Текст книги "Анаконда"

Автор книги: Георгий Миронов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 36 страниц)

17 АПРЕЛЯ 1997 Г. МОСКВА. ГЕНПРОКУРАТУРА.
А. МУРОМЦЕВ

– Извини, ноги устали. Может, как хозяину кабинета, и невежливо, но...

– Да о чем ты говоришь, делай как тебе удобнее. Чай не мальчики. У меня вон в левой пятке шпора начала расти... Знаешь, что такое?

– Знаю. Жена жалуется, а меня Бог миловал.

– Меня вот нет. Съездил вчера на нашу медицинскую базу на Истру. Там хирург – замечательный человек, молодой, красивый, умный и уже опытный. Он мне года два-три назад очень хорошо позвоночник выправил. Он еще и мануальной терапией занимается. А тут к нему с этой шпорой. Так он мне, кроме лекарств и совета ходить в мягкой обуви, еще и сто пятьдесят рецептов разных ванночек для ноги выдал: и с аптечными снадобьями, и с народными, с травками там всякими.

– Неужто сто пятьдесят?

– Это, конечно, фигурально. Но главное – помогает. Хожу теперь по прокуратуре на «радость» нашим генералам, что в мундирах и туфлях томятся, в джинсовом костюме и кроссовках фирмы «Рибок». Красота! А если кто спросит, что я так неофициально одет, отвечаю: доктор прописал. Действительно, не пойдешь ведь в форме старшего советника юстиции и кроссовках. Нет, как говорится, худа без добра.

– Это точно. Худа без добра нет, – улыбнулся старший следователь по особо важным делам при Генпрокуратуре России Александр Михайлович Муромцев. Не снимая ног со стоявшего напротив кресла, он налил вскипевшую воду в чайник, помешал ложечкой, чтобы образовалась густая пенка. Посмотрел с симпатией на сидевшего напротив него во втором кресле его небольшого кабинетика высокого спортивного человека с седыми короткими волосами вокруг давно сформировавшейся лысины и с седой бородкой на усталом умном лице. Он уважал старшего советника юстиции Егора Патрикеева за обширные знания в той области, в которой чувствовал себя дилетантом. Юрист, одно время даже военный юрист, Патрикеев заочно окончил курс истории искусств истфака МГУ, защитил кандидатскую диссертацию о творчестве Бориса Кустодиева, а затем и докторскую на тему «Русские художники XIX века в контексте истории Государства Российского», но не ушел из прокуратуры. Более того, отработав ряд лет главным экспертом по преступлениям, связанным с антиквариатом, изобразительным искусством, драгоценностями, вдруг принял предложение своего друга, заместителя Генпрокурора по следствию Бориса Михайловича Кардашова и ушел во вновь создаваемое управление специальных операций. Объяснив так:

– За столом с лупой над иконой еще успею посидеть, когда все мои болезни и травмы начнут «брать за горло». А пока силы есть, интересно в новом управлении поработать. Пойми, Саша, – говорил он три месяца назад, когда они обсуждали его переход с Муромцевым, – дело не в том, что на должности замначальника управления мне генеральские звезды светят, хотя, что греха таить, плох солдат, который не носит генеральские погоны в вещмешке, мне это действительно интересно. Я пока в приличной форме. Но, судя по результатам последнего обследования на Истре, мне этой формы хватит максимум на четыре– пять лет. Вот отработаю на оперативном направлении пяток годков, получу звезду по должности госсоветника и вернусь к своей экспертизе. Пойми, ты сам всю жизнь на оперативной работе, наше новое управление и ОСО – это же своего рода прокурорский спецназ. У нас в прокуратуре никогда не было своих инструментов реализации верных, по закону принятых решений; теперь есть. Мы можем не только найти и задержать преступника, но и вернуть на родину украденные произведения искусства, уникальные драгоценности, осуществить экстрадицию по согласованию с Интерполом, как это делает служба маршалов в США, и, в соответствии с новым законом о прокуратуре, сделать еще кучу полезных для Отечества вещей. Опять же, хотя мне годков порядочно, но в прошлом – мастер спорта, «черный пояс», служба в частях особого риска в армии. Нет, и не отговаривай. Попробую себя в новом деле.

А Муромцев и не отговаривал. Он понимал кураж друга. И спортивный, и профессиональный, и должностной. Знал, что Егор сильно переживал, когда уникальные ценности утекали за бугор в результате действий организованных криминальных структур. Знал и о том, о чем мало кто знал: именно Егор вместе с Сашей Ольгиным, заместителем Генерального по кадрам и международным связям, был инициатором и автором концепции нового управления. Начальником управления пришел толковый и многоопытный генерал из ФСБ. Егор и не претендовал на должность начальника, место заместителя ему улыбалось больше, поскольку на этой должности он мог максимально реализовать свои знания и свой уникальный научно-практический опыт.

Муромцев разлил чай по хрустальным стаканам.

– Когда чашки заведешь?

– Да были чашки, были. «Ухнула» весь мой сервиз одна прелестная девица, бывшая у меня на стажировке. Понесла мыть в туалет после чаепития. Ну, девица на что-то засмотрелась по дороге...

– На тебя, наверное, если ты был в генеральской форме...

– Да нет, правда, споткнулась и «ухнула» сервиз.

Разговор перескочил на другую тему.

– И что, действительно, как писала в «Московской молодежной» эта красотка Маша Гринева, три монашенки убили тех женщин?

– Инсценировка была. Бригада киллеров-грабительниц, состоявшая из трех девиц-рецидивисток, действовала под разными легендами и камуфляжами. Талантливо их раскрыли. Тут, правда, горпрокуратура хорошо поработала. Там прокурором Мищенко. Он у меня тоже когда-то на стажировке был. Они в основном и раскрыли. А ко мне дело попало, потому что банда работала по всей стране. Ну, вышли мы на их след в Питере. Не скрою, помог информатор, без агентов ни нам, ни милиции сейчас с оргпреступностью не справиться. Информатор вывел на банду. Банду отследили. Взяли с поличным во время ограбления коллекционера в Златоусте. Можешь себе представить, у него была коллекция монет, золотых и серебряных, аж с времен Александра Македонского!

– Представить это я себе могу. Не пойму, как вы раскололи таких опытных рецидивисток...

– Ну, то, что взяли с поличным, это нам в плюс. А мы им, по мере расследования, все новые и новые данные экспертиз по их другим делам! Приперли к стенке. Одна и начала колоться. И вышли на заказчицу, которая давала им лицензии на отстрел конкурентов, заказывала конкретные коллекции, на которые у нее уже были покупатели за рубежом. Она же и обеспечивала «коридор» на границе.

– Вот об этом, учитывая мой нынешний интерес, поподробнее.

– Сейчас, сейчас. Вначале огорошу тебя. Знаешь, кто была эта самая заказчица?

_ ?

– Про Мадам что-нибудь слышал?

– О ней у нас только глухие не слышали. По-моему, не одна бригада, причем в разных управлениях, ее делишками занималась, да ничего ей инкриминировать не смогли. Как уж выскальзывает.

– Как анаконда...

– Не понял...

– А у нее кликуха в криминальном мире была – Анаконда. Мадам ее звали «шестерки», а те, кого она «удушивала» в своих предпринимательских объятиях, звали ее «любовно» Анакондой. Вот уж действительно хватка у этой милой и любвеобильной бабенки была как у удава.

– И что теперь? Взяли ее?

– У нас не так быстро это делается. За ней такой шлейф разнообразных преступлений тянется, а следки ведут в такие высокие сферы, что, во-первых, мне все эпизоды надо раскрутить до ее задержания, набрать ворох аргументов против нее. Тут пришлось с Русланом Бадмаевым тесно поработать. У него по ее финансовым пирамидам, по незаконному обороту сырых алмазов накопилось много чего горяченького. И с МВД, и с ФСБ сотрудничаю. Но с минимальным кругом людей. Есть основания полагать, что у нее информаторы имеются в самых высоких кабинетах правоохранительных органов. Вот обложу ее со всех сторон, чтоб Анакондочка моя не ускользнула, и уж тогда пойду на задержание. Ни минутой раньше.

– А что ты про «коридор» говорил?

– Ну, вот тебе только один эпизод, раскрученный нами намедни. – Муромцев с трудом поднялся с кресла, ойкнул, снова сел, натянул на распухшие ноги туфли, прошел, хромая, к окну, выглянул в переулок, задернул штору, проверил, включен ли прибор, гарантирующий защиту от прослушивания ведущихся в кабинете разговоров, сел на свое место, отхлебнул остывшего чаю, поморщился.

Может, разогреть водички? Если лень за свежей идти, я схожу, – предложил Патрикеев.

– Да нет. Нормально. Это я не от чая и не от ноги. Мужика жаль.

– Какого мужика? Убиты в Рудном две женщины, убийцы женщины, организатор банды – женщина, а ты мужика жалеешь.

– Добавлю, барыга в «деле» и курьер, которая везла заказанный товар в Хельсинки, – женщина. Причем молодые и красивые. Вот мужа курьера я и жалею.

– Извини, не буду перебивать, что можно, сам скажешь. Я весь внимание.

– Информатор вывела на вероятного курьера. Похищенные в Рудном и в Питере два уникальных перстня и коллекцию старинных русских орденов банда передала питерской барыге по имени Инесса. Она у нас и в ФСБ давно была в разработке. Тут мы сразу двух зайцев убили: отследили банду, которая с ней контакт имела, и проследили, на кого барыга вышла. А вышла она на... жену заместителя нашего военного атташе в Хельсинки, очень честолюбивого и толкового офицера, засидевшегося в полковниках и рвущегося на большую работу. Мужик был сильный, работящий, свободно владел тремя языками европейскими, в том числе финским и шведским, имел хорошие перспективы возглавить в близком будущем скандинавский отдел ГРУ. Тем более что у него за плечами уже был ряд весьма успешно проведенных операций в Осло и Стокгольме, а из столицы Суоми шла интереснейшая информация, касающаяся не только вопросов организации армии Финляндии, но, что более важно, по контактам армий стран Скандинавии со Штабом НАТО. А тут жена.

– А что жена? Сам говоришь, красавица...

– Эх, старина, не все то золото, что блестит. Красавица, честолюбивая, да еще и не только, как бы это сказать, застенчивая. А если прямо, то напористая такая бабенка. Муж бы и так сделал карьеру. А ей все хотелось ее ускорить. А тут такое знакомство. На банкете в нашем посольстве во время пребывания нашей партийно-правительственной делегации в Хельсинки знакомится она с женой одного из вице-премьеров, тоже не последней дамой в государстве – директором крупного НИИ. Та и просит, при оказии, так сказать, не в службу, а в дружбу, захватывать кое-какие пустячки. Так, кейс, пакет, сверток. «В интересах государства, ну, вы понимаете? Но это как бы по другой линии, не по линии, по которой работает ваш муж. Вы меня понимаете? Вот именно. И ему знать об этом не надо, пусть лучше узнает о присвоении генерала неожиданно. Ха-ха! Вы меня понимаете? А диппочту не просматривают на границе, тем более на границе с дружественной Финляндией. Так что риска никакого. Вы понимаете? Риска нет, а резон есть».

Словом, уговорила эта дама, жена вице-премьера...

– Которого?

– Ну, это отдельный разговор. Может быть, и тебе придется по линии ОСО в эту операцию включиться, так что ее данные впереди... Итак, дама согласна. Ей привозят в Хельсинки из Куопио пакет. Она его в Москву. Там за ним приезжают. И все дела.

– А что в пакете?

– Граненые алмазы – брильянты. В Финляндии есть такая фабрика в Куопио по огранке сырых алмазов. Наши криминальные группы переправляют туда сырые алмазы из Якутии и получают готовые, амстердамской огранки, работы лучших европейских мастеров брильянты. Вот ты специалист, ты можешь отличить огранку амстердамскую от индийской, пражской или смоленской?

– Конечно.

– А стоимость у них разная?

– На мировом рынке очень большие «люфты».

– Вот то-то же и оно! Так называемый «индийский товар», мелкие алмазы они обрабатывали на наших нелегальных фабриках, а покрупнее в Финляндии. Так что дамочка эта, что частенько ездила навестить родителей и детей, обучавшихся в специальной школе с математическим уклоном в Москве, оказалась идеальным курьером.

– И вы вышли на банду, затем на заказчицу – Мадам Анаконду. Но как вышли на хозяйку всего этого разветвленного бизнеса? Неужели курьерша-«дипломатка» легко сдалась?

– Сражалась до последнего. Но – свидетели, видеосъемка, «пальчики», вещдоки, изъятые на границе. Скандал!.. Тут пахло не потерей большой звезды, а расставанием с имеющимися тремя средними. Это для мужа. А ей просто грозил срок. Вот все это взвесила дамочка и... дала показания на Хозяйку. Если от показаний не откажется, грандиозное дело может раскрутить!

– Она-то не откажется, – задумчиво проговорил Патрикеев. – Но вот... Хорошо ли ее охраняют?

– Мы постарались, чтобы утечки не было...

– «Вещицы» краденые отпустили в Финляндию?

– Да. Проследили, к кому они попали. Изымем, в соответствии с общепринятыми в европейских странах законами, когда закроем дело. Думаю, в интересах этой бабенки ничего не говорить Хозяйке.

– Ты с ФСБ работаешь по этому делу? Они ведь могут несознательно, но дать утечку, – скажем, поручить следить за мужем в связи с потерей к нему служебного доверия. Тот заметит слежку, начнет нервничать. Она тоже... Ситуация может оказаться сложнее, чем ты думаешь.

– Возможно, ты и прав. Я свяжусь с мужиками из ФСБ, обсудим режим особой секретности. Ты что, уже собираешься?

– Да. У меня тут кое-какие мыслишки возникли в связи с моей очередной командировкой в Вену. Там уже сидят наши, Черешнина и Бобренев, по факту похищения ребенка. Кстати, сына вице-премьера...

– Ну, это, наверное, другая семья. У нас вице-премьеров много. У «моей» детей нет.

– Там, понимаешь, тоже нити тянутся к крупной организации в России, занимавшейся торговлей детьми. И похоже, поддержку они имели очень высокую. Как минимум, за этим стоит жена одного из заместителей министра здравоохранения. Но думаю, кое-какие барьеры и ей было бы не взять, не будь у нее еще более могущественной поддержки. Вот и хочу одну версию проверить, которая тут, у тебя, и родилась в моей седой голове.

2 АПРЕЛЯ 1997 Г. МОСКВА.
ПОСЛЕДНИЙ ПОЛЕТ ПОЛКОВНИКА РЕУТОВА

Весна в этом году не задалась. Вот уж не везет, так не везет. С таким хорошим настроением ехал поездом Хельсинки – Москва полковник Главного разведывательного управления Виктор Сергеевич Реутов в Москву! Почему-то казалось, вырвется из дождливого Хельсинки, приедет в Москву, выйдет на Гоголевский бульвар, а там весной пахнет, листики повыскакивали из почек, травка пробилась сквозь зимние собачьи какашки. Весна в Москве!

В аэропорту у него на платной стоянке была машина, подержанный «Рено», а пришлось домой пилить на метро. Да ведь не так и далеко: от «Комсомольской» до «Библиотеки имени Ленина», там из-за замеченного на вокзале дождя прошел под землей на «Арбатскую», вышел на площадь, к «Праге», улыбнулся: дождь кончился, и на «Прагу», с которой во время работы в Генштабе были связаны приятные воспоминания о юбилейных офицерских банкетах, приятно смотреть.

Дождь кончился, но было прохладно, неуютно. Весна в 1997 году явно задерживалась. Он спустился в подземный переход, постоял минуту возле девушки, срисовывающей смеющееся сержантское лицо с фотографии, которую держала в сухих бледных руках женщина лет сорока пяти—пятидесяти, во всем черном. Домысливать ситуацию не хотелось. Он прошел мимо. Но потом, когда шел по Суворовскому бульвару до Никитских ворот, все время вспоминал смеющееся лицо мальчишки-сержанта и застывшее – его матери. Ситуация, к сожалению, достаточно распространенная для «мирной» России 1997 года.

Реутов вошел во двор своего дома, поднялся на третий этаж, открыл дверь квартиры, с удовольствием вдохнул нежилой пыльный воздух. Вот он и дома! А дом, даже холодный и нежилой, пахнет теплом. Домашним теплом.

Приоткрыл окно, впустил в ограниченное пространство своей двухкомнатной квартирки шумный, наполненный птичьим гомоном и визгом автомобильных тормозов воздух Суворовского бульвара. В окно виднелось могучее здание Генштаба. Туда ему и предстояло через час явиться. Благо что квартира, доставшаяся в наследство от летчика-полярника, родного дяди, генерала Реутова, была совсем рядом. Он вполне успевал принять душ, побриться, сварить чашку кофе и выпить его с булочкой, полученной в вагоне. Теперь к купейному билету в литерных поездах давали целый набор для завтрака или ужина, в зависимости от того, когда аппетит разыграется. У него разыгрался только под утро.

И в ванной комнате, принимая контрастный душ, и в кухне, заваривая душистый «Арабик» в серебряной турке, и потом, механически жуя булку с нежным плавленым финским сыром и глотая обжигающий кофе, Виктор Сергеевич все думал, думал...

Зачем его так неожиданно вызвали в Главное разведывательное управление Генштаба? Да еще и не к непосредственному начальнику, шефу Скандинавского отдела генерал-лейтенанту Перфильеву, а сразу к новому начальнику ГРУ генерал-полковнику Шепелеву?

Мысленно пробежался по последним годам службы... Вроде бы нигде не было упущений. Без нареканий отбыл весь срок плановой командировки в Югославии. За 1992 – 1996-й ни разу не воспользовался законным правом на отпуск. Правда, жена ездила по три-четыре раза год в Москву, где в спецшколе с математическим уклоном учились двое сыновей, его гордость – Олег и Игорь. Ну да к жене какие претензии? Он же пахал как вол. Или как волк, учитывая, что в стране пребывания шла серьезная война.

Очередное воинское звание полковника присвоили несмотря на то, что занимаемая должность была на порядок ниже. Учли, что работал Реутов в воюющей стране.

Предыдущий начальник ГРУ, генерал-полковник Павел Федорович Ледяних, его лично знал и ценил. По его предложению Реутов перешел на, казалось, малоперспективную для получения генеральского чина должность в военный атташат при нашем посольстве в Финляндии.

Но тут сам Павел Федорович открытым текстом дал понять – активная работа на протяжении года-двух и есть хорошая перспектива.

Перспектива... А тем временем перспективы в ГУ и ГРУ стали меняться: уволился в запас по возрасту, достигнув шестидесяти лет, генерал-полковник Ледяних. И вопрос о переводе Реутова в Скандинавский отдел как-то завис.

Реутов нервничал. Честно говоря, резко снизил активность, делал лишь то, что по характеру работы не мог не делать. Нервозность передалась, вероятно, и жене. Она вскрикивала по ночам. А когда Реутов возвращался со службы, не раз ловил запашок спиртного. Но поговорить по душам все никак не решался.

Реутову было уже 49, жене – 29. И у них были два мальчика-погодка восьми и девяти лет. Они поженились, когда он уже был сложившимся человеком, карьерным разведчиком-дипломатом, а она – совсем девчонкой.

Еще хорошо, не москвичка: они чаще жадные, честолюбивые. Те жены-москвички, что достались его друзьям-коллегам, не имевшим «счастья», как он, родиться в Москве, сильно не нравились Реутову. А вот девочка, которую он встретил и полюбил в Череповце, виделась ему и сегодня такой же чистой, наивной, романтичной натурой, какой показалась тогда, десять лет назад, когда рванул он на Русский Север с друзьями-приятеля– ми в поход на байдарках по рекам, озерам и иным кишащим рыбой водоемам...

Реутов посмотрел на себя в старое зеркало, оставшееся еще от тетки, жены летчика-полярника, большой модницы.

На него глядело немолодое, усталое, сухое и нервное лицо человека, явно чем-то огорченного, озабоченного. Вон и бровь левая дергается, и в глазах печаль. Надо взбодриться! Неприлично идти в Управление кадров ГРУ с такой кислой физиономией. Это в других местах, может, встречают по одежке. В ГРУ смотрят в лицо. В глаза. Глаза, как говорится, зеркало души. А работа у них тут у всех «душевная». Кто-то из «душеведов» Управления кадров его сегодня встретит? В телеграмме, переданной в Хельсинки шифром, было сказано: явиться к полковнику Ярошенко Петру Викентьевичу. И все. Да, еще номер кабинета был указан. На всякий случай, чтобы не шманался Реутов по Управлению с вопросами, дескать, где тут сидит некто Ярошенко. Видно, не хотели, чтоб лишнего болтал полковник в ГРУ. Пришел, поговорил – и назад по месту службы. Потому что вызывали его в Москву только на один день.

И вопрос, стало быть, такой, не то что по телефону, айв шифрограммах обсуждать его с ним не стали.

Такие дела.

Лицо, которое глядело из пыльного, чуть растрескавшегося и облезшего за последние семьдесят лет зеркала, Реутову явно не нравилось. То есть просто-таки активно было ему неприятно.

Потому что это было лицо растерянного человека.

А растерянность – качество, которое, как считал Реутов, ему было органически не присуще.

Он всегда был готов, профессионально готов к нештатной ситуации.

Был готов в Югославии, когда Кодрячич, Ивко Кодрячич, на которого он всегда полагался как на себя, оказался связанным с хорватскими усташами и, как выяснило служебное расследование, передавал в Загреб информацию о передвижениях русского батальона миротворческих сил.

Реутов тогда не пострадал, поскольку Ивко собирал информацию, не используя в качестве источника самого Реутова. Но это был, конечно, прокол.

Был прокол и с Ходжой Оячичем. Но и тут вины Реутова не было. Ходжа оказался информатором мусульман. Да, так получилось, он был агентом Реутова и одновременно работал на мусульман. Весь вопрос, не принес ли он нам вреда? Не принес. Значит, обошлось. И через него не было утечки информации, которой владел Реутов.

Но все равно, когда Реутов узнавал про эти свои проколы, был сильно потрясен. Вот так же подходил к зеркалу, всматривался в свое лицо. Но не находил в нем следов растерянности.

Стирал рукой усталость с морщин, пролегших через щеки от ноздрей вниз, и снова влезал с головой в работу, стремясь наверстать упущенные информационные возможности, ликвидировать информационные лакуны, заменял информаторов, по разным причинам выбывших из дела, новыми...

А вот сейчас из зеркала на Реутова смотрело лицо растерянного человека.

И это ему сильно не нравилось.

А еще ему сильно не понравилось то, что слева, над ухом, на виске у него образовалось сплошное седое пятно примерно двух-трех сантиметров высоты. Вот так вот, шли сверху обычные его темные волосы, и вдруг самый висок совершенно белый.

Вчера еще этого белого виска в Хельсинки не было. Он поседел в поезде, за ночь. Такие дела.

Не верил в предчувствия. Но на душе было пакостно.

Реутов без цели прошелся по квартире. Наугад вынимал со стеллажных полок то одну, то другую книжку.

Раскрыл «навскидку».

«Книгу скитаний» Гиляровского раскрыл как раз на вологодском периоде жизни знаменитого журналиста дяди Гиляя. А вот книгу «Мои воспоминания» генерала А.А.Брусилова, героя одноименного «прорыва» в войну с немцами 1914 – 1918 годов, открыл на странице 55 и прочел фразу: «Как бы то ни было, но война нам была объявлена...»

Речь шла о первой мировой войне. Но фраза показалась знаменательной. «Не мне ли «война объявлена»? Но кем? Неизвестным мне полковником из Управления кадров? Чушь собачья! Что случилось?»

Глянул на часы. Время еще было. Набрал номер генерал-лейтенанта Корыстылева.

– Степан Фомич? Приветствую вас. Полковник Реутов. Да, в Москве. Сейчас выхожу. Приказано прибыть в Управление кадров. Нет. Нет. А вы не знаете? Может, это вообще собирают контингент моего уровня? Нет? Ничего такого не слыхали? По оперативной части без изменений? Вы бы знали. Ну, есть. Как что прояснится, я постараюсь до отъезда к вам зайти или на худой конец позвонить.

Позвонить, позвонить... Кому можно еще позвонить? В Совет безопасности Юрию Федоровичу Милонову? Он хотя «родом» и не из ГРУ, а из Генпрокуратуры, но совместная поездка из Белграда в Анкару их сблизила, появилось, как казалось Реутову, некое взаимопонимание. Если это вопрос «европейский», а не «кадровый», возможно, он тоже в курсе.

Но он оказался «не в курсе».

– Да, действительно, при чем тут Отдел специальных операций Генпрокуратуры, который по долгу службы курирует в СБ генерал Милонов?

Кабы знал, что ОСО как раз и имеет отношение к его вызову в Москву, может, Реутов и успел бы подготовиться к ждавшему его удару. А может, и нет. Тут не предскажешь, не предугадаешь. Удар он потому и называется «удар», что неожидан, внезапен.

Снова прошелся по комнате, снова взял со стола томик воспоминаний генерала Брусилова, раскрыл его на странице 152.

Остановил глаза на первой же бросившейся в лицо строчке, начинавшей второй абзац сверху:

«Колебаться нечего было...»

Бросил книжку на столик.

«Действительно, прав генерал: «колебаться нечего...»

Растерев ладонями лицо, надел офицерский плащ и вышел из квартиры, как всегда тщательно заперев дверь.

Выйдя из кабинета полковника Ярошенко, он энергичной походкой кадрового офицера прошел то небольшое расстояние, которое отделяло здание Генштаба от «дома полярников» на Суворовском. Вошел в подъезд. Поднялся на лифте на шестой этаж, вышел на «служебную» лоджию. Посмотрел сверху на весеннюю Москву. Перекрестился и, перегнувшись через ограждение, бросился вниз. Умер он еще в полете...

* * *

Тем временем молодая женщина с мальчишеской стрижкой, в джинсовом костюме (брюки-джинсы и джинсовая рубашка, сверху джинсовая же курточка с воротником из искусственного меха белого цвета, на голове голубой берет, на ногах кроссовки фирмы «Туро») вышла на перрон железнодорожного вокзала в Хельсинки. Поезд из Санкт-Петербурга прибыл вовремя.

На перроне ее не встречали. Она постояла минуту под накрапывающим мелким дождичком, поставила тяжелую спортивную сумку на мокрый асфальт, раскрыла зонтик-автомат, свободной рукой достала из кармана курточки пачку сигарет, энергично тряхнула ее, ловко выбросила из пачки «Мальборо» сигарету, поймала ее тонкими, без помады губами, сунула пачку в карман, вытянув вместо нее зажигалку, быстро щелкнула, прикурила и жадно затянулась. Только после этого лениво, не акцентируя внимание серых спокойных глаз на проходящих мимо нее пассажирах только что прибывшего поезда, огляделась.

Возле мусорной урны, непривычно для русского глаза опрятной, с черным полиэтиленовым мешком, втиснутым в пластиковое нутро, стояла белокурая девушка лет двадцати—двадцати пяти, с типичной для финки кряжистой фигурой, полными, налитыми грудями, низко посаженной плотной задницей и голубовато-водянистыми глазами. Конечно, не все финки такие вот. Часто в Хельсинки, а особенно в деревнях восточной Финляндии встречаются длинноногие, с аккуратными попками, с красными губками-сердечками и небесно-голубыми глазами девушки. Но прибывшая на перрон железнодорожного вокзала пассажирка из Питера, если и бывала в Финляндии раньше, скорее всего только в Хельсинки. Причем недолго. И была уверена, что все финки такие, как та, что стояла у мусорной урны, держа в правой руке футляр с ракеткой для тенниса.

Пассажирка из Санкт-Петербурга отбросила ловким щелчком недокуренную сигарету и пружинистой спортивной походкой направилась к выходу в город. Лишь раз она обернулась, чтобы удостовериться, что все пассажиры уже вышли из вагонов и ушли вперед, что позади никого, даже вагонных кондукторов нет.

Проходя мимо девушки с теннисной ракеткой, она ловко, одним грациозным движением руки подхватила висевшую на одном пальце ракетку в чехле. На секунду зависнув в воздухе, чехол с ракеткой соскользнул с пальца одной девушки и тут же оказался нанизанным на палец другой.

Никто этой метаморфозы не заметил.

Войдя в вокзальное помещение, девушка в джинсовом костюме быстро сориентировалась и той же пружинистой походкой направилась в подвальное помещение, куда указывали надписи «Туалет» на финском и английском и соответствующие изображения дамы и джентльмена.

Войдя в просторный и приятно пахнущий дезодорантом туалет, она заняла кабинку. Плотно прикрыла дверь и задвинула крохотный шпингалет из золотистой бронзы. Раскрыла свою сумку. Распахнула чехол, в котором случайный зритель мог бы ожидать увидеть теннисную ракетку.

Увидела там то, на что и рассчитывала.

Пистолет «глок», со складным прикладом, насадкой для стрельбы с лазерным наведением, очки для стрельбы в темноте с инфракрасными шторками, коробку патронов. Это было все, что нужно для проведения короткой, как укус змеи, операции. Недаром она была личным киллером Хозяйки, чья кликуха в воровском мире была Гюрза. Хозяйка наносила свои жалящие укусы мгновенно и беспощадно.

Девушка уже бывала в Хельсинки. Потому она легко нашла, проехав три остановки на автобусе и пройдя минут десять пешком, дом, в котором жили российские дипломаты.

Постояла, покурила. Осмотрела школу, стоявшую чуть наискосок, напротив. Вычислила нужное окно. Она знала номер квартиры и примерное расположение квартир в доме. Достала из кармана курточки небольшую перископическую подзорную трубу. Стараясь не привлекать внимания случайных свидетелей, быстро вскинула трубу, прикрываясь беретом.

Поймала «на глаз» силуэт молодой женщины в окне кухни квартирки помощника военного атташе на третьем этаже. Удовлетворенно тряхнула головой.

Потом она зашла в кафе на углу, выпила чашку кофе и съела три свежих рогалика. После чего уже на улице подряд выкурила три сигареты.

Это могло бы показаться странным человеку, которому пришло бы в голову следить за этой странной пассажиркой поезда Санкт-Петербург – Хельсинки. Но вот как раз если бы кто за ней следил, то не удивился бы. Поскольку, раз уж он бы за ней следил, то и знал, зачем прибыла в Хельсинки Дикая Люся, личный киллер Гюрзы. А коли знал, что она прибыла с лицензией на отстрел жены помощника военного атташе, то и странными бы действия киллера не показались: Дикая Люся наедалась, напивалась, накуривалась впрок, про запас.

Отбросив последний окурок, дождалась, когда ученики, даже самые медлительные и нерадивые, покинули школу. Обошла ее сзади, легко перепрыгнула через низкий заборчик. Убедилась: из классных комнат никто не смотрит в эту сторону. Приблизилась к черному ходу, возле которого была аккуратная кучка каменного угля и какого-то строительного мусора, еще не убранного с территории школы, но уже вынесенного из здания; тут же стояла большая кадка с кистями для покраски и бидон с остатками краски. Люся достала из сумки синий халатик, быстро и ловко надела его поверх джинсового костюма, сунула сумку под брезент, прикрывавший первые ступени пожарной лестницы, чехол от ракетки сунула под халат и решительно дернула на себя ручку двери.

Дверь оказалась открытой.

Она быстро поднялась по лестнице на второй этаж, сориентировалась и, не блуждая лишнего по коридору второго этажа, тут же с лестничной клетки поднялась к дверце, ведущей на чердак.

Дверца была закрыта на небольшой бронзовый аккуратный замочек.

Люся нащупала в кармане куртки среди воткнутых в ткань предметов нужную отмычку и, затратив буквально пару секунд, открыла замок.

На чердаке она действовала так, словно если не родилась тут, так, во всяком случае, провела здесь лучшие годы. Решительно подошла к узкому, в одно стекло чердачному окну, легко открыла его. На чердак хлынул сильной воздушной волной запах только что испеченных в кафе на углу свежих булочек с маком, угля, которым топились в этом районе камины и отопительные паровые системы, известки, которой утром рабочие покрыли торцевую стену школьного здания, и табака – видимо, в учительской комнате, расположенной под окном чердака, энергично курили учителя, только что наконец-то расставшиеся со своими «мучителями».