Текст книги "Сеть паладинов"

Автор книги: Глеб Чубинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 28 страниц)

Глава 16

Венеция. Восемь дней спустя

Джироламо сидел и смотрел на тёмную площадь, освещённую лишь тусклыми фонарями у церкви. Вместе с Джанбаттистой Вторым они следили за домом из окна гостиницы уже восьмую ночь подряд, сменяя друг друга каждые три часа. Пока один сидел у окна, другой отдыхал. Джироламо пользовался часами отдыха, чтобы вздремнуть и написать отчёт, а часы дежурства использовал для размышлений. Джанбаттиста устроился в дальнем конце комнаты, в углу между стеной и большим дубовым шкафом, с зажжённой свечой на столике и, наверное, уже в сотый раз перелистывал изданный для путешественников и иностранцев «Каталог самых главных и самых честных куртизанок Венеции».

Каталог был изрядно затрёпан. В нём указывались адреса и цены, которые куртизанки брали за посещение. Джанбаттиста читал вслух, возмущённо хрюкал и негодовал:

– «Анцола Бекера, живёт у моста Латери, поручительница у неё Медея из Сан-Шоппо». Хм... Могли бы дать хоть краткое описание её внешнего вида, какие-нибудь особенности. Например, танцует или играет на лютне. Или мастерица по французским ласкам...

Хотя каталог кроме адресов и цен ничего больше не уточнял, его страницы и поля были густо испещрены репликами и комментариями постояльцев, часто неприличными, по поводу достоинств некоторых куртизанок. Они с лихвой восполняли недоработки и лакуны издания. Джанбаттиста не мог отказать себе в удовольствии и зачитывал их вслух, тихо и довольно гогоча.

Джироламо едва слушал его, сосредоточившись на сереющем балконе на той стороне площади. Он тоже любил встречаться с девушками, но ещё больше любил матрон – их опытную нежность и развитость форм. Их мягкие силуэты виделись ему повсюду, куда глядели в сумерках его усталые глаза. Ничего не происходило. Хрюканье и смех Джабы Второго поддерживали бодрствование.

– ... Ну и цены! Ну и цены! Это просто бесстыдство! Анцола Травизиана, живёт на канале дель Дрио, поручительница у неё Мадалена дель Прёте – четыре золотых! Да это же свихнуться можно! Да за такие деньжищи... Помилуйте, что же она должна делать такого? Она должна ублажать клиента, как в султанском гареме! – Джанбаттиста засопел. – Всё равно, это просто невообразимо! Так... Адриана, живёт в Сан-Барнаба, около Дворца Зане, поручительница Манегина Грега – два золотых! Да вы что, братцы?! Да за что? Господи!

Глаза Джироламо слипались. В тот момент, когда Джаба издал очередное возмущённое восклицание, он как раз клюнул носом. Встрепенулся. Вспомнил, что Лунардо как-то познакомил его с отчётом одного из комитетов Сената. Из отчёта выходило, что на сто пятьдесят тысяч жителей Венеции зарегистрировано почти двенадцать тысяч путан. Большая часть из них меретричи – дешёвки. Но регистрировались и кортиджаны – куртизанки, совершенные в искусстве любви и не только в этом. Они были знатоками и умелицами в музыке, литературе и беседах. Прямые наследницы афинских гетер. Из них более двухсот принесли Венеции славу самого свободного города Европы. Воистину, свобода здесь ходит с поднятой юбкой!

– Что же ты хочешь, – заметил Джироламо вслух. – Аретино[89]89
  Пьетро Аретино (1492—1556), писатель итальянского Возрождения. Прославился как памфлетист и сатирик.


[Закрыть] ведь как-то сказал: «Венеция – это цивилизация путан. И она, как и Венера, вышла из моря...»

– Между прочим, – вдруг перебил Джаба, – наша Фиорелла из Падуи, что живёт около Бо, берёт за услуги в семь раз меньше!

– Фиорелла – это та, что заразила французской болезнью чуть не половину философов с факультета свободных искусств? Знаешь, что сказал почтенный Фабриций, когда узнал об этом? Он как раз мыл хирургические ножи в тазу, потому что только перед этим что-то кому-то отрезал. Он так постучал ножами задумчиво: «Ну что ж, – говорит, – философы на то и философы».

Джаба Второй, наконец, отбросил каталог и потянулся.

– А что, – сказал он, зевая. – Было бы забавно навестить, например, Лучетту Фруттариолу и пододвинуть кого-нибудь из Контарини, Гримани или Гритти. Причём заявиться прямо в его день. И все. Тому – кукиш. Будет ждать. Хохо-хо! – вдруг пропел Джаба жеманным высоким голосом, подражая неведомой Лучетте: – Самые сладкие извинения моему синьору! Я сегодня занята с путешественником, гостем нашего светлейшего и тишайшего города! Ключиком познаний будем открывать щёлку в комнату сокровищ! Пестик в ступку! – И снова басом: – Несли бы вы, синьор, ваш золотой канделябр домой!

Джаба был родом из Тревизо, происхождения и доходов самых скромных. Потеснить в любом деле знатного и надменного венецианского вельможу было для него величайшим счастьем.

– Впрочем, мне на эту Лучетту никакой годовой платы не хватит. Я тебе говорил, – сварливо припомнил он. – Не отказывайся от «гарнированной» постели...

Джироламо пропустил упрёк мимо ушей. Впрочем, с отказом он действительно погорячился.

– Надо бы сказать хозяину поднять оплату, что ли? – заметил Джанбаттиста. – Чтобы ты все деньги просадил в ридотто или на тех же куртизанок. Это было бы неплохо! Да... – Он вздохнул. – Путешественникам в этом славном городе везёт больше всего. Генрих Третий... Монтень... Незабываемые впечатления! Кстати, а где сейчас Вероника Франко? Насколько мне известно, они оба встречались с ней.

Джироламо фыркнул.

– Сейчас она уже не в том возрасте и спасает душу.

– Значит, жива ещё? А что с ней?

– Жива. Где-то в Венеции. Открыла богадельню для заблудших женщин. Ведёт праведный образ жизни, и говорят, совсем больна.

– Ну, ещё бы! И по-прежнему пишет стихи? Кстати, о поэзии. Если б я знал, что мы здесь будем торчать без сна, я захватил бы с собой томик Аретино. Представляешь: Венеция, Большой канал, прогулки по воде. – И Джанбаттиста процитировал один из самых скабрёзных сонетов Пьетро «Божественного».

– Если ты хочешь почитать, то в шкафу у управляющего лежит Евангелие для путешественников, которые забыли захватить его из дома, – заметил Джироламо.

Джаба потух. Невольно бросил взгляд на аналой с распятием у громоздкой кровати. Собрался было продолжить свою болтовню, но Джироламо сердито цыкнул и прильнул к окну. Джаба мягко вскочил и подкрался к товарищу, встав у него за спиной. Он был невысок, с коренастой крепкой фигурой и курчавой головой.

Из дверей дома сенатора на площадь вышли двое. В первом, плечистом парне с большим веслом на плече, фонарём в левой руке и в простом одеянии, они легко узнали баркаролло. Второй, невысокий человек, закутанный в тёмный плащ и с низко надвинутой на голове шляпой, был сенатор Феро. Именно в таком виде они уже не раз покидали дом.

Двое неторопливо прошли слева от гостиницы, подошли к причалу канала Святых апостолов, где были привязаны гондолы. (Наблюдатели в это время поменяли позицию и перебежали к торцевому окну.) Забрались в лодку – сначала лодочник, затем Феро, который скрылся в фельце – пассажирской кабинке. Баркаролло отвязал лодку и, оттолкнувшись от берега, вышел почти на середину канальца, развернул судёнышко, которое, пронырнув под мостиком и выйдя на Большой канал, повернуло в сторону моста Риальто и вскоре скрылось в темноте.

Феро, по мнению Джироламо, поступал опрометчиво и неосторожно, покидая дом в столь поздний час без слуг и телохранителей. Конечно, лодочник, крепкий парень, мог защитить его, однако, учитывая государственную важность ночных прогулок сенатора, оказаться вдвоём в ночном городе, полном преступников, было небезопасно. Сыщики уже привыкли к этим ночным прогулкам сенатора, которые происходили регулярно – каждую третью ночь. Поэтому Джироламо мог без труда представить его маршрут.

Гондола сенатора тем временем вышла на Большой канал – главную артерию города – неподалёку от Риальто, оставила слева канал Сан Джованни Кризостомо, подобралась к Немецкому подворью и нырнула под мост. В этом месте на канале несмотря на поздний час было большое движение. Народ толпился на самом мосту, по берегам у остерий и локанд. На многих лодках горели фонари, факелы, отражаясь в воде. Крики лодочников-баркаролло, смех, вереницы лодок и гондол в обоих направлениях придавали каналу вид шумной, многолюдной главной улицы, которой он в сущности и был.

Гондола сенатора с многочисленными остановками, вызванными заторами по вине лодочников, то и дело норовящими развернуться в самых неподходящих местах, покинула наконец Риальто, и двинулась дальше по Большому каналу, в сторону бухты Сан-Марко.

Наблюдение, которое Джироламо установил больше недели назад за сенатором, выявило любопытные подробности. Днём сенатор отправлялся во Дворец дожей – в Синьорию и другие магистратуры. По вечерам сидел дома, как полагается почтенному патрицию и отцу семейства. Он жил в хорошем добротном доме вместе с женой и взрослым сыном, не считая слуг.

Но была одна странность. Каждую третью ночь после полуночи он выбирался из дома и куда-то уплывал на гондоле, возвращаясь только на рассвете.

В первую ночь наблюдатели лишь установили, что Феро вернулся домой под утро. Зато весь следующий день и ночь он безвылазно провёл дома. На второй день выбрался ненадолго после полудня во дворец. И опять провёл вечер и ночь дома.

Когда на третью ночь сенатор снова отправился на прогулку, Джироламо нанял гондолу, дежурившую на канале Святых апостолов. Баркаролло, узнав, что придётся плавать всю ночь, заломил тройную цену за риск, чтобы не натолкнуться на ночной патруль.

Франческо и Пьетро удалось проследить сенатора до Кампо Сан-Видале, после крутого поворота, который делал Большой канал, перед прямой дорогой к бухте Сан-Марко. Там гондола ненадолго причалила, и в неё сели двое, закутанные в длинные плащи, как определил Франческо, монахи. Гондола после этого ушла в бухту и в безлунной темноте потерялась из виду. Наблюдателям пришлось вернуться назад.

Сенатор возвратился домой как и в прошлый раз, под утро.

Любопытным было и ещё одно обстоятельство. В те ночи, когда Феро покидал дом, чтобы плавать в бухте Сан-Марко на лодке с неизвестными людьми, из дома тихо выбирался и его сын Филиппо, молодой человек двадцати с небольшим лет. Он не пользовался гондолой, уходил без сопровождения слуги. Он выскальзывал из дома каким-то ловким способом, перелезая через стену в саду, примыкавшему к дому, цепляясь за толстые ветви дерева. Он спрыгивал со стены, быстро озираясь, пересекал мост через канал Святых апостолов и скрывался в лабиринте улочек.

Как выяснил Пьетро, этот Филиппо был повеса, хотя и член Большого Совета, на который никогда не являлся, один из тех легкомысленных молодых патрициев, которые, по рождению, считают себя полезными и необходимыми Республике, но не желают палец о палец ударить для её процветания. Предположительно, молодой человек, пользуясь отлучкой отца, отправлялся развлекаться к какой-нибудь красотке или в ночной притон – походы, которые его отец, узнай он об этом, пресёк бы немедленно. Для проверки Джироламо прикрепил к молодому человеку Джанбаттисту Первого.

После первых ночных прогулок Джироламо отправил Франческо к Реформатору с кратким донесением о наблюдениях и за дальнейшими указаниями. Франческо привёз ответ. Мессер Маркантонио благодарил за точный отчёт, а также просил установить, о чём же всё-таки и с кем ведутся переговоры, а также рекомендовал повнимательнее наблюдать за сыном сенатора.

По поводу того, что встречи с монахами происходят раз в несколько ночей, а потом сенатор сидит безвылазно в кабинете, Лунардо сделал предположение, что, скорее всего, монахи устно излагают ему своё мнение, а затем сенатор обдумывает полученные сведения и составляет подробный письменный отчёт о переговорах. В связи с этим мессер Маркантонио высказал пожелание заполучить хотя бы страницу из того, что, возможно, записывает сенатор.

На второй встрече с Витторио, секретарём Канцлера Оттовиона, которая состоялась в оговорённый день, Джироламо задал несколько вопросов:

– Кому, как ты думаешь, сенатор докладывает о результатах своих переговоров? С кем он встречается после ночных похождений? Ведь мы установили, что он ходит во Дворец дожей регулярно. К кому конкретно? Внутрь, к сожалению, мы сами попасть не можем.

Витторио понимающе кивнул.

– Как правило, сенатор посещает обычные сенатские комитеты. Ничего необычного за ним не замечали. Разговаривает с различными магистратами, консильери и сави-мудрецами, сенаторами. Но чаще всего, почти в каждое посещение он встречается с руководителем совета Гарцони.

– Ага! Всё-таки Гарцони? О чём они говорят? Каковы темы их бесед?

Витторио пожал плечами.

– Увы, но они предпочитают беседовать наедине и при закрытых дверях. Никаких записей и протоколов не ведут, поэтому канцеляристам проникнуть к ним невозможно.

– А что приносит с собой сенатор? Какие-нибудь бумаги? Он что-нибудь оставляет у советника? – Джироламо настаивал.

– Наверное, приносит, – Витторио проговорил неуверенно.

– Где хранятся потом эти документы? Где их держит Гарцони? Во дворце? Или уносит домой?

Витторио промолчал, вглядываясь в своего однокашника, словно посылая ему безмолвный сигнал. Потом покачал головой и ответил:

– Видишь ли, советник Гарцони облечён серьёзными государственными полномочиями и соблюдает все требования к секретности документов...

Джироламо понял, что имел в виду секретарь. Он не мог прямо признаться в том, что секретари подслушивают или подсматривают за магистратами Республики, забираются к ним в комнаты или листают их документы. Признаться даже в малейшей части этого, случайно проговориться или обмолвиться означало сознаться в таком нарушении должностной скромности, которое граничило с государственным преступлением! Даже выполнение совместного задания с помощником сенатора, не являвшегося членом Совета Десяти, которое само по себе уже было подозрительным и опасным в глазах хранителей государственной безопасности, не позволяло секретарю преступить какую-то невидимую черту. Джироламо вздохнул.

– Значит, – проговорил он с лёгкой досадой, – нет никаких причин быть уверенным в том, что Феро и Гарцони обсуждают интересующую нас тему.

Настала очередь Витторио досадливо поморщиться.

– Нет. Это не так, – сказал он твёрдо. – Уверенность есть. Но с бумагами сложно... Попытайтесь пока использовать ваши возможности...

– Ну хорошо, – сдался Джироламо. – Нет так нет.

– Может быть, – продолжал Витторио неуверенно, – установить наблюдение и за советником?

– Пожалуй, но позже... – Джироламо покачал головой. – К сожалению, наши возможности ограничены.

Снова миновали две тихих ночи. К предстоящей прогулке сенатора подготовились более основательно. У Кампо Сан-Видале поставили дежурить Франческо, который на этот раз должен был проследить таинственных спутников сенатора и установить, насколько это возможно, их личности. Франческо прятался в большом саду у церкви Сан-Видале.

Джанбаттиста Первый караулил у моста на площади Святых апостолов, дожидаясь появления Филиппо, а в том, что он обязательно появится, не сомневались ни Джироламо, ни его товарищи. Пьетро нанял гондолу, чтобы проследить, куда ночью поплывёт сенатор. Возможно, он действительно всю ночь плавал со своими таинственными собеседниками по бухте Сан-Марко. А может быть, они вместе посещали какое-нибудь потайное местечко.

Джироламо остался вместе с Джанбаттистой Вторым в гостинице для особой операции.

Таким образом, когда Феро вместе со своим баркаролло появился на площади, наблюдение заработало, как хорошо отлаженный механизм.

А вот и Филиппо. Тёмная фигура в коротком плаще появилась на стене, цепляясь за ветки дерева заброшенного сада. Вот он спрыгнул, и, несколько раз оглянувшись, быстро зашагал привычной дорогой через площадь мимо церкви, пересёк мост через канал, чтобы, как он надеется, раствориться в лабиринте улочек. Но на этот раз ускользнуть незамеченным ему не удалось. Спустя минуту у моста мелькнула другая тёмная фигура – это был Джанбаттиста Первый, который поспешил за Филиппо, не отставая от него ни на шаг.

Площадь опустела. Они прождали ещё некоторое время.

– Пора, – наконец проговорил Джироламо. Впереди у них было по меньшей мере два-три часа.

Молодые люди осторожно открыли окно. Первым наружу выпрыгнул Джанбаттиста. Следом за ним – Джироламо. Задуманное предприятие было рискованным, но оно того стоило. Все подходы к дому сенатора хорошо изучены, все соседние дома также. Они знали, что семья слуг из трёх человек находилась в другой, дальней стороне дома. Ещё двое слуг появлялись только утром и жили в городе в собственных жилищах.

И хотя после коприфуоко – тушения огней всякое хождение по городу строжайше пресекалось, ночная жизнь только оживлялась в это время.

Джироламо и Джанбаттиста подошли к дому Феро, обойдя площадь по периметру и прижимаясь к стенам строений. Ничто не мешало осуществлению их плана, а тьма благоприятствовала ему. Ещё в первый день слежки Пьетро подметил, что дом с садом, примыкавший к стене сенаторского дома, кажется, необитаем. В последующие дни они убедились в этом, установив способ, каким молодой Филиппо Феро покидал жилище. В торцевой его части, примыкавшей к заброшенному соседнему саду, имелся какой-то проём, который и позволял Филиппо проникать к соседям. Либо это была дверь, либо окно. Более того, именно в окнах крайней комнаты на втором этаже долго горел свет после возвращения Феро с тайных прогулок. И также он долго горел по вечерам, когда Феро не выходил из дома. Эта крайняя комната манила наблюдателей – ибо она принадлежала либо самому сенатору либо его сыну.

Подойдя к саду заброшенного дома, Джанбаттиста встал к стене, руками опершись о неё, а Джироламо быстро вскарабкался по спине кряхтящего товарища, ухватился за толстую ветку большого дерева и перебрался в сад. Джанбаттиста остался сторожить внизу.

Оказавшись в саду, Джироламо не торопился спрыгивать с дерева, решив разобраться, как ускользал Филиппо. Никакой двери в сад он не заметил. Но толстая ветвь большого дерева касалась окна на втором этаже сенаторского дома, почти лежала на карнизе. До окна с дерева был едва ли шаг, и для молодого мужчины перебраться на него не составляло труда. Кому принадлежала комната в торцевой части дома? Скорее всего, это была комната самого Филиппо. Джироламо осторожно перебрался на нужную ветку и по ней шагнул к окну. Как они и предполагали, окно было лишь прикрыто ставнями, но не заперто на щеколду, иначе как бы Филиппо смог вернуться обратно? Джироламо легко раскрыл ставни и осторожно скользнул в комнату.

Оказавшись внутри, Джироламо на некоторое время замер, не шевелясь и прислушиваясь. Убедившись, что он в помещении один, составил план дальнейших действий. В кармане у него лежали свечи и маленький канделябр. При закрытых ставнях Джироламо мог рассчитывать, что никто не заметит света в окнах. Он зажёг тонкую свечу – в комнате задрожал неяркий свет. С первого взгляда было ясно, что он попал не в спальню и не гостиную. Из мебели лишь несколько кресел, шкаф, сундук, небольшая лавка и большой письменный стол посредине. Вся мебель из тёмного дорого дерева. По стенам висели гравюры. В углу комнаты – аналой с распятием.

Сердце Джироламо учащённо забилось. Комната никак не могла быть комнатой молодого повесы! Кабинет? Чей? Сенатора? Возможно, не такой импозантный, как он предполагал. В этом предстояло удостовериться. Джироламо шагнул к столу. На столе справа лежала пара листов бумаги – похоже, неотправленные или полученные письма. Джироламо прочитал: «Светлейший синьор судья!..» Прочитав письмо, весьма частного и незначительного содержания, он отложил его, взял другое. «Досточтимый синьор сенатор!..» Прочитал и его, а потом с минуту стоял, переваривая немыслимую удачу, которая сама прилетела к нему в руки, если не вспоминать о том, что за ней он забрался в чужой дом. Подпись в конце даже не письма, а записки ясно указывала, что её автором был сенатор Феро. Обращение и содержание второй записки указывали, что судья обращался к сенатору Феро. Значит, скорее всего это и есть его кабинет! Джироламо стоял посреди комнаты и усмехался: он готовил себя к тому, что придётся красться, с риском быть разоблачённым, по ночному дому, разыскивая кабинет сенатора. А он оказался в нём, едва забравшись! Джироламо подошёл к двери, ведущей внутрь дома, осторожно подёргал её и убедился, что она заперта.

Осмотр он начал со шкафа, сундуков и стен. В кабинете должен быть какой-нибудь тайник. Однако осмотр ничего не дал. Джироламо перебрал книги на полках шкафа, предметы в сундуках, которые были незаперты, поискал за гравюрами – никаких тайников. Затем тщательно изучил стол. Большой письменный бронзовый прибор с фигуркой льва святого Марка. В отдельной ячейке лежали приготовленные перья. Странная рогатка или рукоятка от чего-то: длинная, с поперечной деревянной перекладиной и металлическими кольцами на каждом конце, установленными под углом к перекладине. Джироламо повертел рогатку в руках, не очень понимая её предназначение. Он положил находку обратно на стол рядом с прибором, постаравшись зафиксировать в памяти её устройство, чтобы потом перечертить. Большой нож для разрезания бумаги. Ящики заперты. С помощью булавки ему удалось открыть их.

Они были заполнены всякой всячиной – бумагами, письмами, перевязанными шнурками, свечными огарками. Здесь же лежали ножи для заточки перьев, множество свинцовых карандашей, новеньких или совершенно стёртых, – видно было, что сенатор немало писал, очки сенатора в кожаном футляре. В нижнем ящике несколько номеров «Ла Гадзетта» – рукописной газеты, издаваемой в Венеции. Большие листы бумаги размером ин-фолио лежали толстой стопкой. Начатые, но недописанные письма. Несколько листов, исписанных заглавными буквами одинаковым каллиграфическим почерком в два совершенно идентичных столбца. Джироламо повертел их в руках. Уж не шифр ли? Несколько небольших эротического и непристойного содержания рисунков.

Джироламо быстро и внимательно просмотрел каждую бумажку в столе. Вышколенный своим учителем и начальником, он во время таких осмотров был глазами и ушами Лунардо, стремясь запомнить всё, что видел, не пропустить любой, даже незначительной, детали. Запомнить все, показавшееся странным и незнакомым, чтобы в дальнейшем точно передать все увиденное и замеченное при осмотре.

В подобных столах – массивных и сложных – мог находиться тайник, и даже не один. Если он устроен в стенке стола, то в этом случае его делали плоским и узким, чтобы его нельзя было найти, сравнив толщину стенок. Джироламо подлез под стол и начал водить рукой по поверхности панелей и стенок в надежде обнаружить малоприметный рычажок или кнопку. Затем он тщательно исследовал все ящики, вынимая их и ощупывая внутренние и внешние стенки. Никаких следов тайника или секретных отделений.

Разочарованный, Джироламо ещё раз осмотрел и ощупал все стены комнаты, шкаф, сундуки, кресла, ощупал все гравюры, слегка отодвигая их от стен. Потом в последний раз обвёл комнату взглядом. Результат его осмотра был обескураживающим. Не найдено ничего подтверждающего предположение, что сенатор занимается тайными записями. Либо сенатор слишком ловок и все прятал в другом месте, либо сенатор не делал того, в чём его подозревали. Хотя уверенность в том, что сенатор много писал, по-прежнему не покидала Джироламо. Или он работал над записями в другой комнате дома?

Джироламо провёл в кабинете больше часа. Пора было уходить. Прежде чем затушить свечу, он на минуту в последний раз оглядел комнату, но, так и не придумав, где ещё искать, покинул дом через окно, как и вошёл в него. С подоконника шагнул на дерево, затворил ставни, потом с дерева перебрался на стену и спрыгнул на землю.

– Ну что? – Джанбаттиста поджидал его внизу.

– Ничего, – Джироламо покачал головой. – Ничего не нашёл. Либо он ничего не хранит, либо хранит где-то в другом месте. Либо я не умею искать...

Когда они вернулись в гостиницу, Джироламо завалился спать. Джаба остался у окна продолжать слежку.

Утром, растолкав товарища, он отчитался о дежурстве. Все повторилось, как обычно. Первым домой вернулся Филиппо, который перелез через стену и переполз в окно. Джанбаттисты Первого пока не видно, но ясно, что он проделал всю дорогу за тем, за кем следил. Позже, перед рассветом, подплыла гондола сенатора Феро. В сопровождении баркаролло, он пересёк площадь и вошёл в дом. Опять долго горел свет в его кабинете – в той боковой комнате. Причём, как заметил Джаба, зажёгся он не тогда, когда вернулся Филиппо, а когда вернулся сенатор. Свет и сейчас продолжал гореть.

Значит, у Филиппо есть ключ, которым он отпирает кабинет после ухода отца, выбирается из дома через окно, а комнату запирает. Интересно, как же сенатор не замечает, что сын лазает из дома через его кабинет? Или замечает? И поэтому не хранит важные бумаги в этой комнате?

Оставив Джабу Второго отсыпаться в «Серебряном льве», Джироламо отправился на Риальто на встречу с остальной частью команды, Джанбаттистой Первым, Франческо и Пьетро, в съестной лавке у Сан-Джованни на Риальто. Улочки и узкие набережные вокруг моста бурлили и кишели народом. По мосту же перебраться можно было, еле-еле продвигаясь в густой толпе. За мостом Эрберия Зелёный рынок шумел, мужчины и женщины толкались у прилавков, заваленных плодами и цветами.

Спустя час, завтракая свежими лепёшками с оливковым маслом и помидорами, Джироламо слушал рассказ Джанбаттисты Первого. Тот проследил за Филиппо Феро, который от своего дома на площади Святых апостолов прошёл до моста Риальто, пересёк его и двинулся улочками в сторону площади Сан-Поло. За Сан-Поло, в переулке, он постучался в некий дом. Ему открыл слуга с факелом в руках. Там, в этом доме, Филиппо и находился почти до утра, не покидая его.

– Что это за дом? Гостиница? Локанда? Может быть, тайный притон для игроков?

Джанбаттиста покачал головой.

– По виду обычный частный домишко. Не очень ухоженный, не очень чистый, не очень новый.

Адрес, естественно, он запомнил.

Ещё Джанбаттиста обратил внимание на то, что Филиппо как-то уж очень испугался патруля «Стражей ночи», который попался ему на Риальто. Понятно, что в пятом ночном часу[90]90
  Соответствует примерно двум часам ночи современным.


[Закрыть] любой бы на его месте поспешил увильнуть от патруля, но Филиппо повёл себя уж очень необычно. Он запаниковал, и перед тем, как спрятаться под мост и притаиться, он, казалось, готов был даже прыгнуть в канал.

– Ты так и простоял у того дома в засаде всю ночь?

– Почти. Я походил под окнами. Окна плотно закрыты ставнями. Слышал женские голоса. Под утро из дома вышла группа из четырёх человек. Мужчины. Шли без света. Я пошёл за ними. Однако мне не удалось преследовать их далеко. Те уж действительно были предельно осторожны. Озирались постоянно, останавливались, прислушиваясь и всматриваясь. Поэтому я держался от них на расстоянии. А за одним углом они исчезли. Они пошли в сторону Кампо деи Фрари. Тогда я вернулся и стал дожидаться Филиппо. Но перед ним вышли женщины. Обе закутаны в чёрные накидки. Шли со слугой, который освещал им дорогу факелом.

– Куртизанки?

– Вероятней всего. Лиц и одежду, конечно, я не смог рассмотреть – мне пришлось спрятаться в нише. Чтобы меня не заметили. Но, Боже мой, как они надушились!

– Надо будет установить, что это за дом, кому он принадлежит и кто в нём живёт.

Рассказ Пьетро был самым коротким. На этот раз ему удалось не потерять гондолу сенатора из виду: подсадив на кампо Сан-Видале двоих пассажиров, он на лодке поплыл в бухту Сан-Марко и плавал с ними всю ночь – вокруг Сан-Джорджо, вдоль набережной Скьявони до верфи и госпиталя Иисуса Христа, затем вокруг Джудекки. И так всю ночь, нигде не причаливая.

– Он очень горячий человек, этот наш сенатор, – шмыгая носом, закончил Пьетро.

– Что ты имеешь в виду?

– Видишь, я уже чихаю после такой прогулки. А ему хоть бы что!

Франческо всё не возвращался, и они решили ждать его. Он объявился только к полудню. Его красивое смуглое лицо выражало крайнюю степень усталости. Было видно, что он совсем не спал и был очень возбуждён. Он повалился на скамью, попросил стакан вина, выпив его залпом; потребовал кусок курицы и вонзился в него белыми зубами. Он ждал монахов неподалёку от Кампо Сан-Видале. Они, как он и предполагал, появились со стороны площади. Сели в лодку к сенатору и поплыли в сторону бухты Сан-Марко. Они вернулись, как и в прошлый раз. Он хорошо слышал стук их деревянных сандалий. При свете утра он разглядел их и подтвердил свою догадку – это были братья-минориты[91]91
  Орден миноритов основан святым Франциском Ассизским в 1208 году.


[Закрыть], судя по их одеянию: длинному плащу с пелериной и капюшоном из толстого серого сукна, подпоясанному толстой верёвкой, на голых ногах – деревянные сандалии.

– Ты не перепутал? Это одеяние миноритов?

– Нет сомнений. А почему ты удивлён?

Джироламо пожал плечами.

– Я почему-то представлял себе православных монахов. Впрочем, они могли и переодеться. И ты проследил за ними?

– Проследил. До самого конца. Но, во-первых, должен сказать, что я был не единственный, кто поджидал этих монахов.

– Любопытно. Продолжай!

– Я прятался у стены собора. Вдруг увидел монахов: они шли, не таясь, пересекли всю площадь. Немного погодя я заметил, как за ними крадётся некто, закутанный в плащ. Он шёл за ними от пристани, там, где сад. Я думаю, он их там и поджидал.

– И ты последовал за ними?

– Разумеется. Монахи шли первыми, потом – эта фигура, за ними – я.

– Слушайте, – не удержался Джироламо. – Почему они все разгуливают ночью не таясь? Сенатор ходит, как на прогулку. Монахи эти тоже. Ну, не считая Филиппо...

– А сейчас ты и вовсе удивишься! Я проследил их до жилья. И знаешь, где они обитают? – в глазах Франческо блеснул лукавый огонь. – Не поверишь! В гостинице «Чёрный орёл»!

Джироламо подскочил.

– «Чёрный орёл» на площади Сан-Бартоломео? В той самой?

– В той самой!

– Невероятно!

Гостиница была известна тем, что в ней селились большей частью немцы – купцы, монахи, путешественники. Несколько лет назад сильный пожар разрушил большую часть этой старинной остерии, но вскоре её отстроили заново.

– Ты думаешь, братья-минориты – немцы?

– Не устал ещё удивляться? – спросил Франческо, с довольным видом откидываясь на спинку лавки и постукивая себя по брюху. – Они – каталонцы.

– Ты ничего не путаешь? Как ты узнал?

– Я знаю слугу в гостинице. Хозяин там некий Кристоффель Гафт. Мне повезло. Он был на месте. Эти монахи – брат Лука и брат Чиприано – французы. Так записал он в журнале с их слов. Но позже я убедился, что они – каталонцы. Я дождался, как они покинули гостиницу, причём переодевшись в светское платье, с короткими чёрными плащами, и отправились по своим делам. Я не решился пойти следом из опасения, что утром они меня заметят. Человек, который следил за ними раньше, – я это видел – тоже ушёл. Когда они проходили мимо, я услышал, на каком языке они говорили – на каталонском!