: спорили, высказывали каждый свое мнение и старались доказать его.

Пробило полночь.

В огромной зале разом все смолкло; все обернулись к герцогу Делафорсу, видимо ожидая, что он скажет.

Выйдя в середину и сделав общий поклон, старик начал так:

– Единоверцы и друзья! Теперь уже слишком поздно ждать нашего благородного вождя и друга, герцога де Рогана. Вероятно, ему не удалось проехать в город, или, вернее, благоразумие не допустило его показаться в Париже сегодня вечером. Во всяком случае, мы, наверное, вскоре получим от него какое-нибудь известие; по-моему, однако, его невольное отсутствие, так много значащее для высоких интересов, которые мы обязаны охранять, не должно останавливать нас от обсуждения мер, необходимых для укрепления религии и государства в критических обстоятельствах, в которых мы очутились поневоле.

Все отвечали единодушным согласием.

– Руководите спорами, герцог, – воскликнул Бассомпьер, – вы одни способны уладить дело.

– Господа, это и ваше мнение? – спросил герцог.

– Да, да, говорите, герцог Делафорс! – отвечал за всех один из присутствующих. – Вы осторожны и ловки; в отсутствие герцога де Рогана вы одни можете хорошо повести дело.

– Тем более, – прибавил другой, – что принц Конде, который мог бы, кроме вас, иметь право на первенство между нами, уже три года сидит в Бастилии.

– Мы надеемся, что через несколько дней он будет освобожден, – сказал герцог.

– Тем хуже! – заметил барон де Круасси. – Монсеньор де Конде известен пером, а не шпагой. Нам в настоящее время нужен не такой человек.

Все рассмеялись.

– Настоящее положение дел действительно очень серьезно, господа, – продолжал герцог Делафорс. – Наши враги сильно восстанавливают против нас короля; ходят слухи о кое-каких указах, готовящихся втихомолку. Королева-мать охладевает к нашим интересам и готова оставить нас.

– Говорят, готовится вторая Варфоломеевская ночь, – поспешно вставил де Круасси.

– Ну, вы слишком уж далеко заходите! – воскликнул Бассомпьер. – Это смахивает на клевету.

– Тише, Бассомпьер, – мягко остановил его герцог Делафорс, – барон де Круасси правду говорит; у меня есть в руках доказательства этого гнусного заговора. К счастью, теперь не тысяча пятьсот семьдесят второй год, Екатерины Медичи нет больше на свете.

– Да, – с видимой неприязнью произнес граф д'Орваль, очень уважаемый всеми протестантами и особо близкий друг герцога де Рогана, – да, но Мария Медичи царствует, а она тоже флорентийка.

Эти слова, сказанные мрачным тоном, произвели впечатление на всех.

– Да, – подтвердил Малозон, – несмотря на смерть Кончини, итальянская политика все еще существует.

– Что делать? – прошептали некоторые.

– Как знать! Может быть, герцог де Роган тайно арестован по приказанию двора? – предположил граф де Леран.

– Не посмеют! – горячо возразил герцог Делафорс.

– Люинь все смеет, – изрек граф д'Орваль.

В эту минуту вошел секретарь герцога Паризо и, подойдя прямо к нему, тихо обмолвился с ним несколькими словами. Паризо был его дальний родственник и вполне ему предан.

– Господа, – объявил Делафорс, обращаясь к гостям, с любопытством ждавшим, когда кончится этот секретный разговор. – Паризо принес нам известие от герцога де Рогана.

– Он приехал? – громко спросил граф д'Орваль.

– Нет, он в нескольких милях отсюда и прислал к нам надежного человека.

– Было б лучше, если бы он приехал сам – промолвил де Круасси.

– Тут не его вина; но вы хорошо знаете его посланного: это мессир де Лектур.

– Его молочный брат?

– Да.

– В таком случае, господа, мы можем вполне довериться известию; де Лектура все мы знаем как честного человека.

– Преданного герцогу, – прибавил барон де Сент-Ромм.

– Пусть войдет! Пусть войдет! – закричали все. Паризо ушел и через минуту вернулся с де Лектуром. Де Лектур был весь в грязи и в пыли, но очень важно поклонился, держа в одной руке шляпу, а другую положил на рукоятку рапиры.

– Очень рад вас видеть, мессир де Лектур, – приветливо встретил его герцог, – тем более что вы принесли нам известие от герцога де Рогана, отсутствие которого очень чувствительно сегодня, когда мы обсуждаем самые важные вопросы веры.

– Господа, – сообщил де Лектур, – герцог де Роган остановился почти у парижских ворот вследствие обстоятельств, рассказывать о которых было бы слишком долго; кроме того, они будут для вас и малоинтересны. Скажу только, что он в безопасности и готов служить вам.

– Больше он ничего не поручал сказать?

– Напротив, герцог, он дал мне очень подробные словесные инструкции.

– Говорите.

В зале все стихло; все обступили де Лектура.

– Господа, – начал он, – герцог де Роган мчался во весь дух в Париж, чтоб переговорить с вами о мерах для предотвращения несчастий, которые грозят нам вследствие беспрестанных измен господина де Люиня. Король, или, вернее, его фаворит, несмотря на данное слово, лишил беарнцев их привилегий. Мессир де Фава остается при дворе; хотя у нас нет против него улик, но мы подозреваем его в двойной игре; господин де Люинь посылал с особыми поручениями к герцогу Неверскому, шевалье дю Меню и графу Суассону; они явились ко двору, и он устроил соглашение между кардиналом Гизом и герцогом Неверским; измена комендантов крепостей в Пуату, частью в Гиени и Нижнем Лангедоке почти несомненна; присутствие герцога Лесдильера при дворе утверждает Дофине за королем, Дюплесси-Морнэ лишили командования Сомюром; наконец, герцог де Люинь назначен коннетаблем, хотя еще негласно.

– Но ведь это означает войну! – вскричал граф д'Орваль.

– Гибель религии! – прозвучало несколько голосов.

– И то, и другое, господа, – подтвердил де Лектур.

– Как смотрит на это герцог де Роган?

– Он говорит, что надо начать войну и спасти веру!

– Да! Война! Война! – с энтузиазмом закричали все.

– Война, конечно, господа, – сказал граф дю Люк, – потому что при настоящем положении дела она, к несчастью, неизбежна; но если б мне позволили выразить свое мнение…

– Говорите, говорите, граф! – раздалось со всех сторон.

– Я думаю, господа, – поклонившись, приступил он к изложению собственного мнения, – что нашему решению надо дать основательный предлог, который доказал бы, что за нами право, расположил бы к нам не только тайно сочувствующих, но и всех честных людей государства; одним словом, чтобы нам пришлось принять эту войну братьев с братьями как необходимость, а не самим объявлять ее.

Его очень внимательно слушали.

Все посмотрели затем на де Лектура. Он улыбался.

– Граф, – обратился он к дю Люку, – монсеньор де Роган совершенно одинакового мнения с вами, и вот, что он советует сделать: трое депутатов, выбранных из участников собрания, должны отправиться к королеве и почтительно заявить ей о притеснениях, которым подвергаются ежедневно реформаты, заверить в своих верноподданнических чувствах к королю, но просить, чтоб ее величество дала гарантии, которые избавили бы их в будущем от новых притеснений и обвинений в измене.

– Какие же это гарантии? – спросил граф.

– Полное исполнение Нантского эдикта в том смысле, в котором он был издан покойным королем Генрихом Четвертого тринадцатого апреля 1598 года66
  Нантским эдиктом гугенотам предоставлялась свобода отправления культа, они получили политические права, за ними также было оставлено около 200 замков и крепостей. Нантский эдикт завершил религиозные войны 1562—94 гг.


[Закрыть].

Все согласились; выбрано было пять депутатов вместо трех, чтобы отправиться к королеве. Это были: герцог Делафорс, граф д'Орваль, де Лектур, граф дю Люк и барон де Круасси. Они условились идти на другой же день, в двенадцать часов пополудни.

Так и сделали.

Но Мария Медичи, догадываясь, с чем явились к ней депутаты, отказалась, хотя очень любезно, принять их и назначила аудиенцию через три дня.