Текст книги "Сеть паладинов"

Автор книги: Глеб Чубинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 28 страниц)

Глава 19

Венецианский залив. Далмация. Республика Рагуза. Несколько дней спустя

Тревога, а затем и страх вселились в Али Мукстара, когда он проходил мимо фонтана Онофрио и с ним неожиданно столкнулся тучный христианский монах. Ни в столкновении, ни в монахе не было ничего примечательного. Если бы не кое-какие особенности самого Али Мукстара, а также слова, которые монах произнёс. Али Мукстар только сегодня утром ступил на камни оживлённой городской пристани Рагузы[95]95
  Рагуза – город Дубровник в Хорватии. В XV—XVIII веках – независимая республика.


[Закрыть], сойдя на берег с небольшой купеческой фусты, покинувшей неделей ранее венецианский порт Кьоджа. На его ладной фигуре прекрасно сидел новенький купеческий костюм, состоящий из вестины – длинной куртки с изящными застёжками и бархатным поясом, широких штанов, расшитых пуговицами по диагонали, и шёлкового плаща. Свободная итальянская речь, коротко остриженные волосы и тонкая бородка придавали ему вид состоятельного итальянского купца.

Прибыв в Рагузу, Мукстар успел разобраться с неотложными делами и просто решил прогуляться по городу, поскольку ему ещё предстояло длинное путешествие в Стамбул. Он немного расслабился. Было жарко для середины февраля. Мукстар захотел пить и остановился на небольшой поляне – площади – около фонтана Онофрио, невысокого многогранного сооружения, накрытого куполом, куда вода подавалась по акведуку с гор.

На монахе был длинный плащ из толстого серого сукна. Заплывшие глазки на круглом лице глядели бестолково. Он крутил головой по сторонам и наскочил на Али, когда тот выходил из тени аркады на площадь к фонтану. При столкновении чётки выскочили из рук монаха и упали на землю.

Мукстар, прекрасно знавший европейские обычаи, поспешил рассыпаться в извинениях перед тем, кого у христиан принято называть святым отцом. Он наклонился за чётками и протянул их недотёпе.

Но монах ошарашил Али. Продолжая смотреть куда-то в сторону, он вдруг явственно произнёс:

– Оставь их себе! Они будут напоминать тебе о Венеции. У меня есть для тебя интересные дополнения к венецианскому плану. Если хочешь их получить, приходи к звоннице, встань с её западной стороны и держи в руках эти чётки. У тебя три часа.

Монах, фыркая, поплескал на себя ледяной водой и как ни в чём не бывало пошагал своей дорогой в сторону мрачноватого здания францисканского монастыря, высокая колокольня которого высилась над городом. Ошеломлённый турок, замерев с чётками в руках, глядел ему вслед, растерянно слушая, как стучат о камни деревянные сандалии святого отца. Потом опустил взгляд на чётки. Это были чётки римской веры, с бусинами цвета и размера красной фасоли и с серебряным крестом.

Что это за монах? Откуда ему известно о плане? Откуда он знает его, Али, и то, что он только что приплыл из Венеции? План, о котором упомянул монах, Али сегодня утром в секретной сумке лично доставил из Венеции османскому посланнику в Рагузской республике. Посланник должен будет завтра снарядить курьеров и доставить сумку в Стамбул к великому визирю.

Откуда христианский монах знает про план? Никому, кроме него, Мукстара, не известно, что находится в сумке! Значит, за ним следили прямо от Венеции? Мукстар стал мучительно вспоминать пассажиров своего недельного путешествия на судне. Нет, никого вспомнить он не мог. Обычные моряки, которым заплатил Юсуф за перевозку своего компаньона. Капитан, его помощники – они принимали его за итальянца. Сквернословили, напивались, ругали неверных и их любимого Магомета. Нет, Али был уверен, что на корабле никто не подозревал, кто он, и не мог никуда сообщить.

Тем временем монах прошлёпал до ворот монастыря и исчез за ними. Мукстар заставил себя уйти с площади. Он был опытным разведчиком, поэтому, приняв самый непринуждённый вид, принялся бродить по узким улочкам Рагузы. Вышел на главную площадь, не спеша обошёл четырёхгранную колонну с флагштоком. Остановился у ниши рыцаря Орландо, покровителя города, затем проследовал на Княжев двор, ко Дворцу ректора – правителя Рагузы. Прошёлся вдоль большого квадратного дворца с высокой аркадой, под которой тянулась крытая галерея. Из лабиринтов улочек с домами, увитыми виноградом, он выходил на поляны. В другое время он наслаждался бы этим зажиточным и красивым городом – главным соперником Венеции. Но сейчас, вглядываясь в пестро одетые толпы, плотно двигающиеся по улочкам, он пытался угадать, кто следит за ним.

Постоял у караула стражников у главных ворот, направился ко дворцу Спонза, заполненному конторами менял, вышел к городской звоннице, высокой башне, рядом с которой находились ворота, пробитые в толще стены и открытые в гавань. Мукстар оглянулся. Он наметил для себя место – на середине площади, чтобы монах не смог причинить ему зла. Опытным взглядом Мукстар также обследовал все подходы к площади, после чего вышел в гавань. Там повсюду пахло жареной рыбой.

Не обнаружив ничего подозрительного, но с возрастающей тревогой, Мукстар вернулся в ту часть города, в предместье, где находились личные апартаменты представителя османов в Рагузе. Те, кто следит за ним, точно знают, кто он. Нет необходимости таиться. Неважно, заметил он слежку или нет. Монах знает.

Из папок сенатора М. Лунардо.

«Нейтральная Рагуза, или Дубровник, как зовут его местные жители, – главный наш соперник на Адриатике. Эта дерзкая маленькая Республика на море, которое принадлежит венецианцам, присваивающая добрую часть нашей торговли, застряла как кость в горле Венецианского залива и не позволяет богатствам попадать в утробу нашей казны. А наш Сенат, в своё время постановивший «каждую пятницу рассуждать о средствах уничтожения Рагузы», никак не может уничтожить её.

Рагуза не может сама себя защитить, поэтому имеет покровителей. Главный из них – султан. Без него венецианцы уже давно придушили бы её. Ежегодная дань султану плюс содержание турецкого посольства – 20 000 цехинов. Туркам Рагуза очень важна – они получают от неё оружие и припасы. Огромная часть турецкой торговли с Западом идёт через Рагузу: торгуют тканью, шёлком, льном, духами, сахаром, специями, шерстью, шубами. Турки сохранили Рагузу для оппозиции Венеции.

Рагуза так боится потерять свободу, что открывает только днём, и то на несколько часов, свои ворота.

Все её жители римской веры. Но армяне и мусульмане пользуются полной свободой. Говорят рагузинцы по-славянски, но также владеют и итальянским.

Так как она нейтральна – это центр шпионажа на Адриатике».

Город кишел шпионами всех враждующих на Балканах сторон. Кроме турок и венецианцев, здесь были агенты германского императора, французы, испанцы, шпионы итальянских принцев, венгры, хорваты... Все они следили друг за другом, собирали сведения и всевозможные сплетни.

Поэтому в том обстоятельстве, что к секретному плану кто-то хотел продать дополнения, не было ничего удивительного. С другой стороны, это могли быть сами венецианцы, обнаружившие потерю своих секретов, и желавшие, во-первых, проверить, раздобыли ли османы секрет, а во-вторых, может быть, даже заполучить его обратно. Вероятность такого оборота дела была велика.

Мукстар, вернувшись в резиденцию, срочно доложил посланнику об обстоятельствах странной встречи с монахом. Он был вынужден кратко пояснить, что монах предложил ему заполучить дополнения к тому документу, который они должны доставить в Стамбул. Они встревожились вместе.

– И действительно никто не знает содержания твоей сумки, Али? – спросил посланник, пощипывая густой чёрный ус.

Али покачал головой.

– Сумку опечатали при мне. Документы были туда положены, как только их переписали. А меня тут же отправили в Кьоджу.

Размышляя вместе, они пришли к выводу, что о его прибытии из Венеции, конечно, могли знать и проболтаться многочисленные слуги резиденции, но о содержимом сумки знать не мог никто.

Чтобы окончательно убедиться в этом, посланник, заглянул в сундук с тяжёлым немецким замком, служивший для хранения секретных бумаг и денег, и изучил сумку. Она была такой, какой сдал ему утром курьер. Не вскрытой. Тогда он приказал привести к нему старшего из челяди и подробно допросил. Не замечал ли он слежки? Каких-нибудь подозрительных людей? Получив на каждый из вопросов отрицательный ответ, он продолжал, однако, чувствовать озабоченность.

Из тени веранды дома на окраине города Мукстар задумчиво обозревал гряду суровых Динарских Альп, их угрюмые скалистые верхушки, непроходимые леса на склонах. Горы охватывали этот прекрасный город гигантским амфитеатром. У их подножия зацветали вишнёвые сады, раскинулись цитрусовые рощи и виноградники.

Так как же отреагировать на предложение? Они почти не сомневались, что каким-то непонятным для них образом венецианцы прознали о краже их документа.

В конце концов Мукстар решил рискнуть. Даже если это провокация и некто предлагает игру, её нужно попробовать, поближе познакомиться с правилами. Отказаться от сведений было бы глупо. Посланник организовал засаду, выслав вперёд несколько слуг. Задача заключалась не столько в том, чтобы получить что-то от монаха, сколько попытаться перехватить его и выкрасть. А там уже опытные умельцы из османов вытянут из него всю правду. Таким образом, за полчаса до появления Мукстара на поляне у звонницы все выходы и подходы к ней были перекрыты людьми посланника, занявшими все ключевые места.

Через два часа пополудни Мукстар появился на указанном месте. Он медленно поигрывал чётками в левой руке, держа их как можно заметнее. Он неторопливо прошёлся по периметру площади, среди массы разношёрстного народа. Затем он встал под башней и неторопливо оглядел толпу. Он мог подать знак людям, рассыпанным по площади, и монаха они могли взять прямо здесь. Либо по дороге домой.

А вот и монах! Тучный, неуклюжий, в сером плаще, опоясанном толстой верёвкой, эдакая большая серая мышь с выбритой макушкой. Отдуваясь, вытирая пот с жирного лица, он продирался сквозь толпу торговцев в сторону Али. Он заметил Мукстара и направлялся прямо к нему. Когда монах приблизился и встал сбоку, Али вдруг пришла в голову забавная шутка. Он разжал пальцы, и чётки упали на землю. Монах засопел, затем молча, задрав сутану, тяжело присел на корточки и потянулся за чётками.

Звонкий мелодичный удар раздался над головами людей и поплыл по площади. За ним следующий. На башне звонницы новый час начали отбивать зелёные рыцари – покрытые патиной бронзовые фигуры. Все невольно отвлеклись от своих дел и подняли головы. Монах и Мукстар тоже застыли: один на корточках, другой – стоя над ним.

– Как дела, Али! Тебе привет от сенатора Феро, – вдруг услышал турок за своей спиной.

Но он успел лишь полуобернуться и заметить, как в уходящем свете дня что-то блеснуло. В следующий миг Мукстар почувствовал, что нечто острое и жгучее вонзилось ему в левое плечо под ключицей. Это был стеклянный кинжал – фактически тонкая стеклянная спица с идеальным остриём длиной более двадцати сантиметров. Мукстар почувствовал болезненный укол и тихо вскрикнул под звон часов. Вонзив кинжал, убийца, поддерживая заваливающегося Али сзади, умело обломил тонкую стеклянную рукоятку. Теперь никто не смог бы вынуть жало из тела жертвы, обрекая турка на мучительную смерть, когда лезвие окончательно погрузится в сердце.

Под звон колоколов монах быстро поднялся и вместе с убийцей покинул площадь. Мукстар медленно осел на землю. Толпа раздвинулась, и слуги турецкого посланника кинулись к умиравшему курьеру.

Глава 20

Венеция. Конец февраля 1596 года

На рассвете в той части пьяццетты, где в портике под Дворцом дожей ежедневно происходило утреннее брольо, в толпу патрициев – интриганов, сплетников, любопытных, шпионов, дельцов и адвокатов – внедрился молодой человек. «Брольо», или иначе «брольо онесто», то есть «честное брольо» – удивительное венецианское действо, получившее своё название от находившейся когда-то неподалёку церкви Санта Мария дель Брольо[96]96
  Святая Мария при фруктовом саде (ит.).


[Закрыть], на которое издревле собирались патриции, чтобы обсудить политические и государственные вопросы. На самом же деле это было нечто вроде политической биржи. Патриции охотно отправлялись на брольо перед выборами, особенно те, кто хотел получить какой-нибудь пост. Они просили о поддержке, привлекая к себе внимание, прося других патрициев или предлагая голосовать за кого-то, но так, чтобы это стало известно и оценено по достоинству, а также поздравляя победителей в голосованиях. Патриции, стремившиеся к получению должностей или утверждению каких-то решений, покупали на брольо голоса более мелких и незначительных членов Большого Совета. Всё это делалось с большой церемонностью, негромко и с низкими поклонами. Как говорит поговорка, если патриций плохо поклонился, то у него «плохая» спина, а значит, мало шансов на получение поддержки.

Брольо происходило на пьяццетте, по утрам – при восходе солнца в портике под Дворцом дожа и в треть пьяццетты со стороны дворца, а после полудня – под портиком первого крыла Новых Прокураций и соответственно в треть пьяццетты уже с другой стороны.

Молодой человек в изящном джюбоне[97]97
  Разновидность длинного кафтана.


[Закрыть], бархатном коротком плаще и щегольской шляпе бродил между группками тихо переговаривающихся степенных людей, которые словно все были в масках, не только на лицах, но и на душе, ибо никогда нельзя проникнуть в душу настоящего венецианца. Узкая полоска чёрной ткани, называемая стола, свешивалась у. него через левую руку, и он многозначительно, но не демонстративно ею помахивал. Это был сигнал. Стола, обычно надеваемая через левое плечо – половина спереди и половина сзади, часто накидывалась на руку как сигнал, что человек нуждается в помощи или милости.

Молодой человек несколько раз обошёл густую, негромко переговаривающуюся толпу, ненадолго останавливаясь перед группками патрициев.

И вскоре по брольо пополз слух, что кто-то торгует бумагами исчезнувшего сенатора Феро. И торгует ими какой-то приятель сенаторского сына Филиппо! Часть толпы, а среди них были и шпионы иностранных послов, подались в ту сторону, откуда исходил слух. Даже агенты Совета Десяти, которые каждый день посещали брольо, вылавливая незаконные политические сделки и надеясь столкнуться с заговором, потянулись туда.

Молодой человек действовал неуклюже, не находя понимания и доверия у патрициев. На первые же вопросы – что именно за бумаги он хочет продать и кто он, собственно, такой, молодой человек отвечал несвязно и невнятно, а от предложений предъявить бумаги увиливал с нагловатой неопределённостью. Слух, однако, полз именно за ним.

К счастью для неумелого торговца документами, он быстро попал в поле зрения некоего Мозе Кашто, профессионального торговца секретами, работавшего на высокомерного и заносчивого сера Джустиниани. Кашто, невысокий, густо заросший волосами человечек с обманчиво мягкими манерами, пристроился за молодым щёголем и поспешил шепнуть своим вкрадчивым голосом, что готов посмотреть его бумаги. Он сразу отличил в молодом человеке не шутника, эдакого насмешника-мистификатора. Он знал, что иногда среди таких вот чудаковатых и нахальных молодых людей, не знавших, к кому обратиться, и по глупой неопытности нарушавших все писаные и неписаные правила и традиции брольо, оказывались обладатели чрезвычайно ценных документов, попадавших к ним совершенно невероятным, почти фантастическим образом. Короче говоря, Мозе не гнушался общаться с любыми продавцами, какими бы странными они ни выглядели, не отказываясь от документов, какими бы грязными они ни оказались.

Молодой человек наконец услышал взывавшего к нему торговца и обернулся, с сомнением оглядев коренастую, не очень опрятную фигуру. Однако Кашто удалось несколькими вескими и серьёзными словами убедить продавца немедленно покинуть брольо, ибо так, предлагая всем бумаги, он привлечёт к себе внимание не покупателей, а сбиров и будет уже давать бесплатные объяснения в казематах Дворца дожей. Кашто договорился с ним о встрече в условленном месте.

Когда щёголь покинул брольо и, миновав базилику Сан-Марко, углубился в улицы торгового квартала, за ним увязалась небольшая группа малоприятных людей, состоявшая из торговцев секретами, шпионов и сбиров. Замыкал шествие Джанбаттиста Первый, для подстраховки. Молодой щёголь покружился на многолюдной Мерчерие – знаменитой торговой улице Венеции – и ловко нырнул в толпу. Компания преследователей в растерянности остановилась на площади у церкви Сан-Джулиан, а цепкие сбиры, убедившись, что жертва преследования их провела, потянулись обратно на брольо.

Джанбаттиста, удовлетворённый наблюдением, вернулся на площадь Святых апостолов. Задача их с Пьетро – а костюм щёголя удивительно шёл ему! – грубой провокации заключалась в том, чтобы расшевелить сенаторского сынка, Филиппо Феро, привлечь к нему внимание.

Франческо и Джанбаттиста Первый дежурили по очереди на брольо уже вторую неделю. Падроне был уверен, что таинственный документ сенатора Феро существует и где, как не на брольо, ему объявиться!

Филиппо! Чем больше они узнавали о нём, тем больше убеждались в его виновности и вовлечённости в преступление. Джанбаттиста Второй следил за ним. На днях ему удалось оказаться свидетелем ссоры между матерью, почтенной донной Альфонсиной, ходившей теперь в глубоком трауре и мрачнее тучи, и Филиппо. Мать кричала громко из сада:

– Ты тратишь безумные деньги на путан, на игру, на компании! Твой брат в Риме вытворяет вообще всё, что захочет. Ты даже не хочешь задуматься, в каком тяжёлом положении наш дом! Твой отец исчез! Ты должен, наконец, понять, что мы не богатейшие люди в Венеции. У нас малый доход. И мы погрязли в долгах.

А положение их дома и в самом деле было нелёгким. В налоговом регистре Джироламо удалось раздобыть и изучить их налоговую книгу. Бедную сестру, дочь сенатора, Марию-Луизу, выдали замуж два года назад с приданым в рассрочку, последнюю часть которого сенатор Феро выплатил своему зятю лишь в начале этого года. У семьи были собственные маленькие виноградники на терра ферма, но доход с проданного вина был крайне низкий. Одни подарки, на которые сенатору по случаю приходилось тратиться – ковры, фарфор и картины – стоили сотни дукатов.

Содержание дома на Кампо Санти Апостоли в год обходилось в две с половиной тысячи дукатов. Дом, как многие дома в Венеции, имел свежий фасад, но требовал большого ремонта внутри.

Загородная вилла под Тревизо, обветшавшая и древняя, «съедала» 1100 дукатов. Еда всей семьи обходилась в 1200 дукатов в год.

Старший сын Альберто в Риме, в курии, ищет должности. Просит на это шесть тысяч римских скудо, а это – девять тысяч венецианских дукатов! Сущее разорение для семьи! Сенатор вынужден был искать кредит. Нашёл деньги в Венеции под шесть процентов, чтобы одолжить десять-пятнадцать тысяч дукатов.

– В Риме можно найти генуэзца под четыре, четыре с половиной процента, – задумчиво заметил Лунардо по этому поводу. – Однако как же сенатор собирался всё это отдавать? Но, по крайней мере, одно подозрение с нашего поднадзорного снимается. Если Феро убит, то, по крайней мере, не при участии сына.

– Почему?

– Родственные убийства происходят обычно из-за наследства. И какое наследство оставляет сенатор сыновьям?

Тем не менее, несмотря на бедственное финансовое положение семьи и скромные доходы отца, Филиппо кутил напропалую. Затихнув в первые несколько дней после исчезновения сенатора, он стал развлекаться ещё безудержнее, посещая своих двоих куртизанок, салон ридотто на площади Сан-Марко. Утром и днём он долго отсыпался. Джаба Второй, сделавшийся в эти дни «хвостом» молодого патриция, придерживался своей точки зрения по поводу его разгульного поведения.

– По-моему, он сильно нервничает. Эти красные воспалённые глаза, горячечный взгляд...

– Ты хочешь сказать...

– Я хочу сказать, что он, конечно, любит развлечения, но сейчас он, мне кажется, пытается убежать от самого себя.

– Совесть нечиста?

– Возможно.

Как удалось выяснить Пьетро, дом, который посещал Филиппо в те несколько дней, когда они следили за сенатором, был нанят неким сансери с весьма подходящей фамилией – Порко[98]98
  Рогсо – свинья (ит.).


[Закрыть], а это делало ситуацию всё более подозрительной, хотя, возможно, и объясняло, откуда у Филиппо деньги. Мерзкая каста сансери процветала в «тишайшей и мирной Венеции» – эти типы ссужали молодых патрициев деньгами и драгоценностями в долг, зная, что они – богатые наследники больших состояний их родителей. К тому моменту, когда патриций действительно получал наследство, долг его становился так велик, что порой превышал все, накопленное его предками. Так разорялись целые древние дома. Но что могло привлечь сансери в небогатом Филиппо? Что тот делал в заброшенном доме?

Таким образом, сведений, собранных о молодом патриции, было достаточно, чтобы считать его в высшей степени интересным для хорошего допроса. Они ждали случая, когда Филиппо раскроется окончательно. Так как падроне был совершенно уверен, что Филиппо известно о переговорах и документах отца и он не только знает, но, возможно, и обладает ими, то предполагал, что появление Филиппо или его доверенных друзей на брольо с предложением продать эти документы будет совершенно естественным. Однако почти две недели посещений брольо результата пока не дали, Филиппо на пьяццетте не появлялся, и поэтому Лунардо распорядился провести, как он выразился, небольшую «стимуляцию рынка ценных политических бумаг» с участием Пьетро и Джанбаттисты Первого.

Результат стимуляции на брольо не замедлил себя ждать.

– Сегодня утром Совет Десяти принял решение о секретном аресте Филиппо Феро по подозрению в причастности к исчезновению его отца, сенатора Феро.

Витторио с выражением сочувствия на лице глядел на Джироламо, на лице которого не дрогнул ни один мускул, хотя сообщение поразило его.

– Когда будет произведён арест? – спросил он как можно спокойней.

– Как обычно, сбиры капитана гранде сделают это на рассвете.

Значит, у них впереди была ещё часть дня и почти вся ночь.

Как только Витторио покинул таверну, аккуратно расплатившись за свою часть жаркого, Джироламо взволнованно вскочил. План действий с Филиппо обретал реальные очертания. Правда, они собирались приступить к нему завтра. Не сегодня. Завтра утром в дом сенатора должен был постучаться некий доброжелатель и сообщить, что Совет Десяти принял секретное решение об аресте Филиппо. Эту миссию должен был выполнить падре Онорацио, молодой священник из Падуи, с полным приятным лицом и обходительными манерами. Священники, которые вездесущи, обладают авторитетом и, хотя нередко оказываются плутами и обманщиками, традиционно внушают доверие. Падре единственный, кто мог прийти к незнакомому молодому человеку и сообщить опасную весть. И при этом ему не потребуется долго и путанно объяснять, откуда он выведал эту новость. Знает, и всё тут. И поскольку он священник настоящий, а не переодетый, то Филиппо не усомнится в его словах. Филиппо, разумеется, впадёт в панику и бросится в бега.

А они тем временем проследят за ним. Если Филиппо будет держать бумаги при себе, они найдут способ обыскать его. В самом удачном случае, если Филиппо окажется совсем беспомощен и наивен, то падре должен будет помочь ему снарядиться и сбежать, укрыв его, разумеется, в подготовленном Джироламо месте, завоевать его доверие и выведать его тайны.

Но если сбиры арестуют его, то все пропало! Совет Десяти выжмет из него и документы, если они есть, и все о его тайных встречах. И естественно, Филиппо из тайных казематов уже не выйдет. Скорее всего ему суждено будет утонуть в корзине в канале Орфано. Что же, вытаскивать его тело оттуда?

Таким образом выходит, что операцию с предупреждением Филиппо необходимо срочно перенести на сегодня. Джироламо раздумывал об этом, торопясь к себе в гостиницу. На Святых апостолов Джаба сказал, что Филиппо пока не покидал своего жилища. Послали Пьетро за священником, падре Онорацио пришёл примерно через час, и Джироламо стал готовить его к миссии.

Однако события в тот день сделали ещё один поворот. Некий молодой человек, по-видимому, приятель Филиппо, постучал в дверь сенаторского дома. Пробыл он в доме недолго. Караулить его на площадь вышел Джанбаттиста Первый. Приятель Филиппо вышел из дома и ушёл с пустыми руками. А через полчаса, когда падре уже покинул гостиницу и семенил через площадь, на крыльце появился сам Филиппо, в широкополой тёмной шляпе и плаще, с небольшим дорожным сундучком в руках. Без слуги. И хотя держался он беспечно, даже слишком беспечно, что не соответствовало его обычной вороватой ночной походке, они сразу поняли – Филиппо собрался бежать. Значит, приятель или знакомый всё-таки предупредил его! В этом не было ничего необычного, так как множество патрициев по разным поводам и без повода привлекали особое внимание сбиров или «Стражей ночи», и большая часть из них, не дожидаясь ареста, бежала из Венеции, не искушая судьбу.

Бедный падре, увидев Филиппо, замер посреди площади в полной растерянности. Зато все остальные, кто следил из окна остерии, подобрались и приготовились к охоте.

Оглянувшись разок-другой, как бы невзначай, Филиппо быстрым шагом двинулся к мосту через канал Святых апостолов. Очевидно, и это было самое логичное в данных обстоятельствах: он собирался остановить гондолу. Однако, как подсказывал Джироламо опыт, было уже слишком поздно сразу бежать из города. Вечерело. На ночь глядя ни одна лодка его далеко не увезёт. Значит, скорее всего, он попытается заночевать где-нибудь в городе, у знакомых или в гостинице, лишь бы ночью его не достали сбиры, а на рассвете, когда они как раз явятся арестовать его, он уже будет покидать город. И скорее всего по воде.

Между тем Филиппо вдруг заметался по берегу. Бесчисленные лодки сновали по Большому каналу, он кружился в оживлённой торгующей толпе на мосту. Несколько раз махнул рукой, призывая баркаролло. Но в этот оживлённый час никто, похоже, не замечал его. Джироламо подал знак. Франческо и Джаба Второй быстро выбежали из гостиницы и помчались к набережной. Остановившись поблизости от Филиппо, они также принялись ловить гондолу. Вскоре остановились сразу две лодки. Филиппо торопливо прыгнул в свою и спрятался в глубине кабинки, лодка поплыла в сторону, противоположную от Риальто. Гондола с Франческо и Джабой двинулась за первой лодкой, на некотором расстоянии от неё. Джироламо перевёл дух. Его помощники, словно гончие, рванувшие за оленем, никогда не упустят свою жертву. Оставалось только ждать.

Спустя пару часов в гостиницу вернулся сначала Джанбаттиста Первый, сообщивший, что проводил приятеля Филиппо до дверей его дома, а затем объявился и Джаба Второй, сияющий и довольный.

– Он остановился в остерии в сестьере Санта-Кроче у площади Святого Симеона. Остерия «Бесноватый».

– А, я знаю такую! – отозвался Пьетро. – Грязная ветхая дыра, где управляющим как-то был человек, страдавший болезнью Цезаря". Надо же, она ещё до сих пор не развалилась!

– Почти развалилась. Можно даже сказать, что она уже и не действует. Управляющий сказал – они на ремонте, но на одну ночь впустить согласился. Наш друг снял комнату на ночь. Франческо уговорил сдать ему соседнюю комнату.

– Отлично. Тогда вперёд!

Свои действия они обсудили заранее. Необходимо было пробраться к Филиппо и, воспользовавшись неожиданностью разоблачения и его страхом – ибо он, конечно, принял бы их за агентов Совета Десяти, – вытянуть из него всё, что можно, а затем отпустить на все четыре стороны. Пусть бежит из города.

Ещё было далеко до риальтины – ночного отбоя, когда к берегу у площади Святого Симеона причалили две лодки. Из них на берег сошли четверо. Они запалили два факела, которые принесли с собой.[99]99
  Эпилепсия. Ею страдал Юлий Цезарь.


[Закрыть]

Джироламо, велев обоим Джанбаттистам караулить гондолы, взял один горящий факел и вместе с Пьетро углубился в улицы. Это была одна из самых запущенных и бедных частей в сестьере Санта-Кроче, полная грязных, обшарпанных и вонючих трущобных домишек, населённых бедными рыбаками, подмастерьями и опустившимся людом, среди которого попадалось множество проходимцев и преступников, скрывавшихся от правосудия. Место это внушало страх. Поселиться здесь даже на ночь можно было либо от ещё большего страха, либо с отчаяния. Они тихо подошли к остерии, в которой не светилось ни одного окна. Ни души вокруг. Не похоже было, что и Франческо ждал их. Джироламо постучал в дверь остерии дверным молотком. Никто ему не отозвался.

Джироламо слегка толкнул входную дверь, дверь поддалась. Они вошли внутрь. На покосившемся прилавке обгорали две большие свечи.

– Есть кто?

Но никто не отозвался.

Даже слабого и тусклого освещения хватало, чтобы сразу понять, что это была за гостиница. Вся скособоченная и разбитая, с полуразваленной лестницей, с потолком чёрным, словно закопчённым от огня в камине. Казалось, главными посетителями здесь были мыши, возившиеся на стойке и не испугавшиеся появления гостей. Никаким ремонтом здесь и не пахло, воняло гнилью и мочой, бедностью и скупостью полной и бесконечной.

– Эй! – снова позвал Джироламо, но в ответ не услышал ни звука. Зловещая тишина, казалось, разлилась по мерзкому дому.

Взяв с прилавка догоравшую свечу, он жестом приказал Пьетро оставаться на месте, а сам осторожно поднялся по скрипучей лестнице на второй этаж. Посветил свечой в мрачный пустынный коридор. Стены, забывшие, что такое краска, были исписаны сотней мерзостей. Вдруг Джироламо почему-то подумалось, что человек, спрятавшийся в одной из этих комнат, был смертельно напуган. Филиппо вряд ли сюда завела беспечность или паника. Он, конечно, давно приглядел это унылое место для своего отступления. На что он рассчитывал? Здесь неподалёку на окраинах причаливали большие грузовые барки, и на рассвете Филиппо смог бы уже перебраться либо в Кьоджу и спасаться морем, либо в Местре или Фузину и оттуда бежать на материк.

Но где же Франческо? Он ведь должен быть где-то здесь!

Медленно двигаясь по тёмному, зловеще скрипящему коридору, он всматривался в каждую дверь, попадавшуюся ему на пути. Они были такие же грязные и поломанные, покосившиеся, как и вся гостиница. Почти все приоткрыты, с выломанными засовами. Наконец в конце коридора он обнаружил две двери. Они отличались от всех остальных наличием ручек-набалдашников, целых замковых скважин, и они были закрыты.

Джироламо подошёл к первой, прислушался, затем тихо постучал. Снова прислушался. Никто не отозвался. Тогда он толкнул дверь – она оказалась незапертой. Джироламо переложил свечу в левую руку, а правой достал нож и крепко сжал рукоятку. Дверь приотворилась с лёгким скрипом. Он шагнул, скользя, внутрь, приподнял свечу, освещая внутренность комнаты. Это было небольшое помещение, больше похожее на каморку, такое же мерзкое и грязное, как коридор, с такими же отвратительными стенами, со столом, изрезанным и изрубленным больше, чем столы в лавках мясников, и разваливающимся от старости. Убогая кровать подпиралась камнями. В ней не было никаких следов присутствия постояльца. Где же Франческо?