Текст книги "САКУРОВ И ЯПОНСКАЯ ВИШНЯ САКУРА"

Автор книги: Герман Дейс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 42 страниц)

Глава 32

 Завтракали всей компанией у Жорки. Мироныч плакался на свою горькую долю, подсунувшую ему таких неблагодарных соседей, как Жорка Прахов и Петька Варфаламеев, Жорка посылал старого хрена на хрен, Варфаламеев молча опохмелялся. Сакуров к спиртному не притронулся, но попил чайку и собрался на работу.

 – Константин, – хмуро окликнул его Жорка.

 – Что? – также хмуро откликнулся Сакуров.

 – Нам бы ещё сотню баков…

 Мироныч враз перестал плакаться и навострил уши. Варфаламеев это дело подметил раньше всех и встрял со своей партией.

 – Слушай, Костя, отдай ты ему последние две сотни и – чёрт с нами совсем! А?

 – Вот именно, – с облегчением буркнул Жорка, поняв, какую глупость он сморозил, спросив денег у Сакурова при Мироныче.

 – Вот именно, – оживился Мироныч, – а я могу и сам в город туда-сюда сбегать.

 – Ну, ты, стайер хренов, – одёрнул Мироныча Жорка, – сегодня побежишь вместе со мной.

 – А что, это действительно ваши последние две сотни? – уточнил Мироныч.

 – Не твоё собачье дело, – буркнул Жорка и моргнул Сакурову.

 Тот быстренько сгонял в свою избушку, достал из потаённого места пресс с баками, отслюнил две сотни и отнёс их Жорке.

 – Ну, я побежал на работу, – сказал Константин Матвеевич и пошёл на выход.

 – А ты чё расселся? – спросил Жорка Мироныча. – Нам тоже пора бежать.

 – Жорочка, миленький, – взмолился Мироныч, – давайте я сначала помогу Косте выгнать стадо, а потом мы с вами побежим менять наши доллары. Хорошо?

 – Не хорошо, – отрезал Жорка. – Если ты пойдёшь помогать, я побегу менять  н а ш и  доллары сам. Авось, с Азой Ивановной мы и без тебя справимся.

 – Что значит, без меня с Азой Ивановной справитесь, – засуетился Мироныч. – Костя, миленький, выгоняйте без меня, а загонять я приду пораньше, так что сочтёмся.

 – Шевели костями, – сказал Жорка. – Варфаламеев, ты меня здесь ждать будешь или, всё-таки, домой сходишь?

 – Да, сходить надо, – расслабленно возразил Варфаламеев и оторвал свою задницу от табуретки.

 – Петя, миленький, – выпив законный посошок, прицепился к бывшему лётному штурману Мироныч, – поищите мою каракулевую шубу.

 – Всенепременно, – пообещал Варфаламеев.

 – И плащ-палатку!

 – Я тебе сейчас пинка дам, старая сволочь! – рявкнул Жорка.

 Сакуров выгнал стадо в начале девятого. К тому времени чувствительно распогодилось и от вчерашнего ненастья не осталось и следа. Небо холодно голубело над пожухлой равниной, рассечённой на неровные участки по-осеннему пёстрыми лесопосадками, полотном железной дороги и извилистой речкой. По небу бежали торопливые облака, солнце светило, но не припекало.

 Сакурову погода нравилась, тёлкам – тоже. Они вольно разбрелись по пространству между заглохшим старым руслом Серапеи и железнодорожным аппендиксом, что соединял металлургический завод в Угарове, которым когда-то командовал старый навозный жук Мироныч, и узловую станцию, ныне успешно загибающуюся вместе с заводом. Сакуров бродил по насыпи аппендикса и, умело помахивая кнутом, присматривал за тёлками. За насыпью, позади Сакурова, зеленели озимые, по инерции посеянные загибающимся совхозом. Ближе к городу находилось стрельбище, и там сегодня решили поупражняться военные. А так как они тоже загибались со всей остальной страной, то стрельбы проходили вяло, солдатики, экономя боеприпасы, упражнялись в одиночной стрельбе, а что может быть тоскливей одиночной стрельбы из автомата Калашникова?

 – Куды! – покрикивал Сакуров и сшибал какую-нибудь зарвавшуюся тёлку с железнодорожной насыпи. В это время рядом с ним противно свистнуло.

 «Эге!» – мысленно воскликнул Сакуров и поспешил подальше от полотна железнодорожного аппендикса, поскольку не хотел быть подстреленным каким-нибудь солдатиком с помощью пули на излёте, пущенной данным солдатиком в белый свет, как в копеечку.

 Уходя и уводя за собой глупых тёлок, которых свист пуль совершенно не тревожил, Сакуров вспомнил свои последние дни в Сухуми и ему сделалось гнусно. Да тут ещё сон перед глазами в той его части, где Сакуров болтается в космосе. Ко всему прочему накатила злость на Жорку, бездарно пропивающего деньги, которые ему чуть ли не Бог послал. В общем, несколько зазевавшихся тёлок получили сполна, а Константин Матвеевич брёл за ними по сравнительно сухой части заболоченной равнины и думал думу:

 «Всё, завязываю окончательно. К сакуре я уже пришёл, про дух первозданный мне узнать всё равно не светит, а домовой в виде дракона, летающего в космосе, это перебор. Да и вообще: сколько можно? Забыл, когда нормально спал и видел нормальные сны. Какие-то пацаны по имени Дима, его мамаши, которые прапрабабушки. Ерунда какая-то… И Миронычу кислород перекрывать надо однозначно. То есть, нужно искать для Жорки новый обменный пункт. Но ещё лучше – перестать давать ему баки. Но как? Купить, что ли, что-нибудь? Что-нибудь такое, что нам с ним могло бы пригодиться в хозяйстве? Поросят, что ли? Но что может заставить Жорку не пропить поросят, случись у него очередная к тому охота? И что может уберечь поросят от участия в их участи такого упыря, как Мироныч? Ведь Миронычу что валютой заниматься, что поросятами спекулировать, – всё едино…»

 В это время вдали послышался характерный треск колёсного трактора, Сакуров напряг зрение и засёк движение за пределами капустного поля. Двигался трактор «Беларусь» с тележкой и Сакурова осенило.

 «Надо будет купить трактор! – подумал он и так воодушевился, что не огрел кнутом очередную зазевавшуюся тёлку. – Трактор сейчас купить можно легко, потому что все всё приватизируют. Подговорить какого-нибудь алкаша-колхозника приватизировать трактор и – дело в шляпе. То есть, договориться за небольшие деньги с таким колхозником будет не трудно. И трактор Жорка пропить уже не сможет. К тому же трактор Мироныч не потянет. Потому что кому эти трактора, кроме дураков, вроде меня, нужны? Вот грузовик – это совершенно другое дело…»

 Константин Матвеевич погнал стадо после шести, справедливо полагая, что чем больше он попасёт тёлок, тем лучше. К тому же, в правлении ему обещали заплатить от общего привеса, поэтому овчинка стоила выделки. То есть, изголодавшийся за время пьянства и непогоды молодняк следовало подкормить. В связи с вышесказанным Сакуров не гнал тёлок в сторону загона скорым маршем, а лишь неторопливо направлял их туда, где им предстояло провести ночь. А у загона его поджидал Мироныч. Он снова привязал себя к опорному столбу и стал издали подавать голос.

 – Костя, миленький, я жду вас уже целый час! – взывал старый навозный жук. – Так что утренний прогул не в счёт!

 – Вот сволочь! – выругался Сакуров и от души огрел первую попавшуюся тёлку. Тёлка взбрыкнула и рванула в сторону лесопосадки. Сакуров рванул следом.

 Жорка, в отличие от Варфаламеева, сходил удачно. У него осталась наличность, он купил нормального бухла, и он притаранил приличную закусь. Конечно, Мироныч и Аза Ивановна остались не совсем довольны сегодняшней сделкой, но это Жорку волновало меньше всего. Он чувствовал себя великолепно и от души потчевал Варфаламеева и Сакурова. Сакуров пить не стал, но ел с удовольствием. Мироныча, кстати, ему снова пришлось тащить на себе. И тот сейчас сидел на табуретке и доставал Жорку какими-то невнятными претензиями. Жорка пребывал в благодушном настроении и подкалывал старичка. Затем на огонёк забрёл Гриша, выпил на халяву стакана три и стал повествовать из своей богатой браконьерской практики. Но так как повествователь из Гриши был, как из валенка ледоруб, то банкет чуть было не завис в том месте, где Гриша старался привлечь к своему повествованию внимание пьющей общественности.

 Но, надо отдать должное последней, на Гришу дружно забили, Мироныч продолжал предъявлять претензии к Жорке, а Жорка продолжал подкалывать старого навозного жука так искусно, что у того создалась иллюзия полноценной беседы, в процессе которой он, Мироныч, вот-вот докажет свою правоту раскаявшемуся негодяю Жорке.

 И, пока суд да дело, как-то так получилось, что Сакуров рассказал про свой последний сон Варфаламееву.

 – Сижу я, значить, сижу, – гундел в это время Гриша, – а эти летять и летять…

 – Бегемоты? – участливо отвлекался в сторону рассказчика Жорка.

 – Да нет, утки! – отмахивался Гриша.

 – А теперь давайте посчитаем, сколько вы мне должны за расшатанную морковку и три подброшенные коровьи лепёшки, – бубнил Мироныч, вцепившись в Жорку своей хилой лапкой.

 – А ещё я съел ведро протухшей требухи. Забыл? Которую ты оставил на своём колодце, – напоминал Жорка.

 – Не забыл, – возражал Мироныч, – поэтому к расшатанной морковке и трём коровьим лепёшкам прибавляем одно ведро говядины…

 – Требухи!

 – Говядины!

 – Чёрт с тобой, пусть будет говядина!

 – Так вот, за всё это вы мне всего должны… должны… сто тридцать пять долларов и пятьдесят семь центов!

 – Но охотничий сезон ещё не начался, поэтому сижу я тихо, – продолжал повествовать Гриша, – а эти летять!

 – Бегемоты? – уточнял Жорка.

 – Да нет же, утки! – отмахивался Гриша.

 – Слушай, Мироныч, чё мы будем мелочиться? – подкалывал старого навозного жука Жорка. – Какие-то сто тридцать пять долларов. Пусть будет сто сорок.

 – Пусть будет сто сорок, – не стал кочевряжиться Мироныч.

 – В общем, договорились. Да вот беда: доллары то у меня кончились. Остались одни фунты.

 – Какие фунты?

 – Ну, этих, стерлингов.

 – Можно стерлингов, – снова не стал кочевряжиться Мироныч.

 – А я как ба-бах! – прорезался среди общего гомона Гриша.

 – Ну, ты, стреляй потише, – поморщился Жорка, – а то нам тут всем лесничего не хватало.

 – А я как ба-бах! – полутоном ниже повторил Гриша.

 – Так ты, значит, наполовину японец! – присвистнул в этом месте Варфаламеев, привычно подмигивая обоими глазами попеременно. Он внимательно выслушал односельчанина и, когда Гриша завалил первого селезня, а Константин Матвеевич заключил описание своих сонных похождений признанием собственного полуяпонского происхождения, бывший штурман дальней авиации был почти на бровях и был готов объяснить любые загадки психологического свойства в свете японской мифологии, истории и той части японской культуры, которая напрямую связана с производством таких любимых Варфаламеевым хокку.

 Сакуров, неизвестно зачем разоткровенничавшийся с бывшим лётным штурманом, боялся именно такого финала, когда Варфаламеев ударится в декламацию известно чего, и, когда тот привычно закатил глаза, начал раскаиваться в легкомыслии, подвигнувшем его к рассказу о своём последнем сне односельчанину.

 «И чего это я? – мельком подумал Константин Матвеевич, с опаской ожидая выхода очередного шедевра якобы Басё в переводе Варфаламеева. – Тоже мне, решил обратиться к знатоку японских традиций. Хотя причём тут мои сны и японские традиции? Разве что постоянно упоминается сакура, да дракон какой-то подозрительный…»

 – В зеркале жизни

 Призраков сонмы бродят;

 Жизнь – это лишь сон… – выдал-таки Варфаламеев.

 «Он что, их на ходу сочиняет?» – изумился Сакуров и сделал попытку пересесть подальше от Варфаламеева. Но Варфаламеев поставил глаза на место и почти трезвым голосом заявил:

 – Плохи твои дела, Константин.

 – Это ещё почему? – насторожился Сакуров, краем уха подслушивая про третьего Гришиного селезня и про то, сколько в одном британском фунте английских стерлингов.

 – Потому что ты наполовину японец, – невразумительно возразил Варфаламеев.

 – Ну и что? – слегка расслабился Сакуров, имея в виду тот медицинский факт, что плохо себя может почувствовать любой человек, невзирая на национальную принадлежность. В общем, Константин Матвеевич решил не принимать всерьёз предпоследнего заявления приятеля своего, Петьки Варфаламеева.

 – А ты всё точно рассказал про маму, террасу и Диму? – вопросом на вопрос ответил Варфаламеев.

 – Точнее не бывает, – почему-то поёжился Сакуров, хотя ничего страшного в своём последнем сне он не заметил, кроме почти реального ощущения эффекта собственного присутствия в той последней своей иллюзии. Впрочем, почти реальное ощущение эффекта присутствия преследовало Сакурова в череде всех его иллюзий, связанных с сакурой. Да ещё эта фотографическая память, запечатлевшая каждую серию необычной сонной эпопеи с какой-то садистки каллиграфической точностью в цвете, сюжетах и диалогах. Больше того: память об этих оригинальных сновидениях, связанных общей интригой в виде бесконечного похода к какому-то (или какой-то) Сакуре, не стиралась по истечении срока давности, но, приняв однажды вид некоего рельефного оттиска в голове «пациента», со временем становилась только лучше, регулярно шлифуемая теми органами, которые сидят в голове и отвечают за воспоминания.

 – Тогда тебе точно крышка, – нелицеприятно повторил свой диагноз Варфаламеев.

 «Да пошёл ты», – подумал Сакуров.

 – …А тут лятит четвёртый селезень, – совсем уже распоясался к тому времени Гриша, целясь пустыми руками в потолок.

 – …Нет, так мы с тобой каши никогда не сварим! – вовсю веселился Жорка. – Ты утверждаешь, что в одном английском фунте стерлингов сто шиллингов, в одном шиллинге – сто пенсов, а в одном пенсе – сто фартингов (51). Так?

 – Так, – стоял на своём Мироныч, чисто по-скопидомски округлив количество шиллингов, пенсов и фартингов до ста.

 – Ну, вот я и говорю: мои фунты тебе не подойдут, – разводил рукой Жорка.

 – Почему?

 – Потому что в моих фунтах ровно по полкило стерлингов!

 – А ваши фунты, они какие? – заинтересовался Мироныч.

 – Золотые.

 Жорка значительно поднял брови.

 – А стерлинги? – задрожал старый хрыч, не понимавший никакого юмора, кроме своего.

 – Серебряные, – с пренебрежением отмахнулся Жорка.

 – Тогда я, так и быть, возьму ваши фунты вместо долларов, которые вы мне задолжали, – раздобрился Мироныч, – но по курсу…

 – Да хрен с ним, с курсом! – воскликнул Жорка. – Ведь их сначала нужно откопать, а потом примерять к твоему курсу.

 – Кого откопать? – забуксовал старый хрыч.

 – Да фунты же, – понизил голос Жорка. – Они ведь золотые, понимаешь?

 Он доверительно склонил свою голову к кудлатой сивой репе собеседника.

 – Понимаю, понимаю, – пробормотал Мироныч.

 – А стерлинги серебряные. Вот я их и – того...

 Жорка подозрительно огляделся по сторонам, заговорщически подмигнул Миронычу и закончил фразу:

 – …Закопал.

 – Да-да-да, конечно, – закивал головёшкой старый пень. – А где вы их закопали?

 – Выпьем? – предложил Жорка.

 – Выпьем, – согласился Мироныч.

 – Давай… А потом я тебе нарисую подробный план захоронения моих фунтов, и ты их сам откопаешь. Ведь сможешь сам откопать, а то у меня второй день руку ломит?

 – Смогу! – клятвенно заверил Жорку Мироныч и припал к своему стакану. Надо сказать, что, помимо непонимания любого юмора, кроме собственного, Мироныч, как истинный жлоб, не допускал даже мысли о шутках и прочей иронии в адрес любой финансовой темы, включая разделы о спекуляции, мздоимстве, ростовщичестве и индексе Доу Джонса.

 – …А я его ба-бах! – не переставая, палил Гриша.

 – …Да ты, Костя, не расстраивайся, – утешал тем временем Сакурова Варфаламеев. – Ведь тебе, как полусинтоисту , положена реинкарнация, а это не совсем смерть в примитивном её понимании.

 – Да я и не собираюсь помирать, – пожимал плечами Сакуров, памятуя беседы с Фомой в части реинкарнации и насчёт сроков перехода Сакурова в состояние чистого духа. В смысле, насчёт крякнуть.

 – Собираешься, собираешься, – заверял его подлец Варфаламеев. – Иначе откуда взяться таким откровениям?

 – Каким откровениям? – переспрашивал Сакуров.

 – Насчёт богини Аматэрасу и первого японского императора Дзимму, которому данная богиня – солнца, между прочим, – является прапрабабушкой.

 – Иди ты?! – разинул рот Сакуров и ему стало жутковато.

Глава 33

 Сакуров слово своё сдержал. И бросил пить. Он также бросил курить. И не помер. Первые три дня, правда, ему было хреново, но Константин Матвеевич сумел превозмочь недомогание, прошёл через сонные полукошмары, преследовавшие его с момента резкой завязки, и злорадно посматривал на продолжающего пить Варфаламеева. Однако лётный штурман ни хрена не помнил из того, что он напророчил своему соседу, поэтому Сакуров не вкусил никакого злорадства и продолжал трудиться на ниве усиления мясных статей так называемого говяжьего молодняка на откорме. Погода наладилась приемлемая, скотина поправлялась, пьяный Мироныч продолжал помогать Сакурову, а Жорка тоже бросил пить. Он занимался ремонтом подворья, поэтому Мироныч пил в компании Варфаламеева. Вернее, сидел у того на хвосте. А Варфаламеев пропивал кур.

 А ещё Мироныч копал лесопосадку за огородом Жорки в поисках золотых фунтов и серебряных стерлингов. Каждый вечер, встречая Сакурова, старый хрыч жаловался на неточность плана, которым его снабдил Жорка, а Сакуров только диву давался, до какого маразма может дойти в общем-то такой неглупый человек, как бывший директор комбината, из-за своей патологической жадности.

 Затем пришла пора сдавать якобы откормленное стадо в руки отдохнувших Витьки и Мишки, а из Москвы поступили первые вести об отъехавшем туда Семёныче. Это Петровна позвонила одной из вековух, соседок Сакурова, та передала на словах дальнему родственнику Семёныча, которому задолжал Жорка, и дальний родственник приполз в Серапеевку. Приполз он, надо отдать ему должное, не на одних бровях, поэтому кое-какое лыко вязал. Сначала, правда, он нетвёрдо наехал на Жорку, чтобы тот вернул долг, потом, когда Жорка послал его в известное место, рассказал о звонке Петровны. И скоро вся деревня судачила о том, как импортный спирт, привезённый из-за границы бывшими комсомольцами, отставными советскими рекордсменами и действующими российскими академиками, может покалечить хорошего и здорового человека. В смысле, Семёныча, потому что на остальное население, загибающееся от известного продукта, деревенским, как чисто русским людям, было наплевать. А вот о том, как скрутило близкого соседа, колющего завистливые глаза материальным превосходством, стоило с удовольствием посудачить. Хотя как именно скрутило, никто толком не знал, потому что дальний родственник Семёныча, огорчённый отказом Жорки вернуть долг за три месяца до окончания срока погашения кредита первого, долизался таки с помощью Варфаламеева до состояния риз и наврал такого, что выходило, будто а) Семёныч приказал долго жить, завещав на словах свою легендарную «ниву» дальнему родственнику; б) у Семёныча отнялись обе ноги и язык в придачу, но перед окончательным отказом речевого инструмента Семёныч опять таки успел завещать свою тележку своему родственнику; в) Семёныч начал ходить под себя и оглох на оба уха, но перед тем, как оглохнуть, таки расслышал вопрос о том, а кому он завещает известное движимое имущество? На последний расслышанный вопрос Семёныч ответил определённо. И тотчас обделался. Ну, и оглох.

 В общем, деревня оттягивалась от души, а вековуха, которой позвонила глупая Семёновна, в деревне не появлялась. Впрочем, мало кто верил услышанному от дальнего родственника Семёныча, особенно в части завещания. Но про разные возможные увечья, возможные приключиться с соседом, перетирали со смаком.

 «Слышали про Семёныча?» – спрашивал Сакурова Мироныч.

 «Слышал», – отвечал Сакуров, с удовольствием думая о завтрашнем дне, когда он отгонит стадо в бывший колхоз, где его взвесят и станет известно, сколько заработал бывший морской штурман за месяц маеты с бестолковыми тёлками. Которые, однако, толстели на глазах, потому что погода недели три стояла приличная, травы хватало, а оводы и слепни животных не доставали.

 «Как вы думаете, – интересовался профессиональный сквалыга, с опаской поглядывая в сторону известных раскопок, – мог Алексей завещать свою «ниву» этому проходимцу, этому якобы своему дальнему родственнику?»

 «Почему проходимцу?» – машинально спрашивал Сакуров, тормозя перед входом в свою избушку, где его дожидались кот, рукомойник и чистая смена одежды.

 «Да ведь на роже написано! – загорячился старичок. – И потом: почему ему, а не мне?!»

 «А почему тебе?» – кричал со своего крыльца выскочивший на разговор Жорка.

 «Но он же мне остался должен бутылку водки! – отвечал Мироныч. – И сто рублей…»

 «Нашёл фунты?» – веселился Жорка.

 «Как вы думаете? – шепотом спрашивал Сакурова Мироныч. – Долго он ещё будет не пить?»

 «Откуда мне знать?» – пожимал плечами Сакуров.

 «А вы сами не хотите освежиться?»

 «Спасибо», – не очень искренне благодарил бывший морской штурман и линял в избушку. Разуваясь в сенях, он слышал, как Мироныч просил Жорку не уходить и обождать его, престарелого кладоискателя.

 «Пойдёт уточнять план раскопок», – прикидывал Сакуров и уходил во внутренние пределы своего жилища, откуда ни черта не было слышно. Только возню мышей и сиплое мяуканье оголодавшего кота, давно забившего на мышей, но предпочитающего говядину, рыбные консервы или, на худой конец, белый хлеб с тёплым молоком.