Текст книги "Пути. Дороги. Встречи"
Автор книги: Георгий Сидоров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 43 (всего у книги 49 страниц)
– Милости просим дорогого гостя, – сказал он мягким басистым голосом.
– Эй, домочадцы, где вы там? К нам сибиряк пожаловал. Арий-Гор, наречённый батюшкой Георгием. Долго же мы тебя ждали! – протянул он мне свою крепкую руку. – Моё имя Добран Глебович, вот Мы, наконец, и встретились! Как говорится, лучше поздно, чем Никогда.
Меня поразило, что Добран Глебович говорил со мной на чистом русском языке без тени местного диалекта.
«Вот тебе и «чудь белоглазая»! – удивился я. – Чистый, литературный язык».
В этот момент из соседней комнаты в переднюю вошли те, кого позвал хозяин. Когда я взглянул на настороженных женщин, то у меня остановилось дыхание и подкосились ноги. Я узнал в них тех трёх красавиц, которыми пару недель назад любовался в Архангельской столовой!
– Вот он, наш гость! – представил меня им хозяин дома. – Настоящее его имя Арий, на русский манер – Юрий, в миру его знают как Георгия. Это о нём мне писал когда-то…
Тут Добран Глебович назвал одно из имён хранителя.
– Про письмо помню, – улыбнулась старшая из красавиц, очевидно супруга Добрана. – Долго же ты к нам ехал, Юрий-Георгий.
– Так уж получилось, – смущённо ответил я, сбрасывая с себя верхнюю одежду.
– Вот это моя жена, её имя Ярослава Ивановна или просто Слава. – представил свою половину Добран Глебович. – А это мои дочурки, – подвёл за плечи двух юных девушек. – Имя её – Светлада, а её звать – Светлена. Мы их называем: Света первая – она чуть старше и Света вторая.
Оба совершенства наклонили свои головки. Мне вспомнилось, что в Архангельске я очень хотел увидеть цвет волос прелестниц. Но тогда на головках у них красовались пушистые шапки, сейчас в вечернем полумраке их волос я тоже не увидел. Но меня это уже не расстроило потому, что понимал, что красавиц теперь не только рассмотрю, но и нарисую их портреты.
– Пойдёмте в горницу, – пробасил хозяин. – Скоро заведут станцию, будет светло, и мы рассмотрим, каков ты есть, а ты увидишь всех нас.
– Мы его неплохо разглядели – засмеялась Ярослава Ивановна. – Ещё там, в Архангельской столовой. Обратили внимание на Юрины лосиные бурки. Они у него такие, каких в наших краях не шьют.
– Так вы оказывается встречались! – удивился хозяин дома. – А что же парня с собой не прихватили? Всех бы вас и привёз. А так ему пришлось целую неделю до нас добираться.
– Откуда же мы знали, что он к нам едет, – засмеялась мелодичным смехом его жена. – На лбу у Юры не было написано, куда собрался
– И к кому, – добавила поддерживая маму, Светлада.
В окружении хозяев я вошёл в горницу и сел у окна на широкую лавку.
– Зажгите-ка керосинки, – распорядился Добран Глебович. – Может что с УДЭшкой? Обычно её заводят на час раньше.
Но тут неожиданно вся горница озарилась ярким светом. Я невольно зажмурился, а когда открыл глаза, женщин в комнате уже не было, со мной остался только хозяин дома.
– Скоро пойдём ужинать, а потом, через пару часов – в баню. Ты с дороги, надо и согреться, и хорошо попариться. У нас климат похож на сибирский, но более влажный, акклиматизации тебе не избежать. Баня в таком вопросе – первое дело.
Только тут я полностью рассмотрел Добрана Глебовича. На самодельном тяжёлом резном стуле сидел красивый, атлетического крепкого сложения мужчина. Длинные аккуратно подстриженные тёмно-русые с серебряным отливом волосы спадали ему на плечи. Добран Глебович смотрел на меня глубоко посаженными умными серыми глазами и улыбался. Я смотрел на его открытое русское, украшенное седой ухоженной бородой, лицо и думал:
«Кто же ты, мой хозяин? Судя по тому, что светится в твоих глазах, ты необыкновенно мудр и знаешь то, о чём я и не догадываюсь».
– Ну что? – обратился ко мне, Добран Глебович. – Будем общаться мысленно или всё-таки перейдём на наш великолепный русский язык? Ты меня прочёл, да, я считаюсь старейшиной здешних «раскольников». И действительно могу ответить на многие твои вопросы. Думаю, общение у нас будет плодотворным. Но давай с уговора: мысли друг у друга не перехватывать. Иначе общения не получится.
– Согласен, – кивнул я. – Переходим целиком на лексику. Но вы ошиблись, я и не пытался вас читать. Как-то само собой получилось. Почувствовал потенциал и потенциал немалый.
– У тебя тоже немалый, – усмехнулся старейшина. – От твоей силы стены трещат, вижу, что зря время не терял. И вот ещё что: все мы здесь, – он указал на стены своего терема, – являемся частью единого целого. И делаем одно дело. Поэтому никаких «вы»! Ни со мной, ни с теми, кого среди наших лесов встретишь, договорились?
– Договорились, – смутился я. – Проклятая инерция поведения. Пока я до вас добирался, имею в виду годы, которые вынужден был Провести в Сибири, у меня накопилась масса вопросов, – посмотрел я На хозяина дома. – С ними я и приехал. Местные шаманы как смогли,
так на некоторые из них ответили, но мне этого мало. Кое-что для меня так и осталось тайной за «семью печатями»…
– Думаю, что среди нас найдутся люди, которые тебе помогут, – улыбнулся старейшина. – Потому мы и живём хуторами и по скитам, чтобы сохранить древнее знание.
– А почему ты только что назвал своих людей «раскольниками»? – задал я интересующий меня вопрос.
– Потому, что местные попы нас всегда считали таковыми… За старообрядцев принимали нас и коммунисты. И мы их в этом не разубеждали. Иначе бы все погибли, – с грустью в голосе, сказал Добран Глебыч.
– А почему вас, хуторских, называют нехристями? – задал я новый вопрос.
– Здесь всё просто, – усмехнулся старейшина. – Потому что мы не считаем Иисуса Христа богом. Для нас он просто сильный эзотерик или маг, также неплохой учитель законов Прави. И потому мы не ходим в церкви. Ни в никонианскую, ни в старообрядческую. Потому о нас и говорят: «живут в лесу и молятся колесу». Очевидно, просочилось в мир, что колесо Мироздания для нас священно, а может кто-то подсмотрел наши праздничные игрища…
– Можно ещё один вопрос? – поднял я руку.
– Да хоть десять, только за столом не надо, – улыбнулся своей солнечной улыбкой Добран Глебович. – За столом у нас, так уж принято не говорят, а едят.
– Да знаю я это! – чуть не обиделся я.
– Тогда, извини, – пробасил хозяин.
– Меня заинтересовала крыша вашего дома, да и крыша того, что стоит у дороги на окраине.
– Крыша? – переспросил седобородый атлет.
– Да, крыша. Каждая часть строения имеет разную конструкцию. Наверняка, что-то в этом есть, как и в резьбе наличников ваших окон.
– А что ты увидел в резьбе наличников? – хитро улыбнулся Глебыч.
– Две нависшие волны над пирамидой – прямое указание на гибель древнего северного континента. Пирамида – не что иное, как легендарная «Меру» или наш русский «Бел горюч Алатырь-камень». Она сейчас, священная «Хараити», покоится на дне Ледовитого океана, – высказал я свои соображения.
– Что же, ты прав, – нараспев проговорил старейшина. – Но я не пойму, почему ты не видишь информационной составляющей в нашей архитектуре. В частности, в покрытии строений. Двойная или тройная тесовая ступенчатая черепица, что напоминает? Крону дерева! А раз так, то изба…
– Всё понял, изба представляет собой уменьшенную модель Древа Мира. Значит, каждое предназначенное для проживания людей строение – своего рода маленькая Вселенная?! – перебил я рассказчика.
– Где действуют в рамках отношений между людьми свои законы. Но эта Правь не выходит за пределы общих законов Мироздания, – добавил старейшина.
– Надо же, как умно! Каждая изба – целая Вселенная со своими законами эволюции. Но они не противоречат общим универсальным законам. И всю эту информацию можно почерпнуть из архитектуры. Взглянул на избу, и сразу становится понятным, какие живут в ней люди! – задохнулся я от восторга.
– А крыша сенок несёт информацию о великом горе! Когда наши предки на ладьях или кораблях шли с гибнущей в водах океана Северной прародины. Ты понимаешь, о чём я говорю? – посмотрел на меня, Добран Глебыч.
– Кажется, догадываюсь, – качнул я головой. – Сени вашего дома накрыты сегментом перевёрнутого вверх килем корабля. Что же я раньше этого не увидел?
– Просто думал не в ту сторону, – улыбнулся старейшина. – Когда гибла Ориана, ревели ураганы, трескалась и стонала Земля, но самым страшным было то, что день превратился в ночь и на землю обрушился космический холод. И те люди, которым удалось добраться на своих ладьях с гибнущего континента до южной земли, чтобы не погибнуть от холода, стали превращать свои корабли в жилища. Обрезав высокие носы-волнорезы, они перевертывали суда вверх килями и установили такие вот импровизированные стены с крышами на каменные, земляные и деревянные фундаменты. Внутри подобных строений складывались из камня печи. В печах горел плавник, кости животных и торф. В память о таком вот спасении от лютых холодов в нашей архитектуре сохранились крыши в виде сегментов перевёрнутых вверх Килями ладьей. Кстати, до сих пор по всему Русскому Беломорскому Северу, по берегам Мурмана, по северным берегам Сибири и Америки можно встретить выложенные под перевёрнутые ладьи каменные фундаменты. Наши историки в упор их не замечают. Но это не значит, что каменных цоколей нет. Они стоят как память о былой трагедии.
На несколько секунд рассказчик замолчал, а потом добавил:
– Как и каменные письмена ушедших с севера предков белой расы.
– Что за письмена? – удивился я. – Неужели они уцелели?
– Уцелели. До сих пор стоят, только, как их читать никто не знает. Что только не пишут о них недоумки-историки. То придумают, что эти каменные столбы лопарские, то убеждают, что их складывали поморы. Будто поморам делать нечего.
– Так ты считаешь, сложенные из камня столбы или башни письменами арктов? – догадался я.
– Не считаю, гак оно и есть. Это знаковое письмо, где каждый камень указывает на какое-то произошедшее в пути событие. В них, в каменных письменах, заключена удивительная информация. Откуда и сколько людей пришло, какое количество их в пути погибло, как они прожили зиму и куда ушли. Такие письмена-башни оставлялись для последующих волн переселенцев. Люди покинули северный континент не сразу, переселение шло волнами. И всё оно запечатлено в каменных летописях.
– И ты можешь такие письмена читать? – от волнения у меня перехватило дыхание.
– Конечно, – спокойно сказал старейшина. – Ничего сложного в этом нет. По укладке каменных плит и сейчас кое-что видно. Хотя время своё дело сделало. Камни со своих мест под действием погодных условий двигаются, и часть информации из-за этого утратилась. Что ты так на меня смотришь? – улыбнулся Добран Глебович. – Не веришь? Я тебя за неделю научу читать каменные скрижали. Сам увидишь, насколько всё просто.
В этот момент в горницу вошла разгорячённая Светлена и, окинув нас взглядом, пригласила на ужин в столовую.
– Пойдём, – поднялся со своего кресла старейшина, – соловья баснями не кормят.
Сидя за столом, я, наконец, разглядел и хозяйку, и её красавиц-дочерей. Передо мною сидели три необыкновенные блондинки. И у девушек, и у матери были, как и у их отца, такие же серые умные красивые глаза, а золотистые волосы, казалось, излучали особый свет.
«Вот она, порода! – думал я про себя, поглощая салат с грибами. – Никаких посторонних примесей! Чистокровные, как сказал бы дядя Ёша, русичи. Наверное, смотрят они на меня, как на изгоя. Волос у меня потемнел и глаза зелёные…»
Как бы угадав о чём я думаю, подавая на стол нарезанную пластами строганину и суетясь у печи с самоваром, Добран Глебович сказал:
– Раньше и среди нас встречались люди с зелёными глазами. Потом как-то перевелись. Так что тебя примут в нашем обществе за своего. Но вот свой ли ты или нет скоро поймём.
Последние слова старейшины меня озадачили.
«Выходит, до конца мне пока не доверяют, – подумал я про себя. – Даже рекомендация хранителя этим людям не указ. Что же пусть присматриваются, я не против. Камня за пазухой не ношу, так что бояться меня нечего».
Поблагодарив за царский ужин и целебный чай из лекарственных трав, я в сопровождении хозяина направился осматривать избу-терем. Первое, что меня поразило в том огромном северном доме, так это то, что во всех его комнатах, а их я насчитал одиннадцать, были разной высоты потолки. Самый высокий потолок оказался в горнице, пониже в гостиной, ещё ниже в четырёх комнатах, которые занимали, со слов хозяина, женщины. В мужской половине дома потолки были средней высоты: не низкие, но и не очень высокие. На мой вопрос, почему такая архитектура. Добран Глебович ответил:
– Ещё триста лет назад в русских избах разной высоты потолки делали. Это сейчас упростили, лишь бы подешевле и поскорее. Понимаешь, – обратился он ко мне. – В доме, где разная высота потолков, намного уютнее. От такого жилья не устаёт психика. Ты должен знать, что однообразие всегда утомляет, разнообразие же – нет. Когда живёшь в избе не один десяток лет, это начинаешь волей-неволей понимать. Мы, в отличие от остальных потомков северной расы, древнюю строительную традицию не потеряли. У нас всё как и у предков: избы рубленые, никакой штукатурки и никакой краски. Хотя охру можно было бы и использовать. Эта краска естественная. До сих пор мы строим дома с разной высотой потолков в комнатах, отсюда и название: горница, светлица и т. д. Ставим свои избы без фундаментов на камни или сваи с торфяным вторым полом, – закончил свою маленькую лекцию по архитектуре Добран Глебыч.
Действительно, стены терема были сложены из хорошо очищенных от коры сосновых брёвен. Штукатурка отсутствовала, полы и потолки, собранные из распиленных пополам деревьев, не покрашены. Кругом только чистое дерево.
– Как видишь, перед тобой экологически здоровое, не загрязнённое ничем жильё, – добавил, читая мои мысли хозяин.
– Мне нравится, что все пристройки, которые рядом с избой, под одной крышей. У нас в Сибирских деревнях тоже такие строят. Это очень удобно, – высказал я своё отношение к увиденному. – На твоём крытом дворе в футбол играть можно!
– В футбол, не в футбол, а защищённый от снега и дождя двор дело хорошее, – улыбнулся Глебыч. – Ты видишь, что в нашей избе вся мебель сделана кустарно. Кое-что досталось от деда, даже от прадеда, кое-что от отца, многое смастерил сам. В этом есть преимущество: когда сам для себя её конструируешь, она тебя полностью удовлетворяет. И ковры у нас самотканые, как и дорожки. Конечно, можно на пол из натуральной шерсти кое-что и покупать, но и этого мы стараемся не делать. Часто вместо них на полах наших изб лежат медвежьи и волчьи шкуры. Ты видел?
Я кивнул, и мы направились снова в горницу.
– Знаешь, чем отличаются наши избы от изб потомков новгородской вольницы? – вдруг меня спросил хозяин дома. – И не потолками и крышами.
– Не знаю, – честно признался я.
– Вот этим, – показал хозяин на потолок зала.
Когда я поднял голову, то на трёхметровой высоте увидел вырезанную из дерева необыкновенную птицу. Крылья и хвост этой сказочной красавицы были настолько тонки и изящны, что казались прозрачными. Повинуясь струям тёплого воздуха, птица кружилась на своей оси и казалась совсем живой.
– Ничего себе! – изумился я. – Когда был здесь в первый раз, её не заметил.
– Ты смотрел не туда! – засмеялся хозяин, намекая на девушек. – А потом я тебя отвлёк разговором. Это птица счастья! Если поглубже – та птица, которая породила на заре истории наш народ – русичей, а точнее все племена белой расы. На Индостане её называют Гарудой, на нашей земле Гамаюном. Вообще-то птица Гамаюн, – снова сел на своё кресло Добран Глебыч. – Указывает на ту небесную силу, которая 12 миллионов лет назад привела космических скитальцев к нашему земному Солнцу. Отсюда и земное рождение белой расы. Смысл понятен?
– Более чем! – кивнул я, любуясь кружащей под потолком удивительной птицей.
– Ну что, собеседники ещё не наговорились? – зашла с улыбкой в горницу жена хозяина. – Девчурки, пока вы беседуете, растопили баньку. Через час можно будет идти.
– Неужели так быстро ваша баня натопится? – удивился я.
– Да мы недавно её топили. Она не остыла, – проворчал Добран Глебыч. – Так что готовься. Получишь от женщин полотенце.
– Оно уже висит на его кровати, – посмотрела на мужа Ярослава Ивановна.
– Но он не знает, где его кровать, – улыбнулся Добран Глебыч. – Покажи-ка Ару его комнату, – обратился хозяин к жене.
Мы прошли по тёмному коридору и оказались в небольшой спальне. На её полу лежала зимняя медвежья шкура, а у узкого высокого окна стояла тумбочка. В углу я заметил полку с какими-то книгами. Перед ней, привлекая на себя внимание, красовалось расписанное красными конями тяжёлое кресло.
– Это твоя койка, – показала на кровать хозяйка дома. – Здесь всё чистое и свежее. Из бани – чай и сюда на отдых. Будить тебя завтра никто не будет.
Я поблагодарил за заботу Ярославу Ивановну и, осмотрев принесённое мне широкое домотканое полотенце, вернулся в горницу. Там, просматривая альбом с какими-то фотографиями, меня ожидал Добран Глебыч.
«Наверняка начнёт знакомить с фото всех своих родных, – с грустью подумал я. – С таким явлением и в сибирских, и в уральских деревнях мне уже приходилось встречаться».
Увидев мой обречённый вид, хозяин дома бросил на стол свой альбом и, поудобнее устроившись в кресле улыбнулся.
– До бани час, а то и более, так что давай поговорим, – начал он издалека. – Я видел, как у тебя горели глаза, когда ты слушал о северной архитектуре и о каменных письменах арктов. Наверняка, ты об этом никогда не слышал.
– Не слышал, – согласился я.
– Вот почему я хочу тебе ещё кое-что сказать на тему северной прародины: есть в психологии человека такое понятие, как синдром севера. Ты о нём что-нибудь слышал?
– Вскользь, и, если честно, то мало в него верю, – сказал я.
– И напрасно, – сдвинул брови старейшина. – Синдром севера существует. И сила его огромная. Он движет не только птицами и стадами оленей, движет он и людьми, точнее человеком белой европеоидной расы и никакой другой. Какие только народы не работают в Заполярье: и среднеазиты, и японцы, и кавказцы, даже турки и негры, но возвращаются в высокие широты, причём, не временщиками, а постоянными жителями, только представители белой расы. В основном это русские, белорусы, украинцы, немцы, шведы, норвежцы и датчане. Изредка англо-саксы. Неофициально подобное явление называется зовом севера. Или магнитом Полярной звезды. Очень многие люди, один раз побывав на севере, не могут без него больше жить. Они не в состоянии объяснить, что с ними происходит. Некоторые говорят, что притягивает их чистота здешних снегов, или северное сияние. Находятся такие, которые выдумывают, что на север их тянут необыкновенные краски здешней природы. На самом деле и славян, и германцев влечёт в Заполярье другое. Прежде всего – генетика. Проснувшееся в подсознательном воспоминание о погибшей прародине. Такое явление у нас в Беломорье называют голосом предков. Понимаешь, Ар, – медленно, выделяя каждое слово, проговорил старейшина, – белой расе необходимо пользоваться генетической памятью. Казалось бы, явление необъяснимое, но оно существует и, что самое главное, действует. О чём это говорит? Да о том, что все мы – представители белой расы, дети одного корня. И делить нам нечего.
Несколько секунд Добран Глебыч молчал, потом, посматривая на меня, добавил:
– Любопытный факт – дети ненцев, хантов, якутов, чукчей и долган, выросшие в Москве или в других наших городах, на север подобно русским не рвутся. Когда туда попадают, то стараются как можно скорее оттуда слинять. Вот тебе и северные народы! По генетике они южане. Только об этом не принято в научных кругах говорить.
– У нас много что не принято, – поддержал я рассказчика. – Например, то, что механизм отопления у нас русских и немцев сильнее, чем у эскимосов. Адаптированного к северным условиям помора труднее заморозить, чем эскимоса. Здесь тоже генетика. Мне об этом феномене рассказывал ещё покойник-хранитель.
От слова «покойник», Добран Глебыч вздрогнул.
– Я знаю, что произошло, – тихо сказал он, – Но прошу тебя никогда не называй этого человека покойником. Не важно, жив он или нет. Понял меня?
– Понял, – сконфузился я.
– Это очень важно, Ар, – взял со стола свой альбом с фотографиями старейшина.
Почему важно до меня сразу не дошло.
«Важно, так важно, пусть так и будет», – подумал я.
А между тем, полистав альбом, Добран Глебыч пробасил:
– Подойди и взгляни – это фотографии кекур. Всё что осталось от галереи статуй древних. Они стоят на Медвежьих островах, выветренные и разрушенные до неузнаваемости.
Я стал рассматривать протянутые мне фотографии. «Кекуры», так называют прибрежные чукчи до 17 метров в высоту базальтовые напоминающие людей столбы: о них я хорошо знал, но считал их причудой природы.
– А с чего ты взял, что кекуры когда-то были гигантскими скульптурами? – спросил я старейшину.
– А с того, Ар, что твёрдость их горной породы точно такая же как и вокруг. Однако кекуры не разрушились. Всё это противоречит и науке, и просто здравому смыслу. Кекурам много тысяч лет. От них остались только остовы, но до сих пор по ним можно угадать, что когда-то они представляли собой скульптуры. И потом, есть чукотская легенда, в которой прямо говорится, что каменные столбы когда-то были статуями людей, отсюда и их название – кекуры. С Медвежьими островами связано ещё одно чукотское предание. Прибрежные чукчи рассказывают, что до их прихода на Чукотку с далёкого юга, скорее всего, с Алданского нагорья и Станового, на землях полуострова жили так называемые шелаги или анкалы. То были люди совсем другой культуры. Они держали охотничье-ездовых собак, разводили домашних оленей, овцебыков, занимались охотой на морского зверя. Анкалы внешне не походили на чукчей. Они были высоки ростом, имели светлые волосы, серые или голубые глаза. Речь анкалов или шелагов чукчи не понимали. Академик Окладников и некоторые другие исследователи считали, что анкалы, шелаги или на одном из чукотских наречий онкилоны, были в основном оленеводы. Но это не так. Не будь они морскими зверобоями, им бы на Медвежьих островах не выжить. Онкилоны, как и все арии, вели многоукладное хозяйство. И их война с чукчами началась из-за того, что последние стали промышлять их домашних овцебыков и оленей.
– Неужели когда-то овцебыки были домашними животными? – усомнился я.
– Овцебыка в Заполярье одомашнили раньше северного оленя, Ар. Потому что с ним проще, – улыбнулся старейшина. – Лохматый круторог в основном питается травами. Они растут, как ты знаешь, намного быстрее, чем беломошник-ягель. И потом этот зверь не бежит сломя голову от человека, и подобно оленю не болеет копыткой. Полторы тысячи лет назад, когда шло расселение по Корякскому нагорью и Чукотке предков чукчей, по Аргатасу и Анюйским хребтам юкагиров, онкилоны или шелаги были судя по чукотским и юкагирским преданиям, довольно большим и сильным народом. Сначала предки чукчей и одульские, или юкагирские роды, старались с ними не враждовать. Война началась позднее, когда в сендухе оказался на грани истребления местный овцебык и меньше стало дикого оленя. Тогда основная часть шелагов-онкилонов, или как их называли юкагиры – омоков, двинулась по поймам рек на солнце. Остались только небольшие их группы вдоль побережья океана. Эти вот онкилоны, по древним чукотским преданиям, и научили чукчей оленеводству. Естественно, что часть из них генетически смешалась с палеоазиатами. Вот почему некоторые чукотские роды, что заметно на побережье, внешне резко отличаются от остальной массы чукотского населения. У них выше по сравнению с материковыми чукчами рост, белее кожа, а черты лица больше напоминают европеоидные. Такое различие в чукотской антропологии было замечено даже Окладниковым. Русскими этнографами в начале XIX века была записана чукотская легенда о вражде онкилонского родового вождя Крехая с вождём оленных чукчей Пентауэном. Крехай со своими людьми был разбит и после своего поражения откочевал на мыс Рыркарпий. В настоящее время это мыс Шмидта. Там онкилоны построили свою последнюю на материке крепость. Оттуда они продолжили свою войну с чукчами. Но чукчей было намного больше. Крепость онкилонов оказалась в жёсткой осаде, и им пришлось переселяться на остров Шалаурова. На этот остров собрались все уцелевшие в войне онкилоны. Вскоре на байдарах и больших кожаных лодках шелаги с острова Шалаурова перебрались на Медвежьи острова. Сколько они там прожили неизвестно. На Медвежьих островах исследователями найдены следы, где когда-то стояли их посёлки. Например, на острове Четырёхстолбовом. Там гидрограф Ю.А. Иванов в середине XVIII века обнаружил 12 заброшенных землянок. На острове Крестовом полярники натолкнулись ещё на один, оставленный людьми посёлок. Следы поселений были обнаружены и на других островах архипелага. Чукотские предания повествуют, что онкилоны какое-то время на Медвежьих островах обитали, но недолго.
Потом, сев на свои байдары и большие кожаные лодки, они удалились на запад. Куда, неизвестно. Следы этого загадочного народа до сих пор не найдены. Но может их и не надо искать. Дело в том, что как раз в середине XV века, незадолго до того как произошли все эти события, в устье Индигирки возник русский посёлок. Он так и называется Русское устье. Возник вроде бы ниоткуда задолго до прихода в Сибирь казачьей вольницы. Так вот, у русскоустьинцев бытует предание, что часть его населения пришла на Индигирку не с запада, а с востока. Причём на кожаных лодках и байдарах. Приехавшие оказались во враждебных отношениях и с чукчами, и с юкагирами. Вскоре после их прибытия подстрекаемые чукчами юкагиры начали войну против русских. В предании рассказывается, как юкагиры были побеждены, и на месте битвы русскоустинскими казаками был поставлен памятный крест. Правда, по просьбе тяжело раненного юкагирского вождя его вскоре убрали. А теперь давай вместе сделаем вывод. Что мы видим? – посмотрел на меня специалист по шелагам-онкилонам. – У шелагов как и у всех арийских племён было развито многоукладное хозяйство. Оно и позволяло безбедно жить в высоких широтах. Часть из них занималась рыболовством и морским зверобойным промыслом, другая часть пасла стада домашних овцебыков и оленей, третья их группа занималась собирательством и охотой в лесотундре с собаками. Такая вот многоукладность хозяйствования и позволила онкилонам долгое время мирно уживаться с пришедшими на их землю палеоазиатами. Они вынуждены были защищаться, когда со стороны чукчей начался беспредел по отношению к их домашним животным: овцебыкам и оленям. Видя, что ни уговоры, ни война не помогают, вожди онкилонов решили уйти вслед за своими соплеменниками на юг. Они знали куда идти и помнили древние кочевые дороги. Некоторые предания тундровых юкагиров упоминают, что воинственные омоки откочевали в верховья рек. Но небольшая часть этого северного племени не захотела покидать родную землю. Вопрос: почему? С одной стороны шелаги, будучи прямыми потомками арктов-ориан, по своей природе остались верными своей древней погибшей прародине. Их поведение легко понять. Генетические связи рвутся с большим трудом. С другой стороны, судя по тому, как они учили пеших охотников чукчей оленеводству, шелаги пытались превратить северных дикарей в цивилизованный народ. В какой-то степени это им удалось. То, что ученики подняли против своих учителей бунт, ровным счётом ни о чём не говорит. После распада СССР мы видим то же самое по всей Средней
Азии. Здесь действует определённый закон, корни его прорастают из глубин коллективного бессознательного. То же самое произошло против людей Кецалькоатля в Мексике и белых виракочей в Перу. Но смотри как интересно: прежде чем навсегда покинуть Чукотку онкилоны-шелаги переселяются на пустынные Медвежьи острова и некоторые время живут на островах своего бывшего континента. Живут рядом с останками древних изваяний – кекурами. Что это как ни своеобразный акт прощания? Потом весь народ уходит на запад. И в низовьях Индигирки ему везёт: «онкалы» встречают родственных себе голубоглазых бородатых людей. Язык того и другого народов позволяет понимать друг друга, фактически, это два диалекта единого языка. И шелаги остаются на Индигирке. Вот почему до сих пор не найдено следов онкилонов; их следов, ушедших на запад представителей белой расы, и не найдут. Потому что такова политика сильных мира: признать переселенцев частью русскоустинцев, значит согласиться, что шелаги близки к русскому народу. Сразу возникает вопрос: с чего бы это? Естественно, такого вопроса допускать нельзя. Именно по этой причине ортодоксальная наука пытается скрыть от всего мира, что до прихода на север эскимосов-инуитов по всему Заполярью и в Америке, и в Азии, и в Европе жили так называемые «туниты», или как их позднее назвали пришедшие с юга славяне – «белоглазые чудины». Потому что сами славяне в те времена были темнее нас.
– Из твоих слов получается, что вы тоже сродни онкилонам? – открыл я рот от удивления.
– Сродни, – спокойно кивнул головой старейшина. – Только наши предки пришли на берега великих сибирских и северных рек Европы на три тысячи лет раньше, чем чукотские шелаги и американские туниты. Только и всего.
В этот момент на пороге горницы появилась разгорячённая Светлена и объявила, что баня готова и мне пора в неё отправляться.
– Вот что, дочка, – позвал к себе Добран Глебыч девушку. – Он человек нашего круга, – показал старейшина на меня глазами. – Поэтому всё должно быть по полной программе: сначала сугрев, потом парная и массаж. Думаю вы с сестрой с такой задачей справитесь. А ты, – посмотрел на меня испытывающим взглядом хозяин. – Обязан, девчонок слушать.
Я кивнул и с растерянным видом поплёлся за своим полотенцем.
«Вот тебе и баня! – думал я. – Значит у них «по полной программе»? Зачем мне там его дочери? Придут в белых до пят балахонах с полотенцами на голове и с вениками в руках. Я и без них справлюсь, не ребёнок же!»
Взяв полотенце, я было направился из комнаты, как передо мной возникла в белой длинной рубахе с полотенцем на голове Светлада.
– Сестра переодевается, – улыбнулась она своей ангельской улыбкой, – и тебе надо здесь переодеться. Всё с себя снимешь, понимаешь – всё, – стала она серьёзной. – И сложишь на кресло, потом завернёшься в полотенце. Встретимся с тобой в прихожей, я провожу тебя в баню.
Через секунду девушки в белом не стало.
– Вот первая команда, – отметил я про себя. – Что же, разденусь, может так на самом деле лучше.
Я сбросил с себя всю одежду, остался только в трусах и, завернувшись в полотенце, направился к сенкам. Там, как мы и договорились, меня поджидала Светлада.
