Текст книги "Судьба и грехи России"

Автор книги: Георгий Федотов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 54 страниц)

      Но  и в этом случае остается неудовлетворенным требование всеобщности  спасения.

      В Небесный  Град входит лишь остаток человечества, большая часть людей  гибнет. Напрашивается третий вариант эсхатологии, соединяющий  идею гибели с чаянием всеобщего  спасения, апокатастасиса. Но восстановление всех в добре волею Божией исключает личную свободу человека, его свободный выбор. Апокатастасис был осужден церковью. Федотов отбрасывает его как богословски порочный и приходит к выводу: «В современных условиях мира чаяние скорого конца предполагает согласие на гибель не только истории и культуры, но и огромного большинства человечества»(2). Любящее евангельское сознание согласиться на это не может, оно может склониться перед трагической неизбежностью конца, но не молиться о его ускорении. Поэтому Федотов, желая сочетать оправдание общего дела с упованием общего спасения, принимает эсхатологию условных пророчеств. Но и здесь он осторожно допускает лишь возможность оптимистического конца.

       Мы   видим, что Федотов перед лицом глобальных катастроф XX века делает свой выстраданный историософский выбор на основе не только христианской веры, но и общечеловеческой надежды и любви.

        Культурно-историческое кредо и социальная программа Федотова – «Новый  Град». Что заставило его в журнале под таким символическим названием объединить разных  людей и заявить о некотором единстве идей?(3) Старый град – это культура великих государств Европы. Но они

________________________

1 Федотов      Г. П. Новый Град. Нью-Йорк, 1952. С. 238.

2 Там же. С 331.

3 См.: Федотов    Г. П. Новый Град // Новый  Град. 1931, № 1. С.   3-7.

==20

 полуразрушены катастрофой войны, истощены, раздираемы внутренними противоречиями. Поиск Нового Града порожден ощущением и осознанием тотального экономического, политического, социального, национального кризиса Европы  первой половины  XX века, предчувствием  новой, небывалой войны.

     Среди величайших  государств Европы участь России оказалась тяжелее всех. Для новоградцев «она расплатилась и за свои собственные  грехи, наследие своей трагической истории, и за грехи капиталистического мира, вовлеченная в общий его пожар»(1). Россия – «жертва безумного самоубийства», Россия – угроза всему миру.

     Федотов не видит пути назад, «к теплу отцовских очагов». Новый  Град закладывается на похоронах отечества, в искушении мыслью об  апокалипсисе культуры, о последнем ее часе. Но Федотов не с теми, кто  бессильно поддается этому искушению, не с теми, кого зовет в пустыню.  Он готов бороться и идти к Новому Граду, который «должен быть построен нашими руками, из старых камней, но по новым зодческим планам» (2) . Русский мыслитель видит источник надежды на новый строй в  духовных и материальных силах старого человечества. Он живет идеей  реконструкции.

     Однако не ко всем, кто искал Нового Града, Федотов готов был присоединиться. Он прокладывал свой путь. И на этом пути первым вопросом для Федотова стал социальный вопрос. Социальный вопрос он понимал прежде  всего как практический вопрос, как задание «внести  разумность в хозяйственный хаос и справедливость в мир, где эксплуатация и борьба классов»(3). Ясно, что здесь мы имеем дело с абстрактным  идеалом социализма. Но сам Федотов, с юношеских лет увлекавшийся  социализмом, не спешит определить смысл  будущего хозяйственного  строя этим словом. Он называет его «трудовым». Отдавая первенство  труду, а не  капиталу, Федотов хотел сохранить в хозяйственном процессе начало свободы и творчества. В этом он и видел всю трудность и особенность современной социальной проблемы.

     В политической сфере Федотов защищает против фашизма и коммунизма свободу личности и прежде всего свободу духа. Здесь он пытается  отделиться от «пореволюционных» течений политической мысли в русской эмиграции. Принимая свободу как священный дар XIX века, Федотов отказывается от буржуазного ее понимания в XX веке.

     Решение национального вопроса русский мыслитель представляет  на путях политического и экономического объединения наций в общечеловеческом общении, с сохранением всей полноты свободы своего творчества.

     Целостный образ нового общества – «Нового Града» – немыслим для Федотова вне христианства. По его убеждению, современная консервативная, либеральная и социалистическая мысль «разбивает единство христианской правды в осколки»(4). Христианство часто тяжко погрешало против социальной правды, христианство бесконечно выше ее, но все же Федотов верит, что только в христианстве возможно осуществление правды  Нового Града как общественного выражения абсолютной правды Христовой.

     Перед нами вариант христианского социализма с консервативно-

________________________

1 Федотов  Г. П. Новый Град. Нью-Йорк, 1952. С. 373.

2 Там же. С. 374.

3 Там же. С. 375.

4 Там же. С. 376.

==21

культурными и либерально-политическими тенденциями. Не связывая никого никакой исповедной формулой, довольствуясь некоторым «духовным  единством», Федотову трудно было четко выдерживать линию журнала и конкретизировать свои общие положения. Он постоянно подвергался критике и слева, и справа(1).

       Весь комплекс социальных, политических и национальных проблем группируется в сознании Федотова вокруг оси Запад – Россия – Восток. Но самые заветные мысли он отдает России. С болью и надеждой Федотов всматривается в трудно уловимое издалека, но всегда близкое лицо России. В это лицо он заглянул тревожно еще в 1918 году(2), когда между  ним и Россией не было ни географических пространств, ни «железного занавеса». И тогда, увидев неслыханные страдания России, Федотов дал обет «жить для ее воскресения, слить с ее образом все самые священные  для нас идеалы»(3).

      В те роковые годы Федотов открывает за агонией России другую катастрофу. Две животрепещущие для него темы сплелись в единой судьбе: Россия и социализм. Федотов пишет: «Одна из величайших сил, творящих  историю  наших дней, – социализм переживает время тяжкого кризиса, из которого он может выйти возрожденным или погибнуть, задавив под своими обломками европейскую культуру»(4).

     Федотов, отдавший социализму  энергию своей молодости, свидетельствует, что  «в  России  нет  сейчас  несчастнее людей,  чем русские       социалисты»(5). Они  видят свою  родину, истекающую  кровью, и свои идеалы, оскверненные в их «мнимом торжестве». К этому у Федотова присоединяется сознание, что «именно попытка реализации  этих идеалов – повинна, в какой-то еще не подлежащей определению  мере, в гибели России»(6). Русский мыслитель отказывается снять вину с  социализма и полностью возложить ее на Россию, на ее национальные  особенности. Он с горечью говорит о вырождении западного социализма, о проникновении в тело всего человечества мещанства через душу  пролетариата. Стало очевидным, что механика интересов и ненависти,  на  которой современный социализм «построил надежды на свое торжество», обращается на самое себя, «революция пожирает своих детей»(7).

       Однако Федотов  продолжает верить в вечную правду социализма, в  его еще им самим не постигнутый смысл. Философ призывает к новому  рождению  социализма, который должен вести человечество к Царствию  Божию  на земле. Федотов сознает себя ищущим, но еще не обретшим.  Его поиск определяет требование: «Спасти правду социализма правдой  духа, и правдой социализма спасти мир»(8).

       Христианский социализм и патриотизм Федотова скрепляет любовь  к России как живому конкретному лицу. Поставив социализм перед лицом  России, он хочет дать ему не только международное, но и нацио-

________________________

1 См.: Вишняк  М. О  судьбах России //  Современные  записки.   1931, № 4. С. 428; С. 449-457; Руднев   В. Политические заметки   (Еще о «Новом Граде») //  Там же. 1932, № 50. С. 438-455.

2 См,: Федотов      Г. П. Лицо  России  //  Свободные голоса. Пг„   1918, № 1. Стб, 11-20.

3 Там же. Стб. 12

4 Федотов       Г. П. С.-Петербург, 22 апреля (5 мая) 1918 г. // Там   же. Стб. 1.

5 Там же.

6 Там же.

7 Федотов   №  1. Стб. 3.

8 Там же. Стб. 4.

==22

нальное отечество. Федотов пытается выработать русское самосознание социализма. Связующее начало этого самосознания – любовь. Однако самосознаваемая любовь требует отчета в том, что любимо. Для Федотова с самого начала выразить лицо России означает объясниться в любви к ней, сказать «просто и правдиво: что мы любим, и как мы узнали о том, что любим»(1). В «любовной феноменологии»  Россия открывается всякому сердцу впервые через тоску по родине     в образе ее природного, земного бытия. У Федотова портрет России есть прежде всего пейзаж, линии ландшафта и воздух родных полей и лесов. Лицо России в душе неразрывно слито с убогой, но милой родиной, с родной землей.

      С землей связана, из земли вырастает часто кажущаяся безвольным и бессмысленным  началом  народная стихия. В изображении Федотова среди пейзажа вырисовываются простые и добрые, удивительно мягкие и легкие человеческие отношения, возможные только в России; родовые глубины славянского быта, сросшиеся с христианской культурой сердца в земле, которую «всю исходил Христос», просветляются в лице народа, отражая «нерукотворный Лик».

      Но  для того, чтобы Россия – «не нищая, а насыщенная тысячелетней культурой» – предстала взорам, необходимо было, по мнению Федотова, более глубокое погружение в источники западной культуры: «Возвращаясь из Рима, мы впервые с дрожью восторга всматривались в колонны  Казанского собора, средневековая Италия делала понятной Москву»(2). Действительно, Запад помог открыть в начале XX века русскую красоту, и у русского мыслителя – европейское виденье божественного лика России, Федотов утверждает мировое значение трагической истории великой страны тогда, когда она наиболее ущерблена и изувечена. Более того, он убежден, что эту историю предстоит написать заново.

      Лицо  России для Федотова не может открыться только в одном современном поколении. Гримаса нашей эпохи есть лишь мгновенное выражение, исказившее прекрасный  облик, в котором будущее светится живым  светом прошлого, смыкается с прошлым в живую цепь.

      Федотов  начал писать свой культурный портрет духовной России в дни глубокого помрачения ее лица, поэтому он, всматриваясь в настоящее, вслушивается в голоса всех отживших родов, как в живую мелодию умирающих  звуков. Так наносится первый эскиз образа России, который Федотов в дальнейшем только уточнял и детализировал. Где же прообраз этого образа – подлинное лицо России? «Оно в золотых колосьях ее нив, в печальной глубине ее лесов. Оно в кроткой мудрости души народной. Оно в звуках Глинки и Римского-Корсакова, в поэмах Пушкина, в эпопеях Толстого. В сияющей новгородской иконе, в синих главах угличских церквей. В «Слове о полку Игореве» и в «Житии протопопа Аввакума». Оно в природной языческой мудрости славянской песни, сказки и обряда. В пышном  блеске Киева, в буйных подвигах дружинных витязей, «боронивших Русь от поганых». В труде и поте великоросса, поднимавшего лесную  целину и вынесшего на своих плечах «тягло государево». В воле Великого Новгорода и художественном подвиге его. В одиноком, трудовом послушании и «умной» молитве отшельника-пахаря, пролагавшего в глухой чаще пути для христианской цивилизации. В дикой воле казачества, раздвинувшего межи для крестьянской сохи до Тихого океана. В гении Петра и нечеловеческом труде его, со всей семьей орлов восемнадцатого века, создавших из царства Московского державу Российскую. В молчаливом и смиренном героизме русского солдата-му-

________________________

1 Федотов Г. П. Лицо России. // Свободные голоса. Пг„ 1918.   №  1 Стб. 13.

2 Там же. Стб. 16.

==23

ченика, убелившего своими костями Европу и Азию ради прихоти своих владык, но и ради целости и силы родной земли. Оно в бесчисленных мучениках, павших за свободу, от Радищева и декабристов до безымянных святых могил 23 марта 1917 года. Оно везде вокруг нас, в настоящем  и прошлом – скажем  твердо: и в будущем»(1).

       Эта длинная цитата есть краткий конспект всех текстов Федотова о России. Здесь партитура всей его культурософской симфонии. Пунктиром обозначен контрапункт русской истории. Россия Федотова полифонична. И с этим подлинником он будет сличать лицо «новой России», от которого его удалила революция.

       Еще   раз подчеркнем: в своем отвращении к революции Федотов признает правду социализма и в своем обращении к истории ищет для нее обоснование в духе. Но таким поискам в Советской России он не нашел  места.

      Эмиграция  усугубила старые проблемы и поставила новые вопросы. По-прежнему  главная тема Федотова – русская культура. Но революция провела резкую грань между ее прошлым и будущим. Свою задачу Федотов видел в осмыслении этой грани(2).

     Положение  эмигранта – всегда несчастное положение. Однако для русских  эмигрантов, не ослепленных злобой к революции, несчастное положение  оказалось счастливой позицией, уникальным историческим местом. Вознесенные вместе с Россией на высоту креста и смещенные от гибельного центра, они получили «огромное, иногда печальное преимущество  – видеть дальше и зорче отцов, которые жили под кровлей старого, слишком уютного дома»(3). Революция уничтожила многие наивности XIX века, обнажив целину русской истории для новой работы. Однако, чтобы  достойно воспользоваться печальными преимуществами своего положения, нужно было осознать свое место, выяснить отношение  к новой России, наконец оправдать свое существование вне России. Русская эмиграция должна была самоопределиться в русской культуре.

       Когда воспаленные страсти перегорели, эмигрантская жизнь осела и распределилась по некоторым направлениям, Федотов поставил вопрос  прямо: «Зачем мы здесь?»(4) Эмиграция могла подвести кое-какие итоги,  но в этом обнаруживала сильное понижение самосознания, разочарование, уныние и даже отчаяния. Правда, это сопровождалось возрастанием  трезвости мысли и чувства действительности. Многими эмиграция болезненно переживалась как явное несчастье. Эмиграция стала страдать  «эмигрантщиной». Федотов видит в эмиграции не только несчастье, но и  «блаженство» –  блаженство изгнанных «правды ради» не только болезнь, но и подвиг. Речь идет не об эмигрантском самодовольстве, чуждом Федотову, а об историческом призвании. Что должна сделать эмиграция  для России? Как она может  участвовать в созидании русской  культуры? Эти вопросы чрезвычайно обострялись в связи с готовящейся  военной угрозой. Россия нуждалась в защите.

     Федотов отклоняет исключительно утилитарные, политические, на-

________________________

1 Федотов Г. П. Лицо России  //  Свободные голоса. Пг„ 1918.   Стб. 17-18.

2 Федотов Г. П. Письма о русской культуре: 1. Русский человек   //  Русские записки. Paris; Shanghai,l938, № 3. С. 239.

3 Федотов  Г. П. Трагедия интеллигенции // Версты. Paris, 1927,   №  2. С. 145.

4 Федотов  Г. П. Зачем мы здесь?  //  Современные  записки.   1935, №  58. С. 433-444.

==24

циональные  соображения и выдвигает единственный критерий для оправдания эмиграции – нравственный критерий.

    Оказавшись  на чужбине, русские эмигранты в основной своей массе были  обречены  на бездействие и культурное вымирание. Эмиграция принесла себя в жертву. Но  во имя чего? Федотов отвечает: во имя «правды». Как понять эту трудную «правду изгнанничества»? Для нашего мыслителя  слово «правда» означает сопротивление участию «в общей неправде, в общем неправедном деле, в строительстве, даже в подвиге, в основу которого положена коренная неправда»(1). По мнению Федотова, понять правду изгнанничества нелегко русскому человеку, так как он привык к круговой поруке, к общей ответственности, к участию в общем грехе. Федотов видит в русском религиозном сознании и в русской совести «болезненный уклон, который можно было бы грубо назвать соборностью общего греха»(2).

    С этой точки зрения те, кто остался в России, могли жить и работать только потому, что сняли с себя личную ответственность. А те, кто не пожелал участвовать в «общем деле», обречены на тюрьму и ссылку. Их путь есть путь «внутренней эмиграции», мученичества, путь хотя и более тяжелый, но в идее общий с эмиграцией внешней – изгнанничество за правду. Личная совесть приходит в противоречие с совестью общественной, и тогда или погибнуть за правду в России, или жить с правдой без России, то есть погибнуть дли России. Имеет ли смысл этот подвиг?

    Федотов  убежден, что высшей целью и ценностью жизни человека является его жертва и способность на жертву. А нации оправдываются осуществлением высших  человеческих ценностей, спасаются героизмом, подвижничеством, святостью, которые важны сами по себе. Поэтому исход из Советской России миллионов людей, независимо от их частных и личных мотивов, независимо от «бесполезности» их эмигрантского существования, рассматривается Федотовым как спасение чести России в истории.

    Однако «вечная правда» изгнанничества может не покрывать всех целей, ради которых оно принимается во времени. Действительно, многие просто бежали из России, спасая свою жизнь. Личная обида часто переходила в ненависть к своему народу, в потребность отрезать себя от него.    Федотов  справедливо отличает эмиграцию  от беженства. Не сам факт изгнания, а жизнь в изгнании отделяет «блаженство» изгнанных за правду от «несчастья» бежавших. «Люди думают, что они живут любовью к России, а на деле, оказывается, – ненавистью к большевикам»(3).

    Таким образом, «изгнанничество за правду» осознано Федотовым как труднейший  подвиг, который .выдерживают немногие, и для многих изгнание становится искусом.

    Русский  мыслитель утверждает, что изгнание само по себе не есть служение родине, а лишь условие для этого служения. Возникают вопросы: «Что можем мы сделать для России и дать ей отсюда?» Попытки ответить на них порождали новые заблуждения или новые преступления.    Федотов  в своем анализе активного самосознания эмиграции выделяет три ее группы: военную, политическую и культурную. Ядро военной эмиграции состояло из воинов армии Врангеля, прошедших через «галлиполийское сидение». Эта группа жила мечтой о военном походе в Россию и надеждой на мировую войну.

    Политическая  фронда внутренне была более разнообразна, но, по

________________________

1 Федотов Г. П. Зачем мы здесь? // Современные записки. 1935,   №  58. С. 434.

 2 Там же.

 3 Там же. С. 435.

==25

оценке Федотова, ее значение ограничивалось областью фразеологии. Между  ней .и Россией пролегла пропасть.

    Федотов указывает на психологические перегородки, которые мешали приблизиться к России и тогда, когда лучшая часть эмиграции отбросила грубые схемы и открыла глаза на реальный образ родины. Познание  натыкалось  на  психологическое непонимание, на  моральную невозможность «найти общий  язык с новой Россией». Федотов отмечал отчуждение даже старой интеллигенции в России от современной эмиграции: «Там нас считают не изгнанниками, а дезертирами, уклонившимися от общей части всенародного горя»(1).

    За единым  коэффициентом разноязычия, отвлекаясь от чисто политического содержания, Федотов разделяет политические группировки на три типа по их структуре.

    Представители  первого типа «просто влачат свое дореволюционное бытие». Они отказались от всякой политической активности. Это бесполезные и безвредные клубы ветеранов.    Ко второму типу относятся люди равнодушные к политическим программам, но объединенные на принципах «активизма». Их вдохновляют только методы непосредственного боевого действия, что, по убеждению Федотова, является безумием в политике и ведет к окончательному разобщению  с русским народом.

   Третий тип образуют «пореволюционные» группировки. Федотов сам тяготел к этому типу, и может условно быть назван и был признан создателем одного из вариантов «пореволюционной» идеологии. Но среди «пореволюционной»  эмиграции, наиболее близкой к новым поколениям в СССР, он часто не находил достаточно критического изучения современной России. К тому же у большинства «пореволюционных» группировок он обнаруживал «дух утопизма», указывающий для него на кровную  связь со старой  русской интеллигенцией, с культом кумиров, которые «едва ли найдут почитателей в России»(2).Будущее этих направлений, по мнению Федотова, зависимо от обретения ими трезвой любви к России.

    В целом, не в политической активности видел Федотов заслугу эмиграции, ее призвание, оправдание и дар России. Ум и сердце мыслителя принадлежат делу культуры. В сфере культуры он нашел подлинные достижения и внутреннее оправдание русской эмиграции. Федотов утверждает, что в Советской России «естественное творчество национальной культуры перехвачено», многие потребности человека не могут быть удовлетворены, мысль и совесть заглушаются «в шуме коллективного строительства». И вот русские в изгнании, за рубежом – «для того, чтобы стать голосом всех молчащих там) чтобы восстановить полифоническую целостность русского духа»(3). Задача эмиграции, по Федотову, сохранить самое глубокое и сокровенное в опыте революционного поколения, завещать этот опыт будущему, стать «живой связью между вчерашним  и завтрашним днем России».

    Могла  ли эмиграция осуществить это историческое призвание, эту культурную миссию?

   Федотов отмечает «необычайно  трудные условия, при которых удается здесь дистилляция духовной эссенции»(4). Русская культура за рубежом  оказалась в безвоздушном пространстве. Писателю из России трудно  было   найти  издателей, критиков, читателей. Русский голос,

________________________

1 Федотов Г. П. Зачем мы здесь? С. 438.

2 Там же. С. 439.

3 Там же. С. 440.

4 Там же.

==26

сохранивший свои интонации, звучал часто как глас вопиющего в пустыне, мысль изливалась, не откликаясь, в вечность. Не имея конкретного, постоянного круга читателей, писатель был обречен на культурное  одиночество: «Это одиночество несет с собой неизбежную горечь сомнения в нужности своего дела, иногда чувство, близкое к удушению»(1).

     Одну из причин культурной пустыни вокруг носителей сознания русской эмиграции Федотов видел в ее социальном составе. Основная масса «серьезных читателей» – учащаяся молодежь, учительство и трудовая  интеллигенция – осталась в России. Военные и беженцы, преобладавшие в эмиграции, были потребителями культуры «легкого наслаждения»,  «патриотического лубка» и «интернационального романа-фельетона».  Правда, художественная, философская и научная литература находились  в разном положении.

     Русская наука получила возможность непосредственно войти в рамки европейской и американской культуры. Но «невероятно трудны материальные условия» для пишущих на родном языке, а не всякая научная дисциплина  допускает чужую  языковую  форму. Это относится  прежде всего к «наукам о духе», тем более о своем, национальном духе.  Однако именно с «науками о духе» Федотов связывает культурное значение русской эмиграции.

     В оценке Федотова, с честью выдержала испытание эмиграцией и  возросла духовно русская философия, от которой с XX века неотделимы  русское богословие и историософская мысль. Они творчески продолжили, развивая и углубляя, традицию, прерванную революцией: «Это не линия эпигонов, а сама«акмэ» большого движения»(2). Федотов указывает,  что в первом десятилетии нашего века в России из предпосылок немецкого идеализма и символизма «едва начала складываться совершенно  оригинальная русская школа философии, теоретической и религиозной  одновременно». Были поставлены новые проблемы. Революция не отменила этих проблем, «она просто смахнула их, уведя молодое поколение России в реакционную глушь 60-х годов»(3). Федотов убежден, что в  изгнании совершается эта работа, которая призвана утолить духовный  голод России, здесь он видит пути в русское будущее. Правда, русский  мыслитель сознает отчуждение отцов и детей, невозможность психологически принять в будущем известные моральные и культурно-общественные предпосылки философии  начала XX  века. Однако Федотов  уверен: «Когда пройдет революционный и контрреволюционный  шок,  вся проблематика русской мысли будет стоять по-прежнему перед новыми поколениями России»(4). Сейчас многое склоняет к подтверждению  этого предвидения.

    Таким  образом, русский мыслитель, отвергая дореволюционную традицию в политике, считает ее еще плодотворной в духовной культуре.  Но революция  поставила духовную проблему, которая не стояла перед  дореволюционными  поколениями. Революция вызвала сильнейшую реакцию. Возникает вопрос: «Каков итог собственно духовной реакции на  революцию?» Федотов указывал два возможных типа этой реакции: «или  в виде прямого отрицания, духовной контрреволюции, или в виде того условного приятия революции – по крайней мере ее проблемы, – которое у нас получило несколько странное имя —пореволюционности»(5).

    Нужно  признать, что духовные контрреволюции были иногда весьма – плодотворны в истории. Однако русская реакционная эмиграция имела

________________________

1 Федотов   Г. П. Зачем мы здесь? С. 440.

2 Там же. С. 442.

3 Там же.

4 Там же.

5 Там же.

==27

при  избытке контрреволюционных  настроений удивительно скудный идейный арсенал, Федотов пытается объяснить это. По его мнению, реакция на русскую революцию предшествовала ее торжеству. Революция в России растянулась «чуть не на полтора столетия», медленно созревала, долго жила чужим опытом. Именно поэтому и сопротивление революции  началось давно, и ответ на революцию уже был дан. Для Федотова великие русские «реакционеры» Достоевский, Леонтьев, Розанов и др. – уже давно «пореволюционеры». И революция, и контрреволюция в России живут очень старым запасом.

    Кроме  того, Федотов считал, что европейская духовная атмосфера оказалась чрезвычайно неблагоприятной для духовного творчества русской реакции. Наш  мыслитель убежден: никакая реабилитация капитализма, никакое оправдание погибшей в России хозяйственной системы невозможны,  ибо все живое в Европе отвернулось от «буржуазного» строя.

    Симпатии   Федотова на стороне «пореволюционной» мысли, представленной молодым  поколением эмиграции. Правда, он отмечает недостаток школьной  выучки и общей  культуры, что затрудняло развитие всех возможностей этого направления. Здесь особенно Федотов выделяет евразийство, которое выдвинуло тему – Россия между Востоком и Западом.  Новые идеи  заставили пересмотреть весь материал русской культуры. В этом русле происходило обновление «заброшенной со времен  славянофилов» философии русской культуры.

     Итак, федотовская самооценка русской эмиграции в негативе утверждает  крушение «политической мечты». Позитив и гордость – пореволюционная  историософия вместе с дореволюционной философией и богословием.  Это то, что «эмиграция  принесет в Россию  как живой фермент,  который поднимет и заставит бродить ее огромные, но омертвевшие  культурные силы»(1).

     Для Федотова  вопрос первостепенной важности – какова внутренняя реакция русского духа на знамения нашей апокалипсической эпохи? Дать   ответ на него свободно внутри России оказалось невозможно.  Свою  задачу, призвание всех русских за рубежом Федотов видел в том,  чтобы «подать голос России», бросить его в историческое пространство,  хотя бы в пустоту. Голос этот должен быть чист, и тогда время поймает  его и передаст поколениям. Для Федотова залог чистоты духовного голоса – свобода, свобода «от всякой оглядки на мнимое «общественное мнение»,  на  призрачные « массы», на несуществующую   ответственность»(2).

       Когда обнажилась последняя нищета бездомность изгнания, русского мыслителя заставляла говорить перед Богом в пустоте эмиграции только совесть. Дар свободы был правом изгнанника. Правом говорить правду.

      Правду о России нужно было  не только выстрадать, но и осознать. Революция перевернула Россию, революция не могла и не перевернуть представления об ее истории. Федотов убежден, что «лишь полная свобода от дореволюционных  традиций обеспечивает жизненность всякой пореволюционной  национальной конструкции»(3). Он сознательно хочет создать «схему, совершенно независимую от дореволюционных публицистических направлений русской мысли.. »(4).

    От  каких же традиций отталкивается и отходит Федотов? Какой исторический образ России был доминантой русского общественного со-

_______________________

1 Федотов  Г. П. Зачем мы здесь? С. 444.

2 Там же.

З Федотов Г. П. Революция идет // Современные записки. 1929,   №  39. С. 306

4 Там же.

==28

знания? На роль последней наиболее значительной и новой схемы русской истории в дореволюционной  историографии могла претендовать прежде всего история России В. О. Ключевского. Ключевский являлся и самым  «философичным»  из русских историков такого масштаба. Федотов имел полное право утверждать: «Это не одна из многих, а единственная Русская История, на которой воспитаны поколения русский людей. Специалисты  могли делать свои возражения. Для всех нас Россия в ее истории дана такой, какой она привиделась Ключевскому»(1).

     Освобождению от старых схем должен предшествовать анализ этих схем. Федотов пытается разложить на составные элементы образ России Ключевского, выяснить его идейные и общественные истоки для того, чтобы  отделить живое от мертвого в дореволюционной русской историографии. Его подход к научным канонам национальной истории есть опыт переплавки устойчивых стереотипов в материал для новых конструкций. Федотов, в сущности, не исследует историю, а переосмысливает имеющиеся  исследования, ибо они сами уже факт истории. В основе его методологии все тот же универсальный принцип строительства «Нового Града»: из старых камней по новым зодческим планам. Критики Федотова обнаруживали у него в деталях набор «выцветших шаблонов». Но Федотов  более мастер историософского синтеза, чем эмпирического анализа. В своей конкретной культурности он уподобляется художнику, который создает свой образ    национального прошлого.

    Автором  первого такого национального образа России в «большом стиле» был Карамзин. Классический форум империи Карамзина, разлагавшийся, по мнению  Федотова, с 20—30-х годов под воздействием с разных сторон критики Каченовского, Полевого, западников и славянофилов, не пережил  крушения  николаевской России. Наш мыслитель считает, что никто не мог заменить равномасштабно карамзинского монумента государству Российскому. «Шестидесятые годы обходились без схемы  русской истории. Соловьев писал для специалистов; его история не стала национальной. Костомаров не имел достаточно силы, чтобы стать новым, революционным Карамзиным. Шестидесятники охотно заменяли историю  этнографией. На месте былого форума образовалось пустое место...»(3)