Текст книги "Сеть паладинов"

Автор книги: Глеб Чубинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 28 страниц)

Глава 26

Османская империя. Манисса. Конец марта 1596 года

Отряд из семи вооружённых всадников ворвался на городской мейдан[117]117
  Мейдан – площадь (тур.).


[Закрыть] в полуденный час. Городок казался вымершим. Всё живое спряталось в тени. Несколько торговцев на порогах своих лавок клевали носом. Даже у харчевни было тихо. Мясник улёгся под навесом на глиняный пол среди роя жужжащих мух. На пороге лавки сидел мальчишка и, как собака кость, грыз стручок рожкового дерева.

– Эй, оглан! – резким голосом позвал его всадник с голубыми глазами. – Где тут дом лекаря-сефарда?

Мальчишка вздрогнул. Говоривший был похож на каймакама¹¹⁸, но почему-то у него на голове болтался, как рукав, янычарский кече. А отец говорил ему, что янычарам запрещено скакать на конях. Мальчуган вскочил, махая испуганно рукой куда-то в сторону холма.

– Покажешь! – распорядился всадник, и отряд погнал мальчишку впереди себя по дороге.

На склоне холма, ткнув пальцем в забор, где за калиткой в тени ухоженного сада расположился уютный глиняный дом, мальчишка убежал. Было тихо и безлюдно. Только несколько женщин из деревни при виде всадников мелькнули как призраки в чёрных балахонах и скрылись.

Спешившись, отряд вошёл во двор.

Лекарь Еросолино проснулся от настойчивого стука в дверь. Стук усиливался. Пожилой, крупный, полный человек, он тяжело поднялся с ложа, раздвинув полог постели и привёл себя в порядок. Больные часто не давали ему отдохнуть, поднимая в любое время, но он давно смирился, принимая это как одну из тягот своего лекарского служения.

Его занятие, приносившее ранее немалый доход, последний год, пока в Маниссе находилась резиденция наследника престола, вместо него приносило одни лишь заботы. В городе, да и во всей округе почти не осталось богатых зажиточных семей, способных отблагодарить хорошего лекаря. Ну, семья каймакама, уездного начальника, ещё три-пять семей. Все остальные потянулись в Стамбул.

Собирался и Еросолино. Но не решился – семья нового султана забыла его, а в серале при дворе да и в столице было много своих лекарей. А перебираться и самому начинать дело в Стамбуле – он был слишком для этого стар.

Служанка уже отперла засов. Он слышал тяжёлые шаги многих ног. Затем они вошли в его покои. Он только раз взглянул на высокого, в красном кафтане, смуглого какой-то светлой желтоватой смуглостью светловолосого человека с голубыми глазами. И тут же нахлынул страх. Еросолино почудилось, что перед ним ангел смерти с алыми крыльями. За ним стояли огромный лысый великан с чёрными усами и бородой и трое очень угрюмых стражников.

– Убери старуху, – сказал белокурый.

Еросолино сделал жест, служанка поспешно исчезла.

После этого он застыл, словно парализованный глядя на них, уже догадавшись обо всём и не в силах вымолвить ни слова. О, он давно знал, что так и будет! Что они все узнают. Но как? Как они узнали? Неужели Елена выдала его?

Вдруг один из них подскочил и ударил старика в лицо.

– Неверный пёс! – взвизгнул он.

Лекарь отлетел к ложу, перелетел через него и упал на ковёр, хрипя и выплёвывая из окровавленного рта зубы. Он лежал на ковре, не в состоянии подняться. Двое слуг подскочили к нему. Рывком подняли на ноги. Ударили ещё и ещё. На этот раз молча.

– Где твои инструменты? – спросил спокойным, почти безразличным тоном белокурый, встав подле доктора, лицо которого превратилось в кровавую лепёшку.

– Сжалься, эфенди! – еле слышно прошептал он. На губах его пузырилась кровавая пена. Взор помутнел.

Две слабости погубили его – любовь к золоту и доброта. Он не смог отказать Елене в её безумном, но осуществимом предприятии. Она так молила его, так страдала, что его сердце таяло от жалости. И уж тем более он не смог устоять перед большим кожаным мешком, набитым цехинами и драгоценностями.

Белокурый сделал знак, слуги отскочили от Еросолино, и тот упал на колени, а потом бросился в ноги белокурому, пытаясь их ухватить.

Белокурый сел на банкетку.

– Ты расскажешь мне все про шахзаде и его мать. Если нет, тогда ты расскажешь даже то, чего не знает и сам шайтан, – сказал он, оглядывая старика своими прозрачными глазами.

Еросолино распластался на полу, тяжело дыша, молчал, собираясь с мыслями. Почему он приказал рассказать про мать? Про Елену? Значит, её у них нет? Они её убили? Она сбежала? «Всё суета, всё суета, помоги мне, Господь!»

Между тем великан вынес из рабочей комнаты лекаря его сундучок и вынул из него большие итальянские щипцы.

– Ты медлишь, – поторопил его белокурый.

Великан вдруг схватил щипцами мочку уха лекаря и что есть силы сжал своими страшными руками. Железо раздавило и разрезало мясо. Дикая боль взорвала несчастного лекаря. Брызнула кровь. Старик взвыл.

– Говори, старый пёс!

Тогда он быстро, захлёбываясь словами, забормотал. В сущности, он рассказал всё, что знал. Он рассказал, как мальчик сильно болел и чудом остался жив; как ужаснулась Елена, узнав о страшной смерти девятнадцати принцев – братьев султана и десяти ещё не родившихся; о том, как она молила его спасти мальчика, инсценировав его смерть и похоронив вместо него умершую в те же дни деревенскую девочку.

– Где сейчас женщина? Отвечай!

– Клянусь, я не знаю, я ничего не знаю! Я не видел её с тех пор, как она уехала отсюда в Стамбул.

– Где её золото? – спросил белокурый. – Покажи.

– Но... – Еросолино бросился кататься по полу, пока слуги не остановили его пинками.

Затем его заставили подняться и показать в соседнем помещении, под полом, тайник, из которого вынули увесистый кожаный мешочек. Белокурый развязал его и высыпал содержимое на стол. Золотые монеты горой рассыпались по всей поверхности стола, не вызвав у белокурого ни малейшего интереса. Он внимательно перебирал женские украшения – жемчужные бусы, серьги с алмазами и рубинами, браслеты. Их он приказал отложить и сложить в отдельный мешочек.

– Куда вы переправили шахзаде? Кто тебе помогал?

– Купцы... Я договорился в гавани Смирны с купцами, и они забрали мальчишку на корабль.

– Как назывался корабль?

– «Роза ветров».

– Куда он плыл?

– В Спалато, в Венецианскую Далмацию.

– Где сейчас мальчишка?

Еросолино задумался. Он покачал головой. Между тем великан, который во время допроса стоял сзади него, взял правую руку старика и прихватил щипцами тонкий слой кожи на запястье, дёрнул так сильно, что Еросолино закричал. Щипцы, словно перчатку, содрали почти всю кожу с кисти доктора.

– Кто тебе помогал? – водянистые, бесцветно голубые глаза блуждали неопределённо по окровавленному лицу лекаря.

Старик, воя, рассказал, что отдал мальчишку капитану своего двоюродного брата, купца в Спалато.

– Имя!

– Мендерес. Купеческая компания «Соломон Мендерес» в Спалато.

Позже, схватив искалеченного доктора, они поскакали с ним на кладбище, где был похоронен Осман. Среди серых могильных плит он показал им могилу с каменной чалмой на могильном камне.

Белокурый приказал слугам копать. Раскопав, они вытащили наружу деревянный гроб, вскрыли его. В гробу лежал почти разложившийся труп в одежде мальчика. Тогда белокурый приказал раздеть мёртвое тело. Сомнения отпали. Это был труп девочки. Белокурый распорядился закопать тело обратно.

Они вернулись в дом. Еросолино повалился ниц, умоляя о пощаде и клянясь в искуплении.

Белокурый некоторое время смотрел сверху вниз каким-то потусторонним взглядом на изувеченного доктора, потом подал знак великану. Великан передал своему командиру небольшую продолговатую коробку из дорогого дерева, раскрыл её. Голубоватые глаза белокурого загорелись, будто аметисты. Из коробки он вынул кинжал с широким и кривым клинком. Йолдаши подняли лекаря на ноги, схватив за волосы, резко задрали голову.

– Да будет исполнена справедливость! – проговорил белокурый негромко.

Затем лёгким движением он провёл лезвием по горлу доктора и опустил руку. Голова доктора безвольно поникла. Сначала крови не было, потом она через все увеличивающуюся щель брызнула из хрипящего горла. Тело лекаря упало на колени и завалилось. Из раны хлынул поток крови.

Белокурый вытер лезвие о платье агонизирующего Еросолино и с каким-то особым трепетом вернул кинжал обратно в коробку.

Он запретил спутникам добивать в чулане трясущуюся от страха старуху служанку, мудро заметив, что кто-то должен прибраться в доме и заняться похоронами старика. Затем, присев за стол, он чиркнул записку-отчёт, которую вместе с мешочком украшений, предположительно полученных коварным лекарем от наложницы, отправил Кетхюд-йери в Стамбул.

Отряд неотвратимого возмездия сел на коней и покинул Маниссу перед закатом солнца.

Стамбул. Ода. Казармы корпуса янычар. Несколько дней спустя

Маленький человек с редкой седой бородой и в длинном зелёном халате сидел, скрестив ноги, за низким столиком и изучал предметы, рассыпанные перед ним на поверхности стола. Перед ним были две кучки. В одной – дорогие женские украшения: золотые и серебряные кольца, браслеты, колье, защёлки и ожерелья с рубинами, изумрудами, сапфирами, жемчугами и алмазами. Они не привлекли его внимания. Он уже поиграл ими, завтра он передаст их для опознания дворцовым евнухам. Его больше заинтересовало содержимое второй кучки. Здесь были разнообразные и совсем неценные, но очень красноречивые предметы, целые и фрагменты: кривой ятаган, пуля, кушак и красная штанина, тонкий изящный шёлковый платок, ручка от дверцы арбы, гвоздики от колёс, подковы, обломки деревянных украшений и прочее. Кетхюд-йери внимательно рассмотрел каждый предмет. Потом поднял глаза на янычара, который застыл, прямой и недвижный, словно окаменев, перед столом, пожирая глазами стену.

– Продолжай, – повелел Кетхюд-йери.

– Начальник местной стражи в Чанаккале сказал, что крестьяне нашли две арбы. Позже обнаружили закопанные три тела. Один из умерших – крупный мавр. Пулю извлекли из него. Двое других убиты, скорее всего сломаны шеи.

Старик положил пулю на ладонь, прищурившись, стал её изучать.

– Если присмотреться, – прокомментировал янычар, – то на пуле заметно маленькое клеймо – лев святого Марка. Рустем-ага полагает, что эти тела и коляски – то, что осталось от сопровождающих Эрдемли-кадан.

Кетхюд-йери задумчиво уставился на янычара, немного погодя спросил:

– Где ты условился нагнать Рустема?

– Он указал мне направление – Дар аль-харб[118]118
  Дар аль-харб – земли войны, они же земли неверных, то есть Европа, подлежащая захвату правоверными мусульманами.


[Закрыть]. Спалато. Он двинется туда по дороге беглянки.

Кетхюд-йери задумался.

Беглянка. План, добытый в Венеции. Исчезнувший принц. Крепость на границе со Спалато... Его не покидало подозрение, что ко всему этому приложил руку покойный великий визирь Синан. Он и в самом деле был великим! Какую игру он задумал? Кетхюд-йери чувствовал, что доигрывает партию, начатую Синаном. Жаль, что старик не оставил подсказки.

Из папок М. Лунардо (записи 1580—1595 годов):

«Великие визири Синаи и Ферхад – двоюродные братья.

Оба свинопасы из Албании. Детьми были взяты в сераль к султану и отправлены на кухню. Но Синан словно предчувствовал свою великую судьбу. Он выучился по-турецки и однажды, подкараулив выезд султана на прогулку, выскочил перед ним и пал ниц. Мальчишка стал умолять забрать его с братом из кухни и отправить учиться читать и писать. Султану понравился мальчик, он отправил его учиться. И оба пастушка выучились с огромным успехом. Синан быстро стал выделяться приятностью и правильностью речи и умением хорошо писать. Тогда султан велел обучать его верховой езде, бегу, стрельбе из лука и оружия. Вскоре он уже мог показать своё искусство перед султаном. Его сделали придворным пажем – итчогданом.

Подросший до совершеннолетия Синан был отправлен на войну с одним пашой и проявил такую храбрость, что опять отличился. Его сделали агой. Говорят, что у Фамагусты на Кипре он проявил чудеса храбрости. Потом стал беглербеем, пашой, воевал в Персии, при осаде Мальты.

С 7098[119]119
  1590 год; соответственно ниже – 1591 и 1595 годы.


[Закрыть] года неоднократно назначался великим визирем.

Своего брата Ферхада всегда тянул за собой. Довёл его также до верховного визирства в 7099 и 7103 годах. Но Ферхад всегда интриговал против своего более талантливого и храброго брата.

Приписка: 7104.03.03 – Синан умер во время подготовки к походу, на который сумел подбить султана Мехмеда III. То ли от старости, то ли от напряжения. Но есть и другие версии. Говорят, что валиде-султан Сафие подкупила его лекаря, чтобы отравить. Синан проболел восемь дней и умер.

Смерть Синана – большая потеря для османской армии: он имел славу великого полководца, способного бить христиан на суше и на море. Визирь оставил после себя огромное имущество, награбленное в походах – 600 собольих шуб, 600 лисьих, 61 шефелей жемчуга, 600 тыс. дукатов золотом, 3 миллиона аспр[120]120
  Аспра – мелкая серебряная монета, вроде русского пятака, имевшая хождение в Турции и на Балканах в XV—XVII веках.


[Закрыть] серебра, не считая множества других предметов и домов. Всё это по большей части уйдёт в казну султана, ибо, как и все подданные империи, даже великий визирь принадлежит к числу рабов султана и может наслаждаться своими богатствами и собственной жизнью ровно столько, сколько господин его пожелает».

Глава 27

Венецианская Далмация. Спалато. Начало апреля 1596 года

Они поселились в странном доме неподалёку от древней Порта Фереа – «железных ворот», выросшей прямо из стен, словно дерево на развалинах.

Тот, кого Елена называла венецианцем, внезапно запретил ей выходить на улицу. Он укоротил бороду, показав миру своё тёмное крупное лицо с массивным подбородком и обветренной кожей на щеках. Его обритая голова стремительно зарастала седыми волосами. Тёмные глаза с большими мешками либо избегали совсем смотреть на женщину, либо сверкали на неё коротко и, казалось ей, яростно.

Она чувствовала, что венецианец избегает её, словно что-то его тяготило. Куда-то подевалась и большая часть его челяди. Венецианец уходил от обсуждений, однако объяснение было неминуемым, и они оба понимали это. После возвращения из монастыря, где она повидала сына, Елена потребовала немедленно отправиться к купцу Мендересу. Венецианец согласился на это скрипя зубами, заявив, что к купцу не пойдёт и пусть она встречается с ним сама. А когда выяснилось, что Мендерес отсутствует по своим торговым делам и вернётся в Спалато не раньше чем через десять дней, на лице венецианца промелькнуло нечто вроде удовлетворения, которое, впрочем, весьма быстро сменилось мрачной озабоченностью.

Чтобы себя занять, Елена попросила служанку купить ей нитки для вязания, и теперь целыми днями вязала одёжку для сына. Мысли её были заняты другим. Она терялась в тревожных догадках и предчувствиях. Вся картина её успешного бегства из султанского гарема, да и вообще вся история с несуществующей угрозой Илье рисовались в новом свете. Во-первых, она не сомневалась теперь, что записки, приносимые ей карликом, весь этот розыгрыш с мнимой опасностью для сына не имели к доктору Еросолино никакого отношения. Венецианец не был с ним знаком! Он лгал. Он каким-то образом узнал о её тайне и воспользовался этим. Но с какой целью? Чтобы выманить её из гарема и похитить, посадить на корабль и привезти сюда? Но зачем?

Конечно, она признавала за венецианцем храброе и дерзкое исполнение этой почти невероятной, почти невозможной операции. Она испытывала к венецианцу искреннюю благодарность, как к своему спасителю, за то, что он помог ей выбраться из страшного Стамбула, за то, что ей удалось добраться до Спалато и увидеть своего мальчика! Но к чему этот розыгрыш? И венецианец ли он вообще? Почему, оказавшись в венецианском городе, они скрываются, как преступники, боятся выходить на улицу? А как он нервничал в монастыре, как ему не терпелось немедленно забрать оттуда Илью!

Елена терялась в догадках. Она была неглупа и понимала, что венецианец и его люди, спасавшие и защищавшие её, делали это неспроста. Они относились к ней со всем почтением, как к госпоже. Почему, если она их пленница? Но она не могла сказать с уверенностью, пленница ли она. Может быть, у венецианца преступные намерения? Например, он хочет получить выкуп? Однако некоторые детали и нюансы в поведении венецианца и его людей показывали, что деньги его не очень интересуют. Он охранял и покровительствовал ей в длинной дороге. Она и сейчас чувствовала, что венецианец не задумываясь в случае опасности для неё и сына, бросится на их защиту и будет рисковать жизнью ради них.

И всё же, всё же Елена также чувствовала, что от венецианца исходит неясная угроза!

О, нет! Она не сделает ничего, что может повредить её ребёнку. Она не ступит и шага! Как она радовалась сейчас, что мальчик остался в монастыре! Как она была благодарна за мудрость и предусмотрительность настоятелю, который, видимо, приметил странности в поведении её спутника и отказался отдать им мальчика! Осман, её единственная отрада в этой жизни! Она вспомнила встречу с ним. От неё не укрылось, что мальчик не просто подрос, но стал суров и строг. Этот прошедший год дался ему даже большими испытаниями, чем ей. Ребёнок, прежде ни на один день не покидавший губернаторского дворца и живший в неге и довольстве, не только познал лишения, не только внезапно оказался без матери и близких, но совершенно неожиданно оказался в условиях другой веры, незнакомых обычаев, одежды, языка, словом, совершенно другого мира! И Елена понимала его не только как мать, а как человек, сам переживший ещё, возможно, больший страх и большие лишения. Ведь она, будучи девочкой не намного старше его, похищенная из родного дома на острове Эвбея турецкими корсарами, подверглась испытаниям и вовсе ужасным. Несколько раз чудом избежавшая насилия, подвергшаяся унижениям и побоям, она была продана, наконец, в Смирне на невольничьем рынке местному паше, который откормил её и преподнёс в подарок тогдашнему губернатору Маниссы будущему султану Мехмеду. О, она понимала, что такое страх, что значит одной оказаться на чужбине вдали от своих близких и родного крова!

Проведя двенадцать лет в серале своего господина Мехмеда, Елена, конечно, мало смыслила в том, что происходит в большом мире за пределами дворца, но зато научилась неплохо разбираться в людях. Она решила, что вынужденное ожидание купца Мендереса ей на руку. По крайней мере, до тех пор пока она не разберётся в намерениях венецианца и, если они плохие, не придумает, что ей делать дальше. Она ждала удобного момента, чтобы начать с венецианцем решительный разговор. Всё же, по привычке султанской невольницы, привыкшей повиноваться и не задавать вопросов, она всё время оттягивала его, надеясь, что венецианец сам придёт объясниться. Между тем обстановка становилась все напряжённей. По тем коротким репликам, которые она слышала от венецианца и его людей в последнее время, по его взглядам было очевидно, что не только она, но и он понимает всю лживость их взаимоотношений. Разговор был неминуем.

Когда венецианец вошёл к ним в комнату, Хафиза, служанка, низко поклонилась, намереваясь поспешно уйти, но мужчина властным жестом приказал ей остаться. Невольница ещё раз склонила голову и скрылась за занавеской.

Венецианец тяжело сел на стул и уставился в пол. Елена заговорила первой.

– Когда появится Мендерес, мы сразу отправимся в монастырь?

– Да, – сказал венецианец.

– Зачем?

Венецианец промолчал.

– Признайтесь, – вдруг сказала она. – Доктор Еросолино не имеет к моему бегству из Стамбула никакого отношения!

Венецианец поднял голову. Посмотрел на неё открыто и прямо.

– Не имеет, – признался он и усмехнулся.

– Тогда... тогда... Зачем вы это сделали? Чего вы от нас хотите, от меня и моего сына? Зачем мы вам?

Венецианец продолжал смотреть на неё мрачным и открытым взглядом, в котором читалось сожаление. Он заговорил не сразу.

– Осман... ваш сын. Он третий сын Мехмеда, султана османского, не так ли?

– Да. – Елена вздрогнула.

– Кто его братья? Кто впереди, я хочу сказать?

– Старший сын – Селим. Ему сейчас должно быть девятнадцать лет. Затем – Мустафа, он на год-два старше Ильи.

– То есть Мустафе сейчас должно быть лет тринадцать или четырнадцать, – задумчиво проговорил венецианец.

– Что вы задумали? Говорите! – спросила она и затаила дыхание.

Взгляд, который поднял на Елену венецианец, её испугал. Он буквально впился в неё своими маленькими глазками. В его взгляде не было дружелюбия. Он ухмыльнулся невесело и недобро.

– Задумали мы вот что, – медленно и спокойно сказал он. – Если султан Мехмед умрёт, а также если умрут два его старших сына, кто тогда становится наследником престола и получает его? Твой сын... – он замолчал и изучающе поглядел на женщину.

– Нет, нет! Это невозможно, – проговорила Елена скороговоркой, отмахиваясь руками, словно отбрасывая от себя саму мысль и смертельно побледнев. – Нет, нет. Во-первых, Мехмед, мой господин, ещё молод и жить будет долго. Во-вторых, Селим, наследник престола, крепкий и здоровый юноша, и ему быть султаном... В-третьих... – женщина замолчала, её губы затряслись. – Илья никогда не вернётся в Стамбул! Я не хочу об этом даже говорить!

Она отвернулась, так как на глазах её выступили слёзы.

– О чём? – казалось, венецианец не понимал.

Она молчала.

– О чём говорить, госпожа? – в голосе венецианца послышались издевательские нотки. – О том, что ожидает всех младших сыновей султана? Вам не следует этого бояться! Нисколько. Это уже позади. Вы спасли своего сына и себя. Дева Мария покровительствует вам. Турки далеко от вас, и вам нечего опасаться!

– Тогда к чему вы заводите этот разговор?

– Я всё же думаю, если Мехмед, а вместе с ним сыновья его Селим и Мустафа умрут, тогда султаном по праву станет...

– Их четвёртый брат Ахмет! – отрезала Елена.

– А ваш сын? – венецианец настаивал.

– Для них для всех Илья умер. Для Стамбула, Мехмеда, для сераля и всех улемов и визирей. Ильи для них нет.

Венецианец задумчиво разглядывал носки своих башмаков.

– Вы рассуждаете, как испуганная мать, и не больше, – заметил он с горечью.

– А к чему мне рассуждать иначе? Я поступила уже так, как поступила. Илья – это теперь маленький христианский мальчик. Я его мать. Он больше не сын султана.

Венецианец покачал головой:

– Он всё равно, хотите вы этого или нет, остаётся сыном султана, и вряд ли сам когда-нибудь забудет это. Он уже давно не маленький и много раз спрашивал себя, почему его увезли из дворца, и где его мать, и где его отец. Не так ли? Вы, конечно, какое-то время сможете пугать его сказками, что вы с ним бежали от неминуемой якобы гибели. О том, что вы его спасли и что его хотели убить. Бросьте, он никогда не забудет своего отца, и он будет терпеть эту сказку, пока не станет понимать правду. И тогда ваши ответы вызовут в нём гнев.

– К чему вы клоните? – огромные глаза Елены яростно сверкнули. Кровь прилила к её лицу. Она встала у двери, сложив руки замком на груди.

Венецианец тоже поднялся и смерил женщину жёстким взглядом.

– Женщина, – сказал он веско. – Помни, что ни тебе, ни ему не угрожала никакая опасность. Ты спрятала его от ужаса перед неведомым будущим, которого никто, кроме Создателя, не ведает. Ты затем бежала из сераля, потому что тебе опостылело в нём. Потому что в тебе самой играет гордая царская кровь Комнинов. Послушай меня внимательно. Детство пролетает быстро. И ты не заметишь, как твой сын станет взрослым. И тогда он ещё больше будет осознавать себя сыном султана, Великого Турка. И не захочет остаться безродным бастардом, без будущего, без места под солнцем, без имущества, без денег, без всего. Что ты ему можешь предложить взамен? Давай говорить откровенно. Кто ты здесь? Твоего маленького кошелька с украшениями, который ты захватила с собой, хватит совсем ненадолго. Кто защитит вас? Кому вы нужны? Что ты умеешь? Все твои близкие, если они ещё живы, живут в Греции, захваченной турками. Кто ещё знает тебя? Что будет скоро с тобой и твоим сыном?

Это был жестокий удар, ибо все здесь было правдой. Как она могла оказаться такой опрометчивой, так потерять голову? Она молча стояла, и венецианец сверлил её взглядом. Сердце её дико стучало.

Он продолжал:

– Может быть, ты собираешься отдать его в услужение какому-нибудь купцу или ремесленнику? Твой сын, госпожа, принц Осман, сын Великого господина Мехмеда. И вам никуда от этого не деться! И это залог его будущего. Возможно, блестящего и славного будущего.

– Вы не понимаете... – в голосе женщины послышался жалкий всхлип. – Если бы вы были матерью, то могли бы понять, что чувствует мать.

– Меня не интересует, что чувствует мать, – отрезал венецианец. – Я говорю о положении, в котором вы оказались.

– Кто вы? Что вы от нас хотите? – Елена в отчаянии приложила руки к вискам. – Я... я ваша должница. Я ваша пленница? Невольница? Я готова исполнять все ваши приказания и желания. Вы говорили, что отвезёте нас в Венецию, где мы будем в полной безопасности. Скажите, что вы собираетесь с нами делать?

– «Кизил элма»! – проговорил венецианец.

– Кизил элма? Красное яблоко? – Женщина уставилась на него в полном недоумении.

– «Красное яблоко» – так называется план восстания, разработанный правительством Светлейшей Республики Венеции, нашим правительством. План освобождения всех христиан Далмации, Боснии, Сербии, Албании, Румынии, страдающих под османским чудовищем. Мы разработали его вместе с воеводами и господарями. Нам нужно знамя. Знамя, которое объединит и подымет все народы на решающую битву с узурпатором. И у этого знамени должен встать твой сын – христианский мальчик и османский принц, будущий султан или император. Константин! – Венецианец поднялся, он говорил громко, напыщенно. Словно желая потрясти женщину, или чтобы его слова хорошо запомнились.

– Все ждут сигнала. Это будет новый и, дай Бог, последний крестовый поход! Решающий крестовый поход против неверных! Константин! Да здравствует император Константин!

Женщина глядела на него, как на безумного.

– Константин? Вы не в себе! При чём тут мой сын? Мой сын – Илья!

– Константин! Твой сын будет Константином, когда мы окрестим его!

– Но он уже крещён!

– Нет! Еретические заблуждения! Мы крестим его в истинной католической вере!

Елена слушала, бледная, как полотно, судорога ужаса перед фанатиком исказила её лицо.

– Нет! – прошептала она. – Я не отдам вам моего сына!

– Он уже наш! – в запальчивости выкрикнул венецианец. Он поднялся, решительно подошёл к трясущейся женщине, схватил её за плечи, поглядел в распахнутые от ужаса глаза. – Не бойся! – прорычал он. – Ничего не бойся! Мы, возможно, покажем его один раз воеводам и спрячем. Он ещё мал. Он ещё не воин. Он пока – знамя! Знамя должно храниться под бдительной охраной. Мы будем его охранять денно и нощно, пока не победим!

Он резко оттолкнул её и решительно шагнул к двери. Прежде чем выйти, на пороге он ещё раз повернулся и сказал уже спокойно:

– Подумай над нашим предложением, госпожа. Впрочем, я уже рассказал без утайки все как есть. Тебе остаётся покориться и быть с нами.

Венецианец захлопнул дверь. Он спустился к себе в комнаты решительным шагом, чувствуя огромное возбуждение и прилив сил от своих слов, от своей правды, которую ему больше не надо было скрывать. Он не сомневался, что женщина никуда не денется, потому что он взял её из гарема на свободу. Он был уверен, что она покорится обстоятельствам. Как уже жизнь заставляла её многократно покоряться судьбе и мужчине и как воспитал её ислам.

Героическое волнение, однако, охватило рыцаря ненадолго. За городом на вершине горы из турецкой крепости валил чёрный дым, который расползался по долине над окрестными городками и селениями. Этот дым Коройя заприметил ещё утром и никак не мог понять его причину. Время, когда его люди должны были вернуться с острова с мальчишкой, давно миновало, но они всё ещё не прибыли. И одновременно его всё более тревожил этот странный колокольный звон по всему городу. Колокола в церквях словно обезумели. Толпы народа высыпали на улицы и в радостном возбуждении, словно на Пасху или Рождество, бродили в праздничных одеждах без дела, обнимались и целовались. Непонятные, неуместные народные гулянья! Коройя вышел на улицу. Весёлый человек, по виду ремесленник, пьяный, но не от вина, столкнулся с ним. Не вспылил. Коройя спросил, что за праздник.

– Праздник! Праздник! Радуйся, синьор млетак! – на плохом итальянском воскликнул человек, попытавшись его обнять. – Клиссу освободили от проклятого турка!

– Клиссу? Крепость?

– Да!

– Кто? Кто освободил?

Человек засмеялся, махнул рукой в сторону дымящейся крепости.

– Есть храбрецы среди спалатцев!

Поздно ночью – а гулянье ещё и не кончалось, и церкви стояли открытыми, как днём, мужчины и женщины ходили в них молиться за победу христиан, а священники произносили зажигательные речи – вернулся брат Лоран и остальные. Запылённые, усталые и с виноватым видом.

– Мы не смогли. Что-то странное творится по всему острову. И в монастыре тоже! Службы, веселье, множество людей. Какую-то турецкую крепость захватили. Прости. Мы не осмелились напасть. Да это и невозможно было!

Коройя не винил братьев. Проклятый захват крепости произошёл так некстати! Он смотрел на дымящуюся скалу, и закалённое в лишениях и боях сердце его охватило тревожное предчувствие. Только глупые миряне могли беспечно радоваться мелкой победе над турками. Он-то понимал: захват крепости – это война у самых границ Спалато! И очень скоро здесь начнутся облавы в поисках врагов и шпионов. Мальчишку надо похитить и вывезти отсюда немедленно!