Текст книги "Император Юлиан"

Автор книги: Гор Видал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 40 страниц)

Максим поднялся на ноги. Его желтый шелковый халат ниспадал таинственными складками. Колеблющееся пламя светильника отбрасывало на стену огромную его тень. У меня по коже пробежал холодок, предвещающий неминуемое приближение божества. Чтобы отогнать демонов, Максим обвел вокруг себя посохом и заговорил:

– Прошлой ночью, в самый темный час, я вызвал из бездны Тартара саму Персефону, царицу всех усопших, нынешних и будущих.

Светильники мигнули, и тень на стене заплясала; хотя ночь была теплой, меня бил озноб.

– Я задал ей единственный вопрос, задавать который категорически запрещено, но вопрос этот касался не меня, а тебя, и даже не тебя, а Рима – нет, и не Рима даже, а истинной веры. Потому-то я счел себя вправе задать этот страшный вопрос, не навлекая на себя гнева фурий и не боясь запутать нить Парки.

Я знал, о каком вопросе идет речь, и ждал, едва дыша. Бормоча заклинания, Максим стал чертить на полу знаки, предохраняющие от злых духов.

– Я спросил: "Грозная царица Тартара, поведай мне, где найдет смерть твой верный сын Юлиан?" – Тут Максим умолк и поднес руку к горлу. У него перехватило дыхание, он покачнулся и не упал только потому, что изо всех сил вцепился в посох. Внутри него шла борьба невидимых сил. Я сидел неподвижно, не решаясь ему помочь, так как боялся нарушить могущественную силу очерченного им крута. Наконец Максим стал дышать свободно. – Демоны, – прошептал он. – Но нам подчиняются высшие силы, сам Гелиос – наш щит… Персефона ответила: "Все люди будут скорбеть, а боги возрадуются, приветствуя на Олимпе нового героя, когда наш возлюбленный сын Юлиан погибнет во Фригии". – Голос Максима стих до шепота, как будто он очень устал. Я сидел не шелохнувшись, похолодев, как ждущая меня во Фригии смерть. И вдруг Максим хлопнул в ладоши и деловито заключил: – А до Фригии, друг мой, нам далековато. Я облегченно засмеялся:

– И если я добьюсь победы, ноги моей там не будет! – Затем я открыл Максиму, что то же самое предсказала мне когда-то Сосипатра. Мои слова его очень удивили. Он об этом ничего не знал.

– Так или иначе, теперь ты понимаешь, почему письмо Саллюстия меня не беспокоит. С нами говорила сама Персефона, и ты знаешь то, что было дано знать очень немногим, – место твоей смерти.

– А время?

– Исключено! Это было бы оскорблением самой Парки! Но одно нам доподлинно известно: в персидском походе ты не погибнешь, а стало быть, победишь.

– Как Александр! – Я вмиг воспрянул духом. Разве я не Александр, воскресший, дабы завершить его великий труд ~ принести свет просвещения Эллады варварскому Востоку? Я знаю, мы не можем проиграть.

Приск:Вот когда Максим был в ударе! Кстати, это лишнее доказательство тому, что между ним и Сосипатрой существовал сговор. Похоже, истинным призванием Максима была сцена. Впрочем, он и был актером, а Юлиан – его восторженной публикой.

О стоянке в Керкузии я больше ничего не помню, кроме одного: там казнили интенданта за то, что баржи с зерном, прибытие которых он намечал на четвертое апреля, не подошли к сроку. Через час после казни этого бедняги баржи показались из-за поворота реки. Это было неприятное происшествие, и Салютий, вынесший интенданту смертный приговор, очень раскаивался.

Ночью мне не спалось, и на заре я вышел на берег. Сидя в кресле преторианского префекта, Салютий наблюдал, как армия переправляется по наплавному мосту на ассирийский берег – Ассирией называется эта часть Персии. Это прохладное утро запечатлелось в моей памяти так ясно, будто все происходило лишь вчера. На востоке слабо брезжит заря, вздувшаяся Абора несет потоки грязи, по мосту идет конница – лошади шарахаются от воды, всадники ругаются, гремят доспехи. Кругом, насколько хватает глаз, ждут своей очереди на переправу пехотинцы; их шлемы под первыми лучами солнца поблескивают, как звезды. Они приглушенно, даже, я бы сказал, как-то испуганно переговариваются – и неудивительно, ведь впервые за много лет римская армия вторгается во владения царя Персии.

Я присел на табурет возле Салютия, к которому то и дело подбегали адъютанты с вопросами: можно ли легиону терциаков переправиться раньше воинов Виктора, не успевших подготовиться? В каком порядке двигать осадные машины? Следует ли сарацинам переправляться теперь, с конницей, или позже, с пехотой? Благодаря терпению Салютия переправа проходила в образцовом порядке.

Когда Салютию удавалось улучить минутку, он перекидывался словом со мной. Я спросил его напрямик, что он думает об исходе войны. В ответ Салютий пожал плечами:

– С военной точки зрения нам нечего бояться персов. – Он указал на легионы, сплошь покрывшие берег реки. – Вот лучшие в мире воины, а государь – лучший в мире полководец. Во всех сражениях мы их наверняка разобьем.

– Но они избегают боя, и мы на их земле. Они обычно изматывают противника бесконечными стычками.

– И все-таки превосходство на нашей стороне. Только…

– Только? – Салютий опустил глаза на список легионов, лежавший у него на коленях. – Только? – повторил я.

Но тут подъехал центурион, крывший на чем свет стоит сарацинов, которые требовали, чтобы их переправили вместе с конницей: "Черт бы их побрал с их дикими лошадьми!" Салютий успокоил центуриона и все уладил, но пришел писец и сообщил, что император просит меня к себе. Перед тем как я ушел, Салютий сказал:

– Будь осторожен, Приск. Нас ожидают большие неприятности. – Как выяснилось, он явно недооценивал их серьезность.

Юлиан Август 6 апреля

Вчера после полудня я переправился через Абору и, будучи верховным жрецом, принес жертву Зевсу. Все предзнаменования были благоприятными, кроме одного – мой конь споткнулся о тело интенданта, казненного по приказу преторианского префекта. К счастью, один из моих адъютантов дернул за повод и оттащил коня в сторону, но я при этом чуть не вылетел из седла.

Преодолев пятнадцать миль, мы подъехали к деревне под названием Зайфа – по-персидски это означает "оливковое дерево". Погода стояла прохладная, и все мы пребывали в наилучшем расположении духа. В нескольких милях от Зайфы мы увидели главную достопримечательность этих мест – высокий круглый мавзолей, построенный для императора Гордиана. В 242 году Гордиан совершил удачный поход против персов, но через два года его убили собственные солдаты по наущению некоего араба по имени Филипп, которому после смерти государя удалось ненадолго захватить трон. Грустная история, но довольно типичная. Гордиан был далеко не первым императором – спасителем отечества, одержавшим великую победу и погибшим от руки вероломного соперника. Гордиан наголову разбил персов под Ресайной, но его убил Филипп, и в результате все плоды этой блестящей победы погибли из-за какого-то трусливого араба, желавшего лишь вволю поцарствовать и получившего империю ценой убийства.

Мы остановились на привал около мавзолея. Он в отличном состоянии, так как персы чтут любые памятники погибшим, а сарацинские кочевники опасаются всяких строений. Я принес жертву духу Гордиана и помолился, чтобы боги избавили меня от его судьбы. Где бы достать его биографию? Я ничего о нем не знаю, кроме того, что он был другом Плотина. По словам Максима, дух Гордиана до сих пор бродит по этим краям, требуя отмщения. Несчастный дух!

Я стоял возле мавзолея, когда обеспокоенный Невитта отвел меня в сторону.

– Солдаты думают, мы первые римляне, вторгшиеся в Персию, – встревоженно сказал он. – Им кажется, что эта страна… – он широким жестом повел рукой на юг, – заклята.

Поскольку мы стояли в тени мавзолея, я протянул руку и погладил грубо обтесанный туф:

– Вот доказательство того, что римляне уже бывали в Персии.

– Именно так, государь. Но солдаты говорят, мол, этого императора убили в старину персидские демоны за то, что он осмелился перейти через Абору. По их словам, его убило молнией. Они говорят, нам нельзя идти в Персию.

Его слова меня поразили: бесстрашный Невитта, оказывается, боится демонов! Назидательным тоном я возразил:

– Невитта, Гордиан одержал победу над персидским царем сто двадцать лет назад, а потом его убили свои же солдаты. Персы тут совершенно ни при чем. Персы – люди, а не демоны, а людей вполне можно победить, особенно персов. В прошлом мы неоднократно одерживали над ними победы.

Невитта едва не спросил когда, но удержался: как-никак он был римским консулом, а следовательно, должен хотя бы в общих чертах знать историю Рима. Насколько мне известно, он никогда не держал в руках книги. Правда, когда мы готовились к нынешней кампании, Невитта вполне серьезно заявил мне, что изучает жизнь Александра. Когда я спросил, по какой биографии, он ответил: "По роману "Александр и злой колдун". Дешевая литература!

Желая вселить в Невитту бодрость, я рассказал ему о победах Лукулла, Помпея и Вентидия, Траяна, Вера и Севера. По-видимому, он где-то уже слышал эти имена и вздохнул с облегчением, тем более что я благоразумно умолчал о поражениях, которые мы потерпели от персов.

– Так что скажи солдатам: они боятся персов только потому, что Констанций не решался с ними воевать.

– Лучше ты, император. – Невитта – единственный, кто титулует меня подобным образом. – Они ничего об этом не слыхали. Все говорят, нас ждут большие несчастья.

– Кто так говорит, галилеяне? Невитта пожал плечами:

– Не знаю, кто распускает эти слухи, но об этом много говорят. Прочел бы ты и им лекцию по истории, что ли.

Едва ли не впервые со времени нашего знакомства Невитта пытался пошутить, и я рассмеялся, чтобы дать понять, что ценю его юмор.

– Я поговорю с ними в Даре.

Невитта отдал честь и хотел идти, но я его задержал.

– Хорошо бы… – начал я и вдруг, не зная почему, умолк. -До завтра, Невитта.

И он ушел, а я остался стоять в тени мавзолея. Я хотел попросить его узнать, кто распускает слухи, но передумал. Ничто так не подрывает боевой дух армии, как фискальство и ночные допросы. Впрочем, так или иначе, меня предостерегли. Я буду бдителен.

Вскоре мы выступили на Дару. Когда мы отошли от Зайфы всего несколько миль, на востоке показались два всадника, тащившие что-то на аркане. Сначала я подумал, что это человек, но они приблизились, и я увидел, что они волокут огромного убитого льва. Максим взволнованно прошептал мне на ухо: "В Персии умрет царь!", но я уже и сам понял смысл этого предзнаменования. Я воздержался от вопроса, какой именно царь, но коль скоро этот персидский лев был убит римскими копьями, напрашивается аналогия – почему бы персидскому царю Шапуру не быть убитым римским оружием?

Кстати, я впервые видел льва так близко. Даже мертвый он был страшен; его клыки были длиной с мой большой палец, а в желтых глазах все еще горел злобный огонь. Я приказал снять со льва шкуру. Из нее получится отличное покрывало для моей кровати.

Мы двигались вперед, как вдруг солнце исчезло, небо почернело, сверкнула молния. Началась ужасная гроза. Мы все промокли и озябли, но продолжали марш.

День уже клонился к вечеру, когда ко мне подъехал Виктор.

– Август, солдата убило молнией. – Хотя Виктор и галилеянин, он, как и все военные, верит в приметы. – Когда разразилась гроза, этот солдат поил у реки двух лошадей. Он уже хотел отвести их в расположение своей когорты, когда в него ударила молния и он тут же умер.

– Как его звали?

– Иовиан, Август.

– Я притворился, что не придаю этому особого значения.

– Похороните его, – распорядился я и пришпорил коня. Первым заговорил Максим:

– Это двусмысленный знак. Но то, что убитый носил имя царя богов, громовержца Юпитера, еще не означает, что его гибель обязательно предвещает смерть царя.

Я не слушал. О таких вещах лучше спросить у этрусков.

Мы разбили лагерь на окраине Дары – заброшенного города, где кирпичные дома постепенно рассыпаются в прах, из которого их когда-то слепили руки давно умерших мастеров. По пустынным улицам бродили стада оленей, и, желая запастись свежим мясом, я разрешил солдатам убить столько, сколько они смогут. Было забавно смотреть, как наши лучшие конники и лучники, скользя по уличной грязи, гоняются за животными; те сразу же бросились в реку и, как хорошо обученное войско, подчиняющееся приказу, поплыли на другой берег. На середине реки наши матросы с барок забили их огромное множество просто веслами.

Вечером мы с Максимом и Приском полакомились за ужином свежей олениной, а затем в палатку вошли этрусские жрецы. Главный у них – пожилой жрец по имени Мастара. В Риме он пользуется большим авторитетом, одно время он даже был там советником при сенате. Замечу не для разглашения, что Мастара с самого начала был против этого похода и даже истолковал смерть льва не в мою пользу.

В общих чертах этрусская мифология известна всем, но многое в ней трудно для понимания. Тем не менее можно сказать, что, начиная с сотворения мира, отличительной чертой этой веры всегда была ее гармония с божественными силами природы. Первое откровение, дарованное этрускам, общеизвестно. Божественное дитя по имени Тагес явилось работающему в поле крестьянину Тархону и продиктовало ему священную книгу, заложившую основы этрусской религии. Позднее юная богиня Вегоя, явившись во время церемонии, посвященной богу грома, вручила жрецам вторую книгу, содержавшую наставления о том, как толковать небесные знамения, в особенности молнии. В этой книге небосвод разделяется на шестнадцать частей, каждая из которых посвящена одному из богов (хотя иногда боги могут оказывать влияние и на чужие территории). Зная, откуда появилась молния, под каким углом и, конечно, куда она ударила, можно заключить, кто из богов дал свое знамение.

Оказалось, Мастара не терял времени даром. Он уже проанализировал гибель солдата Иовиана.

– Верховный жрец, молния ударила из девятого дома, – произнес он, и я сразу все понял и без его толкований. – Это дом Ареса, дом войны. В одиннадцатом часу Арес убил солдата Иовиана возле реки, к западу от нас. Это означает, что во время войны погибнет царь-воин с запада. Сейчас мы вычисляем точный день и час его смерти, и завтра ты узнаешь, когда это… предсказание исполнится.

Это было серьезно. На несколько секунд в палатке воцарилась гробовая тишина. Максим, сидевший напротив меня, вцепился рукой в бороду и закрыл глаза – казалось, он прислушивается к какому-то голосу внутри себя. Долговязый Приск беспокойно заерзал на жесткой скамейке. Этруски стояли неподвижно, потупив взор.

– Но этот царь, – сказал я, – вполне может быть и Шапуром.

– Верховный жрец, Шапур не идет с запада.

– Кстати, я тоже. – Как всякий, кто услышал неблагоприятное для себя предсказание, я пытался найти лазейку. – Я иду с севера. Среди нас только сарацинские вожди с запада. Я истолковал предзнаменование в том смысле, что один из них погибнет в бою.

– Так продолжать ли нам вычисления, верховный жрец? – бесстрастным тоном спросил Мастара. Он держался так, как положено жрецу по отношению к тем, кто выше его рангом, – учтиво, сдержанно и покорно.

– Нет, – твердо ответил я. – Не вижу необходимости. Однако, поскольку не исключено, что в войска просочились слухи о первом истолковании божьего знамения, я хотел бы попросить вас огласить второе, истинное.

Отвесив поклон, Мастара в сопровождении свиты жрецов удалился. У Приска вырвался его обычный сухонький смешок:

– Теперь мне понятно, почему первым римским императорам понадобилось присвоить себе звание верховного жреца!

Не думаю, что я истолковал знамение неправильно. – Но, понимая, что это звучит не слишком убедительно, я обратился за помощью к Максиму. Открыв глаза, он вскочил на ноги и стал поворачиваться сначала на запад, потом на восток, затем на север и юг.

– Это даже не сарацин! – воскликнул он. – Африка, Мавритания. Вот где суждено умереть царю.

Сначала мне пришло в голову, что Максим просто пытается меня приободрить, но весь вечер он был так весел, что я волей-неволей поверил ему. Я только что отправил Саллюстию письмо с просьбой разузнать, как обстоят дела у мавританских царей.

Занимается заря. Я не спал целые сутки, а впереди еще двенадцать бессонных часов. Через час мы выступаем, и я слышу голос моего слуги Каллиста. Он называет пароль часовому, охраняющему палатку. Нужно еще набросать тезисы речи, с которой я сегодня обращусь к армии, а голова пустая, и глаза горят. С чего же начать?

Приск:В тот день Юлиан произнес блестящую речь – он и виду не подал, что устал. Кстати, рассказывая о беседе с этрусками, он забывает, что я спросил его: «К чему слушать предсказателей, если ты им не веришь?» Но Юлиан кое в чем очень походил на христиан. Они тоже могут отыскать в своем писании подтверждение чему угодно.

Речь Юлиана воодушевила солдат. Кратко, но очень убедительно он рассказал им, сколько побед одержали римские армии в Персии, и предостерег от пораженческих настроений, поскольку их распространяют персидские лазутчики; при этом он особенно упирал на хитрость и коварство последних. Конец речи Юлиана утонул в шуме одобрения. Особенно старались галлы, но восточные легионы, в особенности конники Виктора, были далеки от энтузиазма. Когда я указал на это Юлиану, тот ответил, что это не ускользнуло от его внимания. "Ну и что? Они же не знают меня так близко, как галлы. Вот одержим две-три победы и разграбим пару городов – тогда и они на меня не надышатся!" Тут в Юлиане заговорил воин-прагматик, а куда девался философ-гуманист?

Юлиан Август

14 апреля

Л. Арин. Хорм. кон. Нев. Терц. Пет. К., пех. Ю… Даг. Вик. г. д. 1500 разв. Пирр. Луц. флот. Остров Анафа. Луц. 1000? Ждем. Киб. Мит. Гер.

Приск:Думаю, я смогу расшифровать эту запись. Юлиан просто набрасывает для себя походный порядок войск во время марша на юг. На правом фланге, упиравшемся в реку, Невитта командовал терциаками, петулантами и кельтами. В центре Юлиан возглавлял главные силы пехоты; здесь же располагались обоз и философы. Левый, восточный фланг прикрывала конница под началом Аринфея и Хормизда.

Правда, Хормизд считался пехотным командиром, но во время похода перестановки в командовании не редкость. Замыкали колонну Дагалаиф и Виктор, а 1500 конных разведчиков составляли головной дозор. По реке нас сопровождал флот, которым командовал Луцилиан.

Слова "Остров Анафа. Луц. 1000?" относятся к первому персидскому укрепленному пункту на нашем пути – мощной крепости на острове посередине Евфрата, в четырех дневных переходах от Дары. Юлиан послал Луцилиана с тысячей легковооруженных пехотинцев, чтобы высадиться под прикрытием тумана у стен крепости. Однако с восходом солнца туман внезапно рассеялся. Персидский солдат, вышедший набрать воды, увидел противника и поднял тревогу. Высадка Юлиана потерпела неудачу.

Через несколько часов Юлиан лично переправился на остров. Бросив беглый взгляд на неприступные стены крепости, он оставил мысль об осаде и решил действовать иначе. Так, кстати, он поступал в течение всего похода. Между границами империи и Ктезифоном – а расстояние между ними более трехсот миль – стоит добрый десяток крепостей и укрепленных городов. У Юлиана было достаточно сил, чтобы взять их все, но на каждую осаду ушло бы несколько недель или даже месяцев. Для Юлиана такая трата времени была непозволительной роскошью, поэтому он решил обходить крепости: если персидский царь падет, они сами сдадутся. Поэтому Юлиан послал правителю Анафы ультиматум, предлагая в случае капитуляции сохранить жизнь всему гарнизону. Тот попросил разрешения вступить в переговоры с Хормиздом. Об этом Юлиан рассказывает в дневниковой записи, относящейся к следующему дню.

"Ждем". Это написано поздней ночью четырнадцатого числа, в это время Луцилиана еще не обнаружили.

"Киб. Мит. Гер.". Молитва Кибеле, Митре и Гермесу.

Юлиан Август

15 апреля

Анафа пала! Первая наша победа на земле Персии. В полдень комендант острова Пузей попросил, чтобы я прислал ему Хормизда обсудить условия капитуляции. Должен признаться, исход переговоров вызывал у меня тревогу. Пузею ничего не стоило убить Хормизда. Однако через час ворота крепости распахнулись, и персидский жрец вывел убранного гирляндами цветов быка – знак мира. При виде его наши легионеры разразились приветственными кликами. Затем из Анафы вышли Хормизд и комендант. Пузей смугл и горяч, но, по слухам, отличный командир (иначе ему вряд ли поручили бы командовать такой важной крепостью). Увидев меня, он пал ниц, как перед своим царем, и, подняв покрытое пылью лицо, спросил, какова будет судьба его людей.

Я знаком подозвал Анатолия и его писцов и произнес:

– Правитель, ты изъявил нам свою дружбу и честность, поэтому мы за свой счет перевезем жителей твоего города в Сирию, в город Халкиду, где они смогут вести прежний образ жизни.

Он рассыпался в благодарностях, то и дело макая лицо в пыль, пока я не приказал ему встать. Затем Пузей спросил, не возьму ли я его в римскую армию.

– Как ты думаешь? – спросил я Хормизда.

У Хормизда необычайно выразительное лицо. Стоит ему чуть шевельнуть бровью, раздуть ноздрю, и ответ ясен без слов. На сей раз у него на лице было написано: "Берегись!", а вслух Хормизд произнес:

– Да, но, пожалуй, не здесь: пусть командует гарнизоном в Испании или Египте. – И я присвоил Пузею чин трибуна и отправил его в Египет.

Наша беседа происходила на главной площади Анафы; этот городок, как и любой другой в этих краях, будь то персидский или римский, выстроен из дерева, камыша и саманного кирпича. Мы разговаривали, а мимо нас шли покидающие город жители. Женщины несли на головах узлы с одеждой и постелями, мужчины нагрузились оружием и посудой. Внезапно к нам приблизился дряхлый старец, которого поддерживали с двух сторон женщины. Он отдал мне честь, как полагается в римской армии, и доложил на солдатской латыни:

Максиман, рядовой пехоты из легиона зианнов, явился для продолжения службы, – а затем, шатаясь из стороны в сторону, вытянулся передо мной.

– Кто ты? Откуда? – удивленно спросил я у него.

– Я римский легионер, командир. Из армии Галерия Августа.

– Но это невозможно, – сухо заметил Салютий. – Галерий умер сто лет назад.

– Нет, префект, – ответил старик (он все еще помнил, как выглядит преторианский префект). – Галерий проходил здесь шестьдесят шесть лет назад, и я служил в его войске. Мне тогда было восемнадцать, я завербовался во Фракии, в Филиппополе. Славно мы здесь повоевали!

– Но почему ты до сих пор здесь? – Вряд ли можно задать более глупый вопрос восьмидесятилетнему старцу, но вид этого обломка давно минувшей эпохи меня просто ошеломил.

– Я заболел лихорадкой. Мой трибун Деций – мы с ним не ладили – решил, что я вот-вот помру, и оставил меня здесь в персидской семье. Они обещали, что, когда настанет мой час, меня похоронят с почестями. Потом армия ушла. – Он рассмеялся, этот смех походил на кукареканье старого петуха. -Да только так меня до сих пор и не похоронили. А те все мертвы: Галерий, Деций, Марий… с этим я дружил, но он подхватил оспу… его тоже нет. Перс, обещавший меня похоронить, взял меня в свою семью, и я женился на двух его дочерях. Хорошие были девчонки, только вот умерли. А на этих я женился уже после. – Он махнул рукой в сторону женщин, стоявших наготове, чтобы его подхватить, если он споткнется. – Командир, я прошу об одной милости.

– Проси все чего пожелаешь.

– Я поклялся умереть на римской земле и лечь в нее. Отправь меня во Фракию.

– Да будет так, солдат. – Я дал Анатолию знак, чтобы он выполнил волю старика. Старик опустился на колени и поцеловал мне руку, а я удивленно разглядывал его затылок, похожий на древний пергамент. Под жарким персидским солнцем кожа почти за столетие прокалилась дочерна. Каково это – прожить столько лет? Жены не без труда подняли старика и поставили на ноги. Он тяжело дышал, но с любопытством меня разглядывал.

– Так, значит, ты и есть римский император?

– А ты что, сомневаешься? – спросил я, кивая.

– Нет, государь, нет. Когда мне сказали, что во главе римской армии сам император, я посоветовал городской управе сдаться. "Вам не выстоять, – сказал я. – Римский император под нашими стенами, а персидский царь, перетрусив, прячется в пустыне. Лучше сдаться". Так я и сказал. Верно, Пузей?

– Да, Август, так он и сказал.

– Этот Пузей женат на моей внучке, стало быть, он тоже отчасти римлянин. Знаешь, они неплохой народ, эти персы. Ни за что не хочу, чтобы их поубивали.

– Мы проявим всю милость, на какую способны.

– Я здесь прожил целую жизнь, и неплохую. – Он окинул площадь отсутствующим взглядом и вдруг заметил знамя легиона зианнов. – А вот и мой легион. Пойду поговорю с молодыми, как-никак я знал их отцов, ну а дедов-то уж точно! Да… – Он повернулся было и хотел идти, но что-то припомнил и остановился. – Спасибо тебе, командир.

– Нет, солдат, это я должен тебя благодарить: ты столько лет оставался верен римской присяге.

– Знаешь, командир… Государь, я почти ничего не знаю о том, что происходит в мире. До нас доходит очень мало новостей, да и тем нельзя верить – эти персы такие страшные вруны, и обижаться-то на них нельзя, просто это у них в крови. И все-таки я слышал о великом императоре, которого зовут Константином. Это и есть ты?

– Нет, но такой император действительно царствовал. Это был мой дядя.

– Да-да… – Казалось, старик меня не слышит; он наморщил лоб, силясь что-то припомнить. – В 297 году с нами в походе был такой молоденький офицер… из хорошей семьи и со связями. Его вроде бы тоже звали Константином. Может, это он и был?

Припомнив, что Константин действительно в течение года участвовал в персидском походе Галерия, я кивнул и ответил:

– Вполне возможно.

– Он немножко походил на тебя, только что без бороды. Неплохой паренек, но мы все думали, солдата из него не выйдет: уж больно любил девочек и сладкую жизнь. Хотя кто этого не любит? – Старик удовлетворенно вздохнул. – Так выходит, я видел трех императоров и умру на римской земле. А где трибун Деций, я вас спрашиваю? Тот самый Деций, который так меня гонял и оставил здесь умирать? Где он? Кто его помнит через столько лет? А я вот жив и говорю с самим императором Юлием! Здорово, правда? Ладно, прости, командир, пойду теперь поболтаю с земляками, а вдруг среди них найдется внук Мария? Правда, говорят, у тех, кто переболел оспой, дети рождаются мертвыми или уродами. Он был мне добрым другом, этот Марий.

Отдав мне честь, старый легионер, которого под руки поддерживали его жены, медленно поплелся через площадь к знамени легиона зианнов. Эта встреча меня очень растрогала, хотя меня и назвали Юлием!

После того как все жители покинули Анафу, мы подожгли город. В лагерь на берегу реки ко мне явились сарацины, которые только что взяли в плен персидских лазутчиков, грабивших наши обозы. В знак своей милости я заплатил сарацинам и посоветовал им и впредь не терять бдительности. Кроме того, я спросил, все ли сарацинские вожди остались живы. Выяснилось, что все.

Сейчас поздняя ночь, и меня приятно клонит ко сну. То, чего я больше всего желал – первое столкновение с противником, – позади. Если бы не ливень, от которого раскисает пол в моей палатке, я был бы вполне доволен жизнью.

Приск:Той ночью пошел дождь, налетел ветер, а на следующий день, 16 апреля, в начале третьего часа ночи, на нас с севера налетел ураган. Палатки сорвало ветром, а река, уже и так разлившаяся от весенних дождей, вышла из берегов; несколько барок с зерном затонули. Вода размыла дамбы, отделяющие реку от оросительных каналов, – поговаривали, что персы сами закрыли стоки, чтобы затопить наш лагерь, но так это или нет, мы никогда не узнаем. Как бы там ни было, после двух отвратительных дождливых дней поход возобновился.

Как и все мы, Юлиан пребывал в отличном расположении духа. Первая персидская крепость была взята, а неприятельской армии до сих пор не видно – просто не верилось в такую благодать.

Наша армия растянулась на более чем десять миль – точно к такой же хитрости прибегал Юлиан во время похода на Константинополь, чтобы создать впечатление могучего войска. Юлиан ехал то в авангарде колонны, то в арьергарде – это самые уязвимые места для нападения из засады, но еще несколько дней о персах не было ни слуху ни духу. Они следовали за нами по другому берегу реки, не спуская с нас глаз. Всякий раз, когда мы делали вид, что переправляемся, они тотчас исчезали в зарослях полыни. Когда какому-то галлу невесть зачем вздумалось перебраться на другой берег, его разрубили на куски, а голову выставили на высоком шесте перед армией.

Между прочим, во время бури мою палатку унесло, и три ночи я был вынужден жить в палатке Максима. Общество друг друга отнюдь не доставило нам удовольствия. Оказалось, что Максим помимо прочих дурных привычек имеет обыкновение говорить во сне. В первую же ночь его бормотание было настолько невыносимым, что мне пришлось его разбудить.

– Что? Я говорю во сне? – Он тупо на меня уставился; седая борода спуталась, как нечесаная овечья шерсть, лицо сонное, бессмысленное. Потом он опомнился: – А-а, конечно, говорю. Во сне я беседую с богами.

– А ты не мог бы беседовать с ними шепотом? Ты мне спать не даешь.

– Постараюсь. – А после он нажаловался Юлиану, что не смог уснуть из-за моего кашля! Я и не кашлял почти, особенно если учесть, что промок до нитки и простудился. А Юлиана страшно забавляло то, что нам приходится жить вместе.

Юлиан Август

22 апреля

17 апреля, Тилуфа, Ахаяхалька. 18 апреля сожгли заброшенный форт. 20 апреля. Бараксмальха, через реку 7 миль до Диакиры. Храм. хлеб. соль, асфальтовые источники, оставлен, сожжен. На Озогардану, оставлена, сожжена, памятник Траяну, двухдневный привал. 22 апреля, Хормизд чуть не попал в засаду. Предостережение. Сегодня ночью появилась персидская армия.

Приск:За три дня, с 17 по 20 апреля, на нашем пути встретились три крепости на островах. Первая, Тилуфа, возвышается на утесе посреди реки. Юлиан послал туда парламентера с требованием сдаться. Комендант прислал чрезвычайно учтивый ответ: на капитуляцию он не согласен, но клянется действовать в зависимости от исхода войны. Поскольку Юлиан не мог задерживаться для осады, он согласился на условия коменданта. В ответ гарнизон крепости отсалютовал нашему флоту, идущему под ее стенами. То же самое произошло и в Ахаяхальке – еще одной крепости на острове.

20 апреля, подойдя к брошенной жителями деревне под названием Бараксмальха, мы, по предложению Хормизда, переправились через Евфрат. В семи милях от места переправы стоял богатый торговый город Диакира. При нашем приближении его жители бежали. К счастью, городские хранилища оказались полны хлебом, а главное – солью. Возле городской стены солдаты Невитты обнаружили и убили несколько женщин. Мне это сильно не понравилось. Не знаю, было ли об этом что-либо известно Юлиану. Он беспощадно карал любое неповиновение, но вовсе не был жесток, в отличие от Невитты и галлов, любивших кровопролитие ради него самого.