Текст книги "САКУРОВ И ЯПОНСКАЯ ВИШНЯ САКУРА"
Автор книги: Герман Дейс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 42 страниц)
Глава 12
Как выяснилось несколькими мгновениями сонной действительности спустя, никакой лестницы не оказалось. Как не оказалось ни длинного спуска по ней, ни громыхающего впереди домового в виде колёсного чайника. Во второй части своего сегодняшнего сна (или третьей, если считать предисловие с невидимым домовым) Сакуров просто продолжил давешнее путешествие с трёхногим инопланетянином. В общем, он шёл за ним и с каким-то болезненным любопытством осматривался по сторонам, на нефтяные вышки, пирамиды и плетущегося позади Семёныча в бедуинском прикиде. Но наибольшее любопытство возбуждал сам трёхногий инопланетянин в виде зеркала неопределённой формы с перевёрнутым отражением Сакурова в нём. Это отражение вело себя совершенно непредсказуемо, оно выказывало абсолютную неустойчивость, и Скауров не уставал даваться диву, глядя, как его собственное отражение с неуловимой неторопливостью колеблющейся ртути словно перетекает из одного фрагмента зеркального двойника в другой и так далее, пока одна рука не встанет на место другой, а голова не окажется на месте живота.
«Вот и прикинь, что отражение перевёрнутое, когда такая ненадёжная видимость», – с восторгом изумлённого зеваки думал Сакуров и продолжал озираться на окружающую его зазеркальную действительность. Вышки с пирамидами, кстати, приказали долго жить, Семёныч уже не плёлся позади, но вкруг, сколько хватало глаз, простиралось двухцветное болото, а впереди маячила Красная горка.
«Ух, ты! – с новым восторгом подумал Сакуров. – Так это ж наше болото! Кочки синие, а промеж них – жёлто! И инопланетян, зараза, теперь двухцветный! Зато горка, в натуре, красная! Интересно, а куда делось отражение? Или это он спиной ко мне повернулся? Нет, так дело не пойдёт: надо попробовать разглядеть его спереди».
Сакуров, чтобы ещё раз взглянуть на своё отражение, попытался обогнать провожатого, но ни черта у него не вышло. Данное обстоятельство вызвало дополнительное любопытство, а память услужливо подсказала, что раньше, для того чтобы разглядеть отражение, никакого инопланетянина обгонять не приходилось, потому что его – отражение – было видно со всех сторон.
«Феноменально!» – мысленно воскликнул Сакуров, снова пытался обогнать провожатого, снова у него ничего не получалось, от чего его любопытство только усиливалось. Единственно, что сейчас не трогало Константина Матвеевича, это неведомая (или неведомый) Сакура.
«А что – Сакура? – мелькало где-то среди вороха второстепенных мыслей. – Сакура как Сакура…»
– Послушайте, любезный! – решил подать голос Константин Матвеевич, кстати, вспомнив, что за всё время знакомства с инопланетянином они сказали друг другу не более шести фраз. – Не могли бы вы идти немного помедленней?
– Не могу, – сухо обронил инопланетянин и поддал хода.
«Ну, если мы так быстро будем идти, очень скоро окажемся на горке, а там и до деревни рукой подать», – решил Сакуров. Зачем им подниматься на горку по пути в деревню, об этом Константин Матвеевич не подумал, но почему-то твёрдо знал, что идут они именно в деревню.
– Скажите, – снова обратился Сакуров к инопланетянину, – а вы из какой цивилизации?
Спросив, Константин Матвеевич так и обмер от любознательного экстаза, одновременно испытав сильнейшее недовольство самим собой, – почему он не спросил о такой важной вещи сразу?
– Из трансцендентальной, – ответил инопланетянин.
– Я так и знал! – радостно воскликнул Сакуров, спугивая синих рогатых жаб, барахтающихся в жёлтых болотинах. Он понятия не имел, что означает трансцендентальный, но его уверенность в правильности названия места, откуда прибыл его несколько странный проводник, от этого не становилась меньше.
– Только я никакой не инопланетянин, – решил огорошить Сакурова трёхногий. Сейчас, поспешая впереди спутника, он не выписывал зигзагов, но прыгал по кочкам довольно прямолинейно.
– Я так и знал! – совершенно не огорчился Сакуров.
– Что я из трансцендентной цивилизации? (23)
– Что вы не инопланетянин!
– А кто я?
– Вы – Филипп Ауреол Теофраст Бомбаст фон Гогенхейм! – безапелляционно заявил Константин Матвеевич. – Правильно?
Давным-давно, ещё в начале своей морской карьеры, когда Сакуров болтался на буксире между Сухуми и Батуми в должности старпома, он пристрастился к отгадыванию кроссвордов с фрагментами в журнале «Наука и жизнь». А однажды бывший старпом забуксовал на слове по вертикали со второй буквой «а» и предпоследней – «мягким знаком». Фрагментом, указывающим ключ к разгадке слова, была очень плохая фотография какой-то сильно подержанной гравюры. Устав биться над неизвестным словом, Константин Матвеевич взял в корабельной библиотечке следующий номер журнала и узнал, что мужика с плохой фотографии звать Парацельс. Затем Сакуров не поленился сходить в городскую библиотеку, там он воспользовался большой советской энциклопедией, нашёл в одном из томов пресловутого Парацельса и узнал про годы его жизни с 1493 по 1541 включительно плюс всю подноготную данного фрукта, известную авторам вышеупомянутой энциклопедии.
«Вот, козлы! – разозлился тогда старпом ветхого буксира на составителей кроссворда. – Они бы ещё сюда фотографию Матфея, который написал евангелие от Луки, впарили и спросили бы, кто сей деятель есть?»
Разозлиться он – разозлился, но на всю оставшуюся жизнь запомнил полные реквизиты основателя ятрохимии и небольшое лирическое отступление в энциклопедии насчёт образовавшихся в Советском Союзе двух научных школ, которые спорили, как правильно произносить главную фамилию древнего врачевателя: Гогенхейм или Гогенгейм. Спорили они, разумеется, за казённый счёт, потому что в советские времена поощряли всякие науки.
– Да, я Парацельс, – без ложной скромности подтвердил проводник Сакурова и полуобернулся к нему. Сейчас он представлял собой несколько вычурный трельяж, усугублённый, помимо мебельных, тремя родными разными ногами великого целителя. В зеркале продолжал маячить перевёрнутый Сакуров, но по грудь, потому что его голова оказалась ниже нижнего обрамления овального зеркала.
«И никуда я не перетекаю», – отметил Константин Матвеевич более или менее приемлемую цельность своего отражения и сделал ещё одну попытку забежать перед провожатым, но тот ускорился, при этом снова пошёл зигзагами.
«Понятно!» – осенило Сакурова, и он тоже ускорился, но зигзагов повторять не стал, лишь старался не отстать и не свалиться с синей кочки в жёлтую промежность. Так они довольно долго брели до подножия Красной горки, хотя, казалось, протяни руку и – вот она. Да ещё эти рогатые лягушки. Они мешали движению не только Сакурова, но и Парацельса. И если у Сакурова синие лягушки просто путались под ногами, то по отношению к Парацельсу рогатые твари придумали особенно злокозненную тактику. А именно: когда тот делал зигзаг вправо, на его двухцветную спину прыгали левые лягушки, когда Парацельс сворачивал влево – на его спину прыгали правые лягушки. Запрыгнув на спину старинного врачевателя и придумщика ятрохимии (24), и правые, и левые лягушки начинали чувствительно бодать свою жертву, и тот даже сбивался со своего ритмичного зигзага. Константин Матвеевич, наблюдая подобное безобразие, обратил внимание на тот странный факт, что, оказавшись на двухцветной спине из жёлтых и синих полос, расположенных весьма произвольно, лягушки тоже становились двухцветными, но почему-то не мимикрировали, и Сакуров видел их так же хорошо, как блох на голой розовой собаке. Впрочем, как и самого проводника, вроде бы и синего с жёлтым, но заметного на фоне сине-жёлтого ландшафта на манер свежего мухомора в палой траве чисто золотого цвета. Другими словами, ни Парацельс, ни лягушки не собирались маскироваться, и это получалось у них тем эффективней, чем больше предпосылок они для этого имели.
– Внимание! – предупредительно поднял нормальную человеческую руку Парацельс. – Мы вступаем во владения Амфетамина!
– Какой ещё Амфетамин?! – разволновался Сакуров. – Это же Красная горка! Она Красная потому, что одна из одной глины на всю округу! Из неё раньше кирпичи делали, поэтому в центре должна быть воронка. Ну?!
– Один фенила слева и два амино-пропана справа, – бесстрастно доложил Парцельс, встряхнулся, словно собака, сбрасывая с себя надоедливых лягушек, и попёр вверх по идеально красному склону.
– Нет, ты погоди! – продолжил горячиться Сакуров, очень удивляясь самому себе – почему он в этом сне (вернее – в этом продолжении сна) так возбуждается? – Что ещё за Амфетамин? Наркотик такой, да? Только учти: я в наркоту ни ногой. С меня и водки хватает!
– Прошу прямо за мной! – велел Парацельс и, кстати, вильнул вправо.
– Прямо – так прямо, – не стал спорить Сакуров и погнал влево.
«И никакой это не Амфетамин, а самая настоящая Красная горка», – уже мысленно возражал Константин Матвеевич. Он знал эту горку, как облупленную, потому что не раз и не два забредал на её лысые пологие склоны, усыпанные в сезон осенних дождей говорушками (25). Посередине горку разрыли для глиняных нужд, но это случилось давно и теперь в месте раскопок росли молоденькие осинки.
«Ну, точно, Красная горка!» – продолжал мысленно кипятиться Сакуров. натыкаясь на знакомые отвесные скалы и приближаясь к своеобразному входу довольно мрачного вида в ещё более неприветливое ущелье. Там и сям виднелись красные деревья-исполины, сплошь переплетённые красными лианами и цепями из червонного золота. На цепях сидели красные коты и лаялись по-собачьи.
«Всё правильно! – с воодушевлением подумал Константин Матвеевич. – Знаю я этих котов: они по-человечески говорить умеют, не то, что по-собачьи. Вот только как их звать – позабыл. Как-то очень просто, но как? Блин!».
– Их звать Адреналин и Нонадреналин, (26) – напомнил Парцельс и, проходя мимо них, грозно цыкнул по очереди на обоих. Коты послушно влезли по цепям на деревья, но лаяться не перестали.
– Точно! – хлопнул себя по лбу Сакуров и вдруг почувствовал вялость, приступ аппетита и какую-то липкую сонливость. (27)
– Если можно, потерпите ещё немного? – попросил Парацельс.
– А чё терпеть-то? – заплетающимся языком возразил Константин Матвеевич и заплетающимися ногами потащился за старинным медиком.
– Да тут место одно есть интересное. Посмотрите и – можно будет поспать.
«Можно подумать, я уже не сплю», – мысленно возразил Сакуров, ощутил непреодолимое желание улечься там, где стоит, но оживившееся насчёт интересного места любопытство подтолкнуло его дальше. Они миновали ущелье, затем пересекли горное плато, переправились вброд через реку с водопадом и по поросшему красным кустарником склону поднялись на вершину, как утверждал Парацельс, владений какого-то таинственного Амфетамина. Хотя Сакуров один в один видел, что это Красная горка.
– Ну, где твоё место? – засыпая на ходу, но с непреходящим интересом спросил Константин Матвеевич. Где-то во второстепенном сознании снова появилась мысль о Сакуре, но Сакуров снова не обратил на эту мысль должного внимания, а лишь подумал, что если это интересное место окажется Сакурой, он будет чувствительно разочарован.
– Да нет, до Сакуры ещё идти и идти, – успокоил его Парацельс, – а это – вот!
И он театральным жестом показал на поросший красным лишаём красный металлический цилиндр. Сначала, когда Сакуров и Парацельс поднялись на совершенно лысую вершину, на ней отсутствовали вообще всякие предметы, не говоря уже о каких-то цилиндрах. Поэтому цилиндр, на который указывал Парацельс, в прямом смысле этого слова вылупился из центра вершины владений Амфетамина. Причём вылупился как-то так неожиданно и буднично одновременно, что факт его явления рядом с Парацельсом на совершенно лысой вершине не вызвал никакого дополнительного недоумения со стороны Сакурова. То, что цилиндр металлический и вылупился именно из центра, также не вызывало никаких сомнений. Лишайник выглядел чистым лишайником, и красный на красном смотрелся так же контрастно, как белый горошек на чёрном поле. Или наоборот.
– Ух, ты! – вяло засуетился Константин Матвеевич вокруг восхитительного цилиндра, который сначала оказался размерами примерно с Сакурова, но потом резко увеличился раза в три, к тому же начисто утратил форму цилиндра.
– Морфетрон! – важно молвил Парацельс и хозяйски похлопал по бывшему цилиндру рукой. Средневековый медик стоял бок о бок с Сакуровым, но Сакуров, скосив глаза на своё отражение, увидел его чисто анфас. А ещё он заметил, что отражение снова стало перетекать, но целенаправленно, в сторону Морфетрона. И если бы не массивная рама трельяжа в виде Филиппа фон Гогенхейма, или Парацельса в виде трельяжа, перевёрнутое отражение Сакурова утекло бы в недра бывшего цилиндра.
– Точно, Морфетрон! – воскликнул Константин Матвеевич и без сил повалился у подножия то ли цилиндра, то ли ещё какой фиговины в виде мяча для регби, поставленного на попа. Засыпая, Сакуров увидел, как фиговина в виде мяча для регби начинает пучиться разными геометрическими телами, а посередине обозначилась обыкновенной молнией. Молния расстегнулась, и из неё повылезали всякие лестницы, эстакады и просто эскалаторы. По ним забегали вверх-вниз обыкновенные треугольные человечки без голов на гусеничном ходу и маленькими экскаваторными ковшами вместо рук. Парацельс к тому времени улёгся рядом с Морфетроном и вдруг превратился в большую непрозрачную лужу, растёкшуюся вокруг бывшего цилиндра. Сакуров, то ли снова заснувший, то ли просто воспаривший над вершиной владений неизвестного Амфетамина, увидел, как в луже забрезжили какие-то смутные цветные видения, и получалось так, что обыкновенные человечки из Морфетрона стали зачерпывать из лужи то в месте одного видения, то в месте другого. Зачерпнув, они убирались по лестницам, эстакадам и просто эскалаторам наверх, внутри Морфетрона происходил какой-то механический процесс с мелодичным звоном и непротивным шипением, а из многочисленных труб различной, от конусовидной до шарообразной, конфигурации, которые образовались на месте геометрических выпуклостей Морфетрона, стал куриться разноцветный парок. Сакуров мельком ознакомился с цветовой гаммой пара, сравнил его с красками в луже и отметил, что первая как бы «легче» вторых. В том смысле, что в луже присутствовал классический набор контрастных красок, а пар содержал его пастельные оттенки.
Затем Константин Матвеевич обнаружил, что лужа и пар не просто разноцветные, но содержат данное разнообразие цветов в специальной последовательности и некоем сочетании, вследствие чего беспорядочная цветовая гамма приобретает вид осмысленной картины. Эти картины, наблюдаемые Сакуровым в луже от Парацельса и в курящемся над причудливыми трубами пару, сначала неподвижные, потом колеблющиеся, как-то постепенно и неназойливо трансформировались в немое кино. В одном показывали чёрно-белые ужасы на фоне какого-то локального конфликта с применением разнообразного огнестрельного оружия, в другом крутили розовую порнуху с несколько фантастическими персонажами. Данная фантастичность проистекала из несоответствия нормальных голых тел персонажей обоего пола с их гипертрофированными гениталиями.
Бесстрастно подивившись на гипертрофированную порнуху, Сакуров вдруг увидел самолёт, а в нём – себя, и его лениво осенило:
«Всё правильно – это же Морфетрон. А лужа рядом с ним – это жидкообразный Парацельс. В луже имеются сонные залежи, а маленькие человечки их разрабатывают. И в результате получаются готовые сны. В общем, всё это настолько очевидно, что даже неинтересно…»
Он продолжал то ли спать, то ли парить, и просматривать немые короткометражные картины, целые сериалы и даже киноэпопеи, где нет-нет да и мелькал самолёт с его, Сакуровским, силуэтом. Самолёт был времён первой мировой, фонарь в нём отсутствовал, поэтому силуэт из него торчал почти наполовину. Куда делись лайнер или истребитель, Сакурова не волновало.
«Значит, так надо», – думал он, параллельно примечая новые технологические особенности сонного кинопроизводства с применением Морфетрона и лужи от Парацельса. Примечая, Сакуров вяло комментировал происходящее:
«Почему-то вон из той трубы в виде кренделя полез треугольный сон. Но если из кренделя – значит должен быть торус. Бублик, другими словами. Хотя крендель и бублик – это не совсем одно и то же. Вернее, торус и крендель – это совсем не одно и то же. Но чёрт с ними, однако, вон из той треугольной трубы попёрла какая-то квадратная ерунда, да ещё и звуковая…»
И действительно, квадратный сон, высунувшийся из треугольной трубы, содержал в себе картинку какой-то ужасной иномарки, которая невыносимо тарахтела. Больше того: смердела какими-то особенно ядовитыми выхлопными газами.
Глава 12а
«Ну и муть», – подумал, просыпаясь, Сакуров. Проснувшись окончательно, он посмотрел на будильник. Минутная стрелка валялась на подоконнике, но часовая показывала, что времени чуть больше девяти утра. Старинная мебель, люстра и кроссовки логично отсутствовали. Зато тарахтенье не прекратилось.
– Машина, что ли? – пробормотал Константин Матвеевич, кое-как оделся и вышел во двор. Он привычно задрал голову вверх, определяя погоду. Наверху едва-едва трепетали опушённые молодой зеленью ветки ракит. Сквозь них проглядывало синее небо с редкими облаками на нём. Константин Матвеевич констатировал хорошую погоду и зашёл в сортир. После сортира Сакуров решил выйти на улицу и посмотреть: что это за машина и к кому это приехали, к Жорке, учительше или Миронычу?
– Что называется: сон в руку, – хмыкнул Константин Матвеевич, наблюдая раздолбанную иномарку, застрявшую в навозной жиже передом к Лопатино, задом к Серапеевке. Рядом стояла телега: значит, пастухи уже пришли, попили чайку (или ещё чего) и умотали в поле, пасти своё стадо бестолковых тёлок. В это время из иномарки, буксующей в навозной жиже, вылезло двое пацанов, они толкнули, и иномарка стала разворачиваться, развернулась и покатила обратно в деревню. Подъехав к избушке Мироныча, машина тормознула, и из неё вылез третий пацан. На крыльцо своей избушки выполз Мироныч.
«Пришёл», – мысленно комментировал Сакуров, наблюдая почти немую сцену: тачка продолжала тарахтеть на холостом ходу, поэтому беседы между пацаном и Миронычем Константин Матвеевич не слышал. Зато видел всё хорошо, потому что расстояние между их с Мироныча избами составляло не более пятидесяти метров. Мироныч, одетый по своему крохоборскому обычаю в какое-то совершенно непотребное рваньё и, как всегда, недели две небритый, с нечёсаными сивыми патлами, разводил руками. Что выражало при этом лицо старого сквалыги, Сакуров не мог видеть даже со своим стопроцентным штурманским зрением, но наверняка что-нибудь донельзя постное. Пацан был прикинут по последней пацанской моде местного значения: в спортивные штаны с резинками у щиколоток и каким-то замысловатым пёстреньким рисуночком на бедре и в облегающую маечку.
«Чего ему надо?» – подумал Сакуров, свернул козью ножку, подпалил её и, дымя самосадом, направился в сторону иномарки, имея в виду помочь Миронычу, буде тот окажется в затруднительном, в силу своей физической ветхости, затруднении.
«Он, конечно, сволочь ещё та, но как – никак односельчанин», – соображал Константин Матвеевич, равняясь с избушкой бывшего воина-интернационалиста. В это время Мироныч показал на Жоркину избу и даже назвал своего соседа по имени. Приблизившись к месту действия, Константин Матвеевич смог лучше разглядеть пацана, беседующего с Миронычем: малый театрально гнул пальцы, имел под майкой хорошо очерченный ранний живот, шею не сильно накачанную, а причёску под ноль. Говорил пацан – большую часть разговора Сакуров уже слышал – на местном диалекте.
– Ты смотри, дед, если чо – на кладбище сам побежишь, – говорил пацан.
– На мой счёт можете не сомневаться, молодой человек, – продолжал разводить руками старый хрыч.
– Если бы я сомневался, мы бы сейчас по-другому говорили, – хорохорился пацан, – потому что я человек конкретный. А в той избе кто живёт?
Он ткнул пальцем в дом учительницы.
– Очень перспективная дама, – словоохотливо сообщил Мироныч, – но она приедет только в начале июня.
– Ладно, мы тоже подъедем, абось (28) не дальний край.
С этими словами пацан сел в раздолбанную иномарку, иномарка взревела, как бомбардировщик перед взлётом, и подкатила к Жоркиному крыльцу. Сакуров, дойдя до Жоркиного дома, дальше не пошёл. Он дождался, когда машина остановится, и приветливо улыбнулся водителю. Водитель презрительно сплюнул, а из иномарки снова вылез давешний пацан. Следом за ним выкатился ещё один, прикинутый похоже, но имеющий на стриженой голове чубчик торчком. Не сильно накачанную шею второго украшала золотая цепь из чистого рандоля.
– Ты кто? – процедил пацан с цепью и ткнул пальцем в живот Сакурова.
– Живу я здесь, – сдержанно возразил Константин Матвеевич.
– Где?
– Он живёт в следующей избе! – крикнул Мироныч, затем отвесил поклон Сакурову и издали поздоровался: – Здравствуйте, Костя!
– Здравствуйте, Мироныч! – вернул приветствие Сакуров.
– Иди домой, – кратко велел Сакурову пацан с цепью, – мы с тобой позже потолкуем.
– Да, нечего тут демонстрацию устраивать, – высунулся из тачки ещё один пацан, тоже в майке и тоже лысый.
– Не понял, – слегка напрягся Сакуров.
– Ты чо, тупой?! – стал заводиться пацан с цепью.
– Эй, граждане, чё за дела? – показался на своём крыльце Жорка.
– Здравствуйте, Георгий! – подал голос Мироныч.
– Здравствуй, старая сволочь! Ты когда успел притащиться?
– Да я уж тут часа два, – не обиделся бывший директор советского завода. – И всё на ногах. Дел, знаете ли, невпроворот. Крутишься, крутишься, а конца даже близко не видно. Да ещё аденома простаты с поносом одолели…
– Я удивляюсь, как ты при твоём рационе от дизентерии ещё не околел, – перебил Мироныча Жорка.
– Это ты Жорка? – наехал на бывшего интернационалиста пацан без цепи.
– Ну, я.
– Фермер?
– Да какай я на хрен фермер? – удивился Жорка.
Пацаны, и с цепью, и без неё, и тот, кто высовывался из тачки, одновременно повернулись к Миронычу. Тот ласково улыбнулся и кивнул головой.
– А дед говорит, что фермер, – повысил голос пацан с цепью.
– Ну, раз говорит, значит, фермер, – неожиданно согласился Жорка, и в его глазах появился нехороший блеск. Сакуров, ещё не понимая, в чём всё-таки дело, но ориентируясь на выражение лица соседа, подвинулся к нему поближе. Заодно он посчитал пацанов. На всякий случай. Их оказалось столько, сколько их уже видел Константин Матвеевич, ровно четверо: двое засветились в виде толкачей за околицей, а двое, условно говоря, в качестве переговорщиков.
– В общем, так, – принялся излагать пацан без цепи, – теперя мы в вашей деревне будем осуществлять над всеми здешними фермерами крышу.
«Не понял», – искренне не понял Сакуров.
– Наконец-то! – дурашливо воскликнул Жорка, давно уже всё понявший. – Ну, отцы, сколько же вас можно ждать? А мы тут маемся-маемся, лишний раз боимся из дому выйти и всё думаем: когда же у нас, сердешных, крыша появится? Так это вы, значит, будете?
«Ну, Мироныч, ну, гадёныш! – наконец-то, осенило Сакурова. – Теперь понятно, почему учительница перспективная дама».
– Да, это мы, – важно ответил пацан с цепью, не имеющий, очевидно, к юмору никакого отношения.
– Ну, спасибо Мишке! – воскликнул Жорка и махнул рукой в сторону пастбища. – Это я его сам попросил, чтобы он о крыше похлопотал. Кто теперь ему будет должен за посредническую деятельность, я или вы?
Пацаны смешались, переглянулись, потом тот, который высовывался из машины, сказал:
– А чо это мы? Вы тут сами нас ждали, значить, сами Мишке и выставляйте.
– Ну, мы, так – мы, – не стал кочевряжиться покладистый Жорка. – С вами-то как будем сотрудничать?
– Вот это другой базар, – заволновались пацаны, а четвёртый тоже высунулся из кабины.
– В общем, мы тут составили список на семерых крепких хозяев и одну богатую дачницу…
Говорил пацан с цепью. Говоря про список, он невольно поворотил свой розовый поросячий фейс в сторону избы Мироныча. Упомянув богатую дачницу, пацан кинул взгляд через плечо на избушку учительницы.
– …Ну, и чтобы у вас не было проблем с теми, кто вас захочет обидеть или посягнуть на ваше крепкое хозяйство, будете платить нам по тыще в месяц.
– С учётом индексации, – подсказал пацан из машины.
– Да, с учётом её, а то инфляция, понимаешь…
– Ясное дело! – угодливо хихикнул Жорка, а Сакуров подумал, что тот чересчур уж затягивает комедию. – Вам, как и прочим теперешним хозяевам жизни, негоже страдать от какой-то инфляции.
– Ясное дело, – согласился пацан без цепи. – Как насчёт денег?
– Вот насчёт денег вам невероятно повезло! – радостно сообщил Жорка. – Смешно сказать, но у меня как раз собралась та сумма, которую вы прикидываете получить со всей нашей деревни.
– Ну? – приятно удивился пацан с цепью.
– Я в разное время назанимал денег у наших крепких хозяев, а сегодня хотел со всеми рассчитаться, – на ходу сочинил Жорка. – Как раз по тыще задолжал. Но, раз вы приехали, придётся отдать всё вам. Я думаю, наши крепкие хозяева мне только спасибо скажут. Да и вам не надо будет свою помойку возле каждого крыльца тормозить.
– Так это же…
– Так давай…
– А чо, в сам деле, чтобы, значить…
– Так это можешь потом со всех сам собирать, а нам…
Пацаны разволновались пуще прежнего и загомонили все вместе.
– Ну, всё, договорились, – успокоил пацанов Жорка, – и вы можете спокойно ехать домой. Только сначала скажите номер вашего банковского сейфа, куда я тотчас перегоню деньги с помощью пневматической почты. Ну, и впредь буду перекачивать бабки согласно достигнутой договорённости и с учётом индексации…
– Какова тебе ещё банковского сейфа?
– Куды это перегонишь?
– Это какая тут у вас пневматическая почта? (29)
– Ты, это, давай деньги, да мы поехали!
Пацаны уже все четверо стояли возле своей раздолбанной иномарки и не просто волновались, а возбуждённо топтались на месте и протягивали к Жорке свои розовые не натруженные ладошки.
– Я не понял, – уточнил Жорка, – вы хотите наличными?
– Да, наличными! – дружно завопили пацаны.
– Ну, нет, так дело не пойдёт! – твёрдо заявил Жорка. – Я привык работать исключительно в цивилизованном формате. Так что или говорите номер своего банковского сейфа, или проваливайте.
– Ты, мужик, это, тово, кончай дуру ломать, – осердились пацаны, – а то, гляди, наживёшь неприятности.
– Это когда я их ещё наживу, – ухмыльнулся Жорка, – а у вас они уже начались.
Пацаны минуту изображали немую сцену, потом снова потянулись к Жорке, но уже с менее миролюбивыми намерениями, нежели просто получить в лапу. А Жорка только того и ждал.
Когда-то в пору их с Сакуровым первого знакомства Жорка рассказал, что, когда валялся при смерти в госпитале, ему было видение то ли ангела, то ли какого-то святого духа. Так вот: ангел или святой пообещал Жорке задержку на этом свете, но в обмен на Жоркино обещание, что оставшуюся жизнь Жорка проведёт миролюбиво. Жорка пообещал и теперь ни в одну драку не лез первым. Но, если у него возникало желание подраться, он сначала кого-нибудь просто провоцировал, а потом умывал руки. Вернее, руку.
В общем, Жорка дал в пятак ближнему пацану, и пацан послушно улёгся на мать сыру землю. Второго уложил сдерживавшийся до последнего момента Сакуров. В это время на улице появились Семёныч и дядя Гриша. Гриша как появился, так смылся, а Семёныч припустил во всю прыть и вскоре, ничего не спросив, полноценно участвовал в избиении не очень умелых местных рэкетиров. Мироныч наблюдал за побоищем оттуда, откуда кивал пацанам, и его рожа изображала какую-то постную благодать. А пацаны оказались не только не очень умелыми рэкетирами, но и на ногах плохо стояли.
– Кто такие? – наконец-то, упыхавшись пинать всех подряд, поинтересовался Семёныч.
– Рэкетиры, – сообщил Жорка и закурил. Пацаны лежали возле своей иномарки и не подавали признаков жизни. Кое-кто, правда, прикрывал голову. Кое-кто поджал ноги так, чтобы не получить по заветному месту. И все четверо время от времени подглядывали через зажмуренные глаза за несостоявшимися жертвами рэкета.
– Ах, гады! – взвыл Семёныч, прошёлся по кругу, а потом уточнил: – Кого рекетируют?
– Нас… хотели, – сказал Сакуров и одолжился у Жорки сигаретой.
– Нас? Эти?! Ах, козлы! – задохнулся от возмущения Семёныч и снова принялся пинать пацанов. Те негромко крякали в ответ и только поворачивались «удобней».
– Куда их теперь? – кровожадно спросил Семёныч, вконец умаявшись пинать рэкетиров.
– Надо погрузить их в тачку, а тачку отогнать подальше, чтобы здесь не маячила, – предложил Жорка.
– Точно! – воодушевился Семёныч. – Костя, ты водить умеешь?
– Да.
– Тогда ты поедешь на этой…
Семёныч пнул рэкетирскую иномарку.
– …А я на своей – следом. Доезжаем до Лопатинского моста, ты из этой тачки вылезаешь, и мы её с моста сталкиваем. А там такой омут…
– Ты бы телевизор поменьше смотрел, – сказал Жорка.
– Ну, вот чего ты постоянно лезешь? – завёлся с пол-оборота ещё горячий Семёныч. – Чего ты всё постоянно портишь!? Нет, ну чего ему надо? А, Костя?
– Ладно тут руками размахивать, – одёрнул односельчанина Жорка, – лучше признайся, что иномарку водить не умеешь.
– Кто – я?! – завопил Семёныч.
– Тогда гони её сам до Лопатинского моста и сам её в омут сталкивай, – сказал Жорка. – Только сначала у Мишки разрешения спроси. Сдаётся мне – это его кореша.
– Что?! Да как ты… Да Мишка…Да это, чтоб ты знал, такой человек!
– Лучше б не знал.
– Вот ведь гандон! – поддакнул Сакуров и вспомнил, как Жорка легко расколол рэкетиров насчёт наводчика. – Это ж надо такую подляну устроить.
– Это ещё не подляна, – отмахнулся Жорка, – это всего лишь шутка.
– Кто – шутка? – не понял Сакуров и пнул близлежащего рэкетира.
– Да нет, эти как раз всерьёз хотели присосаться. Это Мишка так пошутил. Вернее, скажет, что пошутил.
– Скажет?!
– А ты думал, он скрывать будет?
– Ни хрена себе…
– Именно. Однако чё с этими делать?
И Жорка пнул другого рэкетира.
– Слышь, мужики, – отозвался рэкетир, – на хрена с нами чо-то делать? Может, мы сами поедем?
– Так поезжайте с Богом, – разрешил Жорка. – Чё зря на земле валяться?
– Так мы поехали?
Пацаны оживились и, не вставая полностью, стали подвигаться к тачке.
– Ах, козлы! – снова закипел Семёныч.
– Поезжайте! Костя, держи Семёныча…
Когда рэкетиры отвалили, к месту недавнего побоища подошли Гриша и Мироныч. Семёныч принялся повествовать, как он всех тут уложил, Жорка с Сакуровым помалкивали. Гриша минуты две послушал Семёныча, а потом не выдержал и стал вставлять в речь соседа реплики касательно собственных былых подвигов, когда он в одиночку разгонял толпы пьяных хулиганов. Мироныч продолжал изображать постную благодать. Сакуров огляделся и увидел Варфаламеева. Тот торчал возле своего дома и всматривался в происходящее, пытаясь определить, сулит ли его продолжение выпивкой? Затем Сакуров увидел Мишку. Рыжий великан сидел верхи на своей статной кобыле и неторопливым шагом приближался к северной околице. Вид при этом у Мишки был совершенно сказочный.
