Текст книги "Ленинский тупик"
Автор книги: Григорий Свирский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)
Игорь засмеялся своим мыслям: “Будь последователен!” —плюнул на руку, зачерпнул полную лопату песка и с. напряжением перенес песок в кузов грузовика.
– Как железные опилки.
– Песок сырой, – пояснила Огнежка. – Один кубометр такого песочка весит более полутора тысяч килограмм. Что же вы остановились, товарищ стенная печать?
Минут через пятнадцать Игорь расстегнул ворот ковбойки. А когда он попросил разрешения снять ковбойку, промокшую на лопатках, Огнежка сказала, взглянув на часы:
– Пожалуй, достаточно!
– Прошло шестьдесят минут?..
– . Нет, ровно тридцать. Но, – Она улыбнулась краем губ, – для человека с ироническим складом ума, пожалуй, достаточно. К тому же в институте меня научили умножать на два…
Игорь с силой вонзил лопату в песок. – Зачем вам брать на себя лишний труд!..– И вновь взялся за лопату.
Начали подходить работницы. Они удивлялись неожиданной помощи, хотели приняться за работу.
Огнежка что-то сказала им, девушка в синих шароварах хлопнула в ладоши:
– Ой, какая красота!
Пожилая женщина в платке, повязанном под подбородком, вздохнула:
– Слава те господи!
Женщины обступили Игоря полукругом, советуя:
– У шейки лопаты берись!
– Не тужься! Так восемь часиков не помашешь.
Игорь видел: взгляды работниц подобрели, люди смотрели на него
с ожиданием и признательностью,– так на стройке на него не смотрели ни разу. Еще не зная точно, зачем он швыряет песок в кузов грузовика, Игорь уже понимал, что взялся за нечто жизненно важное для всех обступивших его людей.
Кузов, казалось, поднимался от земли все выше. На зубах скрипела пыль, глаза слезились, хотелось откашляться, но он работал, пока не послышался голос Огнежки: – Довольно!
Она попросила бригадира разнорабочих определить, сколько нагружено песка. Та прикинула, для верности отмерила ручкой лопаты, посоветовалась с остальными, наконец назвала цифру.
Пожилая женщина протянула Тимофею бутылку с водой, он отхлебнул глоток, поблагодарил.
– Это вам спасибо, товарищ! – с чувством сказала женщина.
Огнежка и Игорь несколько минут шли молча. Игорь вытирал платком шею, лицо.
Огнежка подняла прутик и, присев на корточки, принялась вычерчивать прутиком в дорожной пыли какие-то цифры. Наконец она подняла голову.
– Следите за моими расчетами, товарищ Некрасов! – И обвела прутиком цифру “2 р. 23 к.”, означающую плату за погрузку одного кубометра. Потом заключила в кружок другую цифру – вес одного кубометра сырого песка.
– Чтоб заработать хоть двадцать пять рубликов вам надо было бы перекидать ни много ни мало двадцать тонн!
Огнежка поднялась с колен.
– У вас семья есть?.. Мать и сестры в деревне? Так!.. Вы заработали сегодня на погрузке, если бы трудились, разумеется, полный рабочий день. двенадцать рублей с копейками. По трешке на живую душу. На трешку в Москве можно купить разве что сто грамм колбаски. А если у вас есть дети?!
Игорь взглянул на Огнежку почти с испугом.
Она с силой отшвырнула прутик в сторону
Не беспокойтесь! Прораб дотянул бы вашу зарплату до прожиточного минимума, иными словами – “намазал”, хотя этого ему не преподавали в институте… Но, как вы знаете, хлеб, протянутый Христа ради, горек, -
недаром женщины готовы были расцеловать вас, когда я им сказала, что вы хлопочете о справедливых нормах… Да что там горек! Отравлен унижением!.. Ведь хлеб этот, честно заработанный людьми хлеб, прораб волен делить, как ему вздумается. Сегодня дал, завтра не понравился ему твой взгляд или слово – отнял…
Огнежка свернула к тресту, ускорила шаг. Игорь едва поспевал за ней.
– Как видите, с наукой, почерпнутой за пять лет учебы, мне пришлось расстаться на пятый день работы.
Но если б только это! К “намазкам” здесь привыкли, как к водке.
“Намазка” не замазка, к рукам не липнет”,– говорит радетель за человечество Тихон Инякин, покрывая бригаду. Вот документы, полюбуйтесь.– Огнежка достала из сумочки наряды Силантия на зеленой бумаге. – Вчера Шура Староверов перекосил стену. Он поплатился за брак? Ему “вывели” вывели, как всегда, “среднесдельную”– тридцать рублей. Сегодня Шура сломал эту стену. Ему вывели тридцать шесть рублей.
“Значит, это не случайная прибаутка “Трест МОССТРОЙ – чи работай, чи стой, все равно тридцатка…”
Искоса взглянул на Огнежку. ” Признаться, хорошо она мне по морде надавала. Со страстью. Кавказ!”
Кавказ ему явно нравился. Глазищи какие! Умные. И в пол-лица. В глазах прозелень. Не оторвешься…
Игорь влюбчивым не был. А тут голова пошла кругом. Пора бы ему подняться и уйти. А он от стула отлепиться не может.
– Я опасался, что ничем не смогу помочь стройке…– слова срывались с языка сами по себе, и так, сами по себе, вдруг ляпнули столь дерзко и нагло, что Игорь вздрогнул: – Но, если жениться на прорабе – по моему, это… это и есть помощь стройке.
– Очередное заблуждение, – холодно ответствовала Огнежка. -Прорабы любят пианистов…
Игорь поднялся порывисто, выскочил в коридор, заходил из одного конца в другой, наталкиваясь на людей. “Еще раз мне по мордасам”.
Поостыв, вытер повлажневшее лицо платком. Вернулся к мыслям, ради которых и отправился к Огнежке ” Мне вывели”. “Ему намазали… за чей счет?”
“Намазка” не замазка…” Эдак пройдет несколько лет – и Александр Староверов, честный парень, кадровый рабочий-строитель, станет рвачем, а то и захребетником или отчается, удерет отсюда куда глаза глядят…”
В тот же день и ударила “молния”. Она появилась возле портального крана. Углем на фанерном щите начертали: “Строим – ломаем, очки втираем”. Под заголовком рисунок: Силантий и Тихон Инякин подпирают плечами падающую стену
“Молния” провисела с четверть часа, не более. Затем она пропала куда-то. Но на подмостях только о ней и говорили…Тихон Инякин бросил рубанок и отправился к Чумакову.
– “Немой”-то что натворил! ” Молнию” видел? Кончать надо с крановщиком. Выводи за штат или хочешь, я им займусь
– Займись, ты знаешь, куда писать.. Не мне тебя учить!
Белая, со следами пальцев, дверь управляющего была защелкнута на замок, но ключ торчал снару По утрам стало моросить. Сгустился туман. Прожекторы и огромные, как кувшины, электролампы гасили поздно– капли дождя сверкали в рассеянном свете фиолетовым огнем.
“Погодка нелетная”, – невесело усмехнулся в один из таких дней Игорь, пытаясь разглядеть что-либо внизу. Он работал почти вслепую, по голосу…
От огромного нервного напряжения клонило в сон.
Так бывало с ним разве что перед вылетом на караван. Обычно летчики сновали в это время по землянке взад-вперед, рассказывали что-либо нарочито беззаботным голосом. А Тимофею хотелось спать .Его отвлек от полудремы мальчишеский возглас: “Вира!..”
Игорь глянул вниз. Корпус начисто закрыло от него мерцающим серебристо-фиолетовым потоком.
Игорь тронул рычаг, и почти в тот же момент над корпусом прозвучал страшный, крик:
– А -а!
Игорь стремглав, едва .не сорвавшись с мокрых перекладин, спустился вниз.
Оказалось, кто-то зацепил отсыпавшегося с перепою Тихона Инякина за брючный ремень, и Игорь вздернул его над подмостями метра на три.
Тихон висел, схватившись за трос и изгибаясь червяком.
– Эт-то т-тебе так не пройдет! – выговорил бледный Тихон, когда Игорь опустил его на подмости.
Игоря немедля вызвали в контору и объявили приказ: “Отстранить от работы за хулиганство”.
– Чтоб на корпусе тебя, вражина, больше не ви-дели, – объявил Чумаков, прищурясь. – Слыхал ай нет?!
7.
Игорь вернулся к своему крану, сдал смену и вскочил на подножку грузовика, который погромыхивал вдоль корпусов.
– Подбрось к Ермакову!
У паренька, шофера грузовика, который мчал Игоря по волнистым буграм, вверх-вниз, как на катере, при упоминании о Ермакове даже голос потеплел. А он, Игорь, до сих пор не может точно и твердо сказать, что за человек Ермаков. Возгласы “Ермак! Ермаков!” производит на стройке тот же эффект, что на флоте “полундра!” “Как же поступит Ермаков? Подтвердит чумаковский приказ?”
Игорь услышал за дверью шум, веселый голос Чумакова:
– Тихон, через себя его!
Он решительно вошел. Посередине кабинета пошатывались, неестественно изогнувшись и обхватив друг друга волосатыми, широкой кости руками Тихон Инякин и Ермаков, багровые от напряжения, с вылезшими из брюк нижними рубахами.
“Этого еще не хватало!” Игорь пытался заглянуть за плечи людей, обступивших Ермакова и Инякина. -
“Для пущей демократичности он что ли?”
После университета Игорь трудно привыкал к таким сценам, он искал в них преднамеренность, хитрый умысел Ермакова – и зря.
Ермаков никогда не отказывал себе в удовольствии прижать лопатками к полу Инякина или других кряжистых стариков – каменщиков, плотников, бригадиров, когда те при встрече с ним замечали усмешливо, что он, Ермаков, потолстел, обрюзг, размяк в своем кресле и вообще “не тот, что был”.
Стоило Ермакову услышать что-либо подобное, как он “заводился с полуоборота”, как говаривал Инякин.
Нынче именно это и произошло.
– Подножку ему, Тихон! – советовал Чумаков.– Сергей Сергеич; животик подберите!
Ермаков некогда занимался в спортивном обществе “Спартак” борьбой самбо. Он и сейчас еще мог, потоптавшись возле Инякина в полуобнимку с ним и выждав момент, ухватить его за руку повыше локтя; пригнуться, валя его себе на плечи животом вниз, как мешок, и кинуть спиной на паркет “мельницей”: испытанным приемом – броском через плечо.
Раз! -и ноги Инякина описали в воздухе полукруг, как мельничные крылья.
Но Инякин хоть и тяжел был, да ловок. Он то и дело выскальзывал из-под Ермакова. Рубаха Инякина задралась, напружиненные мускулы груди каменели, он с досадой смотрел на рыхлую, как ему казалось, отвыкшую от работы руку Ермакова, которая почему-то отжимала его тело к паркету, как железный рычаг.
Острый запах разгоряченных тел забивал даже запахи табака и масляной краски.
Ермаков приподнял голову, чтобы, по обыкновению, завершить единоборство какой-либо шуткой, но, заметив Игоря, выпрямился и спросил, поправляя сбившийся набок галстук
– Ты что ж это, Некрасов?
Инякин немедля оказался на ногах и зачастил, словно его только что оборвали на полуслове:
– Это они с Тонькой сговорились… Она меня подцепила за ремень, не иначе… Э, да кто ее не знает! Где Тонька, там и рвется. Ее подзуди – на нее управы не будет.
Ермаков обнял Инякина за плечи, провел к двери, сказав на прощание: – В следующий раз на подмостях не храпите, ваше костлявое высочество! От вашего храпака у Тоньки, наверное голова заболела.
Вернувшись к своему письменному столу, вокруг которого рассаживались прорабы и начальники стройконтор
– участники прерванной летучки, он повторил с упреком:
– Что же это ты, Некрасов?.. Да я не про Тихона! Кто его подцепил и зачем —разберемся… Я про стенку Староверова. Мы-де очки втираем. Нехорошо! Я же сам приказал сломать ее.
– Кривую стенку, Сергей Сергеевич, засняли для всех газет. Для телевидения. Втерли очки Генеральному. Bы знаете об этом?
– Он все в . политики лезет! – вскричал Чумаков.– А политического сознания в нем ни на грош. Да! То, что стена кривая, об этом кто знал?.. Я да ты да мы с тобой. . А подстегнула бы она через фотографию миллионы строителей. Вот, мол, вам пример для подражания. Полдома за смену вымахали! Нет в вас коммунистического… этого… Хрущева надули? Это… оплошка. Злой случай. И, заметь, единствениый…
“Случай?!” Игорь вдруг подумал: явись он на стройку “котом в мешке”, ему нечего было бы сейчас возразить… Он достал из своего штурманского планшета стопку зеленых бумажек, молча положил их перед Ермаковым.
Ермаков надел очки, повертел в руках мятые наряды Силантия и счета Инякина, подобранные по просьбе Игоря Огнежкой. Присвистнул, как будто раньше и догадаться на мог: деревянные, для перил, завитки заказаны Инякину чуть ли не на пятилетку вперед. Староверову выплатили по принципу “чи работай, чи стой”.
Ермаков молча протянул наряды Чумакову, тот принял их безбоязненно, тут же соврал вдохновенно, что Староверову вывели вовсе не за стену, а за сверхурочное…
– Твои предложения? – перебил его Ермаков.
Чумаков пожал плечами. Никаких предложений у него, разумеется, не было. Он сделал рукой неопределенный жест, который, по-видимому, означал: “Чего языками-то трепать, в другой раз выведем -.комар носа не подточит.
Ермаков взглянул на Игоря:
– Вы что скажете?
Отношения с Некрасовым были еще неопределенными, и он говорил ему то “вы”, то “ты”.
Игорь встал:
– Предлагаю сменить бригадира.
Кустистые, торчком, брови Ермакова полезли вверх. Сменить?! Силантия?! Который руководит бригадой только на его глазах четверть века! Это была такая нелепица, что Ермаков забыл даже, что хотел выругал Чумакова. Он поднялся, беззвучно шевеля толстыми губами, бранясь почему-то про себя, как с удивлением и досадой отметил Чумаков: “Баб нет, кого он совестится!” Взяв в руки указку, Ермаков неторопливо прошел вдоль развешанных на стенах кабинета графиков и планов, исполненных в красках.
Оглянувшись на Игоря, он пробасил, преодолевая неприязнь:
– Четверть века трест держали где-то на уровне двадцать четвертого года. За шиворот держали. Не давали строить Вникни! Один-единственный корпус мы высиживали пятилетие. Уря-уря! Нос в крови. А сейчас? Отрезали горбушку. Весь Юго-запад столицы. Заречье. Ешь, не подавись! И уплетаем! За обе щеки!
– Все ясно, Сергей Сергеевич! Изголодавшемуся отрезали горбушку… – Он круто, на каблуках, отвернулся от Ермакова, присел возле стола и продолжал с усилием и более жестко: – И вот он, изголодавшийся, не чувствует уж никаких иных запахов, кроме аромата теплой горбушки.
– Каких запахов не чувствует? – настороженно пробасил Ермаков, возвращаясь на свое место.
– Водки, например. Впрочем, о пьянке позже, – помолчав, продолжал Игорь. Чем больше он волновался, тем медленнее говорил. Когда же Игорь был взбешен, он уже не говорил, а цедил сквозь зубы, не догадываясь еще, что на стройке это действовало куда сильнее, чем окрик или матерная брань.– 0 пьянке потом, -повторил он. – Тут речи не помогут. Я хочу сказать о другом. Этажи растут ввысь, а люди? Люди поднимаются вместе с этажами?.. Вот пришел на стройку молодой рабочий Александр Староверов. Вы его знаете, Сергей Сергеевич… кажется?
Сергей Сергеевич терпеть не мог, когда человеку за какую– либо оплошность годами на всех собраниях “мотали кишки”, как он выражался. Он пробасил с вызовом:
– А что Шурка Староверов? Отличный рабочий Щурка Староверов! Он сложил дом для артистов оперного театра, гостиницу. Новый город многим обязан ему. Если б у всех других заслуги были столь очевидны, – он взглянул на Игоря исподлобья.
Игорь аж зубами скрипнул.
– Увлеченные краюхой, Сергей Сергеевич, вы не заметили, что происходит с Александром в артели Силантия. Да, в артели! – повторил он тверже.
– Не кричи, ты не на кране! – раздраженно вставил Чумаков. – Привык криком разговаривать оттедова. . – И подумал: “Как только Ермак терпит? ..”
Игорь взял в руки зеленые листочки Силантия и рассказал о том, что он наблюдал на корпусах, услышал от Огнежки и от других прорабов.
– Мы возмущаемся, когда к нам домой вваливается молодой паренек, штукатур или маляр, и запрашивает с нас за ремонт такую сумму, что глаза на лоб лезут. “Рвач! – браним мы его про себя. – Шкуродер! А где, когда он стал рвачом, этот вчерашний школьник?
Игорь кинул на стол перед Ермаковым зеленые наряды. – Я спросил Александра, как он относится к этому. Знаете, что он мне ответил? “Мы не крадем, … свое берем”. Из месяца в месяц, изо дня в день Староверов деклассируется.
Наступила такая тишина, что стал слышен звон капель из-за боковой двери, где был в комнатке отдыха управляющего умывальник.
“Круто взял,– недовольно подумал Ермаков. -Зеленый, а Хрущ его настропалил…”
– Или вот еще! Прислали на стройку молодого инженера Огнежку Акопян. Замечательная женщина. Умница. Болеющая за дело.Чему ее тут научили? “Выводиловка” представляется ей гидрой о семи головах. Срубишь одну – на ее месте две вырастут. Сейчас еще Огнежка кусает губы, переживает, а пройдет год-два она рукой махнет: мол, все одно…
Ермаков, насупившись, точил лезвием безопасной бритвы карандаш. В сердцах нажал кнопку звонка.
– Огнежку! Чего ей, в самом деле, в “каталажке” сидеть?
Огнежка просунула в приоткрытую дверь голову. Огляделась. Остановилась в нерешительности.
Ермаков показал ей жестом на стул, начал веселым тоном, чтобы разрядить атмосферу:
– Огнежка, ваши художественные графики спасли нас от головомойки! Их возили наверх. Понравились… На закуску сделайте график поточно-скоростной кладки корпуса номер…
Она недовольно скривила уголки губ.
Ермаков добавил торопливо: – Огнежка, для прославления начальства! Чтоб было видно, что оно работает. Чтоб его хвалили.
Огнежка встала со стула, произнесла решительно: – Я, между прочим, инженер по труду и зарплате.
Ермаков ждал привычных жалоб: “бумажки опротивели, заели…” – а она вон что! Он развел руками, воскликнул со свойственным ему добродушием и веселой покровительственностью: – Ну, какой ты инженер по труду и зарплате? Знаешь ты хоть, в чем твоя обязанность?
Огнежка сжала рукой спинку стула.
– Жить совой. Смотреть, но не видеть.
Брови Ермакова снова полезли вверх.
– Да что вы сговорились, что ли? Акоп, они что, сговорились? – Он оглянулся на Акопяна, своего давнего друга и отца Огнежки.
До прошлой весны Акопян был главным инженером треста. С полгода назад он стал персональным пенсионером и с тех пор безвозмездно руководил трестовскими рационализаторами, входил во всевозможные комиссии, по поводу которых Чумаков отзывался недвусмысленно: “Комиссий на стройке порасплодилось – дышать нечем!..”
Акопян сидел у окна, уставясь на свои резиновые сапоги, облепленные по щиколотки желтовато-бурой глиной. Он вынул изо рта трубку с костяным чубуком, произнес тоном подчеркнуто-значительным и серьезным:
– Не иначе, очередной гнусный заговор.
Ермаков расстроенно махнул рукой:
– Огнежка, перестань смешить людей! Какой ты инженер по труду и зарплате! Ты просто… – он поглядел на ее накрахмаленный воротничок с кружевными отворотами над высокой грудью – ты просто… ну, было бы мне не под пятьдесят, а поменьше, я б тебе тут же руку и сердце… Пошла бы?
Огнежка покосилась на Игоря, который вдруг привстал.
– Если б вы явились ко мне с таким предложением, я не то что пошла, побежала бы.
– Вот видишь!
– .. .до Киева, по шоссе, не оглядываясь.
Игорь взглянул на нее почти с восторгом. Ермаков пристукнул ладонью по столу.
– Пойдешь прорабом на новый корпус… Да не к Чумакову! – добавил он, заметив, что лицо ее не выразило радости.
– Тебе ли корпеть над бумагами?
Когда за ней закрылась дверь, прозвучал иронический возглас Чумакова:
– “Шурка деклассируется”! Раскопали деклассированный элемент! Босяков в опорках! И где? На передовой стройке. Да в такой конторе, как наша, даже шумоватая Тонька борозды не испортит. Потому как на нее влияют… – Чумаков вынул из кармана потрепанных армейских галифе несвежий платок, приложил к огненно красному с синими прожилками носу – сморкнулся гулко, как в трубу. Акопян от этого трубного звука над ухом едва не уронил пенсне.
– Тут чего только не мобилизнешь.чтоб план выполнить, – продолжал Чумаков тоном почти обиженным.– Все средства.
Акопян пыхнул трубкой.
– Иные средства, как видите, компрометируют цель.
Игорь с надеждой и тревогой посмотрел на Акопяна, обронившего фразу, которая вызвала глубокую тишину. Он напомнил Тимофею студента. Лицо моложавое, свежее, кожа на впалых щеках глянцевитая, ни морщинки.
Акопян снял пенсне, и его до черноты смуглое точно обожженное стужей, лицо стало как-то домашнее и беспомощнее. Ермаков глядел на него с приязнью, печалью почти с нежностью.
Акопян вдруг спросил: – А знаете ли вы, чем неврастеник отличается от шизофреника?
Игорь давно заметил: Акопян начинал развлекать анекдотами именно в тот момент, когда назревал скандал или разговор касался тем, не связанных с инженерным делом!
Из кабинета вслед за Чумаковым стали неслышно, один за другим, выходить все, кого ждала срочная работа. А кого она не ждала в тресте Ермака?..
Скоро в кабинете остались лишь Ермаков, Акопян и Игорь.
Ермаков знал: на месте Игоря он бы, наверное, изматерил Акопяна, во всяком случае, попросил бы его придержать свои анекдоты для другого часа. А Игорь обращался к Акопяну, словно ничего не произошло.
Ермаков очень ценил в людях качества, которые в нем самом находились, по его признанию, “в зародышевом состоянии”. Ему импонировали выдержка и внутренняя деликатность Игоря. “Ученый человек, университетчик. С его ли деликатностью на стройке работать?”
Акопян завершил с Ермаковым все неотложные дела, вышел ссутулившись.
Ермаков забасил предостерегающе, по-отечески, своим характерным грубоватым языком “первого прораба на деревне”, как называл его Акопян:
– Игорь Иванович, я тебя не пойму. Ты чуешь что и гончая не учует. Зачем всполошился, как Чуваха после третьей стопки: “Спасайся, люди!”
Ермаков внимательно выслушал объяснения Игоря, полистал его блокнот, сказал с усмешкой, кладя на стол свои некогда обожженные негашеной известью, в рубцах, кулаки.
– Никита Сергеич, значит, тебя обнадежил… Но наши беды ему шею не сломают, а твою запросто. На тебя уж доносов накропали – страшное дело… Потому как ты упал с неба и, хоть это не твоя вина, ты совсем-совсем зеленый, ну, как огнежкина кофта. И в наших бедах не понимаешь , ну, ни хрена. Давай, для ради твоего спасения поудим с тобой рыбешку…
– Когда, Сергей Сергеевич?
– Прямо сейчас…Лады? Как говорится, старость на печку, летчик-молодчик в поднебесье. Ну, потянул ты, поднебесник, за леску, а что на крючке?
Ермаков поднял над головой руку с отставленным большим пальцем. Не оборачиваясь, ткнул пальцем за свою спину.
Там висел, над головой управляющего, большой портрет Никиты Хрущева с золотой звездой Героя на неправдоподобно широкой молодецкой груди.
– Он -то…САМ…леску, как ты, забрасывает, о чем думает?
Потолкуем, летчик! Летчики, слышал, анонимок не пишут, так? Впрочем, донесешь – не донесешь, поверят мне.
Летчик-то он летчик, а толкнула Ермакова на откровенность то, что “хрущевский подкидыш” в стенной газетке ляпнул, что Хрущова надули, как самонадеянного дурачка-всезнайку, а в ЦК, на самую верхотуру, сигнала от него ни– ни. Если бы ТАМ был о том разговор, давно бы его “обрадовали”: врагов на Старой площади у него не меньше, чем дружков… Значит, хоть и “подкидыш”, а все же – по факту! Хоть и чужак еще, а – летчик-молодчик! Удача, что прислали такого паренька, а не аппаратную крысу, которая выслужиться спешит…Славно! Ермаков снова ткнул большим пальцем за спину, повторил со значением:
– ОН-то о чем думает?
С этого Ермаков затем начинал почти каждую фразу, с тычка пальцем за спину. “он -то что думает? А на самом деле?”
– Он, генеральный, как тебе известно, большой зна-аток, думает что? С подачи окружающих его “спецов” и советников типа Катеньки Фурцевой, он, похоже, убежден, что вот-вот вытянет он нашу беду за ушко, да на солнышко. И к утру мы с глазастым Некрасовым уже в коммунизЬме. Пьем чай с вареньем.
И вот ты, доверчивый, молоко на губах не обсохло, тоже потянул леску, колени дрожат от натуги. И что перед тобой? Если бы проклятая выводиловка таилась неглубоко, под камнем, как жаба, мы бы ей и крякнуть не дали .Постиг?…Тогда рыбачим дальше… Нынче нам леску тянуть до-олго. И не все сразу новому человеку скажешь– догадываешья?. Коль не против мозгами раскинуть, помогу, зачем?
Да затем, чтоб вы дорогого времени зря не переводили – Он закрыл на мгновение медвежьи глазки и, когда открыл, они светились невеселым озорством. Сделал рукой резкое движение, словно забрасывая леску.
– Удим!
– А я уже выудил, – словно бы вскользь заметил Игорь.
– Что именно?
– Кепку Александра Староверова.
Ермаков опустил руки.
– Кепка? Она наверху. Это уж итог всех завоеваний. Последняя буква алфавита – “Я”…”Моему ндраву не препятствуй…” И все тут!
А если спервоначалу . С буквы “А”?… – Ермаков сделал своей большой мохнатой рукой, (“медвежьей лапой” – весело мелькнуло у Игоря) вращательное движение, как бы наматывая леску на лапу И так рванул ею у самого носа Игоря, что он чуть отпрянул назад. – Что вытащили?
Откуда Силантий взялся, если все спервоначалу. Прослышав, что в столице нужны каменщики. “Люди богатеют, строятся”– объявили газетки. Первыми кинулись в столицу кто? Деревенские печники. Силанский, да Гуща чуханый. Узрели печники. Будет хорошая деньга. По их исконной профессии. ДомЫ, как они говорят, по сей день складывают, как русские печи – по кирпичику… Мы, рационализаторы, мудрим, как класть быстрее. Но кладут ли они кирпич на ребро или даже на торец, кирпич остается кирпичом.
Читай натощак политэкономию, – впадая в свойственный ему язвительный тон, заключил Ермаков. – Дедовские приемы труда влекут за собой – чему же тут удивляться? – по крайней мере, отцовские трудовые отношения, артельные отрыжки в бригаде Силантия. Их ногтями не выскребешь.
Позвонил телефон. Ермаков схватил трубку, буркнул в нее:
– Занят!. Рыбу ужу! Я же сказал: ры-бу! – И бросил трубку на рычаг. – И так: кирпичники у нас… вот они, а кирпичей – в обрез.Из замыслов дом не сложишь? Черта-с два! Мы простаиваем, как тебе известно, сорок процентов времени. Но это тоже на поверхности. А чуть глубже?!
Шурка виноват в том, что Ермаков кирпичи ему во время не подносит? Почему же Шурка должен черные сухари грызть? Ермаков-то их не грызет…
Как спасать положение?
Ермаков оттянул пальцем воротничок рубашки. И рванул “леску” едва ль не остервенело:
– Дом вытащили. Многоэтажный. С лифтами и паразитами в ливреях и без них у парадного входа, – государственный комитет СССР по труду и зарплате… Чтоб срочно преодолеть несоответствие большевистских замыслов и реальности. Комитет, прости господи, как со сталинских времен топчется с нормами, и так, “срочно” по сей день…
На поверку мы с вами, дорогой Иваныч, вытянули вовсе не дом. А что? Старую, замшелую корягу, которую и топором не возьмешь. Промашка это наша или нет? “Замшелая коряга” мудрит, делит стройки на разряды группы. Все расписано, расчерчено на графики. Графики красивые, разноцветные.
А на деле?! Куда пойдет наш Шурка? Где больше платят. Потому как не все дыры учли и зашили: в каждом ведомстве свои нормы и расценки И вот на стройках прорабы вынуждены подгонять зарплату под наивысший, по возможностям нашей бедняцкой страны, уровень. Иначе они растеряют рабочих, провалят стройку и сядут на скамью подсудимых. Ничего нам старая коряга , по сути не предложила, кроме все той же выводиловки…
– Тут я отчасти осведомлен. – заметил Игорь, оглядываясь на окно, за которым экскаваторы громоздили песочный Монблан. – Я как-то, под командой вашей замечательной Огнежки, побросал песочек…
– Уж не влюбились ли вы, Иваныч, в нашего прораба? Второй раз слышу от вас, что она замечательная. Берегитесь, господин крановщик! Кавказ дело тонкое…И вообще прошу прорабов треста “Мосстроя три” от дела не отрывать!
Оба засмеялись. Ермаков от всей души. Игорь сдержанно. С горчинкой… Управляющий тяжело, опираясь рукой о стол, поднялся, подошел к окну.
Казалось, корпуса росли в пустыне, и пустыня подступала к строительству со всех сторон, грозя его завалить желтыми и красноватыми барханами.
– Вон тот, по просьбе Замечательной побросал, красненький, – показал Игорь.
– – Какой он красненький! Он – золотой!.. Почему? Считай!
Этот песочек перенесен сюда экскаватором. Затем его перелопатил другой трест – дорожники, которые рыли траншеи, сейчас его начинают ворошить озеленители… Прикинь стоимость кубометра песочка. Не золотой ли он?
Ермаков вернулся на свое место, спросил уже со свирепыми нотками в голосе:
– Удим дальше, Иваныч! – ткнул большим пальцем на портрет за своей головой. – Он-то что думает? Аппарат в руках – У каждого в голове Счетная Палата. Делают, что надо. По науке. Да вот беда: чиновник на Руси подстреленный, пуганый. На всю жизнь пуганный, он начальству в рот смотрит… Много у Никиты высмотришь?
Ермаков уж едва не рычал. Густо багровея, он дернулся всем телом, словно подсекая леску, которую, по его словам, чуть удлинили. -Вот тебе рыбка поглубже…
– Видишь, что теперь показалось над водой? – Он взглянул куда-то под потолок.
Игорь пожал плечами.,
– Не видишь?! Мимо не раз прогуливался. Москва, улица Горького. Красавец дом, и внутри одни красавцы. ГОСПЛАН! Прямо у Никиты под рукой. Он тянет леску, что думает? Спроси у них – не ответят: государственный секрет. А какой тут секрет?! Госплану доверено спланировать годовой фонд зарплаты. Может он спланировать меньше прошлогоднего?.. А в прошлогодний-то все “приписки” и “намазки” вошли чохом. Вся наша еб…волевая экономика.
Постиг иль нет, летчик-налетчик? Все сталинские чудеса в решете, куда девались? Их в кремлевскую стену не замуруешь. Они – премудрым Госпланом ЗАПЛАНИРОВАНЫ. Для этого он и существует. Запланированы наперед… И на год, и на пять лет. Так и ползет – тянется.
В тресте говорят, .”Ермак все может”. Игорь почти уверился в этом. И вдруг…
Игорь ощутил и растерянность, чувство досады, почти жалости за этого недюжинного человека, который, оказывается, немощен в самом главном – в деле, которому он посвятил свою жизнь.
– Разуй глаза, Иваныч! Я бы кепки срывал, ежели это Госпланом не было б запланировано?! Запланировано и кое что почище! В горячую минуту все можно… Бывает стены построек падают на головы рабочих– строителей.. Рушатся не от труб иерихонских. За библейскую старину тут не спрячешься!.. Тюрьма нам за это? Утвержденный властью план выполнил – все простят. Победителей не судят. План-план, любой ценой. Даже кровавой! А уж кепке-то цена копейка!.. Тянем дальше?
Игорь в досаде пожал плечами.
– Вы человек, казалось мне, такой независимый,– а на поверку всю жизнь зависели от Силантия, от Чумакова… Вы у них в кулаке! На посылках у “королей каменной кладки”! Вам не Госплан помеха…
Ермаков не заговорил – он закричал, словно в борьбе, до которой он был так охоч, ему заломили руку:
– А-ах ты! Не на Госплане свет клином сошелся? Идти выше?! Ждут тебя там, как же! Исстрадались, ожидаючи… – Ермаков оборвал себя на полуслове. Он отнюдь не собирался упоминать при Некрасове серое, с огромными окнами здание ЦК КПСС на Старой площади столицы, которое сам некогда восстанавливал.
“Что еще приоткрыть ему, романтику, так его и этак!”– думал он в ожесточении
– Самую неподъемную опорную, пусть и гнилую, корягу недавно на Президиум ЦK вытягивали. Твой разлюбезный Никита, говорят, охрип, втолковывая, что по старому жить нельзя.. А где у него старое – где новое? . Молотов, у него вся жопа в сталинских ракушках, в штыки пошел. Не созрели, де, условия… А ты, дорогой ты наш хрущевский подкидыш, машешь кулаками – Он с трудом сдерживал себя. – Куда тебя несет? Поперед батьки в пекло? Поперед батьки?! – распалял себя Ермаков. – Мальбрук в поход собрался… За Шурку лупоглазого…”
