Текст книги "Император Юлиан"

Автор книги: Гор Видал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 40 страниц)

В тот вечер мы собрались на террасе парка, окружавшего дворец Дафны. Было тепло, нам открывался великолепный вид на Мраморное море, которое все искрилось k лучах полной луны. Деревья, кустарники – все было в цвету, и воздух наполняли ароматы. Вдалеке побережье моря окаймляли городские огни. В ночной тишине гулко звучали наши голоса, да еще время от времени слышались оклики часовых: "Кто идет?"

Мне показалось, что Хормизд хочет поговорить со мною наедине, и я поманил его в дальний конец террасы. Здесь мы присели на парапет среди цветущих роз.

– Шапур не хочет войны, Август. – Греческий Хормизда оставляет желать лучшего; хотя он прожил среди нас почти всю жизнь, говорит он с сильным персидским акцентом.

– О том же толкуют и сингальские послы, – уклончиво ответил я и отбил пятками по парапету боевую дробь.

– Ты знаешь, как зовут тебя персы?

– Могу себе представить, – вздохнул я. Удивительно, какое наслаждение получают твои друзья, рассказывая, какие пакости говорят о тебе окружающие. Невольно вспомнишь тиранов прошлого, которые казнили каждого, кто осмеливался сообщить им дурные вести. Вспомнишь и позавидуешь!

– Тебя прозвали Молнией.

– Это потому, что я – посланец Зевса?

– Нет, из-за быстроты, с которой ты пересек Европу и захватил противника врасплох у Сирмия.

Мне это понравилось:

– Страх врага перед тобой – залог победы над ним.

– Они боятся Молнии.

– Но солдаты Констанция боятся Шапура, так что, выходит, мы квиты.

– Чтобы тебя умиротворить, они готовы на все, – перешел к делу Хормизд. – Мне передали… – он махнул сорванной розой, и я понял, что кроется за этим изящным жестом: я знал о его связях с оппозицией в Персии, – что Шапур готов отойти от границы и отдать тебе Месопотамию. Он сделает все, что ты пожелаешь, – почти все.

Несколько долгих мгновений мы с серьезным видом смотрели друг другу в глаза. Наконец я улыбнулся.

– Я не буду слушать послов, обещаю тебе.

– Я не имел это в виду, Август.

– Никаких послов. Никакого мира. Только война до победного конца. Клянусь тебе богами.

– Я верю тебе, государь. Благодарю, – доверительно проговорил он на своем ломаном греческом.

– И если боги будут на нашей стороне, я собственноручно короную тебя в Ктезифоне, а Шапур будет при этом…

– Подставкой для ног! – рассмеялся Хормизд, имея в виду отвратительный обычай персидских царей снимать с пленных правителей кожу и делать из нее подушки. Тут к нам на парапет подсел Претекстат. Хотя я высоко ценю его, подчас он меня тяготит: характер у него тяжелый, очень уж он угрюм и спесив. Тем не менее в вопросах религии мне без него не обойтись.

– Ну, как подвигаются наши дела? – задал я ему обычный вопрос.

– Кажется, Август, дела идут на лад, по крайней мере, хочется в это верить. Только на прошлой неделе моя жена посвятила сто константинопольских дам в таинства Гекаты…

– Замечательно! – Так оно и было. Хотя женщины редко обладают истинным религиозным чувством, они отличные миссионеры, так как настойчивы и прекрасно умеют обращать в свою веру. Недаром первые галилеяне потратили уйму времени, чтобы подольститься к рабыням, а те, в свою очередь, обратили хозяек. Сегодня даже в Риме сенаторы нередко страстно выступают в защиту старых богов, а между тем их дома полны галилеянками, распевающими галилейские песнопения.

– Претекстат, прежде чем отправиться на юг, я хочу доверить тебе важный пост.

– Какой пост, Август? – При всем его благородстве, у Претекстата на лице появилось напряженное выражение. Я уже заметил, так всегда бывает, когда человек рассчитывает на повышение.

– Если ты не против, я хотел бы назначить тебя проконсулом Греции. – Он, разумеется, был ни капельки не против и рассыпался в пространных благодарностях. Затем я дал ему поручение оказать всяческую помощь моему старому другу Проэресию и его племяннице Макрине.

Покончив с этим, я поднялся с парапета, обсаженного кустами роз, и, с наслаждением вдыхая прохладный воздух, спустился по пологим ступенькам вниз. Как мало у меня времени на себя! Хотя главным предметом моих интересов всегда оставалась философия, я успел побывать и воином, и администратором, и законодателем… и все это профессии, не требующие значительных умственных усилий!

На нижней ступеньке, под сенью высокого кипариса, я увидел Максима. Устремив свой взор на луну, он держал в руке короткий магический жезл, который время от времени то поднимал вверх, то водил им вправо и влево. Тень от жезла при этом падала ему на лицо. В серебристых лучах луны оно казалось мертвенно-бледным.

– Что говорят небеса? – Я не вошел под сень дерева, чтобы не рассеять ненароком его чар. Несколько минут Максим не отвечал. Он продолжал внимательно рассматривать жезл, наклоняя его под разными углами.

– Все будет хорошо, – ответил он наконец, выйдя на свет. – Весь год предзнаменования благоприятны. Во всех твоих начинаниях тебя ожидает удача.

– Мы с тобой прошли большой путь, – сказал я, окидывая отсутствующим взглядом расстилавшиеся внизу город и море. Мысль о том, что весь мир, пусть даже на короткое время, отмеренное судьбой, принадлежит тебе, невольно внушает благоговейный страх. Вот почему я так спешу выполнить свое предназначение. Человеку отпущено ничтожно мало времени для того, чтобы оставить в этом безучастном к его появлению и уходу мире свой след, отпечаток своих чувств и мыслей, все, что сохранится после тебя, когда ты исчезнешь. Каждый день я твержу себе: весь земной мир у твоих ног, пользуйся этим и меняй его, но спеши, ибо ночь приходит чересчур быстро и ни одно дело еще никем не было доведено до конца – ни одно!

– Ты только что назначил Претекстата проконсулом Греции. – В который раз Максим проник в то, что всего лишь несколько секунд назад было известно мне одному. Неужели он обладает способностью читать мысли, подобно халдеям? Или, может быть, он узнает обо всем от своего гения-хранителя? Не знаю, как это ему удается, но он всегда угадывает не только состояния моего духа, но даже проведенные мною административные назначения!

Приск:Здесь, как и во многих других случаях, Юлиан сознательно идет на самообман. Во время разговора Юлиана с Претекстатом Максим стоял под парапетом, и своей прозорливостью он обязан не «гению-хранителю», а отличному слуху. Кстати, уши у Максима очень походили на лисьи: длинные, заостренные кверху и слегка наклоненные вперед. Он был большой любитель подслушивать – это лишний раз доказывает, как предусмотрительна природа, снабжающая каждого из нас именно тем, что ему необходимо. Впрочем, с философской точки зрения небесспорно, что человек, рожденный с лисьими ушами, обязательно склонен подслушивать.

Юлиан Август

Сегодня вечером я увидел нечто интересное. – Максим, взяв меня под руку, повел вдоль террасы к скамейке, обращенной к морю. Несколько небольших барок плыли в новую гавань, которую я строю севернее дворца; по воде до нас доносились гулкие голоса моряков, перекликавшихся с берегом. "Счастливо им пристать'', – по привычке вознес я молитву Посейдону. Мы присели на скамью.

– Уже несколько недель все предзнаменования указывают: тебя… нас ждет великая победа. – Он указал мою звезду, которая ярко сияла на западном небосклоне.

– Мне тоже были благоприятные знамения, – кивнул я.

– Вчера, когда я молился Кибеле, богиня говорила со мной.

Это меня потрясло. Максим часто беседует с низшими богами, а тем более – с разного рода духами, но слышать голос Кибелы, Великой Матери самой Земли, ему случается нечасто.

Максим с трудом скрывал радостное волнение, и имел на это все основания. Услышать голос Кибелы – это все равно что совершить величайший подвиг. Впрочем, я неправильно выразился. Небеса нельзя подчинить своей воле, это скорее не подвиг, а чудесный знак главных движущих сил всей Вселенной, которые сочли его готовым и достойным услышать их волю.

– Я был внизу и возносил молитвы в святилище Кибелы. -Он махнул рукой в сторону временного храма, который я возвел близ дворца Дафны. – В молельне, как и должно, было темно. Воздух был насыщен дымом фимиама. Перед ликом богини тускло мерцал единственный светильник. Молитва моя, как всегда, лилась…

– Полными стихами? До седьмой силы?

– Все как должно, – кивнул он. – И вдруг не обычные тишина и покой сошли на меня, а ужас Казалось, я заблудился и оказался на краю пропасти. Все мои члены сковал смертельный холод, какого я никогда еще не испытывал. Мне казалось, я теряю сознание или умираю. "Неужели я прогневил богиню? Неужели я обречен?" – пронеслось у меня в голове. Внезапно ярко вспыхнувший светильник озарил ее лик, но это уже была не бронзовая статуя, это была сама Кибела! И она заговорила…

От его слов я весь похолодел и прошептал молитву.

– "Максим!" – Богиня назвала меня по имени, голос ее звучал подобно серебряному колокольчику. Я воззвал к ней всеми ее титулами, она же изрекла: "Тот, кого ты любишь, любим и мною".

Я просто остолбенел, у меня перехватило дыхание. Казалось, я слышу не Максима, а голос самой богини.

"Тот, кого боги возлюбили, как сына своего, воцарится надо всей землей", – продолжала Кибела.

– Персия? – прошептал я. – Она говорила о Персии? – Но Максим продолжал вещать голосом богини:

"…над всей землей. Ибо ему будет ниспослан еще один дух, дабы помочь ему в дальних странствиях".

– Гермес?

"Тот, кто ныне с нами, сопроводит его до края земли, туда, где наш избранник закончит во славу нашу начатое этим духом дело". – Максим умолк, будто дочитал страницу до конца. В гнетущей тишине я ждал, и вот Максим обернулся. Глаза его сверкали, борода в лунном свете ниспадала серебряным потоком. – Александр! – выдохнул он. – Ты предназначен завершить его дело.

– В Персии?

– А также Индии и странах, лежащих далее на восток! – Схватив край моего плаща, Максим трепетно, как к святыне, приложился к нему. – Ты Александр!

– Если это так…

– Если?! Ты же слышал слова богини.

– Значит, мы разгромим Шапура.

– И после этого от Персии до восточного океана никто не осмелится встать на твоем пути. За это богиня просит лишь отстроить свой храм в Пессинунте.

– С радостью!

Максим сделал движение рукой в сторону моей звезды. Это был тайный священный знак, я повторил его. Тут в наше уединение вторгся Приск. "Опять звезды рассматриваете?" – спросил он, как всегда, отчетливо и громко.

Приск:А если бы я только знал, о чем они секретничают, я бы еще не так «отчетливо и громко» высказался и много чего добавил. По некоторым признакам в поведении Юлиана и некоторым его намекам я таки заподозрил, что он верит в особое благоволение богов к себе, но мне и в голову не приходило, что он в действительности мнит себя самим Александром или, по крайней мере, считает, что внутри него, по всей видимости в печенках, сидит дух Александра. Эта навязчивая идея многое объясняет в поведении Юлиана, то бишь Александра, в последние дни персидского похода, когда оно стало, скажем прямо, довольно странным. Между прочим, будь я полководцем, мне бы совсем не понравилось, если бы во мне поселился какой-то еще полководец, тем более Александр, который так плохо кончил! Но Максим был способен на все, а Юлиан ни разу в нем не усомнился.

На этом кончается часть записок Юлиана, посвященная его пребыванию в Константинополе. Юлиан планировал дать полный перечень своих эдиктов и назначений, но так и не успел. Ты наверняка получишь все эти сведения в государственном архиве.

В мае Юлиан выехал из Константинополя, чтобы посетить Галатию, а затем Каппадокию, но на самом деле целью поездки была Антиохия, где он должен был встать на зимние квартиры. Открыто об этом не говорилось, но к приезду императора в Антиохию стягивалась вся восточная армия, готовая вторгнуться в Персию.

Я задержался в Константинополе, так как в ту пору был стеснен в средствах. В отличие от Максима с супругой, сколотивших себе на своем венценосном благодетеле изрядное состояние, я ничего не просил у императора и ничего не получал. Юлиану никогда не приходило в голову помогать друзьям деньгами, но если к нему обращались с просьбой, он никогда не скупился. К счастью, мне удалось прочитать в константинопольской академии курс лекций, да старый Никокл постарался раздобыть мне учеников. По-моему, ты с ним знаком? Ах да, ну как же – ведь это он вынудил тебя еще в сороковых годах покинуть столицу! Давненько это было. Да, грустная история, но что касается меня, то мы с Никоклом сошлись близко, и благодаря ему я вскоре сумел отправить Гиппии кругленькую сумму. Кроме того, мне удалось сэкономить на жилье, так как Юлиан разрешил мне на время работы поселиться в Священном дворце, а лично на себя я почти ничего не тратил.

Любопытная подробность: перед самым отъездом Юлиана в Антиохию из Греции вернулся Оривасий. Он выглядел подавленным, и разговоры о необходимости отстроить храм Аполлона сразу прекратились. Лишь много лет спустя Оривасий рассказал мне, что произошло с ним в Дельфах, возле так называемого "пупа земли".

Дельфы, куда прибыл Оривасий, являли собой грустное зрелище. Многочисленные храмы давно лишились своих украшений. Кто только их не грабил, один только Константин вывез из Дельф 2700 статуй, и вокруг дельфийских святилищ уныло тянулись бесконечные ряды пустых пьедесталов. Город оказался совершенно безлюдным, если не считать нескольких оборванных киников, которые взялись показать Оривасию достопримечательности города. Сам я не бывал в Дельфах, но слышал, что их жители славились своей алчностью и в этом превосходили даже элевсинских торговцев. Что ж, тысячу лет они грабили паломников, но никто не обещал им, что это будет длиться вечно.

По-моему, Оривасий разделял мое отвращение ко всяческой религии. Однако я любому колдовству предпочитаю человеческий разум, а Оривасий отдавал предпочтение телу. Он был совершенно безразличен ко всему, чего нельзя было ощупать или увидеть. Странный это был наперсник царствующей особы. Единственным его страстным увлечением была медицина, и, к счастью, он подходил к ней с сугубо практической точки зрения, хотя мне медицина всегда представлялась разновидностью магии. Ты заметил, что врач всегда бывает несколько удивлен, если предписанное им лечение помогает? Причина тому одна: он действует по наитию, и актерский дар ему нужен не меньше, чем софисту; успех лечения зиждется целиком и полностью на авторитете и умении внушать.

У входа в храм Аполлона Оривасий позвал жреца, но, не получив ответа, решил войти. Внутри храма все было покрыто толстым слоем пыли; кроме того, часть крыши провалилась. За пьедесталом, на котором когда-то стояла статуя бога, Оривасий обнаружил спящего жреца, рядом валялся полупустой бурдюк с вином. Разбудить жреца стоило немалых трудов. Узнав, что перед ним посланец императора, он забеспокоился.

– Нынешний год для нас очень неудачен, очень. Мы лишились всех доходов. В прошлом году к нам пришло хотя бы несколько паломников, а нынче вообще никого. Но передай

Августу, что мы по-прежнему верны своему священному долгу, хотя нам не на что починить крышу и совершить жертвоприношения. – Покачиваясь, жрец с трудом поднялся на ноги.

Оривасий спросил, действует ли еще оракул.

– Ну конечно, действует! У нас замечательная пифия. Она стара, но ее предсказания всегда точны. Она говорит, что все время слышит голос Аполлона, и мы ею очень довольны. Тебе, думаю, она тоже понравится. Впрочем, ты, наверное, хочешь поговорить с ней? Пойду спрошу, сможет ли она тебя принять. У нее, знаешь ли, бывают неблагоприятные дни… – Он неопределенно махнул рукой и стал спускаться по крутой лестнице в подземелье, пока не исчез в глубине.

Оставшись один, Оривасий осмотрел храм. Все знаменитые статуи, украшавшие его, были похищены, в том числе стоявшая у входа статуя Гомера. Между прочим, Юлиан нашел эту статую в кладовой Священного дворца и велел установить ее у себя в библиотеке. Я ее видел: это превосходная скульптура, особенно прекрасно лицо, полное печали, – именно таким должно быть лицо Гомера.

Вернувшись, жрец сообщил, что пифия будет прорицать завтра, а пока следует произвести некоторые обряды, а главное – принести жертву. От одного этого слова у него потекли слюнки.

На следующий день Оривасий и жрец закололи на жертвеннике возле храма козла. Как только он затих, жрец окропил его святой водой, и по ногам животного прошла судорога, что считается добрым знаком. Затем жрец с Орйвасием вошли в храм и спустились в подземелье. По словам Оривасия, против его воли вся эта чушь произвела на него сильное впечатление.

Спустившись, они оказались в помещении, напоминавшем приемную врача; оно было вырублено в скале. Прямо перед ними была дверь, которая вела в пещеру Аполлона. Из трещины в полу пещеры поднимается пар; там же находится омфал – пуп земли, круглый камень, который, по преданию, сбросил на Землю сам Зевс.

Спустившаяся в подземелье пифия не удостоила взглядом ни жреца, ни посетителя. По словам Оривасия, это была ветхая старушка, вся высохшая и беззубая.

– Она только что очистилась, совершив омовение в Кастальском ключе, – прошептал жрец. Пифия бросила на раскаленную жаровню горсть лавровых листьев и ячменной муки; помещение наполнилось едким дымом, от которого из глаз Оривасия в три ручья потекли слезы. – Теперь она очищает воздух, – пояснил жрец. Вслед за пифией Оривасий прошел в пещеру, где Аполлон тысячу лет являл людям свою волю. Скрестив ноги, пифия опустилась на треножник рядом с омфалом, склонилась над струей пара, которая поднималась из трещины в скале, и забормотала заклинания. -Все идет хорошо, – прошептал жрец. – Она готова тебя выслушать.

Оривасий громко произнес:

– Я – посланец Флавия Клавдия Юлиана, Августа и великого понтифика. Он чтит Аполлона и всех истинных богов.

Пифия тем временем что-то тихо напевала про себя, ее взор был прикован к шипящей струе пара.

– Август желает знать волю Аполлона и выполнит ее неукоснительно.

– Спрашивай, – прошелестела она. Голос был едва слышен.

– Дано ли императору отстроить священный дельфийский храм?

В святилище на долгое время воцарилась тишина, было слышно только слабое шипение пара, выбивающегося тонкой струей из щели в скале. Это шипение, наверно, и породило легенду о змее Пифоне, сыне богини Земли Геи. Этот змей стерег дельфийского оракула до тех пор, пока Аполлон не убил его и не сбросил его тело в расселину между скалами. Согласно легенде, пар исходит от разлагающегося тела Пифона, а шум – предсмертное шипение чудовища.

Наконец пифия шевельнулась и несколько раз глубоко вдохнула пар. У нее запершило в горле, она закашлялась, закатила глаза и, вцепившись в треножник костлявыми пальцами, стала раскачиваться взад и вперед. Затем некоторое время она сидела неподвижно, а когда заговорила, ее голос, несмотря на отсутствие зубов, звучал очень твердо и четко.

– Передай царю: на землю пало славное жилище, и вещие источники умолкли. Богу не осталось на земле приюта и прибежища, и вещий лавр в его руке больше не цветет.

Проговорив это, пифия умолкла, закрыла глаза и, казалось, уснула. Оривасий со жрецом оставили ее и удалились.

– Не могу поверить, – сокрушался жрец. – Неужели Аполлон не хочет, чтобы отстроили его храм? Не могу поверить. Правда, эти пророчества порой трудно истолковать, настолько они бывают запутаны и туманны… – Но все уже было бесполезно.

Я спросил у Оривасия, что сказал Юлиан, узнав о пророчестве.

– Ничего, – ответил он, – только попросил меня никому об этом не говорить.

Что касается меня, то я совершенно уверен – пифию подкупили христиане, знавшие, какое значение придает Юлиан оракулам, в особенности дельфийскому. Что навело меня на эту мысль? Во-первых, по логике вещей пифия должна была предпринять все возможное, чтобы дельфийский храм отстроили; во-вторых, она могла бы признать, что игра проиграна, и не так многословно. Если она выступила против интересов своего собственного заведения, это значит, что ей предложили более выгодную сделку. Я, в отличие от Юлиана, не верю, будто Аполлон являл людям свою волю с помощью династии женщин, которые впадали в транс, надышавшись ядовитых паров. Все эти пророчества были не более чем мистификацией, но в данном случае, по моему глубокому убеждению, мистификация была двойной. Когда я изложил свои доводы Оривасию, он согласился.

Как я тебе уже писал, Юлиан выехал из Константинополя в наилучшем расположении духа, и мы встретились вновь лишь через несколько месяцев. За это время его душевное состояние резко изменилось. От былой эйфории не осталось и следа. Он был возбужден и раздражителен и, само собой разумеется, успел возненавидеть Антиохию… Впрочем, об этом он пишет сам.