Текст книги "Тунеядцы Нового Моста"

Автор книги: Густав Эмар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 32 страниц)

– О, какие люди! Какие люди! – грустно прошептал пастор, спускаясь по лестнице за своим мрачным спутником.

ГЛАВА II. Где начальник дозора не нашел того, что искал

Выйдя из дома банщика, Клер-де-Люнь и преподобный отец Грендорж повернули направо и пошли по набережной. Оба погруженные в свои мысли, они шли друг возле друга, не говоря ни слова. Пастор, бывший еще под впечатлением ужасной сцены, только что разыгравшейся перед его глазами, при которой он должен был присутствовать помимо своего желания, время от времени украдкой робко поглядывал на своего грозного спутника, моля Бога как можно скорей от него отделаться.

Страх преподобного отца был вполне основателен, так как положение, в котором он теперь находился, заставляло его сильно беспокоиться.

Но, как это часто случается в жизни, он должен был скрывать свои чувства и вполне положиться на волю провидения.

Оба человека, которых так странно свел случай, повернули в узенький переулок, ведущий в сады Тюильри; пройдя через калитку, они углубились в пустынные аллеи сада и скоро очутились перед воротами того самого трактира, в который несколько месяцев тому назад неожиданно явилась дама в красной маске. Трактирщик стоял на пороге, оглядываясь направо и налево, как будто кого-то ожидая.

Какая-то странная улыбка пробежала по его губам, когда он увидел Клер-де-Люня; не говоря ни слова, он посторонился, пропустив его, и кивком головы ответил на многозначительный взгляд, брошенный ему мимоходом начальником Тунеядцев Нового моста.

Клер-де-Люнь и пастор быстрыми шагами прошли общую залу и остановились перед дверью кабинета, где в один уже описанный нами вечер сидели, запершись, граф де Сент-Ирем и его сестра.

Клер-де-Люнь два раза постучал в дверь рукояткой своего кинжала.

– Войдите! – произнес кто-то из-за двери.

В этой комнате был только один человек – наш старый знакомый Бонкорбо.

– Они там? – поинтересовался Клер-де-Люнь.

– Да, – лаконично подтвердил Тунеядец.

Указав рукой на отдельный угол комнаты, он снова уселся за стол, у которого, вероятно, и сидел все время до их прихода; на этом столе возле рапиры и пары длинных пистолетов стояли бутылка вина и стакан.

– Пойдемте! – пригласил Клер-де-Люнь пастора. Отойдя в глубину комнаты, начальник Тунеядцев Нового

моста слегка постучал в стену концом кинжала.

В ту же минуту раздался легкий треск; часть стены ушла в какое-то невидимое отверстие, обнаружив дверь, которую Клер-де-Люню стоило только толкнуть, чтобы очутиться в комнате, где собрались пятнадцать человек, вооруженных с ног до головы и закутанных в толстые плащи.

Между ними были граф дю Люк, капитан Ватан и большая часть протестантских вождей.

Все они сидели за столом, на котором стояли чернила, лежали бумага, перья и множество распечатанных писем.

Граф дю Люк де Мовер, казалось, был президентом собрания; он сидел посредине, между капитаном Ватаном и бароном де Сент-Роммом.

Заметив Клер-де-Люня, он поднял голову и вопросительно на него посмотрел.

– Отчего так поздно? – осведомился он.

– Мне невозможно было прийти раньше, граф, – хладнокровно отвечал тот.

– Все ли сделано? – продолжал граф.

– Все, граф. Наступило молчание.

Увидев пастора, граф нахмурил брови.

– Что нужно здесь этому человеку? Зачем вы его сюда привели? – строго спросил он.

– Надеюсь, вы скоро узнаете, граф, что я действовал, как следовало.

– Посмотрим! – произнес Оливье и, тихо обменявшись несколькими словами с капитаном Ватаном, прибавил:

– Вы взяли с собой бумаги?

– Вот они, господин граф, – проговорил Клер-де-Люнь, вынимая пакет из своей куртки и с поклоном передавая его Оливье.

– Значит, – заключил дю Люк, – он вовсе не был украден?

– Прошу извинить, граф, его было украли.

– Что? – вскричал, вздрогнув, Оливье. – Значит, эти бумаги…

– К ним никто не осмелился прикоснуться, граф.

– Объяснитесь же в таком случае, – хором вскричали все дворяне, вставая с мест и окружая Клер-де-Люня.

– Мой рассказ не будет долог, господа, – промолвил последний, нисколько не смущаясь. – По приказанию верховного совета я выбрал самых хитрых из подвластных мне людей и поручил им следить за этим человеком во все время его путешествия. Вот почему, как только граф де Ланжак положил в свой карман письма, украденные им у несчастного сержанта, которого он напоил мертвецки пьяным, мои люди, добросовестно исполняя свою должность, бросились на графа и отняли у него все бумаги.

– Стало быть, нашей тайны не открыли?

– Нет, граф.

– Поздравляю вас, шевалье, вы действовали как нельзя лучше; но где же сержант?

– Там, куда вы мне приказали его отправить, – холодно доложил Клер-де-Люнь.

– Ах! – воскликнул граф, сдерживая крик ужаса. – Неужели вы…

– Прошу извинить, граф, – ледяным тоном перебил его Клер-де-Люнь. – Я, кажется, ведь не сам распоряжаюсь, а исполняю только то, что мне приказано, и вся ответственность за мои поступки лежит на моем начальнике.

– Но этот несчастный…

– Этот несчастный предал вас, может быть, даже и сам того не желая, но для нас ведь это безразлично. Я не любил и не ненавидел этого человека, а был к нему совершенно равнодушен. Вы мне приказали убить его, и я убил. Подвластные заговорщики перестают быть людьми и становятся машинами, которые во всем должны соблюдать свой собственный интерес и подавлять в себе всякое человеческое чувство. Как ни был предан герцогу де Рогану сержант Ла Прери, он тем не менее был ужасный пьяница и болтун, одно его неосторожное слово могло стоить жизни всем начальникам протестантской партии.

– Этот человек прав, – сказал капитан Ватан, – мы должны благодарить, а не упрекать его за энергию, которую он выказал в этом деле! Не заблуждайтесь, господа, игра, затеянная нами, очень серьезна. Что такое жизнь одного человека, когда речь идет о спасении множества людей? Знайте же: герцог де Люинь начинает, видимо, надоедать королю Людовику Тринадцатому, несмотря на недавно пожалованное ему звание коннетабля, данное, может быть, даже с целью поскорей от него отделаться. Место герцога у короля заступил епископ Люсонский; милость к нему Людовика Тринадцатого возрастает с каждым днем. Есть слухи, что его скоро сделают кардиналом. Верьте мне, в тот день, когда нашей партии придется бороться против кардинала Ришелье, она погибла. Герцог де Люинь больной, нерешительный человек, вполне неспособный к делу, между тем как кардинал Ришелье будет бичом для всей Франции; он покроет ее развалинами, эшафотами и будет проливать кровь дворянства так же спокойно, как воду. Вспомните мои слова, господа: не пройдет нескольких месяцев, как исполнится мое зловещее предсказание. Откинем же излишнюю чувствительность, поблагодарим верного слугу, вместо того чтобы порицать его!

Эти слова капитана, произнесенные его обычным насмешливым тоном, произвели на всех огромное впечатление; большая часть дворян была согласна с его мнением.

Когда снова водворилось спокойствие, граф Оливье дю Люк поднял голову, как бы пробудясь от задумчивости, и грустно взглянул на окружающих.

– Пусть будет по-вашему, господа, – проговорил он, – я готов, если нужно, быть беспощадным, но не скрою от вас, что мне приходится очень тяжело от обязанности, возложенной на меня вами.

И, сделав приветливый знак рукой Клер-де-Люню, он прибавил, обращаясь к нему:

– Примите нашу благодарность, шевалье, вы можете назваться вполне преданным слугой!

Начальник Тунеядцев Нового моста молча поклонился.

– Приступим же к делу, – продолжал граф, – будьте так добры объяснить нам, почему вы явились сюда в сопровождении его преподобия.

– Потому, граф, что между письмами, порученными сержанту Ла Прери, находилось одно, адресованное на имя отца Грендоржа. Мне казалось, что нашей партии не лишним было бы познакомиться с содержанием этого письма и знать, чего держаться относительно его преподобия.

– Еще раз благодарю вас, вы действовали, как умный человек.

С этими словами граф обернулся к пастору и, вежливо поклонившись, знаком просил его подойти.

– Ваше преподобие, – обратился он к нему, – я знаю вас с самого детства, так как вы в продолжение многих лет жили в Моверском замке. Во все время вашего пребывания там вы ни разу не могли пожаловаться на негостеприимство или невнимание к вашей особе; потому прошу вас искренне ответить мне на мои вопросы; если ответы будут удовлетворены, я возвращу вам ваше письмо нераспечатанным.

Пастор выпрямился, поклонился всему собранию и твердо отвечал:

– Господин граф дю Люк де Мовер, я всем обязан вашему семейству; вы родились на моих глазах, и, несмотря на разделяющее нас расстояние, я могу сказать, что люблю вас как родного сына. Я считал бы бессовестным, даже несмываемым преступлением, сделать что-нибудь против вас. Верьте мне, граф, так же как все я, желаю победы нашей святой религии и во всякое время готов, если это будет нужно, пролить свою кровь за святое дело.

– Хорошо, ваше преподобие; я и не ожидал от вас другого ответа. Возьмите обратно письмо и не сердитесь на некоторую грубость сегодняшнего поступка с вами.

– Я нисколько не в претензии за это, граф, – заверил его пастор с почтительным поклоном, – но очень рад, напротив, случаю видеться с вами, несмотря на испытанный мною вначале страх. Распечатайте это письмо, и вы увидите, что при всей моей ничтожности и я приношу свой камень на постройку общего здания.

При этих словах между протестантами раздался одобрительный шепот. Граф встал и собственноручно поставил стул пастору.

– Прошу вас присесть и откровенно рассказать нам, в чем дело, так как теперь, надеюсь, все ваши опасения должны исчезнуть.

– Я готов исполнить вашу просьбу, граф, но еще раз прошу вас распечатать письмо.

– Вы этого хотите?

– Непременно, – подтвердил тот с поклоном.

Граф открыл лежавший перед ним на столе пакет с письмами и внимательно осмотрел надписи на каждом из них.

Только легкое движение бровей на минуту выдало его волнение, когда он нашел между ними письмо на имя графини.

– Вот, – сказал он, – письмо на имя особы, с которой вы, по всей вероятности, продолжаете видеться; прошу вас передать ей его при свидании.

И он протянул письмо пастору, взявшему его, не говоря ни слова.

Затем, дойдя до второго письма, граф с улыбкой спросил пастора:

– Все ли вы еще желаете, чтоб я его распечатал?

– Больше, чем когда-нибудь.

– Ну, так исполним ваше желание!

Он распечатал письмо и стал читать его про себя.

В комнате воцарилось такое молчание, что слышно было, как пролетит муха.

Все взгляды с боязливым вниманием устремились на бледное лицо графа.

Через несколько минут он поднял голову.

– Милостивый государь, – сказал он пастора, спокойно стоявшего перед ним, – все ли верно, что здесь написано?

– Я не знаю содержание письма, но если оно подтверждает вам уже раз сказанное мною, то есть что все мои помыслы обращены к нашей религии, то, без сомнения, оно говорит правду.

– Послушайте, друзья мои, – обратился Оливье к окружавшим его дворянам, – вот что пишет маркиз де Фава его преподобию отцу Грендоржу. Письмо коротко, но содержание его имеет для нас большое значение.

– Читайте, читайте, мы вас слушаем! – вскричали протестанты, вставая с мест.

Граф стал читать.

Мы не будем распространяться о заключавшихся в письме подробностях, но скажем только, что оно показывало, с какой преданностью и каким самоотвержением служил отец Грендорж святому делу протестантской религии и сколько помощи оказал ей в это бедственное для нее время.

Когда граф кончил, все вельможи окружили священника, осыпая его самыми горячими приветствиями.

– Так как это происшествие кончилось благополучно, – сказал капитан Ватан, когда снова установилась тишина, – неплохо было бы нам возвратиться к прерванному разговору.

– Граф де Мовер наш начальник, – заявил барон де Сент-Ромм, – и ему одному принадлежит право начертать план наших действий.

– Только не теперь, господа, – отвечал граф, – вы сами слышали из письма маркиза де Фава, что Беарн, Наварра и другие провинции, принадлежавшие к владениям покойного короля Генриха Четвертого и крайне возмущенные несправедливой политикой герцога де Люиня, восстали, решив употребить все силы, чтоб не подчиниться требованиям Людовика Тринадцатого и сохранить свои привилегии. Повсюду восстают наши братья, жертвуя имуществом и вассалами для поддержания своих прав, которых так несправедливо не хотят признавать за ними. В Париже некоторые из наших пасторов с отцом Грендоржем собрали весьма значительные суммы и отослали их в Ла-Рошель.

– Да, – подтвердил граф д'Орваль, – все это мы теперь знаем, но не понимаем только, каким образом ведется война.

– Действительно, – прибавил барон де Круасси, – последние новости, полученные нами, говорили о разногласиях между нашими начальниками; герцог де Роган находил между прочим, что не настала еще минута для решительного восстания, и хотел идти наперекор общему собранию в Ла-Рошель.

– Тем более, – вновь вступил в разговор граф д'Орваль, – что король располагает теперь значительными силами, и раз мы уже были застигнуты врасплох.

– Все это совершенно верно, господа, – заметил граф дю Люк, – герцог де Роган действительно всеми силами старался воспрепятствовать войне: он боялся, что все наши усилия будут тщетны вследствие несогласий, возникших между начальниками протестантов. Но герцог тем не менее всей душой предан нашей религии и всегда поступает согласно с общим желанием. Чтоб защищать наше дело, он вступил в борьбу, не слушая выгодных предложений герцога де Люиня. Прежде все города отворяли свои ворота войскам коннетабля, теперь уже далеко не то, господа; лев проснулся, и королевские войска со страхом остановились перед ним. Герцог де Роган, оставив в Кастре свою супругу, уехал в Ла-Рошель, в то время как брат его заперся в Сен-Жан-д'Анжели, решившись защищаться до последней крайности.

Это сообщение было прервано криками восторга.

– Это еще не все, господа, – произнес Оливье. – Герцог де Роган уведомил меня о своем намерении снабдить гарнизон Монтобана; он желает его и Ла-Рошель сделать главным средоточием нашей религии.

– А мы, а мы! – вскричали с жаром дворяне, энтузиазм которых был возбужден в высшей степени.

– Терпение, господа! – отвечал, улыбаясь, граф. – Герцог де Роган не забывает вас; но как ни велико его желание иметь вас подле себя, он просит еще немного потерпеть. Герцог наш начальник, и все мы клялись ему в повиновении. Не беспокойтесь, господа, он скоро обещал прислать сюда своего молочного брата господина де Лектура; это послужит нам сигналом к отъезду. Трое из вас, господа, получили приказание сегодня же оставить Париж и в самом скором времени отправиться в Кастр, к герцогине де Роган. Для этой поездки назначены: де Молоз, де Бойе и де Бофор.

– А, слава Богу! Вот приятное известие! – весело воскликнул де Бофор.

– Злодей радуется, что уезжает от нас! – проговорил, смеясь, барон де Круасси.

Все окружили выбранных дворян, поздравили их и затем собрались расходиться по домам.

Только что они хотели отворить двери, как услышали голос Бонкорбо, громко запевшего одну из старых песен Клемана Маро2727
  Клеман Маро (1496– 1544) – французский поэт, представитель французского гуманизма.


[Закрыть].

– Тише, господа! – поспешно призвал к осторожности Оливье. – Нас предупреждают об угрожающей опасности.

– О, – смеясь, отозвался де Молоз, – теперь не время ловить нас, как мышей в мышеловку!

– Но откуда же нам выйти? – спросил барон де Круасси.

– Я заранее обезопасил вас в этом отношении; торопитесь, нельзя терять ни минуты!

– Но как же выйти? – забеспокоились дворяне.

– Очень просто, господа, вот через это окно. Против него есть сарай, в глубине которого вы увидите дверь, выходящую в поле: идите же, счастливого пути! Вас, господин пастор, прошу остаться со мной, так как вам не угрожает никакая опасность.

– Вы не пойдете с нами, граф де Мовер? – осведомился д'Орваль.

– Нет, я остаюсь.

– В таком случае до скорого свидания.

Окно было отворено, и протестанты выскочили из него один за другим.

Капитан затворил окно, мигом снял со стола сукно, чернила и перья и все это спрятал в шкаф; затем в умышленном беспорядке поставил пирог, холодное жаркое и разные другие блюда.

Благодаря ловкости капитана всякий бы подумал, что трое людей, находившихся в комнате, не могли все это время заниматься ничем другим, кроме вкусного завтрака.

В эту минуту снова раздалось пение Бонкорбо.

– Внимание, господа, они приближаются!

Бонкорбо пел или, скорее, декламировал последний куплет.

– Молчи, бездельник! – приказал чей-то незнакомый голос, прерывая пение Тунеядца.

– Значит, нынче уже не позволено петь, когда пьешь вино? – недовольным тоном спросил Бонкорбо.

– Без рассуждений! Отвечай на мой вопрос, если не хочешь, чтобы тебе хорошенько досталось, плут! – продолжал тот же голос.

– Это уж, извините, совершенно излишнее удовольствие.

– Что ты тут делаешь?

– Parbleu, вы сами хорошо видите, если только не слепы. Я пью, да еще какое вино! Сюренское – вот и все.

– Хорошо, хорошо; ты делаешь вид, что напиваешься, но ты здесь не один. Этот трактир устроен не для таких ничтожных людишек, как ты, – произнес незнакомец еще более сердитым голосом.

– Совершенно верно, такой расход не по моему карману.

– Так кто же за тебя платит, бездельник?

– Кто? Parbleu, конечно, мой господин, который завтракает в соседней комнате со своими друзьями. Или уже нынче запрещено даже завтракать с друзьями?

– Молчи, дуралей!

– Ничего лучше и не желаю; значит, я могу продолжать пить?

Незнакомец, не отвечая ему, подошел к двери, из предосторожности оставленной Бонкорбо по-прежнему не замаскированной.

– Именем короля! – сказал он, слегка постучавшись.

– Войдите! – прозвучало в ответ.

Незнакомец не заставил повторять приглашение; он отворил дверь и вошел в комнату.

Граф дю Люк, капитан Ватан и его преподобие отец Грендорж, казалось, очень усердно завтракали, когда увидели входящего Дефонкти в сопровождении де Лестереля, сержанта коннетаблии и еще четырех солдат.

– А, добро пожаловать, мессир Дефонкти! – весело вскричал капитан, прежде чем тот успел что-нибудь сказать. – Вы не могли прийти более кстати; но к чему такая торжественность? Я ли вам понадобился или вы ищете какого-нибудь мошенника?

Мессир Дефонкти быстро окинул глазами комнату.

– Значит, я даром прогулялся! – объявил он. – Сегодня я проиграл партию, – прибавил он как бы про себя, – но не всегда им удастся от меня улизнуть.

– Что ж, вы разве не хотите посидеть с нами? – поинтересовался капитан. – Дорогой граф, – обратился он к дю Люку, – позвольте вам представить мессира Дефонкти, о котором я уже столько вам говорил; никто так ловко, как он, не умеет обнаруживать заговоры и разные мошеннические проделки.

– Хорошо, хорошо, капитан! – угрюмо отвечал начальник стражи. – Смейтесь надо мной, вы имеете на это полное право, но, sarig Dieu, как бы вы ни скрывали свою игру, я когда-нибудь да подсмотрю в ваши карты.

– Я вас не понимаю или даже не хочу вас понять, любезный Дефонкти. На кого вы сердитесь?

– Ни на кого, скорей на самого себя, потому что я настоящий простофиля. Прощайте, господа, – грубо проговорил он.

– Неужели вы уйдете, ни минуты не посидев с нами?

– Я пришел сюда не для того, чтоб с кем-нибудь сидеть и говорить любезности. Прощайте же, до свидания, капитан!

Сделав знак своим людям, он повернулся и вышел из комнаты.

– Он ушел, – сказал граф, – наконец-то мы свободны, а очень легко могли бы попасться сегодня, если бы не приняли меры предосторожности.

– Да, – согласился капитан, покачав головой, – он ушел, но не беспокойтесь, не замедлит возвратиться. У всех этих полицейских такое же славное чутье, как у ворон: они так же хорошо чуют издалека заговорщиков, как те мертвечину. Советую вам не доверяться.

– Недоверие есть мать безопасности! – поучительно заметил пастор.

– Хорошо сказано, отец мой, – улыбнулся граф. – Ну, а теперь мы оставим политику и поговорим немного о наших личных делах.

– К вашим услугам, господин граф.

– Хорошо, – объявил капитан, – так как в моем присутствии нет необходимости, я воспользуюсь этим временем и поеду по своим делам.

– Нет, лучше мы поедем вместе, капитан, не забудьте, что сегодня у нас назначено свидание в «Клинке шпаги».

– Я не забыл этого, но ведь вам нужно поговорить с отцом Грендоржем?

Взяв шляпу и плащ, капитан встал, и все трое вышли из трактира.

ГЛАВА III. В которой читатель знакомится с мадмуазель Бланш де Кастельно

По выходе из трактира «Лисица» граф и его спутники некоторое время шли молча один возле другого. Каждый из них был слишком занят своими мыслями, чтоб иметь возможность поддерживать какой-нибудь пустой разговор. Между тем в саду, по которому они шли, начинал набираться народ; в прежние времена, так же как и теперь, этот сад служил местом свидания для стариков, приходящих туда погреться на солнышке, и детей, любящих поиграть и порезвиться под тенью больших деревьев.

Граф и его спутники остановились у решетчатых ворот со стороны Тюильри.

– Ваше преподобие, – обратился к нему Оливье, – мы здесь расстанемся, так как нам теперь уже не по дороге.

– Очень жалею об этом, граф, – отвечал пастор, – скоро ли я буду иметь счастье снова увидеться с вами?

– Как знать, отец мой, – с горечью произнес Оливье, – мы живем в такое время, когда всякий может ручаться только за настоящее. Пример этого вы видели не далее как сегодня.

– О, не говорите об этом, монсеньор!

– А почему бы и не говорить, старина? Разве моя жизнь менее безопасна, чем чья-нибудь другая? Разве я придаю ей хоть малейшую цену?

– Граф, – прервал его капитан, – вы выбрали очень неблагоприятное место для такого интимного разговора. Позвольте лучше отцу Грендоржу идти по его делам, а мы пойдем по своим.

– Вы правду говорите, капитан; мы можем употребить время с большей пользой, чем болтая на таком открытом месте о делах, которые должны оставаться в тайне; идите, отец мой, да хранит вас Бог! Надеюсь скоро с вами увидеться.

– Я спешу, монсеньор, как можно скорее доставить графине письмо, полученное мной для передачи ей.

– Конечно; это письмо, должно быть, очень важно. Он остановился и помолчал с минуту.

– Мэтр Роберт Грендорж, – сказал он, пристально глядя ему в глаза и делая ударение на каждом слове, – вполне ли вы мне преданы?

– Монсеньор, клянусь честью вашего дома, что предан вам душой и телом!

– О, честью моего дома! Я этого не понимаю хорошенько.

– Монсеньор, я бывший вассал графов дю Люков. Все те, которые носят это уважаемое имя, каковы бы они ни были, имеют право на мою преданность и уважение.

– Вы справедливо говорите, мэтр Грендорж. Может быть, скоро настанет день, когда я должен буду обратиться к вашей преданности.

– Я буду рад этому дню, монсеньор, потому что он даст мне случай доказать вам мою верность.

– Благодарю вас, отец Грендорж, до скорого свидания! Я не забуду ваших слов.

Пастор с минуту следил глазами за удалявшимся графом; когда тот окончательно скрылся за густой зеленью деревьев, он глубоко вздохнул, покачал головой и, медленно выйдя из сада, направился к улице Серизе.

Было три часа пополудни, когда он подошел к дому, где жила графиня дю Люк.

– Вот и вы, ваше преподобие! – приветствовал его мэтр Ресту. – Я давно уже жду вас, а графиня даже несколько раз о вас спрашивала.

– Очень жалею, что не мог явиться к графине, но меня задержало важное дело.

– Я так и говорил госпоже. Она приказала мне просить вас к ней, как только вы придете.

– Если так, мэтр Ресту, то поскорей доложите обо мне.

– Иду, – отвечал мажордом, – пожалуйте! Они отправились в комнаты графини дю Люк.

Она была не одна. Ее прелестный Жорж ползал по ковру возле нее под надзором верной няньки.

Рядом с графиней сидела восхитительная молодая девушка лет девятнадцати, с задумчивыми голубыми глазами и роскошными каштановыми волосами. Это была одна из тех прелестных, идеальных головок, которую мог бы создать только гений Рафаэля и не могла бы передать кисть ни одного из других художников.

Увидев пастора, графиня очень обрадовалась и сейчас же пригласила его сесть.

– Наконец-то вы пришли, мэтр Грендорж, – весело произнесла она. – Знаете, я уже начинала беспокоиться, что вас так долго нет.

– Графиня, вероятно, простит мне, когда узнает, что меня так долго задержали очень важные дела, близко ее касающиеся.

– Что вы хотите сказать, мэтр Грендорж? Ваши слова затрагивают мое любопытство.

– Несколько дней тому назад, графиня, мне дали знать, что сегодня утром приедет курьер, посланный к вам с письмом.

– Вот как! – заметила графиня, украдкой переглядываясь с молодой девушкой. – И этот курьер приехал?

– Да, графиня: он приехал в три часа утра, – отвечал пастор, вздохнув при воспоминании о несчастном сержанте.

– Только-то?

– Извините, графиня, он привез вам письмо от герцогини де Роган. Вот оно.

С этими словами пастор почтительно подал его Жанне.

– Почему же вы так поздно мне его отдаете, если в три часа утра оно уже было в Париже?

– По совершенно не зависящим от меня обстоятельствам, графиня, я получил его очень поздно и сейчас же поспешил с ним к вам.

– Я нисколько не сомневаюсь, мэтр Грендорж, но признайтесь, что все это тем не менее очень неприятно.

– Действительно очень неприятно, – подобно эху повторил пастор, грустно опустив голову.

Жанна дю Люк была еще очень молода. Она была в полном смысле слова совершенно избалованный ребенок. Несмотря на то что она очень любила мэтра Грендоржа и хорошо знала высокий строй его души и беспримерную преданность, она никогда не пропускала случая подразнить его.

– Да, это очень неприятно, – продолжала она. – Так это письмо от моей доброй подруги, герцогини де Роган? Вы не знаете его содержание?

– Не знаю, графиня, да и не позволил бы себе никогда распечатать, но думаю, что содержание должно быть очень важно.

– В самом деле, оно очень важно. В этом письме герцогиня уведомляет меня о приезде мадмуазель Бланш де Кастельно-Шалосс.

– А! – произнес в недоумении пастор. – Мадмуазель Бланш де Кастельно… действительно… я… я… Прошу извинить меня, графиня, но я во всем этом ровно ничего не понимаю.

– Как? Вы не понимаете, что это письмо теперь уже бесполезно?

– Бесполезно! Но каким же образом?

– Очень просто: мадмуазель Бланш де Кастельно-Шалосс уже приехала.

– А! Мадмуазель Бланш де Кастельно приехала?

– Да, вот она сама перед вами.

Совершенно сконфуженный пастор встал и почтительно поклонился молодой девушке, пробормотав:

– Ах! Так письмо, значит, в самом деле бесполезно!

Но графиня была уже не в состоянии дольше оставаться серьезной и разразилась громким смехом; ее примеру последовала и молодая девушка.

Веселый смех их еще более усилился при виде жалобной мины пастора.

Графине первой удалось заставить себя перестать смеяться.

– Успокойтесь, мой милый мэтр Грендорж, – ласково сказала она ему, – ведь я только пошутила.

– Тем лучше, графиня, – промолвил он, – значит, она не приехала.

– Про кого вы говорите?

– Про мадмуазель Бланш де Кастельно-Шалосс.

– Да ведь вы сами только ей поклонились!

– В таком случае я больше ровно ничего не понимаю, – уныло заключил он.

При этих словах молодые женщины снова рассмеялись от души, не стараясь больше сдерживаться.

Но зато графине пришлось около часу успокаивать мэтра Грендоржа, объясняя ему, в чем дело. Когда это ей удалось, она, рассказала ему, по какому случаю молодая девушка была поручена ей на некоторое время.

Мы тоже скажем несколько слов о Бланш де Кастельно.

Фамилия де Кастельно была одна из самых древних в Пуату; могущественные не только по богатству, но и по громадному влиянию, которым они пользовались здесь, Кастельно были первыми дворянами этой провинции, принявшими протестантскую веру. В 1560 году, во время заговора в Амбуазе, в числе пятидесяти протестантских вождей в присутствии короля Франциска II, Марии Стюарт и Екатерины Медичи был казнен между прочими и Мишель-Жан-Луи, барон де Кастельно-Шалосс.

Страшная смерть барона положила начало несчастьям, поражавшим одно за другим злополучное семейство.

Гастон де Кастельно, один из самых блестящих воинов и самых ревностных слуг Генриха IV, истратил все свое состояние на уплату издержек короля, не получив от него за это ни одного медного гроша.

Он умер в 1612 году, не оставив детям в наследство ничего, кроме своей шпаги и славного имени.

Десятилетнюю дочь, прелестную белокурую девочку, он завещал своему близкому другу и родственнику герцогу де Рогану.

Герцог начал с того, что заплатил все долги друга и пристроил на службу его обоих сыновей. Похоронив Гастона, он завернул в плащ маленькую Бланш и, утешая ее всю дорогу конфетками и поцелуями, привез к герцогине де Роган.

– Вот Бланш де Кастельно, – сказал он ей только.

– Благодарю тебя, Генрих, – отвечала герцогиня, – теперь у нас будет дочь.

Герцог и герцогиня воспитали Бланш, как свое родное дитя. Девочка была так скромна и прекрасна, что не только ее приемные родители души в ней не чаяли, но даже все посторонние любили этого ребенка.

Со временем прелестное дитя превратилось в очаровательную молодую девушку. В то время как все восхищались красотой Бланш, она одна, казалось, не замечала ее. Сердце ее, полное благодарности к герцогу и герцогине, не открывалось до сих пор ни для какого другого чувства, и слово «любовь», нередко нашептываемое ей молодыми людьми, посещавшими дом герцогини, не находило в ее душе никакого отголоска.

Благодаря великодушию герцога, Бланш была достаточно обеспечена в материальном отношении; герцог позаботился и о ее будущем.

В таком положении были дела, когда де Роган уехал из Кастра, оставив там жену.

По всей вероятности, войска неминуемо должны были вступить в город и действовать со всей жестокостью того времени.

Герцогиня, желая защищать Кастр до последней возможности, тем не менее не хотела подвергать опасностям войны молодую девушку; вот почему, несмотря на свою нежную привязанность к ней, она решилась отослать ее в этом случае, и первой ей пришла на ум графиня дю Люк.

Герцогиня, недолго думая, послала Жанне письмо с сержантом Ла Прери, предупреждая ее о приезде Бланш де Кастельно, а через два дня сама девушка, вся в слезах, отправлялась в Париж в сопровождении своих братьев и их друга графа де Лерана.

Молодые люди нигде не останавливались; хотя они ехали только днем, чтоб не утомить Бланш, но приехали двумя часами раньше сержанта Ла Прери и входили в дом графини через пять минут после того, как пастор отправлялся от Жанны к Новому мосту, где его ждал сержант.

Мы должны заметить, что путешествие Бланш не обошлось без приключений: с одним из ее спутников, а именно с господином де Лераном, случилось несчастье.

Молодому человеку понадобилось поправить подкову у своей лошади; чтобы не задержать товарищей, он так быстро и неловко соскочил с седла, что вывихнул себе ногу. Несмотря на все усилия продолжать путешествие, ему едва удалось доехать до гостиницы «Единорог», где друзья принуждены были его оставить.