Текст книги "САКУРОВ И ЯПОНСКАЯ ВИШНЯ САКУРА"
Автор книги: Герман Дейс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 42 страниц)
Глава 37
Сакуров, продолжая держать себя за горло в том смысле, что не позволял туда просочиться никакой градусной влаге, как бы ему ни хотелось, продолжал ожесточённо упираться на ниве собственного земледелия с прикладным к нему скотоводством. Он продолжал, дни летели, как виртуальные птички сквозь не густо сплетённую сеть призрачного времени, а Константин Матвеевич не уставал удивляться Жоркиной способности не унывать во все времена, какие бы они не были. Будь то период почти беспробудного пьянства, самоотверженного труда всухую или никакого времяпрепровождения, когда Жорка и не пил, и не работал. В такие периоды бывший интернационалист запирался в своей избе и запоем читал то ли Чехова, то ли Достоевского. В такие периоды его не могла потревожить ни одна собака, и даже Сакуров не мог достучаться до своего ближайшего соседа. Потому что на стук Жорка не отзывался, но валялся на своём диване, дымил дорогими сигаретами и совершал очередное автономное плавание под парусами сухопутного Достоевского или не более мористого Лескова.
Впрочем, на следующий день после своего приезда из своего Подмосковья Жорка не запил и не увяз в любимой им русской классике, но развил бурную трезвую деятельность. Сначала они с Сакуровым, как истинно русские люди (японский папаша Константина Матвеевича в этом случае не в счёт) купили десятерых поросят и поставили их в сарай к Сакурову. Потом, когда поросята принялись дружно визжать, требуя нормальной еды, а не Мишкиной пшеницы, приятели бросились хлопотать насчёт приобретения удобоваримых отрубей. И без проблем разжились пятью тоннами вышеозначенного продукта. Отруби ссыпали в заготовленные хозяйственным Сакуровым закрома, а кормить поросят прикинули просто: греть воду, заливать ею отруби и в таком виде преподносить визжащим недорослям. Но поросята, заразы, пошли в отказ от такой жратвы. Пришлось срочно мотать в город и закупать молока. С молоком дело пошло много лучше.
«Так это сколько молока мы на них переведём?» – волновался Сакуров, имея в виду себестоимость будущей свинины. Дело в том, что отруби они с Жоркой купили левые, по бросовой цене, поэтому могли рассчитывать на рентабельность предприятия, однако стоимость молока к предполагаемой рентабельности не имела никакого отношения.
«Не ссы, братан, – утешал Сакурова контуженный сосед, – молоко будем изымать из обращения постепенно, а пока без него не обойтись…»
«Почему?» – спрашивал наивный Сакуров. Нет, он видел свиней и в Грузии, но там были какие-то игрушечные свиньи, которые бегали по сельской местности, как собаки, и питались, чем придётся. Российские свиньи привыкли вести исключительно оседлый образ жизни и питаться основательно. Ну, и вырастали они, не в пример грузинским, раз в пять больше.
«Потому что перед продажей поросят на рынке всякий заботливый хозяин старательно подкармливает их молоком, – терпеливо объяснял Жорка. – Ну, чтобы выглядели товарно и вели себя прилично: не визжали и не жрали то, в чём их привезли на рынок…»
«По-ня-а-тно», – бормотал Сакуров. Он, как заведённый, бегал от плиты к сараю, от сарая к плите, от крыльца к колодцу и так далее. Кошки, притараненные Варфаламеевым и подкормленные парным мясом, со двора не уходили, и мыши, избалованные попустительством Сакуровского кота, стали прикидывать о перемене места жительства.
А ещё Сакуров убедился в Жоркиной правоте о ценах на коз. То есть, заскочив на базар за какой-то (помимо парного мяса для себя и Врфаламеевских кошек) надобностью, Константин Матвеевич не поленился прицениться к малогабаритному скоту. И оказалось, что Мишкин сосед впарил Сакурову свою козу по цене выставочного раритета. Данный раритет вёл себя смирно, давал по полтора литра молока ежедневно и кот козой был весьма доволен. Сакуров же, лишний раз убедившись в Мишкиной гнусности, гадал о дальнейших подлостях, которые ему готовила подсунутая им коза.
Во-первых, он никак не мог понять, почему коза, ни разу не разродившись козьим отпрыском, таки давала молоко?
Во-вторых, проезжавшие как-то раз по деревне на грузовике селяне из Лопатино, увидев высунувшегося из избы Сакурова, стали дружно хохотать и наперебой спрашивать, не понесла ли его благоприобретённая коза?
Обозлённый Сакуров послал весь грузовик подальше, а в ответ услышал усилившийся хохот, затихающий по мере удаления транспортного средства. На шум вышел Жорка, они с Константином Матвеевичем перекурили, и бывший интернационалист посоветовал соседу впредь не посылать незнакомых людей всем составом (или вместе с перевозимым их транспортом) подальше.
«Это ещё почему?» – огрызнулся Сакуров.
«По кочану, – популярно ответил Жорка. – Вообще, веди себя прилично».
Сакуров хотел огрызнуться вторично, но не стал.
«Чёрт его этого Жорку знает, – подумал он. – То у него все козлы, то он меня обвиняет в неподобающем поведении по отношению к данным козлам. Хотя, что с него взять: ведь Жорка стопроцентный русак…»
В этом месте своих размышлений Константин Матвеевич поймал себя на первом проявлении русофобства.
«Надо же», – только и подумал он тогда и сильно устыдился, потому что если он и был наполовину нерусский, то ко второй своей половине он относился не настолько патриотично, чтобы с высоты данной половины свысока поплёвывать на половину его коренного местожительства. Да что там патриотично. Если честно, то Сакуров недолюбливал японцев за их чрезмерную привязанность к Курилам и южной половине Сахалина. И за их чрезмерную любовь к американцам, которые японцев сначала двумя атомными бомбами вот как уделали, а потом стали их лучшими друзьями.
В общем, Сакуров тогда слегка запутался: с одной стороны первое проявление русофобства, с другой – неприязнь к японцам. С первой стороны превалировали реформы доморощенных российских демократов, гнусные выходки Мишки, подлые поползновения Мироныча и «родственное» отношение родного дядьки. С другой – маячила советская идеология, обвинявшая японцев во всех тяжких. Хотя, если разобраться, то хрен их, Курил, знает: чьи они на самом деле? А что касается до дружбы с американцами, то уж лучше с ними, чем с СССР. Потому что от дружбы с СССР можно стать дармоедами вроде кубинцев, но не высокотехнологичными японцами. К тому же ещё неизвестно, кому больше повезло, что японцы отказались дружить с глупыми советами – советам или японцам? Ведь если бы на шею глупым советам присели ещё и японцы, то…
«Ты чё пригорюнился?» – прервал Сакуровские размышления Жорка таким беспечным тоном, словно минуту назад и не собирался поучать соседа.
«Да так», – отмахнулся Константин Матвеевич.
«Гони бабки, – велел Жорка. – Завтра я отваливаю в столицу. А после послезавтра, если всё будет нормально, пригоню тачку».
«Это как ты её пригонишь?» – удивился Сакуров.
«Молча, – успокоил соседа Жорка. – У меня права ещё до армии были, а чтобы менты не приставали, надену протез. Ферштейн?»
«У тебя права с нужной категорией?» – уточнил Сакуров.
«Далась тебе эта категория? – ухмыльнулся Жорка. – Если менты меня остановят и обнаружат, что я веду автобус одной левой…»
«Тогда на хрена тебе права?» – удивился Сакуров.
«На всякий пожарный», – чисто по-русски объяснил Жорка, а не чисто русский Сакуров так и не понял, о каком пожарном случае речь, если а) тебя тормозят менты б) требуют предъявить права в) не находят в них соответствующей категории и г) обнаруживают, что нарушитель ведёт автобус с помощью одной руки, потому что протез у него только для красоты?
Жорка не подкачал и пригнал, как и обещал, микроавтобус «Фольксваген» в назначенный им самим срок. Прибыл Жорка после полудня. Осень всё ещё приказывала долго жить, и слякоть не проходила. Въехав по раскисшей дороге в деревню юзом, Жорка надавил клаксон и, выписывая по осенней грязт замысловатую синусоиду, так и катился до своей избы. На звук клаксона выскочили Варфаламеев, Виталий Иваныч и Гриша. Гриша уже отправил супругу на станцию, где они с ней зимовали, но сам ещё торчал в деревне.
Позже, услышав звук клаксона, на крыльцо выскочил Сакуров.
– Ну, слава Богу! – истово перекрестился он и соскочил с крыльца, присоединяясь к односельчанам, которые поспешали за микроавтобусом. Варфаламеев бежал впереди всех, Гриша и Виталий Иваныч следовали чуть поодаль.
– Здорово, деревня! – заорал Жорка, остановив микроавтобус возле своей избы и вылезая из кабины.
– Жорка, родной! – запричитал Варфаламеев, припадая к односельчанину небритой щекой.
– Ты не пьяный? – вместо приветствия подозрительно спросил Сакуров.
– Трезвый, как иудей, которому не наливают! – весело сообщил Жорка.
– Ну, это дело надо обмыть, – солидно сказал Виталий Иваныч.
– Да, такое дело без этого никак, – поддержал его Гриша.
Обмывали до упада. Жорка с Сакуровым воздержались, а вот Гриша, Варфаламеев и даже Виталий Иваныч оторвались по полной программе. Затем к обмывающим присоединился невесть откуда взявшийся военный. После военного оттуда же взялся Мироныч. Первым делом он треснул штрафную, о которой напомнил сам, затем обругал военного халявщиком, а потом потребовал погашения задолженности. На что Жорка покладисто достал из внутреннего кармана куртки пять зелёных пачек и вручил их старому мерзавцу.
– Это… что? – не поверил своим подслеповатым глазам Мироныч.
– Пятьсот баков, – небрежно сказал Жорка. – Извини, что по доллару, но зато все в банковских упаковках. Видал?
– Ух, ты! – слегка и одновременно протрезвели военный, Гриша и Виталий Иваныч. Варфаламеев в это время прикидывал, чего бы такого из Басё в собственном переводе зачитать честной компании.
– В банковских, говорите, – засопел Мироныч, вскрывая обёртку на первой пачке, – это чтобы я вам поверил на слово, будто в каждой пачке по сто долларов… Я уж, с вашего позволения, пересчитаю…
– Считай на здоровье, а мы пока выпьем, – ухмыльнулся Жорка, но пить, разумеется, не стал. Они с Сакуровым сидели рядком, баловались кофеем и закусывали, чем Бог послал. Вернее, тем, что привёз Жорка из столицы. А привёз он изрядно.
Остальные, кроме Варфаламеева, пить тоже не стали, но заворожено следили в течение двадцати с лишним минут, как Мироныч неторопливо слюнявил вожделенную зелень. И никто, даже образованный Виталий Иваныч, не обратил внимания на то, что вместо Джорджа Вашингтона на долларовых бумажках был «нарисован» Михайло Ломоносов. Разумеется, в парике, иначе его лысого от Джорджа Вашингтона, даже незнакомого, отличил бы и тёмный Гриша.
– Ты чё, с дуба рухнул? – спросил Сакуров шёпотом Жорку, так же, как и остальная честная компания, не признавший в зелённом портрете на американском долларе отечественного светилу в разных науках, изобретателя закона сохранения материи и специалиста по написанию разных од с помощью силлабо-тонического стихосложения, придуманного им самим же.
– Они же фальшивые! – также шёпотом усмехнулся Жорка. – Один знакомый учёный крендель слепил на компьютере и распечатал на своём принтере. Всего-то делов – литр водки плюс моя бумага. Врезаешь?
– Угу, – неопределённо возразил Константин Матвеевич, имевший понятие о компьютерах, принтерах, сканерах и прочих факсимильных прибамбасах понятие самое поверхностное.
– Деньги как листья…
Срывает их с дерева
Ветер жадности, – выдал пьяненький Варфаламеев, перевёл свой взгляд с пересчитываемых Миронычем долларов и подмигнул Жорке. Жорка подмигнул умному Варфаламееву, а Мироныч, закончив пересчёт, сунул деньги за пазуху и заявил, что такими мелкими купюрами он принимает Жоркин долг только из уважения к последнему. Каковое уважение будет стоить Жорке ещё сто долларов. Компаньоны – Виталий Иваныч, Гриша и военный – синхронно крякнули и потянулись к своим стаканам.
– Он ещё и недоволен, – возмутился Жорка. – А помнишь послевоенную денежную реформу?
– Не помню, – пошёл в отказ старый хрен.
– Он не помнит! – ухмыльнулся Жорка. – Ты тогда, наверно, как только пронюхал о реформе, первый распорядился изъять всю медь из заводской кассы в свою пользу. Ась?
– Так то медь, – загорячился старичок, – а это бумага!
– Советская медь против американской бумаги? О чём ты говоришь! И это в то время, когда вся страна, высунув язык от усердия, выполняет рекомендации умных штатников по уничтожению проклятого наследия империи зла в виде лёгких фабрик, тяжёлых заводов и на атомном ходу подводных лодок и пароходов?
– Вот именно, – поддакнул Варфаламеев, а Мироныч, заметив количество оставшейся водки и закуси, удрал на минутку прятать не совсем благоприобретённые и совершенно фальшивые баки.
– Вот именно! – загорячился Виталий Иваныч, патриот империи зла. – Все заводы стоят, потому что бардак кругом, а Ельцин с утра в жопу пьян!! А экономической политикой страны рулят бывший вор Боровой и американский прихвостень Гайдар!!! Боровой советует переходить на торговлю исключительно сырьём, потому что у нас его навалом, а Гайдар предлагает лечить размягчённый от бездеятельного ожидания бесплатных благ коммунизма народ шоковой терапией!!! Нет, представляете, что делается??? На данный исторический момент мы имеем семидесятипроцентную безработицу, потому что новые хозяева фабрик и заводов за неимением сырья на продажу в своих огородах стали пилить приватизированные фабрики и заводы на части и толкать металлолом китайцам. Так как эти фабрики и заводы могут работать, если скоро от них останутся одни пустые корпуса? (62) Которые даже освещать нечем! Ведь пока теперешние хозяева законно пилят свои законно приватизированные заводы и фабрики, распоясавшееся ворьё снимает у них под носом медные провода и тащит в металлоприёмку, потому что на медь установился повышенный спрос…
– Да, теперя медных гильзов в магазине днём с огнём не сыскать, – пожаловался о своём Гриша и потянулся за своим стаканом. – Теперя патроны в магазине только импортные и только упакованные. Стоит, зараза, такой в десять раз дороже нашего, а ковырнёшь: и пыж не тот, и дробь хлипкая, и порох ничем не пахнет. Нет, таким патроном стрелять никак нельзя, потому что на пенсию таких можно купить штук пятьдесят, не больше…
– А я что говорю??! – продолжил не совсем последовательно кипятиться Виталий Иваныч, поскольку торопился и выступить, и выпить, и закусить. – Я раньше на пять рублей мог купить дюжину алюминиевых кастрюль, а теперь одна медная кофеварка стоит полпенсии, потому что нержавейку тоже за кордон потащили!!!
– А раньше, бывало, купишь сотню медных гильз на червонец, – гнул своё Гриша, также выпив и закусив, – ещё на два пятнадцать банку бездымного пороха и идёшь домой. Нарежешь, бывало, проволоки, набьёшь ею гильзы, а газетой «Правдой» запыжишь, как следовает. И можешь охотиться хоть целый месяц на двенадцать рублей и пятнадцать копеек…
– А всё потому, что цветмет за границей стоит вот каких денег! – не отставал Виталий Иваныч. – Это же стратегическое сырьё!
– Вот именно, – встрял в базар Жорка. – Из алюминия, например, делают пивные банки, а из меди – китайскую патину эпохи Мин.
– Вот именно! – не понял юмора поддатый Виталий Иваныч. – Ты попробуй оставить армию НАТО без баночного пива!
– А ещё на пыжи «Известия» были хороши, – мечтательно молвил Гриша. – Они, конешна, и сейчас «Известия», но уж и бумага не та, и стоят они не три копейки…
– Унылый вечер
Скрасят беседа и чай.
Не в деньгах счастье… – разродился очередным хокку Варфаламеев и таки выпил водки.
– Басё? – уточнил Жорка.
– Он самый, – не моргнув глазом, подтвердил бывший штурман дальней авиации.
– Когда ты его переводить успеваешь, – ухмыльнулся Жорка.
– Работаем, – скромно возразил добрый пьяница Варфаламеев.
Сакуров сидел за общим столом, рядом с ним пристроился военный и доставал рассказами о своём боевом прошлом. Но так как рассказчик из военного был никакой, то Сакуров только маялся. При этом Константин Матвеевич маялся вдвойне: во-первых, ему страшно хотелось выпить, во-вторых, военный с рассказами о его боевом прошлом. О том, как он в своё время откосил от поездки в Афганистан, придумав строить на территории бригадного огорода какой-то совершенно уникальный парник, где в течение всего года можно было выращивать дармовую закусь для вечно жаждущего комсостава.
– Не, ты знаешь, какие у меня были помидоры? – цеплялся к Сакурову пьяный военный. – Во такие у меня были помидоры!
И военный разводил руками.
– Кстати, насчёт помидоров, – возник в избе, словно сильно подержанный призрак, Мироныч, – вы не забыли, что должны мне десять вёдер? Могу взять в маринованном виде.
– Да что там в маринованном! – взмахнул огромными руками военный. – Ты бы попробовал те, которые я в своём парнике на бригадном огороде выращивал! Во какие помидоры я там выращивал!
Военный снова развёл руки, изображая гармониста.
– Сколько раз я пропустил? – переключился на тему более актуальную, нежели во какие помидоры из боевого прошлого военного.
– А кто ж его считал? – удивился Гриша, продолжая мечтательно жмуриться на тему своих былых охотничьих подвигов за двенадцать рублей и пятнадцать копеек в месяц.
– Тогда я выпью два раза, – решил старый хрен, треснул раз, закусил, треснул два, потянулся за огурчиком, его повело в сторону и Мироныч упал на пол. Поднимать его никто не стал, потому что Варфаламеев и сам уже плохо сидел, а остальные избыточным человеколюбием не страдали. Поэтому Мироныч повозился на полу, повозился и заснул.
– Довели страну до ручки! – не унимался Виталий Иваныч. – За рекордно короткий срок довели! Предатели…
– Я больше скажу, – отцепился от Сакурова военный и переключился на Виталия Иваныча. – Сейчас на эстраду смотреть страшно, потому что все почти голые, а петь никто не умеет. Или масло взять – одна химия. Чёрт знает что творится! А я никак гражданскую квартиру получить не могу, вот и сижу в доме за гарнизонным забором. Там, кстати, коммерческий ларёк открыли и торгуют круглосуточно. Но мне этот ларёк на хрен не упёрся, потому что самогон я сам гоню. А вот кое-какие семена приходится покупать. Так что вы думаете? Искал я так семена американской клюквы, нашёл, купил, посадил, и на этом месте вырос какой-то куст с шишками. Или сын из Средней Азии из армии пишет: сгущённого молока, пишет, у них навалом, потому что таджики его не едят, а хлеб привозят два раза в месяц…
– Слышь, Жорка, – воспользовался моментом Сакуров, пока военный бестолково апеллировал Виталию Иванычу, – а если он с этими долларами сунется что-нибудь покупать?
Константин Матвеевич имел в виду Мироныча и фальшивые баки, всученные им легкомысленным Жоркой.
– Никуда он с ними не сунется, – успокоил соседа контуженный Жорка. – Он их даже Ваньке или Азе Ивановне не покажет. Он теперь будет молиться за скорейшую реформу американской зелени, которая не коснётся его однодолларовой капусты.
– Логично, – согласно буркнул Константин Матвеевич, с тоской наблюдая пьяное веселье. Трезвый Жорка умудрялся не портить картину, но, глядя на него, Сакурову хотелось выпить ещё больше.
Глава 38
Ожидая осени, а за ней зимы, Константин Матвеевич Сакуров ожидал хоть какой передышки в делах, но никакой передышки не получилось. Жорка стал подолгу пропадать в своём Подмосковье, и поросята целиком оказались на плечах бедного Сакурова. Но он не роптал, кормил хрюкающее поголовье строго два раза в день, тут же путались под ногами благоприобретённые куры, петух исправно голосил, да ещё коза время от времени напоминала о своём присутствии. Другими словами, она, в отличие от хрюкающих коллег и горлодёристого петуха, свой голос подавала редко, но возиться с ней приходилось изрядно. Во-первых, выдаивать из козы положенные полтора литра оказалось делом довольно трудоёмким, поскольку, помимо помывки и смазки вымени, козу ещё и приходилось привязывать за задние ноги, чтобы она ими не совалась в ведёрко или не сшибала его после дойки на землю. Во-вторых, эта сучья коза, гуляя по зарослям на задах огородов учительницы и Сакурова, умудрялась собирать на себя столько репья, сколько Сакуров сам в этих зарослях никогда не видел. В-третьих, коза почему-то не хотела нормально пастись, а бегала кругами вокруг вбитого в землю штыря, пока верёвка с кожаным ошейником не перекручивались до такой степени, что коза начинала хрипеть от удушья.
– Вот зараза, – по-бабьи причитал Константин Матвеевич, вытаскивая полузадохнувшуюся козу из ошейника и вычёсывая репьи из её шерсти.
– Бэ-э! – не соглашалась коза.
– Мур-мур, – одобрительно возражал кот, околачиваясь рядом и ожидая вечерней дойки.
– Сейчас, сейчас, – бормотал Сакуров.
Надо сказать, молоко у козы оказалось вкусное и ничем не пахло. Пол-литра доставалось кошкам и коту, литр выпивал Сакуров. К нему, было, подъехал Мироныч, чтобы менять козье молоко на самогон, но Константин Матвеевич отшил старого халявщика.
Что касается микроавтобуса и прав с категорией, то с ними проблем не возникло. Микроавтобус водился легко, а права и категория выдались Сакурову в местной милиции за сто пятьдесят долларов. Причём всё устроилось за один день.
Мироныч и тут хотел помочь, но он просил за посредничество триста долларов, а сроки получения нужных документов устанавливал неопределённые, поэтому также был послан в известное место.
Другими словами, Сакуров стал русеть и последнее время уже ни с кем из окружающих не деликатничал. Во всяком случае, с Миронычем Константин Матвеевич обходился исключительно с помощью кратких крепких выражений, но не так-то просто было от него отделаться. Во-первых, он доставал Сакурова интересами о задолжавшем старому хрену Семёныче и оставшемся должным ему же Жорке. Во-вторых, бывший директор повадился кататься на микроавтобусе в Угаров. Мироныч хотел бы и обратно ехать на «Фольксвагене», но не тут-то было. А вот бесплатным проездным билетом в один конец на всю оставшуюся жизнь на халявном транспорте он себя обеспечил. Потому что Сакурову легче было отвезти Мироныча в город, чем терпеть его компанию в деревне. Первое время Константин Матвеевич успевал уезжать в город за какой-либо нуждой один, но Мироныч стал вставать спозаранку и, заслышав возню на подворье односельчанина, спешил к нему.
– К вам можно? – издевательски вежливо спрашивал он, вползая в избу.
– Нет! – рявкал Сакуров, разливая молоко в разную посуду для себя и кошек с котом.
– Я могу попробовать молоко на вкус, – лез к посуде Мироныч, – и профессионально определить его качество с учётом должного количества в нём белков, жиров и углеводов.
– Не сегодня, – возражал Сакуров и прятал посуду.
– Жорки опять нет в деревне? – заводил свою волынку старый хрен.
– Слушай, отвали, а?! – рычал Сакуров и мельком давался диву с самого себя, в кратчайшие сроки обучившегося хамить человеку, годившемуся ему в дедушке.
– А Семёныч ещё не приехал? – не отставал Мироныч.
– Как будто ты сам не знаешь, – кипел Сакуров, прикидывая, за каким хреном ему сегодня надо в город. В общем, делать там ему было нечего, разве что прикупить гвоздей, уходивших в хозяйство, как вода в песок. Помимо гвоздей, в хозяйстве постоянно не хватало хлеба, который батонами поглощал Дик. К нему, в отличие от хозяина, Константин Матвеевич продолжал относиться по-человечески.
– Я знаю, что Семёныч должен мне бутылку водки… или сто рублей? – принимался валять дурака старый перец. – О чём это я! Я ведь знаю, что Семёныч должен мне бутылку водки… нет, две! И сто рублей… нет, двести. А Жорка мне должен сто долларов…
– А на те пятьсот вы уже что-нибудь купили? – путал бес Сакурова и он задавал вопрос, который задавать не следовало.
– Те пятьсот я вложил в дело, – на ходу врал Мироныч, – но дело не состоялось и деньги пропали. Это всё потому, что отдавая деньги, Жорка их пожалел и сглазил. В общем…
– Интересно, что это за дело такое? – вовсю ухмылялся Сакуров, просвещённый контуженным Жоркой насчёт Ломоносова вместо Джорджа Вашингтона.
– Дело как дело, – хитрил Мироныч, – но не о нём речь, а…
– Всё! – поднимал руки Сакуров, с тоской думая о том, что завтракать он будет только по возвращении из города, потому что кормить завтраком этого престарелого упыря Мироныча он не собирался. – Я еду в город!
– Ну, раз вы в город, то и мне туда же, – сообщал Мироныч, но уходить из избы не собирался.
– Что ещё? – злился Сакуров, ощущая нестерпимый зуд в той ноге, которой он мог бы лучше пнуть односельчанина и соотечественника.
– Вы поросят покормили? – заботливо интересовался старый хрен, имея в виду поживиться поросятиной в то время, когда она будет освежевана.
– Покормил, мать твою! – орал голодный Сакуров.
– Я, пожалуй, схожу в сарай, посмотрю, как там наши поросята, – не унимался Мироныч.
– Сарай я запер, – с расстановкой сообщил Сакуров, – а через минуту собираюсь запереть избу. Понял?!
– Да что вы так нервничаете? – невинно удивлялся Мироныч. – Как собирались, так и запрёте. А как запрёте, так сразу поедем, потому что вещмешок я уже приготовил, и ждать вам меня не придётся.
– Спасибо…
– Кстати, у вас нет яиц на продажу?
– Когда это ты яйца покупал…
– А когда вы из города поедете обратно?
– Не знаю… у меня там дел навалом…
– Когда закончите, заезжайте за мной.
– Всенепременно…
– Только не так, как в прошлый раз, когда я вас ждал три дня, а потом мне пришлось идти в деревню пешком. А Дик, между прочим, всё это время голодал.
– А вы бы его не запирали в сенях…
– Как же мне его не запирать? А кто тогда будет охранять мою избушку?
– Чёрт с тобой, продолжай запирать…
– А вам его не жалко?
– А вам собачье говно в сенях не надоело? – парировал Сакуров, присовокупляя в уме «сволочь». Дика Константину Матвеевичу было жалко, поэтому, чтобы не возить старого мерзавца хотя бы из города, он долотом пробил отверстие в стене его домика, сложенного из старых шпал, и в эту дырку кормил Дика. Мироныч, разумеется, про дырку не знал, и продолжал давить на жалость. Или на нервы, потому что у кого они выдержат, если под боком сутками напролёт воет взрослеющий голодный кобель.
– Может, вам бензин нужен по льготной цене? – интересовался Мироныч, залезая в кабину микроавтобуса.
– Пошёл в жопу…
– Вы на ухабах поаккуратней, а то у меня в вещмешке три десятка яиц, – не унимался старичок.
«Эх, Петька!» – в сердцах поминал доброго пьяницу Варфаламеева Константин Матвеевич, выруливая на большак.
Мотаясь в город и обратно, Сакуров примечал места, где бывшие колхозники сложили какие – никакие стога. И, когда наконец-то подморозило, Константин Матвеевич стал возить по ночам сено с соломой. В общем, о пропитании козы ему особенно заботиться не приходилось, хотя выковыривать сено и солому из стогов оказалось делом нелёгким. Ещё раньше Сакуров укутал сакуру, а теперь безбоязненно ожидал снега. Однажды, дыша свежим ночным воздухом возле укутанной вишни, дымя самосадом в сторону мерцающих звёзд на холодном небе, он услышал какие-то голоса. Услышал – и его пробрала лёгкая дрожь. Наверно, потому, что это были такие голоса, которые доносились непонятно откуда, и эти голоса подозрительно напоминали тех персонажей, с какими наяву Сакуров никогда не встречался.
«Вот задница», – подумал Константин Матвеевич, постарался унять дрожь и стал прислушиваться. Сначала он хотел списать галлюцинацию на какой-нибудь естественный шорох, но ни черта путного у него не вышло, потому что где голоса, а где – шорох. Поэтому, идентифицировав невозможность списать возможную галлюцинацию на счёт безобидного шороха, Константин Матвеевич задрожал ещё качественней.
А голоса стали звучать явственней и спустя самое короткое время обозначились смешанным дуэтом. Короче говоря: один голос оказался женским, другой – мальчишеским.
– Ай-я-яй, – вслух пробормотал Сакуров. Он хотел себя подбодрить, но сделал только хуже. Во-первых, дрожь трансформировалась в какой-то невозможный колотун, во-вторых, бывший морской штурман словно примёрз к месту. То есть, он пытался сделать ноги в сторону избушки, но не мог, а стоял возле сакуры, трясся и старался мысленно заверить себя, что от галлюцинаций ещё никто не умирал.
А в это время голоса взялись на разные лады повторять одно и то же слово. Разобрав его, Сакурову стало ещё страшней, хотя куда уж дальше.
«Ничего себе, отдохнул», – полуобморочно подумал Константин Матвеевич, тупо уставившись на дотлевающий возле «деревянных» ног окурок самокрутки. А женский голос ласково пел ему:
– Сакура… сакура… сакура…
– Сакура… сакура… сакура, – вторил женскому голосу мальчишеский.
«Это что же происходит с моим многострадальным чердаком?! – пронеслось панической мыслью в пределах вышеупомянутого чердака. – Ведь я же бросил пить!!!»
С грехом пополам констатировав бессовестное несоответствие между происходящей с ним фантасмагорией и трезвым образом жизни, Константин Матвеевич попытался оправдать причину своего страха тем, что он просто боится сойти с ума, поскольку какой дурак испугается одних только голосов. Хотя, если быть до конца логичным, то следует признать, что любой дурак наверняка испугался бы голосов, которые звучали как бы и наяву, но принадлежали таким персонажам, каких наяву не существовало. Зато данные персонажи могли запросто привидеться вышеупомянутому дураку в горяченном сне, и про которых горький пьяница Варфаламеев утверждал, будто они из мифологии.
Голоса же продолжали звучать, Сакуров трясся как осиновый лист, а в его воспалённом мозгу свербело две мысли. Первая свербела о сумасшествии, вторая – о тщетности благих намерений. А ещё Сакурову было очень обидно. В смысле: вот бросил пить и – на тебе – спятил!
– Вот так уже и спятил, – подбавил жару невидимый Фома. – И всё-то у вас так: чуть где встретился с непонятным, чего не можно объяснить своим скудным умом, и – привет! – недолгие сборы, дальняя дорога и казённый дом типа психушки.
«Всё, абзац», – безнадёжно подумал Сакуров и понял, что сейчас потеряет сознание, а если придёт в него, то сделает это в дурдоме.
– А чего бояться? – непоследовательно возразил Фома. – Ведь это ещё большой вопрос: где у вас больше порядочных людей – в дурдомах или на воле. Ась?
«Хрясь», – мелькнуло рифмованным междометием в угасающем сознании бывшего морского штурмана почти в унисон с произведённым шумом при падении его тела на колючий от лёгкого мороза дёрн. А ещё Константин Матвеевич успел подумать о том, что всё их заведённое с Жоркой хозяйство может в одночасье накрыться медным тазом в любом случае. И в случае смертельного исхода вынужденного переселенца от переохлаждения из-за продолжительности обморока, и в случае обнаружения его ещё живого тела каким-нибудь односельчанином, после чего тело могут отвезти сначала в нормальную больницу, а потом – в психушку. Потому что ни одна местная собака не станет стеречь их с Жоркой добро, но, напротив, пронюхав про временную бесхозность подворья, всякая местная собака постарается принять участие в разграблении вышеупомянутого добра, после чего оно исчезнет так быстро, как это бывает только в России. И ни добрый пьяница Варфаламеев, ни честный из-за искреннего следования коммунистическим идеалам Виталий Иваныч не смогут ничего поделать. Конечно, с такими делами обычно идут в милицию, но какой дурак станет напрягать постсоветских российских ментов на дело охраны добра рядового гражданина РФ? Потому что, не имея права и смелости грабить нововылупившихся миллионеров, банкиров или министров-капиталистов, но желая улучшать свои жилищно-транспортные условия с продовольственным обеспечением, постсоветские российские менты взяли в моду (от старших, между прочим, товарищей) укрупняться за счёт рядовых беспомощных граждан вроде Сакурова. А такую моду, чтобы ещё и охранять какое-то сраное добро каких-то рядовых граждан вроде Сакурова постсоветские российские менты заводить не спешили. Да и некогда бы им это было делать, потому что вменённая новорусским ментам в обязанность забота о сохранности новоявленной демократии, здоровья её отцов родных и их неблагоприобретаемого добра отнимала столько времени, что не дай бог каждому. К тому же следовало поберечь самих себя (ментов, то есть) и своё собственное добро. Собирая каковое ненаглядное где по доллару, а где и по рублику, ещё вот как приходилось побегать…
