Текст книги "Анаконда"

Автор книги: Георгий Миронов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 36 страниц)

– Чего? – тупо выдавил Авдеев.

– Перстней старинных. Это же неимоверная ценность, их в музей надо бы сдать. А вы наверняка скинули их за бесценок какому-то барыге. Я все равно найду этого барыгу. Но вам это пойдет уже во вред. А дадите на него наводку, зачтется как содействие следствию. Не забывайте, Авдеев, вы под серьезными статьями ходите. Вам каждое лыко надо в строку подбирать.

Авдеев задумался, попросил сигарету, закурил.

Тем временем городской судмедэксперт Татьяна Ивановна, повесив аккуратно кожаную куртку на деревянные плечики, растерла маленькие ладошки, села перед прокурором города, достала из папки кучу бумаг и, подняв на Мищенко красивые черные с коричневыми разводами глаза, медленно произнесла:

– Александр Петрович, а Авдеев-то не виноват.

– То есть как? – поднял брови Мищенко, от растерянности уронив поршневую авторучку и даже посадив небольшую кляксу, слава Богу, не на документ какой, а на свои тезисы. Прокурор сочинял тезисы выступления перед избирателями (он был депутатом городской Думы) с комментариями к новому Уголовному кодексу.

– Если исходить из постулата, что насильник и убийца, он же грабитель, – одно лицо, то это не Авдеев. Он не мог изнасиловать женщин.

– Да знаю я это. Читал ваши предварительные данные, мутотень всякая: слабая эрекция, коагуляция. Но его любовницы утверждают, что это у него давно, и тем не менее в половую связь он с ними время от времени вступает.

– Вступает.

– Так что же?

– А то, что сперматозоиды, обнаруженные в телах убитых, действительно принадлежат Авдееву.

– Ну, так против науки ж не попрешь!

– И попали они в тела убитых после их смерти.

– Так тоже возможное дело, сколько мы знаем случаев, когда маньяки насиловали свои жертвы уже после их смерти.

– Я думаю, что Авдеев не принадлежит к числу маньяков. Завтра будет ответ от областного психиатра, который вчера беседовал с Авдеевым. Уверена, что с психикой у него все нормально. Тут что-то другое. Но об этом, о странном психическом состоянии, странностях его поведения в ходе следствия, мы еще поговорим. Я про другое. Что меня насторожило. У обеих жертв сперматозоиды Авдеева введены во влагалище после смерти. И... введены очень глубоко.

– И что это значит?

– А это значит, что их могли ввести... специальным шприцем.

– Так для этого надо было взять сперму у Авдеева?

– Да... Учитывая, что он пил два дня, вступал в половые сношения с постоянной сожительницей Верой и ее подругой, кто-то... Я пока говорю «кто-то», мог сделать забор спермы и ввести ее в тела убитых женщин.

– Мистика какая-то! Кто же это мог сделать?

– А это уже как бы не мой вопрос. Может быть, тот, кого сильно интересовали перстни Люды Багучевой, оцениваемые, но описанию, областными экспертами аж в сотни тысяч долларов. Овчинка стоит выделки. Чтобы замести следы, инсценировали «двойное убийство».

Мищенко, сокрушенно покачав головой, набрал номер телефона капитана Петруничева.

ДВОЙНОЕ УБИЙСТВО. КРОВЬ НА КАМНЕ.
ПЕРСТНИ ГРАФИНИ БАГУЧЕВОЙ

Екатерина глянула в серебряное венецианской работы изящное зеркальце, поправила мизинцем мушку на щеке, улыбнулась своему нарумяненному, напудренному изображению: «Коли краса от Бога, так не отнимешь...»

Взгляд ее пробежал по изящным вещицам, в беспорядке разбросанным на секретере, остановился на прелестной миниатюре, изображавшей Светлейшего Князя Григория Потемкина в блестящем мундире со всеми орденами и лентами, ею пожалованными, ласково улыбнулась еще раз, уже любуясь красотой князя, снова повторила: «Коли краса от Бога, как отнимешь?»

Обмакнула гусиное перо в хрустальную чернильницу, записала:

«Любя тебя безмерно и веселясь твоей ко мне любовью, милой и безценной мой друг собственной, галубчик, Ангьел, теперь принялась за дело. Грусьно до безконечности что ты не домогаешь... Милая душа, верь, что я тебя люблю до безконечности.

Пожалуй, дай мне знать, досадил ли тебя Александр Дмитрия и сердися ли на него и за что именно? Не сердись, душа моя милая, – всяк свою слабость имеет. Если вы хотите говорить со мной, вы можете притти. А коли нет, и так вашу сердешную просьбу подпишу, и будет камер-юнгфера моя Марья Саввишна Багучева к Катерине Дашковой, как вы просили, назначена.

Мой дорогой друг, я кончила обедать и дверь с маленькой лестницы открыта...»

Увлечения государыни были страстными, но и преходящими. Любовь же к «батинке», Светлейшему Князю Григорию Потемкину была стойкой, многолетней супружеской любовью и нежностью. Появлялся у государыни новый любовник, появлялись у князя Потемкина новые имения, перстни с брильянтами, ордена. Не задабривала своего первого подданного императрица, не платила за смирение. Просто дарила подарки, чтобы сгладить свою неловкость, свою ненасытность в любви. И какой бы страстный и старательный ни попадался ей любовник, и ее сердце, и дверь с маленькой лестницы, ведшая в ее спальню с тайного хода, всегда были открыты для Светлейшего Князя.

Она была ревнива. И, если заставала своего нового любовника с иной пассией, бывала скора на расправу и безжалостна. И тут же появлялся новый фаворит. В такие переходные периоды государыня была особенно расположена к Потемкину и не только позволяла ему заводить своих фавориток, но и, удовлетворяя его просьбы, награждала их, давала престижные назначения.

11 октября 1779 года произошло событие, никак серьезно не отразившееся на делах огромной Российской империи, но, как ни странно, оказавшее определенное влияние на развитие сюжета нашего романа: фаворит Екатерины II И.Н.Римский-Корсаков получил отставку. В четыре утра он ушел из спальни государыни, а в шесть утра, когда Екатерина (ей не спалось, мучила изжога после плотного ужина), пройдясь по анфиладе царских покоев, выпив ставшего теплым изюмного квасу из тяжелого хрустального графина и тяжело рыгнув, устало прошаркала в спальню юного Корсакова, надеясь разбудить его и повторить недавние его изощренные ласки, после них крепко заснуть, застала в его постели свою камер-юнгферу Анну Степановну Воронихину, бесстыдно демонстрировавшую на желтом шелковом одеяле свои голые груди и ноги.

Отставку Корсаков получил от императрицы тут же в виде царской тяжелой оплеухи, от которой у него три дня горела красным левая щека. Воронихина была выслана в Петрозаводск Олонецкого края, а Корсаков – в свое имение. С наградами за труд.

В семь утра того же дня И.И.Бецкому было поручено изучить ситуацию и предложить государыне прожекты для ее царственного решения.

Через несколько дней место фаворита императрицы занял А.Д.Ланской. Уже в ноябре 1779 года он был пожалован флигель-адъютантом, получил сто тысяч рублей на гардероб и переехал во дворец. Вскоре его состояние оценивалось уже в семь – восемь миллионов.

Но это – потом. А поначалу было у Александра Дмитрича, но свидетельству современников, всего пять рублей в кармане.

Государыня первые дни сильно стеснялась перед Потемкиным и быстроты своего решения, и юности нового фаворита. Отношения у них были дружеские. Кто бы ни был фаворитом, Светлейший Князь в любое время суток имел право пройти по тайной витой лестнице, своим ключиком открыть маленькую потайную дверцу, проникнуть в покои императрицы и иметь с нею аудиенцию по государственным делам или личной прихоти.

Сим правом князь не злоупотреблял.

Тем более, что по прихоти проникать в покои императрицы желания не имел.

Ибо глаз свой пронзительный уже месяц как положил на камер-юнгферу императрицы Марью Саввишну Багучеву, девицу из рода знатного, отличавшуюся и разумностью, и красотой, и благородной сдержанностью манер, что после некоторой вульгарности императрицы князя особенно пленяло в ней и о чем он, естественно, никогда не говорил в ночных доверительных беседах с Екатериной II.

Благоприятный момент был использован.

У Екатерины появился новый красавчик-фаворит, а у ее «батинки», как она звала князя, новая любовница, фаворитка, протеже.

Без слов была достигнута договоренность: никто никого не ревнует.

Все такие договоренности до поры до времени.

В марте 1780 года судьба особенно была благосклонна к умным женщинам в России. Дела государственные складывались благополучно и для Екатерины II. Все чаще прислушивалась она к советам своих статс-дам, принимая те или иные важные государственные решения.

В марте 1780 года планета Фелита максимально приблизилась к земле, вызывая активность женщин в быту, в искусстве и государственных делах.

Март—апрель, как ни странно, отмечен и всплеском женской преступности: замечен рост числа убийств женами мужей, поджогов бабами соседских изб в деревнях по причинам немотивированным. В Петербурге было совершено пять отравлений мужей женами только за март – май 1780 года. И еще шесть отравлений предполагаемых любовниц женами, мужья которых изменяли им.

Из письма Екатерины II графине Марье Саввишне Багучевой.

«...Милостивая Государыня. Я получила письмо, с которым Вы обратились ко мне через генерал-фельдцейхмейстера графа Орлова. Нет ничего более лестнаго для меня, для человека вообще, как видеть, что его враги отдают ему справедливость. Конечно, сударыня, Вы не ошибаетесь в своем задушевном убеждении, что я не только не ненавижу своих врагов, но и, коли они сами ко мне зла не питают, и коли исправно служат нашему отечеству, то и награждаю их. Пожалованный Вам титул тому свидетельство. Я оказываю доверие тем, кто предпочитает мое доброе имя моей милости. Вы умно ведете себя, не суетитесь, не жадничаете, проявляя ум и тщания к наукам. Я не держу зла на Вас и Князя. Бог с вами. Соблаговолите быть завтра при дворе.

23 марта 1783 г.»

Март 1783 года снова был благоприятен для женщин в России. Княгиня Екатерина Романовна Воронцова-Дашкова была назначена Екатериной директором Петербургской Академии наук и президентом Российской Академии.

24 марта 1783 года во дворце был большой прием. Екатерина вышла на бал расстроенной: ей доложили, что нынешний март снова, как и в 1780 году, ознаменовался ростом женской преступности.

– Бабы словно с ума посходили, – жаловалась Екатерина своей тезке Дашковой, – только в столице три случая убийства женами мужей, пять поджогов, совершенных женщинами подлого звания, а Марья Перекусихина, из хорошей дворянской семьи, зарезала кинжалом свекра, графа Петра Степановича Перекусихина. И без всякого на то повода. Какая-то шайка воров в Петербурге появилась, докладывают мне, тоже из баб составленная. Крайней жестокости... Ума не приложу, что с народишком творится...

Обойдя всех статс-дам и иностранных министров, приглашенных на бал, Екатерина II вернулась к Екатерине Дашковой.

– Я бы хотела с вами поговорить, – сказала она, наклонив ярко накрашенные губы к нежному ушку княгини.

– Я всегда готова выслушать Ваше Императорское Величество с величайшим благоговением.

– Сейчас это невозможно.

– Когда и где Ваше Величество прикажете, – ответила Дашкова.

Она отошла в сторону, поговорила еще с несколькими послами, которые затем становились по другой стороне комнаты. Остановившись между двумя рядами, государыня встретилась глазами с Дашковой и знаком позвала ее к себе.

– Позволь, мой друг, представить тебе Марью Саввишну Багучеву, – указала императрица на молоденькую и прехорошенькую даму, весьма скромно потупившую взор, как только на нее взглянула всесильная княгиня Дашкова. Дашкова знала ее. Это была фаворитка Светлейшего Князя Потемкина.

– Мы знакомы, – заметила Дашкова. – Хотя и не коротко.

– Будете и коротко. Рекомендую тебе Марью Саввишну в вице-директоры Санкт-Петербургской Академии.

– Простите, Ваше Величество, я не могу принять место, совершенно не соответствующее моим способностям, – низким, красивым голосом проговорила Багучева. – Если Ваше Величество не смеетесь надо мной, то позвольте мне сказать, что, в числе многих причин, я из любви к Вашему Величеству не хочу рисковать сделаться всеобщим посмешищем и не оправдать Вашего выбора.

Императрица, дабы уговорить Багучеву, прибегла к хитрости:

– Да ты, никак, обижена на меня? Или ревнуешь?

– К кому же, Ваше Величество?

– Да к Светлейшему Князю. Не надо к прошлому ревновать, друг мой. Живи настоящим, радуйся ему.

– Я и радуюсь. А пост вице-директора для меня слишком тяжел. Плечи не выдержат.

– Потемкина выдерживают, а тут не выдержат? – улыбнулась государыня.

Багучева, демонстрируя смущение, опустила голову.

– Ну, ну, не смущайся. Али думаешь, княгиня Дашкова про вашу любовь не знает?

– Княгиня знает многое, в том числе и такое, чего ученейшие мужи Российской империи не превзошли, – тихо ответила Багучева.

Ответ Дашковой понравился. Они переглянулись с императрицей.

– И все же, Ваше Величество, – подняла большие голубые глаза Багучева, – сделайте меня лучше начальницей Ваших прачек, и Вы увидите, с каким рвением я буду служить Вам.

– Теперь вы смеетесь надо мной, предлагая занять недостойное вас место, – нахмурилась Екатерина II.

– Я нахожу, Ваше Величество, что какую бы должность Вы мне ни дали, она станет почетной с той минуты, как я ее займу, и как только я стану во главе Ваших прачек, это место превратится в одну из высших придворных должностей, и мне все будут завидовать. Я не умею стирать и мыть белье, но если бы я тут сделала ошибки вследствие своего поведения, незнания, они бы повлекли за собой незначительные последствия. Между тем как на посту вице-директора Академии наук я могу совершить такие крупные ошибки, которые навлекут нарекания и на Государя, избравшего меня на сию должность.

– Помилуй, друг мой! До тебя на этих должностях в Академии были такие дюжинные натуры, мужчины столь невеликих знаний и невысокого достоинства, что превзойти их тебе не составит труда.

– Ах, Ваше Величество, – открыто посмотрела Багучева в прищуренные, недоверчивые глаза императрицы, – тем хуже для тех, кто навлекает на себя презрение, принимая совершенно непосильные обязанности. Империи Российской давно не везет на мужчин, обладающих мужским характером, силой духа и тела и нужными познаниями о том, как устроен окружающий нас мир. Исключения, вроде Светлейшего Князя Потемкина, лишь подтверждают правило.

– Он-то как, справляется со своими обязанностями?

Багучева бесстрашно посмотрела в глаза императрицы.

– Справляется. Вам ли не знать, Ваше Величество, сколь ума, силы духа и доброты сердца своего князь кладет на алтарь Отечества?

Екатерина молчала, продолжала пристально смотреть в смутившееся хорошенькое личико Багучевой. Наконец нарушила тишину:

– Я не про то...

И ждала, ждала ответа.

– Справляется, – выдавила из себя Багучева.

Екатерина рассмеялась. Ей понравилась фаворитка князя.

Что же касается ее альковных дел, то у нее в этом плане опять все было хорошо.

– Звездочеты докладывают, к Земле опять приблизилась звезда Фелита, – рассеянно проговорила Екатерина И.

– Значит, опять женщинам российским судьба улыбается, – усмехнулась Екатерина Дашкова.

– В подтверждение сего примите от меня маленькие подарки, – сощуренные глаза императрицы расширились; она не скрывала, что довольна разговором, и того, что обе статс-дамы вели себя так, как она и предполагала.

Екатерина обернулась. Паж, ждавший сигнала, тут же оказался возле нее, держа в обеих руках золотой подносец, на котором на черных бархатных розетках лежали удивительной красоты две броши.

Государыня взяла двумя перстами одну из них. Композиционным центром броши, исполненной придворным ювелиром в виде букета, служил изумительный сиреневато-розовый аметист своеобразной грушевидной формы в обрамлении мелких брильянтов. Заключив камень в брильянтовую оправу, мастер придал ему сходство с тюльпаном. Крупные гвоздики из роскошных рубинов, обрамленных мелкими брильянтами, бросались в глаза сразу же, как только глаз успевал привыкнуть к великолепию огромного грушевидного аметиста. Многие цветы, созданные с использованием желтых и зеленоватых сапфиров, сиреневых опалов, голубых бериллов, небольших, изысканно обработанных сердоликов, агатов, тигрового глаза, имели аналоги в природе. Но огромные цветки с чистой воды крупными синими сапфирами и гигантскими изумрудами в обрамлении брильянтов, казалось бы, реальных прототипов в природе не имели, но были так хороши и естественны в этой броши, что в совокупности создавали ощущение необычайной гармонии и красоты.

– Это вам в награду за издание «Собеседника любителей российского слова», – она приколола роскошную, истинно царскую брошь к бело-желтому шелковому платью с парчовыми вставками княгини Дашковой.

Дашкова поклонилась Государыне в благодарственном этикетном поклоне с присущими ей благородством и изяществом.

– А это вам, друг мой, – обернулась Екатерина к Багучевой, – за... – Она сделала специально выдержанную паузу и продолжила: – За вовремя и к месту сказанное умное слово.

Екатерина подняла указательным пальцем левой руки лицо Багучевой, слегка коснувшись ее нежного подбородка, полюбовалась окрасившим ее щеки легким румянцем, с удовлетворением отметила, что не ревнует эту молодую женщину к князю, милостиво заметила:

– Вам эта брошь, дитя мое, будет к лицу. Лицо у вас от Бога. А вот носить драгоценности учитесь у Екатерины Романовны. Никто в Государстве Российском не превзошел ее в умении носить красивые вещи.

Екатерина взяла вторую брошь, не менее красивую, чем первая, и приколола ее к бальному платью фаворитки Светлейшего Князя.

Судя по манере, обе броши были выполнены одним придворным ювелиром.

По количеству драгоценных камней вторая брошь была даже богаче первой. Здесь были хризолиты, брильянты, агаты, аквамарины, кораллы, топазы, гранаты, альмандины, гиацинты. Все камни чистой воды, а работа поражала вкусом и мастерством. Почему-то первым бросался в глаза гигантский аквамарин в обрамлении мелких брильянтов. На другом конце букета-броши покачивался на пружинистой золотой ножке огромный цветок, лепестками которого служили чудесно переливающиеся шесть желтых топазов. Укрепленные на медных вызолоченных проволочках-ножках цветы на обеих брошах, прикрепленных императрицей к бальным платьям ее статс-дам, постоянно покачивались, создавая чудесный эффект оживленной игры камней.

Статс-дамы этикетными поклонами еще раз поблагодарили государыню за великую милость и отошли, дав возможность Екатерине II перемолвиться словами с английским и германским посланниками.

– Мы ведь с Григорием Александровичем в друзьях ходим, – улыбнулась Дашкова Багучевой.

– Я знаю, княгиня. И сынок ваш, Павел Михайлович, у Светлейшего Князя в адъютантах...

– Как он там, видите ли?

– Умен, усерден в службе, почтителен к старшим.

– Иного ответа и не ждала. Он хорошее воспитание получил. А у Светлейшего плохому не научится. Нет сегодня на Руси другого такого человека, как Григорий Александрович, кто был бы равно искусен и в делах военных, и в делах государственных. Да и о философах с ним говорить можно, начитан, образован. Уважаю.

– А я его люблю, – вдруг, совсем не по этикету, обязывающему при дворе сдерживать свои эмоции и истинные чувства, ответила Багучева.

Чтобы снять неловкость, княгиня заметила:

– Передайте князю: буду рада его навестить, когда ему позволят принять меня дела государственные. Хотела бы обсудить с ним заботы Академии, благо близкий ему человек, – княгиня лукаво глянула на Багучеву, – отказывается помогать мне в академических хлопотах.

Увидев, что юная статс-дама собралась ей возражать, тут же упредила ее:

– Шучу, шучу... Так передайте князю, ежели соблаговолит меня принять завтра в вечеру, буду ему признательна.

И, царственно улыбнувшись, благоухая изысканными духами, эта красивая (и одна из умнейших в Отечестве) женщина незаметно покинула бал. Не любила балы и сегодня пришла лишь по настоятельному приглашению государыни, «сватавшей» ей Багучеву в вице-директора.

Она была довольна случившимся раскладом: сохранила благорасположение императрицы и всесильного Светлейшего Князя, нашла нового друга в лице явно неглупой Багучевой и в то же время осталась в Академии одна.

Нет такой женщины, которая хотела бы видеть в своем непосредственном окружении женщин других, обладающих если не большими, то и не намного меньшими достоинствами.

Умной Дашковой совсем не нужна была умная заместительница.

Марья Саввишна Багучева вернулась в потемкинский дворец затемно.

Попросила доложить Светлейшему.

Князь уже лежал в постели, заканчивал просматривать и подписывать срочные бумаги. Лицо его выглядело усталым, глаза слипались. Сегодня он много работал и не был расположен к любовным утехам, хотя, надо отдать справедливость князю, когда он увидел свежее, разрумянившееся от подарка императрицы, от разговора на балу с двумя великими Екатеринами – государыней и княгиней Дашковой, лицо Марьюшки, когда взгляд его остановился на высоко вздымавшейся груди графини, обтянутой бальным платьем так, что шелк и муар как– то особенно призывно переливались под светом мерцающих в спальне князя свечей, он ощутил желание проникнуть за тугой лиф и втянуть губами нежные соски, спуститься с поцелуями вниз и снова подняться вверх, чтобы свой путь внизу прокладывали уже не губы и руки, а копье княжеское, которым он всегда гордился и которое его никогда не подводило. Но разум победил. Назавтра с утра предстояли срочные государственные дела. Да и графиня, судя по всему, пришла поздно вечером в спальню князя не в поисках любовных утех.

– Довольна ли ты, душенька, благорасположением государыни? – спросил князь, делая вид, что предложение Екатерины произошло по воле Божьей, а не под его, князя, воздействием.

– Довольна, князь.

– Ты согласилась? – Потемкин ожидал услышать утвердительный ответ.

– Нет, – коротко заметила графиня. И подробно рассказала о том, как происходила ее встреча с двумя Екатеринами, как государыня наградила ее роскошной брошью и, что главнее, судя по всему, своим расположением.

Потемкин на минуту задумался и, все взвесив, пришел к мысли, что все, что бы ни делалось, к лучшему.

Князь поманил графиню к себе и, когда она приблизилась, протянул ей руку. Она хотела поцеловать руку Светлейшего, но он ей не позволил, притянул к себе, что она невольно села на краешек постели, поцеловал в лоб.

– Горжусь тобой, – проговорил князь. – Умница!

Он снял с двух мизинцев два перстня, положил в левую ладонь, полюбовался ими, приглашая полюбоваться перстнями и графиню.

Один из перстней состоял из огромного синего сапфира грушевидной формы с крупными ровными гранями. Обрамление из брильянтов оттеняло удивительный цвет прекрасного и крайне редкого камня. Таких крупных сапфиров насыщенного синего цвета в мировом ювелирном деле было известно не больше шести-восьми.

На втором перстне лидирующую роль играл нежный розовый рубин. Вокруг него создавали своего рода завихрения чуть склоненные слева направо золотые лопасти, перемежающиеся трижды с рядами крупных брильянтов и тремя рядами розовых, адекватных центральному камню, рубинов.

– Иеремия Позье... – прошептал князь Потемкин.

– Что? Простите, князь, я не поняла? – недоуменно переспросила графиня.

– Это выдающиеся работы замечательного мастера Иеремии Позье. Его перстни носят императоры, императрицы, члены королевских домов. Его изумительной работы табакерки можно встретить только в королевских дворцах. Эти перстни – твои. Я хочу, душа моя, чтобы они принесли тебе удачу, радость, счастье, здоровье. Мне они вреда не принесли. А я их второй, мосле государыни, владелец. Надеюсь, и тебе перстни пойдут на пользу. Это тебе на память о сегодняшнем вечере. Ты могла выбрать государственные дела. Но ты выбрала меня. Спаси тебя Бог.

– Спаси и тебя Бог. Спасибо, князь, – она поцеловала его руку. А он, надев перстни на ее безымянные пальчики, – пришлись впору, благо что у князя, при его физической силе, руки нежные, пальцы тонкие, – поцеловал их.