Текст книги "Тунеядцы Нового Моста"

Автор книги: Густав Эмар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 32 страниц)

ГЛАВА XIII. Зачем граф дю Люк уехал из леса Кайлю и отправился в Сент-Антонен

Коннетабль Люинь не отличался блестящими военными способностями; вся его цель состояла в том, чтоб сделать карьеру и нажить состояние. Его слабые, нерешительные действия не могли сильно тревожить де Рогана, известного в то время своим искусством в военном деле.

Когда король отправился с двадцатипятитысячным войском усмирять восстание в Лангедоке и Гиени, маршал Лесдигьер предлагал ему следующий план: не обращая внимания на мелкие города, идти прямо к трем главным – Монпелье, Монтобану и Тулузе, которые одни могли оказать сильное противодействие, и осадить их, а герцогу Ангулемскому в это время расположиться в окрестностях, чтоб не допускать никакого подкрепления осажденных со стороны гугенотов.

Тогда Монпелье, Монтобан и Тулуза были еще не готовы к осаде, и взять их не представляло труда.

Коннетабль Люинь между тем составил свой план, по которому, напротив, надо было идти медленно, овладевая всеми встречными гугенотскими городами, ставить в них гарнизоны и пробовать заключить договоры с гугенотскими губернаторами. Этот план был внушен ему каким-то кармелитским монахом. Он шел вместе с армией, предсказывая, что в назначенный им день король непременно возьмет Монтобан. Однако это оказалось ложью, и кармелита прогнали.

Герцог де Роган между тем воспользовался глупостями Люиня и успел приготовиться. Он укрепил Монтобан и поручил начальство в нем герцогу Делафорсу.

Таким образом, когда король подошел к Монтобану, город был уже так сильно укреплен, что герцог мог даже предписывать условия королю.

В то время, о котором мы говорим, около Кайлю тянулся громадный лес. Десятого августа, в третьем часу пополудни, из этого леса крупной рысью выехали два вооруженных всадника на великолепных конях. Один был Оливье, другой – его любимец-паж Клод Обрио.

Уже две недели Тунеядцы стояли в лесу Кайлю, не давая покоя королевским войскам и особенно ловко перехватывая обозы с провиантом.

Клод Обрио сделался общим любимцем. Всякую минуту он готов был и на шалость, и на драку, не рассуждая о последствиях.

Два часа тому назад граф дю Люк получил от де Лектура письмо, в котором говорилось, что герцог де Роган накануне вечером вернулся из Севенн и просит Оливье немедленно приехать; что он постарается выехать к нему навстречу, чтоб длинный путь не показался графу таким скучным.

Оливье, поручив начальство капитану Ватану, поехал один со своим пажом. После разрыва с женой ему ни разу еще не приходилось встречаться с де Роганом, граф глубоко, в душе ненавидел его за оскорбления, которые герцог, по его мнению, нанес ему, и оставался в рядах своих единоверцев только для того, чтоб найти случай блистательно отомстить. Теперь он ехал к своему врагу, и, конечно, эта встреча должна была иметь кровавый исход.

Клод Обрио, как все любимцы умевший льстить страстям своего господина, хитростью и ловкостью выпытал кое-что из секретов Оливье.

Графа, когда его не туманила страсть, трудно было обмануть; кроме того, он вполне доверял капитану, и не стоило и пробовать поколебать это доверие.

Клод Обрио имел, по-видимому, какую-то тайную цель; он всячески старался не возбуждать подозрений капитана, проницательности которого особенно боялся; он видел, что при малейшей неосторожности капитан сделается его неумолимым врагом, так как, казалось, постоянно не доверял; так же осторожно молодой человек действовал и по отношению к Клер-де-Люню и Дубль-Эпе.

Во время пути в Сент-Антонен граф, обычно находивший некоторое удовольствие в болтовне пажа и нередко улыбавшийся его остроумным замечаниям, был молчалив и пасмурен. Пажу никак не удавалось развеселить его. Молодой человек вдруг тяжело вздохнул.

– Ах, – произнес он, как будто говоря сам с собой, – какое несчастье, что мы гугеноты!

– Это еще что за новая фантазия? – вскричал с удивлением граф. – Вы раскаиваетесь, что принадлежите к реформатской церкви?

– О да, монсеньор, от всей души!

– Отчего же, скажите, пожалуйста, дрянной мальчишка?

– Оттого что я сделался бы монахом, если бы был католиком, монсеньор.

– Еще недоставало! Вы хотите пойти в монахи? Почему же это?

– Потому что монах пользуется большими выгодами, а я, бедный гугенот, веду монашескую жизнь и выгодами ее не пользуюсь.

Граф с минуту смотрел на него, нахмурив брови.

– Хорошо, милостивый государь! – сказал он. – Если вам так тяжела служба у меня, я сегодня же вечером освобожу вас, можете идти куда угодно.

– О, монсеньор! – воскликнул мальчик, залившись слезами. – Вы хотите удалить меня! Я вас так люблю, так предан вам! О, простите мои глупые слова! Ведь в душе я не думаю того, что сейчас сорвалось у меня с языка. Мне хотелось только развлечь вас, заставить разговориться… Прикажите вернуться в лагерь?

– Нет, останься, – возразил граф, – но другой раз веди себя обдуманнее, дитя мое.

– О да, монсеньор! Вам больше не придется делать мне выговора.

– Я надеюсь. Ты еще ребенок, мой бедный Обрио; твои детские огорчения не разбивают тебе сердца, а, напротив, только укрепляют его. Дай Бог, чтоб ты подольше сохранил свою юную беспечность, Обрио! Я уже много страдал и вот что скажу тебе, Обрио: никогда целиком не отдавай сердце женщине; тебе двадцать лет, в этом возрасте женщина всегда кажется ангелом; люби их всех, но не люби ни одной отдельно; если же любишь, держи ее в ежовых рукавицах; тогда она будет тебя любить и гордиться тобой.

– Монсеньор, видно, вы сильно страдали, что так говорите об этих созданьях, сотворенных для нашего счастья?

– Да, я сумасшедший, что говорю тебе подобные вещи. И ты будешь, наверное, поступать так же, как всегда поступают мужчины, и придешь к такому же разочарованию, как я. Я люблю двух ангелов: одному отдал всю жизнь – моей жене, другую любил, как только может любить брат; и обе женщины насмеялись надо мной, изменили мне…

– О, монсеньор! Вы, конечно, убили этих женщин?

– Нет, Обрио, женщин не убивают! Я расстался с женой, а ту другую… Она так стала мне противна, что я совершенно перестал о ней заботиться и оставил ее в грязи, из которой ей никогда больше не выбраться.

– О!.. – вскричал паж, нервно вздрогнув и сверкнув глазами.

– Тебя это возмущает, дитя? Я страшно отомстил этим женщинам: одну теперь мучает совесть, а другая стала падать ниже и ниже и сделалась презренной куртизанкой.

Паж невольным движением пришпорил лошадь, и та бешено понеслась вперед. Молодой человек с трудом наконец сдержал ее и вернулся к Оливье, громко смеясь.

– Что это с тобой случилось? – спросил удивленный граф. – Я уже думал, что ты сошел с ума.

– Это моя лошадь виновата, монсеньор; не знаю, какая муха ее укусила; она едва не сбросила меня в ров.

Разговор на этом прекратился. Они уже подъезжали к Сент-Антонену. Кругом на каждом шагу видны были страшные следы проходившего королевского войска: деревья везде были срублены, дома и фермы сожжены и разграблены, в рвах и на дорогах валялись трупы мужчин, женщин и детей. На стенах, на которых ясно видны были следы пуль, стояли протестантские караульные с мушкетами или пиками на плече.

Увидев графа и его пажа, они поставили оружие к ноге и крикнули, приказывая им остановиться. Граф поднял кверху навязанный на острие шпаги платок.

Через несколько минут опустили подъемный мост; человек десять всадников выехали из ворот; один из них, по-видимому, начальник, велев им остановиться, подъехал к графу. Оливье просил впустить его в город и сказал свое имя.

– Герцог де Роган с нетерпением вас ожидает, граф, – отвечал офицер.

Это был губернатор Сент-Антонена барон Шарль Бертран де Пенавер.

Они въехали в город.

– Могу я сейчас же видеть герцога? – осведомился Оливье.

– Непременно, граф. Я сам провожу вас в думу, где теперь совет.

– О, так есть новости?

– Новости секретные, граф, но так как герцог все равно вам их сейчас расскажет, я не стану скрывать; об этом, впрочем, кое-что уже знают все. Говорят, вчера из Кастра приехал шпион и донес герцогу, что королевские войска прямо пойдут на Монтобан.

– А разве Клерак сдался?

– Нет еще, но должен будет сдаться, он при последнем издыхании; там почти нет ни куска хлеба. Коннетабль, говорят, оставит там часть войска, а с главными силами пойдет на Монтобан.

В это время они подъехали к думе. Граф соскочил с лошади и, бросив поводья Обрио, пошел за де Пенавером.

ГЛАВА XIV. О чем говорили герцог де Роган с графом дю Люком и что из этого вышло

В думе был совет. Председатель, герцог де Роган, сидел за зеленым столом на возвышенной площадке зала; два кресла справа и слева возле него были незаняты. Он приветливо принял графа дю Люка, посадил его возле себя и нарочно для того, чтоб вполне ознакомить его с положением дела, снова начал речь, которую прервал, когда граф вошел. Он объяснил в этой речи, что положение их вполне благополучно, что у короля нет такого войска, которое могло бы окружить город со всех сторон, и что, следовательно, с восемью тысячами сторонников, набранных им в Севеннах, он будет в состоянии противодействовать герцогу Ангулемскому и заставить короля сделать уступки; затем они предпишут ему условия и возвратят протестантам привилегии, данные Генрихом IV. Речь была встречена громкими рукоплесканиями и благодарностью.

Совет кончился; буржуа и министры разошлись. Оставшись одни с Оливье, губернатором и офицерами своего штаба, де Роган извинился перед ними, прося подождать минуту, пока он скажет наедине два слова графу, и перешел с ним в соседнюю комнату.

– Милый граф, нам с вами необходимо объясниться, откровенно и дружелюбно, – сказал он.

– Да, герцог, – серьезно отвечал Оливье, удивляясь непринужденному тону де Рогана.

– Во всяком деле, граф, лучше всего выяснить все сразу. Выслушайте меня. Вы считаете меня виноватым перед вами, тогда как я нисколько не виноват.

– Герцог, – высокомерно произнес граф, – слова тут излишни; шпага докажет, на чьей стороне право. Я и так проявил слишком много терпения.

– Однако, милостивый государь, позвольте вам заметить, что и я слишком терпеливо вас слушаю.

– Вы? – горячо вскричал Оливье.

– Конечно! В этом деле и моя честь затронута клеветами, которые неизвестно для чего распустили. Как! Я, товарищ по оружию вашего отца, пятидесятилетний человек, вполне занятый политикой, преследуемый, как дикий зверь, приговоренный к смерти, воспользовавшись гостеприимством, оказанным мне в вашем доме, отплачу за это таким низким обманом? И что же употреблю для этого? Письмо от герцогини де Роган к ее монастырской подруге! Да ведь это отвратительное преступление!

– Однако вы явились в мой замок под чужим именем!

– Мне иначе нельзя было поступить; я не свою личную безопасность оберегал, а не хотел скомпрометировать вас, граф. Я ждал вашего возвращения, чтобы сказать вам все наедине; графиня сама удержала меня; я послал де Лектура в Париж к герцогу Делафорсу и ждал ответа. Как только он; вернулся, мы сейчас же уехали. Когда Бассомпьер спас меня, дав возможность бежать, переодевшись солдатом, я прямо поехал в Моверский замок. Разве я мог бы поступить таким образом, если бы сознавал себя виноватым в том, в чем вы меня обвиняете? Имя Роганов всегда было и будет честно. Во всем этом, граф, кроется какая-то тайна, чьи-то козни, которые надо обнаружить. Я не под влиянием страсти и сужу хладнокровно и здраво.

– Что вы хотите сказать, герцог?

– То, что, если бы в подобном же случае герцогиня де Роган дала мне вполовину меньше доказательств, нежели дает их вам графиня, я бы давно на коленях молил ее о прощении.

– О графине нам с вами, герцог, нечего говорить; упоминая ее имя, вы только увеличиваете свою вину против меня. Все ведь можно отрицать; это давно известно. У меня столько доказательств вашего обмана, что всякий разговор об этом будет пустой тратой времени. Только наша кровь смоет оскорбление, которое вы мне нанесли, неужели вы откажете мне в этом?

– Нет, граф, хотя мог бы отказать, так как совесть ни в чем не упрекает меня. Но убивать сына своего друга или самому рисковать быть им убитым в такое время, как теперь, я считал бы слишком нелепым. Я буду с вами драться, граф, но при одном условии: чтобы дуэль состоялась не раньше чем по окончании настоящей войны.

– О, герцог!..

– Да, граф. Ваша смерть не повлечет за собой таких последствий, как моя; я как глава протестантской партии не имею права из-за ребячьей вспышки губить людей, которые мне доверились.

Граф с минуту стоял, опустив голову, бледный, весь дрожа и судорожно сжимая в руке рапиру.

Герцог смотрел на него, гордо откинув голову и нахмурив брови.

– Вы правду говорите, герцог, – тихо, но твердо произнес наконец Оливье. – Извините меня, теперь наша личная вражда должна уступить место интересам религии. Когда мы будем драться?

– Тотчас по окончании войны, когда я добьюсь от короля и коннетабля выгодных условий для протестантов.

– Даете слово?

– Даю честное слово, граф де Мовер, я сам приду к вам, не ожидая вторичного вызова с вашей стороны. А теперь не станем показывать никому своей обоюдной неприязни и вернемся к нашим друзьям.

Они вышли в залу совета.

– Господа, нам пора ехать, – сказал герцог. – Я возвращаюсь в Кастр и как можно скорее жду вас, милый граф, с вашими партизанами; вы мне будете там нужны.

– Меньше чем через три дня ваше приказание будет исполнено, герцог.

Де Роган уехал, а граф с губернатором отправились на квартиру последнего, где дю Люку заранее были отведены комнаты.

Но, выйдя садиться на лошадь, Оливье напрасно искал своего пажа; Клод Обрио поручил его лошадь одному из солдат губернатора, а сам куда-то пропал.

Через минуту Оливье увидел его; он опрометью бежал держать ему стремя.

– Простите, господин граф, – виновато признался ему паж, – я задержался в трактире с солдатами.

Оливье только молча пожал плечами, и они уехали.

ГЛАВА XV. Что делал Клод Обрио, пока его господин был в думе

Как только граф дю Люк вошел в думу, Клод Обрио внимательно осмотрелся кругом и, небрежно подъехав к солдату, державшему лошадь губернатора, заметил ему самым невинным тоном, что очень жарко. – Да, и пить хочется, – прибавил на ломаном французском языке швейцарец. Они разговорились; Обрио попросил солдата подержать лошадей, пока он сбегает выпить. Солдат согласился.

Паж бросил ему поводья и пустился бежать; вскоре он скрылся в толпе и, удостоверившись, что за ним никто не следит, пошел обыкновенным шагом. Пройдя несколько улиц ипереулков, он подошел к грязному, жалкому домишку и постучался.

Через минуту за дверью послышались тяжелые шаги и сердитый голос произнес:

– Проваливай к черту, кальвинист! Не мешай отдыхать добрым людям!

– Да я от черта ипришел, – отвечал, смеясь, молодой человек.

– А, это другое дело! – уже сказал мягче незнакомец и приотворил дверь. – Есть что-нибудь новенькое?

– Самые свежие новости, – проговорил паж и скользнул в дверь.

Они молча, почти ощупью поднялись по темной лестнице в маленькую каморку. Там сидел другой человек, лицо которого было почти совсем закрыто каким-то тюрбаном.

– Кого привел, Лабрюйер? – спросил он у проводника Обрио.

– Ваше преподобие, – доложил бывший слуга Жака де Сент-Ирема, – это мад…

Здоровый тумак между плеч заставил его остановиться на полуслове.

– Это я, Клод Обрио, отец мой, – представился паж.

– А! Очень рад; долго вы заставили себя дожидаться!

– Всего двадцать минут как я в Сент-Антонене, отец мой.

– Вон отсюда, плут! – грубо крикнул отец Жозеф дю Трамблэ, подняв глаза и увидев зевавшего во весь рот у притолоки двери Лабрюйера.

Слуга покорно ушел и запер дверь.

Уверившись, что дверь плотно заперта, монах подал стул пажу и сел сам.

– Поговорим теперь, дитя мое, – промолвил он. – Вы мне дали блестящие обещания; посмотрим, можете ли и хотите ли вы сдержать их.

– До сих пор я, кажется, все сдержал, отец мой; это мне так дорого стоило, что я могу говорить прямо.

– Знаю о вашем несчастье, – лицемерно вздохнул монах. – Бедный молодой человек теперь перед престолом Всевышнего.

– Я сдержу свои обещания, если и вы сдержите свои, отец мой; ведь теперь я особенно хочу отомстить!

– Понимаю. Чего же вы хотите? Я получил ваше письмо через Лабрюйера и передал его содержание епископу Люсонскому; но во избежание всяких недоразумений повторите еще раз на словах, дитя мое.

– Я обязуюсь, – заявил паж, – заставить графа дю Люка изменить герцогу де Рогану и выдать Монтобан королю, отдать в его руки главных вождей мятежа и сделаю все это через месяц после того дня, когда Монтобан будет осажден. Мне удалось вполне завладеть доверием графа дю Люка; он делает все, что я хочу.

– Неужели?

– Да; посмотрите на меня хорошенько.

– Это правда, – подтвердил монах, покачав головой, – у вас даже голос изменился.

– Теперь я вам повторю, чего требую от вас. Надо, чтобы после взятия Монтобана королем графа дю Люка непременно впутали в какой-нибудь заговор, осудили на смерть за измену, лишили дворянства и всех прав состояния и казнили; чтобы жену его заключили в монастырь; чтобы я присутствовал при казни графа и имел в руках письменные доказательства, что я один привел его к такому концу; чтобы его конфискованное имущество было отдано мне, так же как исын его.

– Вы много просите, дитя мое, но это будет исполнено, если вы окажете все обещанные услуги. Вот вам свободный пропуск за линию королевских войск для постоянного сообщения с его преосвященством и тысяча двойных пистолей на необходимые издержки.

Паж лаконично поблагодарил, спрятал деньги и встал.

– Я выйду отсюда первым, – сказал монах.

– Вы мне не доверяете, отец мой?

– Нет, дитя мое, но осторожность никогда не лишняя.

– До свидания.

– До свидания, дитя мое. Монах ушел.

Паж прислушался с минуту и тихонько свистнул. Явился сияющий Лабрюйер.

– Чему ты так радуешься, бездельник? – спросил паж.

Лабрюйер объяснил, что не терпит монаха, рад-радехонек, что от него избавился, и стал высказывать горькое сожаление о невозможности вести жизнь опять так же, как вел ее у графа Жака.

– Вот теперь он умер, и никто его не помнит. Ах, добрый мой господин! Никто мне его не заменит!

Он счел нужным отереть слезу. Клод Обрио велел ему замолчать.

– Мне и так давно пора ехать. Слушай и не забудь, что я тебе скажу. Ты свободен?

– Совершенно, господин Обрио!

– Отлично! Вот тебе сто пистолей.

– Приказывайте, мад… монсеньор! Я весь превращаюсь в слух.

– С монахом ты теперь совершенно развязался.

– Слава тебе, Господи!

– Ты знаешь графиню дю Люк?

– Слыхал, – франтовато отвечал слуга.

– Я тебя спрашиваю, знаешь ли ты ее?

– К стыду моему, не знаю. Паж пожал плечами.

– С этим дураком ничего не поделаешь.

– Извините, очень много можно поделать, только надо уметь за меня взяться.

– Ты сейчас же отправишься прямо в Кастр и поселишься на улице Мартруа, в доме против собора; старуху-хозяйку зовут вдова Буавен. Скажи ей: «Я пришел во имя Божие». Она тебе ответит: «Да будет воля Его». А ты скажешь: «Не Его, а ее», – и сделаешь ударение на этом слове. Будешь помнить?

– Не беспокойтесь, не забуду, когда дело идет о моих интересах.

– В этом доме ты будешь жить, как в своем собственном, совершенно свободно. Узнай, в городе ли графиня дю Люк,

и наблюдай за всем, что она делает. Ты будешь давать мне подробный отчет о ее образе жизни. Понял?

– Понял, мад… монсеньор… Ах, нет! Милый друг Клод Обрио.

– Ну, идем! – сказал паж.

Они вышли на улицу, и слуга пошел направо. Как только слуга он скрылся за поворотом на другую улицу, Клод Обрио пустился бежать. Мы видели, однако, что он опоздал.

Сознавая себя виноватым, хотя граф ни слова ему не говорил, молодой человек всю дорогу придумывал, чем бы объяснить свое отсутствие.

Они подъехали наконец к великолепному особняку губернатора. Графа приняли со должным почетом и окружили всевозможной пышностью.

Оставшись вечером один со своим пажом, граф ласково побранил его. Молодой человек извинялся, говоря, что жара и жажда измучили его.

– Как, плут! – воскликнул, смеясь, граф. – Неужели ты ушел со своего места только для того, чтобы напиться?

– Да, монсеньор, откровенно вам признаюсь в этом.

– Parbleu! За это следовало бы…

– Монсеньор, вы не можете упрекать меня больше, чем я сам себя упрекаю. Это была моя первая и последняя вина. Если б вы знали, как мне хотелось пить!

Граф не мог не рассмеяться такому откровенному, наивному признанию.

– Ну, не будем больше об этом говорить! – весело произнес он. – Как знать, какая злодейская тайна скрывается под твоим откровенным признанием?

– О, монсеньор! Неужели вы сомневаетесь в вашем слуге? – вскричал, невольно вздрогнув, паж.

– Нет, дитя, – ласково отвечал Оливье. – Кому же я мог бы доверять, если бы даже твой нежный возраст не ограждал тебя от подозрений? Ступай спать. Я сам разденусь.

Молодой человек почтительно поклонился и ушел.

– Какой демон внушает ему эти мысли! – подумал он. – Надо остерегаться!

Неизвестно, спал ли паж в эту ночь в отведенной ему комнатке, но на другое утро он со светом встал, осмотрел лошадей, дал им корму и отправился к дверям графа ждать его пробуждения.

Через несколько минут раздался свисток Оливье. Клод Обрио вошел.

Оливье кончал одеваться. Он был бледен и расстроен и, видимо, не спал ночь, но говорил спокойно, даже слегка улыбался.

– Ну, Клод, – весело объявил он, – готовь лошадей; мы сейчас едем; да узнай, встал ли наш хозяин; надо поблагодарить его и проститься.

Но губернатор уже сам входил к нему в комнату и, простившись с ним, проводил его до городских ворот; там они расстались, и граф галопом помчался в Кайлю, куда прибыл в восемь часов вечера.