Текст книги "Тунеядцы Нового Моста"

Автор книги: Густав Эмар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 32 страниц)

Между тем по приказанию короля конвой не оставлял его до перекрестка Трех Дорог. В одиннадцать часов герцог де Люинь подал сигнал двинуться дальше.

Свита и приближенные быстро встали и вскочили на лошадей. Кучер пустил лошадей, и карета быстро покатилась.

Но едва она тронулась с места, как целая толпа вооруженных людей, около двухсот или трехсот человек, среди которых человек шестьдесят были на лошадях, бросилась из кустарников, окаймлявших дорогу, и уже окружала конвой с криками: «Да здравствует король!»

– Настала минута, ваше величество, – сказал герцог де Люинь, кусая усы и скрывая хитрую улыбку.

– Да, – холодно отвечал король.

– Как я советовал вашему величеству, – продолжал герцог, – вам бы следовало быть верхом на лошади, чтобы скорее выбраться из этой толпы.

– Король Франции не спасается бегством, господин герцог, – невозмутимо и холодно произнес Людовик XIII, – впрочем, – прибавил он с сардонической улыбкой, – послушайте, что кричат эти люди; мною ли они недовольны?

– Нет, нами! – проговорил сквозь зубы епископ Люсонский.

Герцог де Люинь побледнел, как полотно.

По временам мушкетеры и несколько человек, составлявших ближайший конвой короля, подъезжали и окружали карету.

– Стой! – крикнул кучеру Людовик XIII и, обращаясь к сидевшим возле него, пояснил: – Посмотрим, что из этого выйдет.

В нападающих, несмотря на их костюмы, легко было узнать большинство дворян; все они плотно окружали конвой и громче и громче кричали: «Да здравствует король!» И в то же время слышались выстрелы.

Уже несколько человек пали жертвами как с той, так и с другой стороны.

Нападающие все приближались; положение конвоя становилось критическим.

Король уже различил несколько рассвирепевших лиц, но не сделал ни одного движения, ни одного жеста и оставался холодным, спокойным, невозмутимым, как будто дело совершенно его не касалось.

Шум был страшный, борьба становилась все серьезнее; уже половина конвоя была перебита и ранена, но ни один из этих храбрецов не моргнул и не показал отчаяния. Оставшиеся на ногах еще теснее сгруппировались вокруг кареты, образуя живую преграду для доступа к королю.

Осаждающие продолжали свое дело, но конвой не расходился, только ряды его редели.

Еще несколько минут, и король лишился бы последней защиты.

Людовик XIII сохранял, однако, все свое спокойствие; де Люинь понимал, что больше всего злы были на него; он бормотал про себя молитвы и поручал себя покровительству всех святых рая. Арман Жан дю Плесси Ришелье, еще более спокойный, чем король, зло улыбался.

Он, может быть, лучше, чем другие, знал, чего можно ожидать от этого нападения! И каковы могли быть последствия в случае успеха со стороны нападавших.

Но в это время вдали послышался как бы гром, приближавшийся с неимоверной быстротой.

– Вот и наши! – произнес король.

– Увы! Слишком поздно! – проговорил де Люинь.

– Никогда не поздно, – возразил Ришелье, – когда решаются победить или умереть!

– Благодарю вас, господин епископ Люсонский, – с ударением сказал король, – вас хорошо известили, а дело было весьма серьезно.

– Ваше величество, одно это слово благодарности из королевских уст служит для меня достаточным доказательством милости и справедливости вашего величества.

– Да, епископ Люсонский, я повторяю вам свою благодарность; я хотел только сам убедиться в значении этого дела. Я не забуду вашей услуги.

Арман Ришелье был слишком ловкий придворный и дипломат, чтобы продолжать разговор в этом тоне.

Он почтительно поклонился, бросив исподлобья взгляд на герцога де Люиня, который сильно призадумался бы, если бы заметил его.

Между тем вокруг кареты все изменилось.

Теперь осаждающим приходилось иметь дело с силами, впятеро превосходившими их.

Пока Бассомпьер во главе двух швейцарских полков спускался с возвышенности Бельвю, рота королевских мушкетеров под командой господина де Тревиля и эскадрон легкой кавалерии под предводительством графа де Шевреза напали на мятежников. Со всех сторон раздавались крики «Да здравствует король!»

Но мятежники храбро дрались, не отступая ни на шаг.

Ришелье хитро обратил внимание короля на ловкость и невозмутимое спокойствие бойцов в крестьянском платье, которые, без сомнения, все были когда-то участниками гражданских войн.

– Ах, Бестейн! Бестейн! – кричал король Бассомпьеру. – Колоти их покрепче, друг мой! Нечего их жалеть!

– Я не щажу, ваше величество, как видите, – отвечал Бассомпьер, – им здорово попадет за то, что они осмелились коснуться вашего величества. Вперед! Вперед!

Схватка становилась ужасной. Обе стороны бились с беспримерной отвагой.

Тогда только все заметили очень странное обстоятельство.

Между мятежниками восемь человек – вероятно, главари – были в масках.

По приказанию короля на них были обращены все удары.

Но замаскированные, дравшиеся лучше других, не поддавались. Все те, кто добирался до них, тотчас же отходили, чувствуя невозможность справиться с богатырями.

Несмотря на героизм и храбрость, проявленные мятежниками, они не могли надеяться справиться со своими врагами.

На раздавшийся крик они быстро сбежались все вместе, образовав плотную группу, вооруженную мушкетами и штыками, и стали медленно, в порядке отступать, все время стреляя.

Красивое зрелище представляли эти герои, знавшие, что спасения им нет, не просившие пощады, отступавшие в порядке, лицом к неприятелю.

Сам король восторгался ими.

– Sang Dieu! – проговорил он. – По чести скажу, что ничего подобного не видал!

– Не правда ли, ваше величество? – тихо спросил Ришелье.

Отступавшим инсургентам удалось достичь трактира мэтра Гогелю.

Там они остановились, а пока часть их вошла в дом и из окон начала стрелять в королевские войска, другая рассыпалась в разные стороны.

Только маленькая группа, состоявшая из восьми всадников, не разделилась. Ловкие наездники, все они направились вскачь к парку Сюлли.

Королевские войска поняли маневр инсургентов, дававших время скрыться своим начальникам. Бассомпьер удвоил старание овладеть ими, но все было напрасно.

Мнимые крестьяне стояли твердо.

Уже восемь замаскированных почти достигли парка Сюлли, как вдруг совершенно неожиданно из-за группы деревьев выехали двенадцать всадников, во главе которых была женщина в красной маске.

– Ах, черт возьми! – вскричал один из замаскированных, в котором по голосу легко было узнать капитана Ватана. – На этот раз я заставлю тебя вернуться в тот ад; из которого ты вышла. Вперед, господа!

Всадники повернулись и, обнажив шпаги, бросились на врагов, оказавших, несмотря на все старания замаскированной амазонки, весьма слабое сопротивление и оставивших им свободный путь, чем всадники были очень довольны.

Времени оставалось немного. Инсургенты, рассчитывавшие, что начальники их уже спасены, бросили оружие и разбежались по кустарникам, куда солдаты с их тяжелой амуницией с трудом могли за ними следовать.

К большой неудаче королевской армии, в ту минуту, как всадники подъехали к замку Сюлли, ворота вдруг распахнулись; они разом бросились туда и заперлись. В то же время из других ворот выехали человек восемь верхом, вооруженных с ног до головы, под предводительством женщины, одетой в точности так же, как та, которая напала на всадников час тому назад. На ней была такая же красная маска.

Эти восемь человек, как ураган, налетели на отряд первой красной маски, с трудом убедившей свой отряд снова пуститься в погоню.

Тогда произошла странная сцена.

В ту самую минуту, как наши всадники устремились во двор замка, отряды двух женщин бросились друг на друга со страшным остервенением.

На этот раз ни те, ни другие не отступили.

Увидев друг друга, женщины с криком бешенства кинулись одна на другую с пистолетами в руках.

Капитан Ватан и его товарищи увидели происходившее.

Забывая грозную опасность, они бросились вперед помешать намерению амазонок.

Но они опоздали.

Лошади амазонок, летевшие одна на другую, ударились грудью и обе рухнули на землю.

Женщины старались вскочить на ноги, но у одной нога осталась в стремени; не теряя присутствия духа, она направила пистолет в другую и крикнула:

– Умри!

Раздался выстрел, но замаскированная амазонка продолжала подвигаться вперед.

– Я не хочу тебя убивать, – отвечала она глухим голосом, – но хочу, чтобы ты помнила меня.

В ту же минуту раздался выстрел, и несчастная опрокинулась на спину с криком проклятия.

На дороге послышался шум.

Карета короля неслась во весь дух.

Выстрелив из пистолета, вторая замаскированная задрожала всем телом и лишилась чувств.

Нельзя было терять ни минуты.

Капитан бросился вперед, схватил молодую женщину на руки, посадил к себе на лошадь и вместе с товарищами вернулся в замок.

Госпожа де Роган, стоя на балконе, присутствовала, казалось, совершенно равнодушно при этой сцене.

Доехав до замка, карета короля остановилась на одну секунду.

– Благодарю вас, кузина! – сказал ей король с сардонической улыбкой. – Я не хочу приказывать выломать двери вашего замка, но буду помнить!

Герцогиня де Роган высокомерно и насмешливо поклонилась, но ничего не ответила.

– Я тоже буду помнить, – подумал Ришелье, кидая змеиный взгляд на гордую молодую женщину.

Мы знаем по истории, как кардинал Ришелье сдержал обещание, данное епископом Люсонским.

По приказанию короля замаскированная дама была перенесена в заведение мэтра Гогелю.

Гугенотам по какому-то странному стечению обстоятельств не удалось довести до конца их ловкий замысел; но королевские войска не смогли захватить ни одного пленника – в руках у них были только трупы.

Тотчас по отъезде короля герцогиня де Роган вошла к себе в комнату, куда капитан Ватан отнес молодую женщину в обмороке.

Тут были де Лектур, граф дю Люк, Клер-де-Люнь и сержант Ла Прери.

Граф напрасно старался сдержать волнение. Сердце подсказывало ему, кто была женщина, жертвовавшая собою для его спасения и так храбро дравшаяся!

В ту минуту, как мадам де Роган уходила с балкона, молодая женщина стала приходить в чувство.

Герцогиня холодно подошла к Оливье, почтительно и низко поклонившемуся ей.

– Граф дю Люк де Мовер, – высокомерно произнесла она, – вы можете засвидетельствовать герцогу де Рогану, моему супругу, что я точно выполнила все его приказания. Этот замок был надежным кровом для вас, но дальнейшее ваше пребывание здесь может вас погубить. Через два часа у всех выходов будут стоять караулы. Лошади оседланы, на станциях вы найдете свежих; поезжайте, не теряя ни минуты.

– Я уеду, если так нужно, герцогиня, но прошу вас дать мне несколько секунд выразить свою благодарность той особе, которая так великодушно спасла меня.

– Разве вы не узнали ее? – спросила она.

– О! Разумеется, узнал, герцогиня! – вскричал он с чувством. – Сердце подсказало мне, что это Жанна.

Молодая женщина встрепенулась, как под влиянием электрического тока, и быстрым движением сняла маску с бледного, заплаканного личика.

– А! На этот раз вы не ошиблись? – сказала она с иронией.

– О, Жанна! Жанна! – воскликнул он. – Вы плачете! Вы наконец прощаете меня?

Молодая женщина ничего не ответила; она закрыла лицо руками и зарыдала.

– Жанна! Ради самого Бога! Эти слезы… не я ли причина их… наша любовь…

Она подняла голову и, презрительно взглянув на него, с горечью произнесла:

– Я плачу о моей прошлой любви и настоящем бесчестье! Прощайте, милостивый государь… Я вас больше не знаю…

Она повернулась и медленно вышла из комнаты.

– О, какой же я несчастный! – пробормотал в отчаянии граф дю Люк.

Пять минут спустя граф, увлеченный друзьями, покинул замок Сюлли, который по приказанию герцога де Люиня был тотчас же осажден королевскими войсками.

Но гугенотов в нем уже не было.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. Диана де Сент-Ирем

ГЛАВА I. Как неприятно бывало иногда завтракать у банщика Дубль-Эпе

Пятнадцатого мая 1621 года, пять месяцев спустя после событий, описанных нами во второй части этого романа, когда часы на Самаритянке с обычным шумом пробили половину пятого утра, какой-то человек, плотно закутанный в толстый плащ и в надвинутой на глаза шляпе, пробирался с улицы Дофина на площадь перед коллежем Сен-Дени. Остановившись на минуту на углу улицы и внимательно осмотревшись вокруг, он опять пошел дальше скорыми шагами по направлению к Новому мосту, где в то время не было ни души.

– Черт бы побрал человека, который не умеет быть аккуратным! – пробормотал он сквозь зубы. – Долго ли еще он заставит меня здесь дожидаться?

Говоря так, незнакомец остановился у Бронзового Коня, постоял несколько минут неподвижно и затем опять стал оглядываться.

Это был тот неоцененный час, проходящий с быстротой молнии, во время которого все спит в Париже, действительно или только притворно.

Глубокая тишина царила над этим спящим Вавилоном, прерываемая время от времени какими-то странными, глухими, неизвестно откуда доносящимися звуками.

С того места, где стоял незнакомец, открывалась прелестная панорама.

Сумерки постепенно исчезали при появлении белеющей зари, чтобы уступить место наступающему утру. Величественное, блестящее солнце, окруженное волнами пурпурового и золотистого света, медленно выплывало из-за зеленеющих холмов Медона и Сюрена, бросая во все стороны свои золотые лучи. Небо было голубое и безоблачное. Легкий туман спустился над рекой и как бы набросил серое покрывало на стоявшие на берегу статуи.

Незнакомец, не будучи, по-видимому, в душе поэтом, вместо того чтобы наслаждаться природой и поддаться очарованию этой величественной картины, топал от нетерпения ногой, продолжая ворчать сквозь зубы, и беспрестанно теребил резную рукоятку своей длинной рапиры, которая щегольски приподнимала край его плаща.

Бронзовый колокол на колодце пробил три раза.

– Провались он к черту! – вскричал незнакомец. – Уже без четверти пять; еще, пожалуй, этот достопочтенный человек был так глуп и неловок, что попался молодцам Дефонкти. Это становится уже невыносимым. Я подожду до пяти часов, но если он и к этому времени не придет, так мы увидим…

С отчаяния он принялся рассматривать окружавшие его предметы.

В эту минуту Новый мост был пуст не больше, чем некоторое время тому назад.

По направлению к нему со стороны Рыночного моста и улицы Дофина стекалось множество народа всякого звания и состояния: были тут и всадники, и пешеходы, и купцы, и мелкие чиновники, и солдаты, отправлявшиеся на ученье; можно было даже встретить несколько тщательно закрытых носилок, в которых, вероятно, сидели какие-нибудь красавицы, возвращавшиеся домой.

Словом, Новый мост принял обычный оживленный вид.

При первом ударе пяти часов человек пожилых лет, одетый в черное и весьма почтенной наружности остановился перед незнакомцем, который только что собирался снова произнести какое-то ужасное проклятие. Отерев платком вспотевший лоб, вновь пришедший сказал ему приятным, ласковым голосом:

– Я думаю, что опоздал немного, не правда ли, господин сержант Ла Прери?

– Немного опоздали! – вскричал сержант, потому что этот незнакомец был не кто иной, как наш старый знакомый. – Ну и ну, мэтр Грендорж! Вот уже около часа, как я переминаюсь здесь с ноги на ногу в ожидании вас.

– Ах, Боже мой! – отвечал священник. – Ведь вы знаете, как далеко отсюда до улицы Серизе?

– Черт побери! Вы, на мой взгляд, имеете еще довольно бодрый вид, ваше преподобие, – возразил сержант, еще более рассердившись. – Что вы толкуете мне об улице Серизе – мне, который протрясся верхом больше двухсот лье?

– Полноте, сержант, не сердитесь; я вполне признаю себя виноватым перед вами, потому прошу вас принять мои извинения и кончить этот разговор.

– В самом деле! Легко сказать: прошу вас принять мои извинения и кончить этот разговор – человеку, который в продолжение пяти дней ни разу не сомкнул глаз и несся во весь опор через холмы и рытвины, словно кабан, преследуемый охотниками. Parbleu! Славные же песенки вы поете мне, ваше преподобие!

– Ну, так говорите об этом, если хотите, – произнес священник еще более ласковым голосом.

– Черт побери! Вы скоро заставите меня сойти с ума.

– Подождите, мой друг, успокойтесь немного, а главное, советую вам для вашей же пользы отучиться от скверной привычки клясться на каждом шагу; эти клятвы не прибавляют ни на волос ума тому, что вы говорите, и только отнимают половину удовольствия, которое испытываешь в беседе с вами.

– Вот как! Вы, кажется, собираетесь прочесть мне нотацию?

– Боже меня сохрани! – воскликнул, улыбаясь, священник. – Но сознайтесь, что я имею на это некоторое право.

– О-о, – пробормотал недовольным голосом сержант, – теперь, кажется, не об этом идет речь.

– Совершенно справедливо, что я и стараюсь доказать вам уже четверть часа.

– Хорошо, согласен; поговорим же теперь о нашем деле, мы и без того потеряли много времени.

– Говорить здесь! Возможно ли это, сержант?

– Куда же вы хотите идти? Ведь я совсем не знаю Парижа.

– Я знаю его не больше вашего.

– Вот уже скоро две недели, как вы уведомлены о моем приезде и еще до сих пор не нашли удобного места для нашего свидания.

– Милейший мой, вы, кажется, забываете, что я духовное лицо и что мне почти приходится скрываться.

– Это правда; черт бы побрал всю эту историю! Но что же в таком случае нам остается делать?

– Вот что: вы давно не были в Париже?

– Вы понимаете, я боялся сюда показаться. Там, где сильные ходят, высоко подняв голову, слабым приходится низко опускать ее. Признаюсь вам, я очень странным образом попал в эту историю. Оскорбление величества! Знаете ли, мой друг, ведь я рисковал быть повешенным! Теперь будем искать возможности поговорить наедине. Нашел! – вскричал он вдруг, ударив себя по лбу. – Следуйте за мной.

– Что вы хотите делать? – спросил Грендорж с некоторым беспокойством.

– Все равно, пойдемте.

– Пожалуй, пойдемте, если вы этого хотите, – согласился священник, не вполне доверяя выдумке сержанта.

Они обошли Бронзового Коня и по ступеням, спускавшимся с моста, сошли на какую-то маленькую, почти микроскопическую набережную; она примыкала к самой Сене, и к ней рыбаки часто привязывали свои легонькие лодочки.

– Уф! Вот мы, слава Богу, и пришли! – сказал сержант. – Теперь, надеюсь, вы понимаете мой план?

– Я? Нисколько.

– О, простодушный и наивный священник! Выслушайте же меня. Мы войдем в одну из этих очаровательных лодочек и, совершив в ней утреннюю прогулку по волнам Сены, вместе с тем спокойно переговорим о наших делах, не боясь быть подслушанными.

– Примите мои искренние поздравления, сержант! Вот славная идея! – с жаром воскликнул священник.

– Да, но она дурно придумана, – произнес кто-то громким голосом позади них.

– Кто вы и кому вы это говорите? – осведомился сержант, вынимая свою саблю из ножен и быстро обернувшись.

– Конечно, вам, сержант Ла Прери; я вижу, вы собираетесь сделать ужасную глупость, вот почему и позволил себе вмешаться в ваш разговор.

Сержант кашлянул несколько раз и с насмешливой улыбкой подошел к человеку, который так бесцеремонно вмешался в его дела:

– Извините, милостивый государь, – обратился он к нему, покручивая усы, – не будете ли вы так добры сказать мне, что лучше предпочтете: быть сброшенным мною в воду или проколотым насквозь моей рапирой?

– Вы, конечно, желаете откровенного ответа.' – поинтересовался тот, нисколько не смутясь угрозой.

– Понятно, я буду этому очень рад.

– В таком случае, сержант, я признаюсь откровенно, как бы странно это вам ни показалось, что не согласен ни на одно из ваших любезных предложений.

– Вот как! Это совершенно противоречит моим намерениям.

– Почему так?

– Parbleu! Потому что я не люблю людей, вмешивающихся в мои дела.

– Послушайте, милейший, пусть лучше между нами будет мир, – перебил его незнакомец, – разве вы забыли Клер-де-Люня? – прибавил он шепотом, наклоняясь к его уху.

Эти слова привели сержанта в недоумение.

– Клер-де-Люня? – переспросил он.

– Да, Клер-де-Люня, вашего старинного приятеля?

– О, если это так, я, конечно, вполне согласен с вами примириться!

– Не слишком ли поздно, сержант, – злобно пробормотал начальник Тунеядцев Нового моста.

– Что делать, милейший! Осторожность никогда не помешает.

– Хороша же ваша осторожность! Если бы не я, вы, наверное, совершили бы ужасную глупость; возможно ли говорить о делах при лодочнике, которого вы совсем не знаете и который, услышав ваш разговор, мог бы извлечь себе из него пользу?

– Монсеньор прав, – сказал священник со своей сладкой улыбкой, – сознайтесь, что вы готовы были допустить огромную неосторожность.

– Да, неосторожность, которую вы вполне одобряли, – проворчал сквозь зубы сержант.

– С вами невозможно спорить, вот почему я взял себе за правило во всем и всегда с вами соглашаться.

– Вы, должно быть, очень устали, сержант, так как приехали из Кастра в половине четвертого утра, – прервал свои вопросом их разговор Клер-де-Люнь.

– Почем вы знаете, что я приехал в половине четвертого? – воскликнул сержант недовольным тоном.

– Какое вам до этого дело?

– Очень большое; я не терплю, когда вмешиваются в мои дела; но продолжайте же, всезнающий человек!

– Хорошо, я согласен продолжать; впрочем, вместо того чтобы делать такую длинную прогулку на тощий желудок, не лучше ли нам будет зайти в домик, находящийся в нескольких шагах отсюда; хозяин его мне вполне предан, – Клер-де-Люнь показал не него.

– Эх! Да ведь он мне отлично знаком; этот дом принадлежит банщику Дубль-Эпе! – громко проговорил сержант. – Я даже помню, как…

– Довольно, довольно, болтун, вас об этом никто не спрашивает; оставьте лучше при себе ваши сведения и отвечайте мне только, угодно вам идти туда или нет?

– Идем, идем, – согласился сержант, с воинственным видом крутя усы, – я готов следовать за вами повсюду, хоть в ад – единственное место, которого я еще до сих пор не посетил.

Пять минут спустя все трое сидели в знакомой нам зале в доме Дубль-Эпе.

По просьбе Клер-де-Люня был подан аппетитный завтрак, которому они отдали должную честь.

Дурное расположение духа сержанта исчезло, точно по волшебству; он то и дело благодарил Клер-де-Люня в самых пылких выражениях. Ведь он и почтенный священник были выведены из затруднения только благодаря внезапному вмешательству начальника Тунеядцев Нового моста.

Но Клер-де-Люнь вовсе не так случайно подоспел им на помощь, как это предполагал сержант. Последний не подозревал, что с самого его отъезда из Кастра в Париж, куда он совершенно неожиданно получил приказание отправиться, за его каждым шагом следили подчиненные Клер-де-Люня; эти же люди, ни на секунду не теряя его из вида, приехав в Париж пятью минутами позже него, сейчас же уведомили своего предводителя.

Но к чему было Клер-де-Люню принимать столько предосторожностей и какую цель имел этот король парижских бандитов следить за поступками такого вполне безобидного человека, каким был сержант Ла Прери?

Это для нас пока еще тайна, которая не замедлит скоро объясниться.

Как ни велик был аппетит сержанта Ла Прери, тем не менее он почувствовал в конце концов необходимость остановиться, не будучи более в состоянии проглотить ни одного куска.

К счастью, как сказал один знаменитый пьяница: «Если нельзя всегда есть, то можно всегда пить» – сержант Ла Прери прихлебывал вино огромными глотками.

– Дорогой сержант, – спросил его Клер-де-Люнь, когда увидел, что ему уже положительно невозможно проглотить ни одного куска, – вы, кажется, себя теперь лучше чувствуете, не правда ли?

– Совершенно верно, – отвечал сержант, – я более не голоден, но зато чувствую сильную жажду.

– О, если только за тем стало дело, – произнес Клер-де-Люнь, смеясь, – то мы с небольшим запасом терпения успеем преодолеть и этого врага, как преодолели другого; говоря так, он снова наполнил вином стакан сержанта. Последний, по-видимому, не собирался отказываться.

– Я говорил и готов повторить еще раз, – объявил он, чокаясь с начальником Тунеядцев Нового моста, – что вы славный малый и что с вами всегда приятно иметь дело.

– Что ж, это отлично! Друзья должны оказывать друг другу внимание. А вот что вы мне скажите, сержант: говорят, в вашей стороне дела становятся с каждым днем все запутаннее?

– О, – воскликнул сержант, покручивая усы. – Дела идут отлично, нельзя на это жаловаться. Одни наносят удары, другие их получают; иногда жгут города и деревни, грабят… Словом, одно лучше другого.

– Какой вы счастливый человек, сержант Ла Прери; вы все это видели и не гордились!

– Dame! Что вы хотите, a la guerre, каждый за себя, а черт за всех!

– Сержант, – вскричал священник, – вы, кажется, опять принимаетесь за старое?

– Простите, ваше преподобие, это невольно сорвалось у меня с языка. Пусть поберут меня пятьсот тысяч чертей, если я еще раз повторю что-нибудь подобное.

– Нет, сержант, я скорее согласен предоставить вам выражаться по-прежнему, чем выслушивать подобные извинения.

– Я думаю, что так будет лучше, – проговорил Клер-де-Люнь, – но все это не объясняет еще, почему вы так поспешно уехали из Кастра и явились к нам, как снег на голову; впрочем, если это секрет, я не настаиваю…

– Секрет! Разве я могу иметь секреты от друзей? Вы, кажется, смеетесь надо мною, кум? Да я даже не знаю содержания порученных мне писем.

– Хорошо, но кому же они были адресованы?

– Как видно, приятель, – спросил сержант, бывший немного навеселе, – вам очень хочется это узнать?

– Мне? Да я это отлично знаю, судите сами: одно из писем было адресовано на имя его преподобия отца Грендоржа, другое предназначалось графу дю Люку де Моверу от герцога де Рогана, а третье – графине дю Люк от ее друга, герцога де Рогана.

– К чему спрашивать о том, что вы и без меня знаете? При этих словах Клер-де-Люнь сделался внезапно серьезен.

– Послушайте, сержант, пора нам объясниться, – сказал он, – в состоянии ли вы меня выслушать?

– Как нельзя лучше, говорите; я готов на все отвечать вам, как честный человек.

– Если это так, слушайте меня внимательно: все три порученные вам письма были очень важного содержания: как ни велика ваша преданность и верность человеку, которому вы служите, ему пришлось раскаяться в своем доверии к вам, как только вы уехали из Кастра.

– Каким это образом?

– Не прерывайте меня, пожалуйста, дело серьезнее, чем вы думаете. У вас два больших порока, сержант: первый – пьянство, а второй…

– Так какой же второй?

– Это, – продолжал беспощадный Клер-де-Люнь, – привычка болтать, как сорока, на все стороны о том, что следует хранить про себя.

Сержант нахмурил брови.

– Что это, урок? – произнес он, грозно выпрямляясь.

– Принимайте, как хотите, – равнодушно отвечал Клер-де-Люнь, – меня это нисколько не беспокоит. Число глупостей, совершенных вами со времени отъезда из Кастра, бесконечно. Вы позволяли себя ловить во все расставленные вам западни, словом, при всем желании оказать услугу вашему господину вы предали его, как Иуда Спасителя.

– Знаете ли, товарищи, – вскричал сержант, – я не привык, чтобы со мной разговаривали подобным образом! Через пять минут мы перережем друг другу горло, а теперь я желаю слышать от вас хоть одно доказательство того, что вы сказали.

Клер-де-Люнь, пожал плечами.

– Ваше желание очень легко исполнить. Слушайте: в двадцати милях отсюда, в деревне, где вы остановились, при входе в гостиницу «Серебряный Лев» вы встретили троих путешественников; это были два щегольски одетых молодых человека и красавица брюнетка, которую они называли Дианой.

– Верно, но что же дальше?

– Эти люди завязали с вами разговор и пригласили вас вместе отобедать: за обедом пили так много, что по окончании его вы очутились под столом. Путешественники уехали, оставив вас храпеть вволю.

– Ну, так что же тут плохого?

– Плохого? Вот что: дав вам снотворного на целых двенадцать часов, они украли порученные вам бумаги.

– О, этого не может быть! – вскрикнул сержант, быстро поднося руку к куртке.

– Я говорю не о трех письмах, хотя и они тоже исчезли, но о секретной шифрованной бумаге, которую герцог Делафорс посылал графу дю Люку и которая была зашита в вашей одежде. Хотите, я скажу вам теперь, кто были эти трое путешественников?

– Говорите, – пролепетал сержант дрожащим голосом.

– Первый из них граф – Жак де Сент-Ирем, второй – граф де Ланжак; что касается дамы, это Диана де Сент-Ирем, сестра первого из них и любовница второго.

– Я погиб! – вскричал сержант, грустно опустив голову. Недобрая улыбка пробежала по губам Клер-де-Люня.

– Да, вы погибли, – подтвердил он.

Несчастный сержант продолжал рыться в карманах куртки с лихорадочной поспешностью и вынул оттуда три письма, которые бросил на стол.

– О, это правда! – воскликнул он с отчаянием.

Это были три чистых листка бумаги: их ему подложили вместо украденных писем.

– Ну что? – произнес Клер-де-Люнь ледяным тоном. Сержант поднял голову; его лицо было бледно, но спокойно. Он встал, оттолкнул стул и, опустившись на колени перед пастором, обратился к нему:

– Благословите меня, отец мой, я умираю.

– Будьте благословенны, мой сын, да простит вас Бог, – грустно отвечал отец Грендорж.

– Аминь! – заключил Клер-де-Люнь.

Сказав это, он придавил каблуком своего сапога едва заметный на паркете гвоздик; в ту же минуту под ногами сержанта, тщательно старавшегося приподняться, опустился пол, и несчастный провалился туда, испустив отчаянный крик.

– Правосудие свершилось! – изрек Клер-де-Люнь.

– Но что же сталось с бумагами? – спросил пастор, не выказавший при этой сцене ни малейшего удивления.

– Бумаги были отняты у графа де Ланжака и возвращены мне в ту же ночь.

– Но, – осмелился возразить пастор, – зачем же в таком случае вы поступили так беспощадно с этим несчастным? Ведь принесенная им беда исправлена?

– Я имел на это приказание, – сухо ответил Клер-де-Люнь.

Пастор поклонился, ничего не говоря.

– Вы сами, ваше преподобие, очень опоздали на свидание, – добавил глава Тунеядцев Нового моста, – это весьма легко могло возбудить подозрение у сержанта Ла Прери.

– У меня недоставало мужества, – признал пастор, грустно покачав головой, – я не способен присутствовать при исполнении подобных приказаний.

Клер-де-Люнь пожал плечами.

– Идемте, – сказал он, – нам здесь больше нечего делать; нас, как вы знаете, ждут в другом месте.

Пастор заглушил вздох.

– Несчастный человек! – пробормотал он.

– Ба! – удивился Клер-де-Люнь. – Он умер и больше ни в чем не нуждается.

– Но к чему было доводить жестокость до такой степени?

– Вы в этом ничего не смыслите; я имел хорошее намерение, – иронично пояснил Клер-де-Люнь. – Когда человек умирает, он не знает, куда отправляется; путешествие может быть продолжительно.

– Ну так что ж? – спросил с удивлением пастор.

– Ну, так лучше же отправиться, хорошенько сперва пообедав, – небрежно отвечал тот, – никто не знает, что будет за гробом.