Текст книги "Анаконда"

Автор книги: Георгий Миронов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 36 страниц)

ИЗ ЗАПИСОК ОФИЦЕРА СТАВКИ ВЕРМАХТА

Как известно, у Гитлера был весьма странный распорядок дня. Обычно он спал в первой половине дня до обеда. В шестнадцать часов начиналось оперативное совещание. Он заслушивал доклады начальника штаба оперативного руководства вооруженными силами, начальника Генерального штаба сухопутных войск, начальника Генерального штаба военно-воздушных сил и главнокомандующего военно-морскими силами о событиях, происшедших за последние 24 часа. В этих совещаниях, проводившихся в рабочем бомбоубежище, в саду имперской канцелярии, всегда принимали участие большое число людей, многим из которых фактически нечего было там делать. Чаще всего присутствовали фельдмаршал Кейтель, барон Фон Фрейтаг-Лорингхофен, рейхсмаршал Геринг, рейхслейтер Борман, обер-группенфюрер СС Фегелайн.

В небольшом помещении присутствовавшие с трудом могли найти себе место; сгрудившись, стояли вокруг стола с оперативными картами, за которым сидели только Гитлер и несколько поодаль стенографистки.

В конце марта 1945 года я первый раз присутствовал на таком оперативном совещании. При входе в бомбоубежище отобрали пистолет, что очень шокировало меня. Я полагал, что это мера предостороженности, понятная после событий 20 июля 1944 года, когда было совершено покушение на фюрера. Но штандартенфюрер СС пояснил мне:

– Это приказ обергруппенфюрера СС Фегелайна. У нас вчера двое офицеров перестреляли друг друга. Может, были пьяны, или просто нервы сейчас у людей ни к черту. Словом, все сдают оружие при входе в бомбоубежище.

Я был потрясен: офицеры СС стреляли друг в друга! Казалось, над бомбоубежищем действительно витал страх находившихся там людей за свое будущее.

Поразительно, как люди, принадлежавшие к высшему руководству, пытались скрыть свою беспомощность и безысходность.

Перед тем как я впервые поехал в имперскую канцелярию, один старший офицер сказал мне, что я должен быть готов к тому, что увижу Гитлера совершенно другим человеком, нежели знал его по фотографиям, документальным фильмам и прежним встречам.

Действительность превзошла все мои ожидания. Я увидел старую развалину, равнодушно и даже бессмысленно реагирующую на сообщаемые ему новости.

Запомнились два ответа фюрера, молчавшего почти все заседание и тупо упершегося мертвым взглядом в карту военных действий, на вопросы высших генералов.

В дверь во время совещания просунул голову советник Хевель из министерства иностранных дел:

– Мой фюрер, есть ли у вас какие-либо приказания для меня?

– Нет. Приказаний не будет, – как автомат проскрипел Гитлер.

– Мой фюрер, если вы намерены достичь чего-либо с помощью политики, то позднее уже ничего будет невозможно сделать. Решение необходимо принимать сейчас.

– Политика? – презрительно скривился Гитлер. – Больше я политикой не занимаюсь. Она мне опротивела.

В конце заседания к Гитлеру наклонился зашедший в зал обергруппенфюрер СС Фегелайн:

– Мой фюрер, что делать с драгоценностями, найденными па груди застреленного в пьяной драке оберштурмбаннфюрера Гюнтера Раймана? Речь идет о броши с очень крупным изумрудом огромной стоимости.

– Откуда она у него? – приподнял тонкие, чуть выщипанные брови над моноклем Гитлер.

– Не могу знать, да сейчас, когда он мертв, это уже не имеет

значения.

– Передайте ее майору барону фон Фрейтаг-Лорингхофену. Он вместе с рейхслейтером Борманом отвечает за создание финансовой базы для возрождения национал-социализма.

Уже покидая бомбоубежище, расположенное в саду имперской канцелярии, в ночь с 20 на 21 апреля 1945 года, я видел, как барон фон Фрейтаг-Лорингхофен получил из рук шарфюрера СС небольшой замшевый мешочек, который спрятал во внутреннем кармане военного френча. При этом присутствовал капитан 3-го ранга Люгде-Нейрат.

Более я в райхсканцелярии не был, ни барона, ни капитана не встречал.

О судьбе броши с изумрудом ничего не слышал. Запись сделана в тюрьме Штумфтдорф по просьбе следователя, старшего майора государственной безопасности Петрова Игоря Федоровича, 20 мая 1945 года.

Полковник люфтваффе Ганс Гийделгарт повесился 21 мая в своей камере в тюрьме Штумфтдорф. Хотя, судя по сопроводительным документам, полковник поступил в тюрьму уже без поясного ремня и подтяжек, а повесился он именно на кожаном офицерском поясном ремне, специального расследования инцидента не было. Контролеры тюрьмы, старшие сержанты Иванов и Свиридов, не только не были наказаны, но произведены в старшины и представлены к медалям «За отвагу».

Ну, что ж. Чтобы задушить крепкого сорокалетнего полковника люфтваффе, тоже нужна отвага.

Барона фон Фрейтаг-Лорингхофена задержали 21 мая 1945 года в собственном имении в сорока километрах от Берлина. Сопротивления не оказывал. Добровольно сдал оружие. Во время обыска в замке барона был обнаружен целый ряд ценных вещей, в том числе коллекция севрского фарфора, коллекция французских шпалер XVII века, картины Лукаса Кранаха, картины Адольфа Менцеля из крестьянской жизни, гравюры Альбрехта Дюрера, а также шкатулка с семейными драгоценностями, сданная без описи майору ГБ Коростылеву из СМЕРШа.

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ БАРОНА
ФОН ФРЕЙТАГ-ЛОРИНГХОФЕНА

В тюрьму Штумфтдорф меня привезли 22 мая 1945 года.

Допрашивали меня три офицера СМЕРШа. Они сидели в полумраке за длинным столом, расположившись таким образом, чтобы один мог смотреть мне в лицо, а два других наблюдали за мной сбоку. Офицеры бомбардировали меня вопросами – настоящий перекрестный допрос, причем на меня направили свет ярких ламп.

Вскоре, дня через три, я был измочален до предела тем, что каждую ночь меня поднимали на допрос, заставляли отвечать на одни и те же вопросы.

Один из офицеров, примерно моих лет, свободно говорил по-немецки. Он допытывался, где я бывал в Берлине и его окрестностях после 21 апреля 1945 года. Второй замучил вопросами о знакомых мне и вовсе незнакомых людях:

– Знаете ли вы полковника люфтваффе Гийделгарта?

– Не имею чести.

– А капитана противотанковых войск Штайна?

– Знаю, но не видел с 26 апреля.

Потом меня отправляли в камеру. А через короткий срок вновь вызывали и спрашивали, где я был 30 апреля, 6 мая, 11 мая и так далее.

И снова:

– Знаете ли вы майора Ширлинга?

– Нет.

– А полковника Виреса?

– Нет.

– А рейхслейтера Бормана?

– Кто же его не знает.

– Когда вы его видели в последний раз?

– 29 апреля.

– Где?

– В рейхсканцелярии.

– Какое поручение он вам дал?

– Он мне не давал никаких поручений.

– Что вам передал в рейхсканцелярии в ночь с 20 на 21 апреля шарфюрер Кемпке? Что это был за предмет?

– Я не знаю шарфюрера Кемпке. И потому не мог получить от него никакого предмета в ночь с 20 на 21 апреля 1945 года в рейхсканцелярии.

И опять камера, сон, удары под ребра, хамство, прожектор.

И новый прием. На допросе появился незнакомый капитан ГБ.

– Вы лжете. Шарфюрер Кемпке задержан нами и дал показания, что знает вас.

– Это не криминал, меня знают многие.

– Он также признался, что не только он вас знает, но и что вы его должны знать. Вы лжете, черт возьми!

– Я не лгу. Я не знаю никакого шарфюрера Кемпке. Много чести для него. Возможно, вам неизвестно, что между майором и шарфюрером, бароном и простолюдином у нас достаточно большая пропасть.

– Мы устроим вам очную ставку.

– Сочту за честь повторить все снова.

Обратно в камеру. Заснуть не удается. Жду, когда меня снова ударят под ребра и поведут под прожектор на очную ставку. Но несчастный Кемпке или убит, или благополучно бежал.

Мои мучители меняют тактику. Сержант забыл в моей камере пачку папирос «Герцеговина Флор». Видимо, это лучшие русские папиросы, мне они нравятся, особенно после эрзац-табака, который курил последние месяцы. При допросе мне предлагают стул, ставят пепельницу, дают папиросу.

– Скажите, вы действительно не видели 30 апреля рейх– слейтера Бормана?

– Повторите, вы действительно не получали в ночь с 20 на 21 апреля пакет от шарфюрера Кемпке?

– Встречали вы в рейхсканцелярии полковника люфтваффе Ганса Гийделгарта? Он присутствовал на докладе фюреру? Нет? Странно...

– Принадлежат ли вам в Берлине и его окрестностях другие дома?

Тюрьма устроена в бывшем здании гимназии. Городская тюрьма переполнена теми, кого русские называют военными преступниками. В основном это старшие офицеры СС, СД, гестапо. Их допрашивают и дня через три увозят в сторону Потсдама. Вскоре привозят другую партию.

В нашей тюрьме узники почти не меняются. Да и есть ли другие узники? Это ведь, собственно, не тюрьма в классическом понимании этого слова. Три этажа бывшей гимназии занимают подразделения СМЕРШа. А в подвале несколько камер. Кто еще является узником подвалов, установить так и не удалось... Мои попытки связаться с соседями быстро пресекались дежурными контролерами.

Практика «умасливания» узника продолжалась дня три. Улучшено питание, две пачки папирос в день.

Наконец в мышеловке оставлен сыр.

Контролер «забывает» запереть дверь.

Я все понимаю: мне дается «шанс» бежать, чтобы проследить за мной и выйти на клад драгоценностей, заложенный по приказу Мартина Бормана с целью создания материальной базы возрождения национал-социализма. К национал-социализму я всегда относился скептически, но честь офицера превыше всего. Мне приказали, я приказ выполню.

И попытаюсь использовать шанс. Считаю, его дали мне не русские, а Бог.

Выглядываю в коридор. Тишина, сержант в конце коридора копается в замочной скважине одной из камер. Дверь из подвала в двух шагах от двери моей камеры. Прячусь, пробираюсь по стенке, внимательно следя за движениями сержанта.

Сержант все еще копается в замке.

Вот и дверь. Из подвала шесть ступенек ведут во двор. Выхожу. Пусто, тихо. Пять часов утра. Вокруг двора – высокая стена, поверх – колючая проволока. Вышки с часовым нет. Но я засек, на чердаках дежурят часовые, ориентированные на все четыре стороны света. Контроль круглосуточный, перелезать через стену нельзя. А если не заметят, засветятся. Ясно, что это чистая провокация.

Играю в поддавки, делаю вид, что ловлю шанс. В десяти метрах от двери из подвала в стене трещина, старый граб пророс сквозь стену, разломив ее. Можно попытаться протиснуться.

Удалось. А дальше я места знаю. По заросшей кустами и деревьями низинке иду почти на четвереньках, пригибаясь к пахнущей сыростью земле, метров сто. Низинка кончилась, но кончилась и опасная зона.

Поднимаюсь метра на три, пробегаю по заросшей кустами окраине города, спускаюсь к реке, сползаю в воду. Глубокий вдох, метров двадцать я плыву под водой. А речка здесь всего метров тридцать шириной. Так что выныриваю в спасительной тени нависших над водой с той стороны кустов...

Эти строки я пишу уже в лесной охотничьей сторожке, которую использовали для отдыха перед и после охоты еще мои деды. Здесь традиционно была хорошая охота на фазана и косулю.

Судя по всему, они меня проворонили. Я тщательно заметал следы, преследования не обнаружил. Скорее всего переумничали, упустили.

Слава Богу! И жив, и имею возможность выполнить свой офицерский долг. Уже завтра передам все сданные мне в апреле – начале мая уникальные драгоценности посланцу рейхслейтера Бормана.

После этого я свободен...»

Успел дописать фразу. Вяло опустил красивую, с сединой на висках породистую голову на небольшой письменный стол, стоявший у закрытого шторой окна.

Выстрела он не слышал. Видимо, стрелял классный профессионал, точно рассчитавший траекторию полета пули.

Через минуту после выстрела дверь сторожки приоткрылась. В комнату заглянул молодой человек с широкоскулым, курносым лицом, усеянным веснушками. Легкая рыжинка в волосах в сочетании с веснушками и курносым носом предполагали улыбчивость и легкомыслие. Однако эти черты характера никогда не соответствовали поведению старшего лейтенанта госбезопасности, сотрудника отдела СМЕРШ 34-й танковой дивизии, дислоцированной в окрестностях городка. У него еще не было в работе ни одного прокола. А такого рода акций он с 1944-го по 1945 год провел более тридцати.

Старлей, уже не хоронясь, вошел в комнату, тронул пальцами шею барона. Убедился, что тот мертв. Снял с его шеи ключи на серебряной цепочке, пересек комнату, сорвал со стены, казалось, намертво прикуроченную голову огромного кабана. Голова тупо уставилась на него круглыми черными глазами. Старлей подмигнул немигающим глазам кабана, вставил один ключ в открывшуюся скважину, повернул, дверца сейфа приоткрылась, за нею была вторая. Он вставил второй ключ, после чего сделал три поворота в обратную сторону и снова два в первоначально выбранном направлении. И эта дверца открылась. Затем выдвинул из сейфа металлический ящик, с трудом, несмотря на явную физическую силу, перетащил ящик на стол, вставил в черную дырочку замка тонкое лезвие отмычки. И этот замок поддался ему.

Ящик доверху был заполнен драгоценностями с крупными камнями: брильянтами, хризолитами, опалами, кроваво-красными рубинами, таинственными изумрудами. Сверху лежала большая брошь с гигантским чистой воды изумрудом в обрамлении очень больших, отличной огранки брильянтов. Старлей пересыпал содержимое ящика в «сидор», скромный солдатский брезентовый вещмешок, завязал его и забросил за плечо.

Он не стал тратить время на закрывание сейфа. Выйдя из сторожки, огляделся, прислушался, облил домик из заранее приготовленной канистры синтетическим немецким бензином и поджег, поднеся к охапке собранного тут же хвороста австрийскую зажигалку «Хольцапфель».

Очередное задание старлей, как обычно, выполнил на «ять».

26 МАРТА 1997 Г. КРОВЬ НА КАМНЕ.
ДВОЙНОЕ УБИЙСТВО

Деркач продолжал давить на Авдеева, рассчитывая выбить из него показания еще до прихода всех данных проведенных экспертиз. Победителя не судят. Признается Авдеев на допросе – заслуга следователя; начнет колоться после предъявления экспертиз – заслуга Татьяны, экспертши. А Деркач, человек молодой и честолюбивый, пальмы первенства отдавать не привык.

Тем более что из них двоих – мента и его, талантливого и образованного следователя, между прочим имеющего хорошие перспективы продвижения по службе и комнату в двухкомнатной квартире, Татьяна предпочитала сыскаря Петруничева. Мужика, конечно, видного собой, бывшего спортсмена, но не осилившего, по данным Деркача, даже «Трех мушкетеров». Эта книга была для Деркача своего рода тестом. Все человечество он делил на интеллектуалов, которые как минимум читали Дюма и Пикуля, и «ментов», не читавших ни того, ни другого.

При этом «ментами» он называл и работников прокуратуры, и представителей сфер торговли и обслуживания, и даже медсестер горбольницы, отвергнутых им одна за другой из-за слабой начитанности.

«Лопухнулся наш сыскарь на протоколе, – размышлял Деркач, – в самый раз обойти его сейчас на допросе. Расколется Авдеев, и вся недолга. А данные экспертизы – они, в случае признания подозреваемого, уже будут как бы косвенными уликами».

Пока прокурор города отходил, чтобы поговорить по прямому телефону с главой городской администрации Пряхиным о финансировании городом части расходов на отправку детей сотрудников прокуратуры в «Артек», Деркач вынул свой главный козырь.

Час назад, во время допроса, без битья, но с пристрастием, брат Авдеева Костя Коркошко (двоюродный брат, так что фамилии разные) опознал финский нож в чехле и показал, что купил его в Германии, когда служил там в ЗГВ, а после демобилизации подарил двоюродному брату. Нож редкий. Других таких в их городке нет.

– Узнаете нож, Авдеев?

– Нет.

– Присмотритесь внимательнее. Именно этот нож, по слонам вашего двоюродного брата, он подарил вам, когда демобилизовался из армии.

– Когда демобилизовался, помню, а чтоб нож дарить... Нет,

не помню. А чего ему такой хороший нож дарить? И сам бы мог им попользоваться.

– А он вот взял и подарил. Не признаете?

– А чего признавать, чего не было?

– Вы мне вопросом на вопрос не отвечайте. И вообще я бы на вашем месте был поскромнее.

– Вот будете на моем мести и скромничайте. А мне чужого не надо. У вас своя задача, у меня своя.

– И какая же у вас, Авдеев, задача? Морочить голову следствию?

– У меня задача, гражданин следователь, и в зону не пойти, и на свободе кнопарь в бок не получить.

Тут бы Деркачу и задуматься, а чего это так боится Авдеев, юлит и в показаниях путается... Не задумался. Ему уже виделся грандиозный успех, заметка на первой полосе «Московского комсомольца»: «В российской глубинке молодой следователь прокуратуры Деркач блестяще раскрыл двойное убийство». Это так журналюги напишут. Юристы так не говорят: «двойное убийство». А говорят: убийство двух человек. Вроде и то же самое, а не то. По логике вещей Авдеев, увидев свой нож со следами крови, должен был упасть к Деркачу на грудь и, путаясь в слезах и соплях, доверительно поведать опытному следователю все интимные подробности убийства. Впрочем, как раз интимные подробности благодаря предварительным экспертизам, тщательно проведенным Татьяной, Деркач знал. Ему важно было услышать психологические мотивы, побудившие пусть не интеллектуала, пусть не читавшего «Королеву Марго» и «Фаворита», пусть пьянчугу и бабника, но ведь не убийцу же по характеру, пойти на такое страшное преступление.

Но Авдеев молчал. Или нес какую-то чепуху, которую и протоколировать было без толку.

– Вам, гражданин следователь, расскажи, как на самом деле было, так вы ж не поверите. А сочинять я не умею. Обратно сказать, вы человек грамотный, судя по всему...

– Да уж, – гордо согласился Деркач.

– Я вам чего скажу по неосторожности, а вы все – в протокол. А потом ваш старшой, прокурор городской, вернется, глянет в протокол, а там хрен его знает чего написано. И отдаст он приказ, значит, меня по этапу. А у меня, между прочим, не все запланированные в этой жизни бабенки трахнуты, не вся водяра выпита. Так-то. Мне охота на свободе погулять. Да поглядеть, чего эта хитрая рыжая лиса снова придумает.

– Вы только давайте без политики, Авдеев. А то мы тут с вами сейчас столько статей УК насобираем... А вам и двух убийств за глаза.

– Да не убивал я, гражданин следователь, не убивал. Ну, скажите, какой мне смысл бабенок тех насильничать, если у меня, к примеру, в койке теплая бухая Верка сопит в две дырочки? Протрезвеет, и трахай, сколько хотишь. А если приспичило, так можно и не ждать, когда прочухается, она потом не обидится. А вы говорите, насиловал.

– И ограбил...

– Это колечки, что вы показывали, взял? Так сами посудите, факт недоказанный. Таких колечек на каждой второй. Опять же, вникните своей умной головой, где мне их продать, чтоб не засыпаться? Это ж не пустые бутылки из-под пива, которые везде берут. А? То-то!

– А хотите, я вам расскажу все, как было? – таинственно прищурился Деркач. – И зачем убили. И как убили. Наука сейчас может доказать участие в преступлении и без признания подозреваемого.

Деркач на цыпочках подошел к двери кабинета, закрыл ее на ключ, прислушался к тишине коридора, налил из стеклянного графина воды, хотел было предложить Авдееву, но передумал и залпом осушил стакан. Потом пристально, словно гипнотизируя и стараясь лишить допрашиваемого последней силы воли, посмотрел на Авдеева, сел на стол и начал:

– А дело было так, Авдеев. Я буду рассказывать, а вы, когда с чем-то не согласитесь, то, как великий Станиславский, кричите: «Не верю».

– Чего это я кричать в прокуратуре буду, гражданин следователь? Это мне не по чину. В ментярне кричать только ментам позволено.

– Я не мент, – обидчиво надулся Деркач.

– Это мы понимаем. У вас форма другая. А так-то один, извиняюсь, хрен.

– Не мешайте мне, Авдеев, выстраивать криминальную модель. Слушайте. В тот вечер, около двадцати четырех часов, закончив выпивать с вашей сожительницей спиртные напитки, вы пошли прогуляться. Да не перебивайте вы меня, я и сам собьюсь. Слушайте!

– А мне что? Мне ништяк. Рассказывайте свой роман, ваше дело такое. А я послушаю.

– Вот и слушайте, не перебивайте. Около часа ночи на одной из тихих улочек вы заметили молодую красивую женщину. И у вас возникло спонтанное желание...

– Какое?

– Спонтанное. В смысле импульсивное.

– А-а...

– Вступить с ней немедленно в половую связь. Поравнявшись с женщиной, вы приблизили к ее груди финский нож и под угрозой убийства предложили совершить половой акт. Так?

– Красиво птичка пела, пока крылья назад не вывернули...

– Так, Авдеев? Так... Женщина наверняка стала просить убрать нож, отпустить ее. Между вами завязался разговор, во время которого вы, не выпуская свою несчастную жертву, выкурили несколько сигарет «Мальборо» и, оставив характерный прикус на мундштуке сигарет с фильтром, небрежно и, замечу, дело прошлое, крайне неосторожно выбросили окурочки в сторону.

– Это вы, гражданин, о какой моей «жертве» роман рассказываете?

– О первой, о первой, Авдеев, и нечего зубы скалить. Неопровержимые улики буквально припирают вас к стенке. К слову, о стенке. Избави Бог, я не собираюсь каламбурить на тему высшей меры наказания. Хотя думать о такой возможности нам с вами надо.

– Вам надо, вы и думайте...

– Я о другой стенке, – словно не слыша злой иронии человека, в виновности которого он уже не сомневался, продолжал гнуть свою линию Деркач. – Я про ту стену, которая – глухой кирпичный забор. Так вот. Я, конечно, реконструирую события по вещдокам и данным экспертиз, тут, если какие неточности будут, вы уж поправьте меня. Стоя возле кирпичного забора, вы настойчиво продолжали принуждать молодую женщину к половой связи. Но та не соглашалась.

– Ну и дура, надо было соглашаться.

– А, значит, вы признаете, что ее отказ вызвал у вас ярость?

– Ничего я не признаю. Это так, народная мудрость. Если (>абу мужик зажал в темном месте и нет сил вырваться, надо лечь и получать удовольствие. А будешь дергаться, обоим хуже.

– Очень интересная мысль, гражданин Авдеев. И она крайне любопытно характеризует вас, должен заметить.

– А чего тут интересного? Мысль... Я не Михалков какой, чтоб мысли формулировать. Кого хотите спросите у нас на заводе, все так же ответят. Не надо большим ученым быть.

– Значит, вас разозлило бы, если женщина, которую вы склоняли к сожительству, стала вам в этом отказывать?

– А вас бы не разозлило, гражданин следователь? Если, извиняюсь... Если, конечно, у вас в брюках, кроме ствола и авторучки, еще что твердое есть? А? То-то же, по лицу вижу, и вас бы это разозлило.

– Но женщину, между прочим, насиловал не я?

– Так и не я.

– А кто же?

– А вам виднее, вы – следователь. Вам и след искать.

– Вот я и ищу.

– И ищите.

– И нашел. Потому что не я, а именно вы, обозлившись на отказ, обхватили женщину левой рукой, это все нам экспертиза доказала, правой нанесли ей удар вот этим ножом в левый бок.

При этих словах Деркач так яростно замахнулся финским ножом, подаренным двоюродным братом Авдееву, что тот даже отшатнулся. Деркач опомнился, взял себя в руки, небрежно сунул «дембельный» нож в ножны и, продолжая жестикулировать и показывать, как все это происходило в ту страшную ночь, направив указательный палец правой руки в лоб Авдеева, трагическим голосом провинциального актера закончил описание мизансцены:

– Тяжело вами раненная женщина упала между кустом акации и забором. Вот тогда и попал упавший от возни листок акации вам в карман плаща-болоньи. Так?

Авдеев недоуменно пожал плечами.

– Так. Но вы, Авдеев, при этом не оставили намерения совершить с жертвой половой акт. Вы разрезали ножом на ней одежду и обнажили нижнюю часть тела.

Авдеев нервно поежился. Этот жест не ушел от внимания Деркача, и он с еще большим энтузиазмом продолжил:

– Несмотря на слабую эрекцию, вы совершили половой акт.

Но, испытывая недовольство собой и партнершей, разозлились и стали наносить жертве удары ножом в разные части тела.

Авдеев внимательно слушал следователя, пристально следя за его несколько экзальтированной жестикуляцией. Деркач отметил с торжеством, что на смену браваде, нагловатой уверенности в том, что ничего следователь не докажет, в глазах Авдеева стали появляться страх, недоумение и какая-то работа мысли, которая позволяла надеяться: еще несколько аргументов, еще немного поднажать, и расколется Авдеев, даст признательные показания. Уже более спокойно, выдержав драматическую паузу, он продолжил:

– Немного придя в себя, вы заметили на пальцах женщины два старинных перстня. Нет, конечно, вы тогда не знали, что перстни относятся к XVI веку, что в золотой оправе старинные драгоценные камни – крупные рубины и брильянты русской и иранской огранки.

– Чего?

– Так я и говорю, вы не знали, что перстни очень драгоценные, что их не удастся так просто продать, обязательно найдется следок, по которому сумеют отыскать и перстни, и тех, кто их перекупал у убийцы.

– И как, отыскали? – уже спокойнее спросил Авдеев.

– Отыщем. Перстни очень заметные. Это не то что современный ширпотреб, которые все женщины носят. Тут вы, Авдеев, здорово лопухнулись. В смысле засветились. Потому что, не будучи специалистом в драгоценностях, просто расценили их как перстни золотые, возможно даже, посчитали, что не камни это вовсе, а так, стекляшки. И что удастся вам их в лучшем случае поменять на пару бутылок...

А у меня с бутылками, извиняюсь, гражданин следователь, ништяк. Обращаю ваше внимание на тот момент, если признать кражонку водки «довганевки» в магазине ОРСа, у меня этих бутылок было в доме...

– Было. Но не на всю жизнь. А перстни можно отложить. И спустить их какому-нибудь барыге потом. На опохмел души. Сюжет?

Авдеев задумчиво пожал плечами и продолжал настороженно следить за активно жестикулирующим Деркачом. Тот, показывая, как действовал Авдеев на месте преступления, продолжил:

– Вы содрали перстни с пальцев несчастной девушки и положили их себе в карман. Туфли женщины, сняв с ног, перебросили через забор.

Авдеев не стал обращать внимание следователя на некоторое несоответствие – девушки или женщины? Поскольку понимал, разговор пошел нешуточный, вешают на него два жмура и открутиться будет не просто. Тут шутки в сторону. Однако описание вроде бы бессмысленных действий – снял туфли и бросил через забор вызвало в нем некоторое раздражение, и он с трудом удержался, чтобы не прервать разошедшегося следователя.

– Убедившись, что жертва мертва, – Деркач внимательно следил за беспокойством, проявившимся на лице Авдеева, – вы пошли домой. Ваша сожительница Вера и ее подруга спали пьяным сном и, естественно, подтвердить ваше алиби не могут.

– Так видели они меня в ту ночь!

– Да, но не могут с уверенностью сказать, что всю ночь вы находились дома. А это имеет принципиальное значение.

– Так, гражданин следователь, на фига мне шлындать по недостройкам, чужих баб щупать, если в своем доме две телки лежат?

– И этому есть объяснение. Есть данные медэкспертизы: вы были на приеме у уролога три месяца назад?

– Ну, был. А что, наказуемо? Ночью пять раз поссать встаю.

Не дело.

– И жаловались не только на частые мочеиспускания, но и на слабую эрекцию.

– Чего? А... Понял. Ну, да...

– Вот вы и не могли совершить половой акт с пьяными, и в силу этого вам для возбуждения необходимо было сопротивление жертвы. Думаю, что психиатрическая экспертиза подтвердит это мое предположение. Вы вполне подходите под клинику сексуального маньяка. Потому что нормальный человек не идет на серийные убийства. А вы, – Деркач подошел ближе к Авдееву, уперся взглядом в его лоб, взорвался: – Вы убили и свою вторую жертву!

Авдеев инстинктивно отшатнулся от следователя. Тот истолковал это движение как невольное признание вины подозреваемым:

– На следующий день вы, когда ваши гостьи проснулись, снова пили с ними. И, благо, что водки было много, пили весь день. Но, и по свидетельствам ваших подруг, и по данным судмедэкспертизы, в половые отношения с ними не вступали. Когда они заснули пьяным сном, вы вновь пошли на свой кровавый промысел, взяв с собой финский нож, привезенный вам двоюродным братом из ЗГВ.

И на этот раз, около двадцати трех часов, вы заметили одиноко идущую женщину. Это была ваша знакомая Селиванова П.П., проживавшая неподалеку. И снова под угрозой применения ножа изнасиловали свою жертву!

Первоначально женщина, знавшая вас как соседа, удивилась вашему поведению и уверенно ответила отказом; поняв, что вы не шутите, сняла с себя часы и золотые перстни, на этот раз самые обыкновенные, купленные в местном «Топазе» в 1963 году. Считая вас просто сильно пьяным, соседка не стала спорить, надеясь, что назавтра вы протрезвеете и все это ей отдадите с извинениями. Но несчастная не знала, что перед ней не просто пьяный сосед. На охоту вышел сексуальный маньяк!

Авдеев сокрушенно покачал головой. Воодушевленный Деркач вскочил со стула и, меряя кабинетик вдоль и поперек, излагал без передышки:

– И вот, после настойчивых домогательств, сопровождавшихся угрозами, несчастная женщина согласилась на ваше гнусное предложение.

Увы, она даже не представляла, что ее ждет при жизни и после смерти, на какие мучения может обречь несчастную человек, которого она много лет воспринимала просто как никчемного пьянчужку.

Авдеев закрыл лицо руками.

– Вы отвели ее в укромное место между деревянным забором и кустарником, где женщина легла на чуть подсохшую после сошедшего недавно мартовского снега траву и сняла с себя рейтузы. В виду сильного опьянения... «Довганевка» крепкая водка? – вдруг резко спросил Деркач.

– Крепкая, – выдавил из себя Авдеев.

– Вот... – удовлетворенно заметил Деркач. – А у вас и без нее не все гладко в сексе. А тут состояние сильного опьянения. И снова эрекция оказалась вялой. И это вас снова разозлило. И в порыве злобы вы ударили ножом ее раз, и еще раз, и еще раз...

Она закричала. Чтобы предотвратить шум, вы одной рукой зажали ей рот, а другой стали наносить удары ножом.

Жертва продолжала хрипеть. И вы, Авдеев, рассекли ей ударом ножа горло. Крик прекратился, перейдя в предсмертный сип...

И после этого, как и в первом случае, экспертиза это однозначно доказала, вы совершили половой акт с убитой вами, начинающей остывать, но еще теплой жертвой.

Авдеев сидел совершенно потрясенный. Деркач, словно из пего выпустили пар, опустошенно сник в своем кресле. Рассказывая обстоятельства чудовищного убийства, он словно сам там побывал, пережил, почувствовал все, что чувствовала убиваемая Авдеевым женщина.

– Не понимаю, зачем вы отрезали ей сосок?

– Чего? – недоуменно промычал Авдеев.

– Зачем вы отрезали у Селивановой сосок с груди и бросили его через забор? Совсем не в себе, что ли, были?

– Ничего я не отрезал...

– Ну да, ну да, женщин не убивал, не насиловал. А экспертиза у нас просто ошибается. Так? Вы много ошибок сделали, Авдеев. Много следов оставили. В том числе и просто глупых. Вот окурки с характерным прикусом... Но это понять можно, забыли, нервничали. А вот и странные следки: туфли сняли с жертвы, прикрыли ими рану на шее. Или вот, чулки стянули и бросили их через забор во двор углового дома. Это-то зачем? Впрочем, на эти вопросы ответит психиатрическая экспертиза. На большинство своих вопросов я уже получил ответы. Знаете, чего мне не хватает?